Третье небо

– Что у тебя было с лицом? – спросил Демьян.

– Мы сразу поехали в центр, – сказала она. – Прямо из аэропорта. Гуляли в Зарядье! Ты знаешь, что такое Зарядье? Там мост! Но это не мост. И цветы! А потом мы шли по улице, где фонарики в небе! За руки держались! На людях. Представляешь? Они смотрят, а мы идём! Будто бы мы муж и жена. А они не знают! Смешно! Мы смеялись! Так и было! И на самокате поехали! Он поворачивает, а я сзади, за ним. Такой сильный! И добрый! Никогда не бил меня, ни разу! Только немножко. Ночью. И ещё потом. Говорит, если идёшь к женщине, надо обязательно взять плеть. Но это ведь не считается! Это из книги его. Выгнал меня.

Она замолчала.

Демьян сидел, поворачивая ступню так, чтобы прогреть её струёй со всех сторон. Потом сообразил, нашёл пробку, и закрыл слив.

– Я много дней просила его: Жосур, Жосур, это же я, Асмира, любовь твоя, вот мы стали вместе. А он отмахивается. Не смотрит. Ударяет. Но не больно, нет! Совсем не больно! Он легко. Потому что любит. Потому что очень умный. Очень! Он, знаешь, сколько книг прочитал! И даже этого смог… как его? Ну?

Асмира вопросительно посмотрела на Демьяна; тот только покачал головой.

– Родители его не хотели, чтобы он читал. Зачем читать? Выучится на стоматолога без всяких книг, так говорили. Отец ведь выучился. Или пусть уже тогда муллой станет, если книги любит. Но лучше врачом. Не из этого мира, говорят. Нет! Он из этого! Из этого!

Воды уже набралось по лодыжку. Демьян снял пиджак, бросил его на пол, и залез внутрь. Прямо в штанах. Сполз ниже, чтобы прогреть спину; задранные колени сразу стали подмерзать. Тогда сидя, изгибаясь, он снял штаны, обхватил колени, сгорбился, закрылся от неё.

– Он и мне давал читать. Но я не поняла ничего. Попробовала притвориться, но он сразу разгадал. Умный! Не стал сильно бить. Немного только. Но я разжалобила его. Смогла! Лежала в ногах, плакала целый день, и тогда он говорит, что не пойдёт больше в институт. Я испугалась. Потому что родители. А он говорит: ты ахмо, дура то есть, не понимаешь. Я заработаю денег. И мне не нужно будет отчитываться перед родителями. И буду делать что хочу. На любые курсы пойду. Показывает мне бумажку. Объявление. Про медицину. А я рада, что он теперь разговаривает со мной. Вот, говорит, я буду книги читать. И на лёгкие опыты ездить. И ещё зарабатывать. А стоматология эта не нужна мне. Если будут нужны деньги – получу. Умный! Такой умный! На английском умеет разговаривать! И читать тоже! Научился! Жосур! Жосур…

Демьян откинулся, лёг на спину и закрыл глаза. Вода нежно касалась его плеч.

– На столько курсов ходил! На дыхание это… Холопное. На сны управляемые. И ещё что-то с движениями. Там руками и ногами нужно. На много! Разные! Я хотела попросить не тратить деньги, но это потом. Когда жена буду. Потом. Считала только. Записывала себе. Не говорила. Зачем говорить, пока не жена?

Асмира уставилась в стену, на дырки, в которых когда-то, наверное, были крепления для полочек, а теперь гнездилась там лишь сырая темнота. Плечи её мелко тряслись.

– Он другой! Не хотел никогда денег. Ну, как… Хотел, конечно. Но не думал про это. Отец говорит: отдам тебе мой кабинет, когда вернёшься. А он сидит и читает. В пустыню ходит. Смотрит в небо. Улыбается о чём-то. Пишет даже. Пусть, говорит, все будут равными! Чтобы и стоматолог, и крестьянин могли одинаково жить. Чтобы учились. Читали. Это человечно будет, говорит. Почему, спрашивает, у одних много всего, а у других нет? Ты не думала про это? Что, если бы люди стали помогать друг другу, а не враждовать? Что, если бы каждый мог исполнить свою мечту? И вот такое мне говорит. Вопросы задаёт. А я молчу, не спугнуть чтобы. Хотя глупость ведь. Даже маленькие дети знают, что сильный всегда победит слабого. И не будет никакого равенства. А он… Зачем? Из его класса кто уже продаёт, кто на заработках в России, а Темир даже в прокуратуру курьером устроился. Столько невест у него! Все хотят достойного жениха потому что. А Жосуру не интересно. Не хочу, говорит. Всё это, говорит, не имеет значения. Отец его сказал, что тогда сами найдут ему. Подыщут невесту. Чтобы по положению подходила. Не стыдно чтобы перед другими. Как вернётся с учёбы, так и свадьбу сделают. А я прошу его: будь со мной, Жосур, любимый! Но он всё время забывает. Книги только помнит свои.

– Прикрой дверь, – сказал Демьян.

– Он ушёл по этому объявлению, и нет его, – сказала Асмира, закрыла дверь, и тоже переступила внутрь, в ванну. Опустилась напротив, прямо в одежде; Демьян повернулся боком. – Неделю. Десять дней даже. Может, он к себе на свадьбу уехал, думаю. Может, отец нашёл ему невесту. Куда мне идти? Что делать? Я взяла эту бумажку, объявление. Там адрес. Это в центре у них. Где озеро. Все вежливые там. Такая девушка в магазине! Смуглая, но не как у нас. Волосы у неё мягкие, пахнут чем-то вкусным. Ни у кого я таких не видела. Кожа гладкая. Глаза блестят. И разговаривает, будто бы она такая же, как я. Не притворяется! Почти как подруга. Представляешь?

– Как они тебя сильной сделали? – спросил Демьян. – Это на том кресле?

– Все вежливо говорят! И врачи тоже! Кормят. Очень вкусно кормят! Много всего! Я даже один раз не доела всю еду. Представляешь?

– Погорячее можешь? – спросил Демьян.

– Сначала они сажали меня на машину, – сказала Асмира и чуть повернула кран. Кофта её была мокрой. – Там такой шлем. С носом. Как у слона. Мы с Жосуром моим ходили в зоопарк, там был. И они его пихают в рот. Нос этот, а не слона. Нос пихают. Машина шумит. Пыхтит. Забирает из тебя душу. Понемногу. Сходишь один раз, и потом в голове странно. Дырка. Серая такая. Как в телевизоре, если канал неправильный. Вроде всё как раньше, но неспокойно на душе. Плохо. Они разговаривали со мной. Спрашивали что-то. Записывали. Много раз так. И с маленьким инструментом тоже. Как у зубного, но там ручки. И лепестки. А я искала моего Жосура. Каждый раз, в коридоре, в комнатах. Заглядывала. Но не видела ни разу. Никого не видела.

Вода добралась Демьяну до уха, наполнив его гулким шумом, а вторым он рассеянно слушал, как Асмира рассказывает свою историю; рокот струи накладывался на журчание её слов и странным образом превращался в привязчивый, словно перебор струн, аккомпанемент.

– Может, он не здесь, думала я. Может, он уже на своей свадьбе, а я ищу его. Спрашивала у доктора, а он говорит, что не знает. Я стала плакать. Испугалась. Тогда доктор сказал, что не станут больше забирать душу, а будут делать меня умной. Я обрадовалась. Потому что тогда Жосур точно не отпустит меня. Если я буду умная.

Голос её уходил всё дальше и дальше. Демьян согрелся. Тело его мягко покачивалось в воде. Асмира завернула кран; стало тихо. В маленькой комнате слышалось только приятное бульканье, нежное, осторожное, домашнее, а ещё кран размеренно, медитативно ронял капли.

– Нужно эти шарики прижимать во рту, – продолжала говорить Асмира. – Они холодные. Из холодильника. Лопаются на языке. И тогда видишь будто бы кино. Из чужой жизни. Но не глазами. А будто бы я на самом деле там была. И все серии были печальными. А некоторые – страшными. Очень страшными, понимаешь? Я стала просить доктора, чтобы он изменил их. Тогда он сказал, что можно сделать меня не умной, а сильной. Я согласилась. Я увидела, как он это делает. Он набирает в шприц то, что в большом шарике, и колет. Прямо в рот. И я становлюсь очень сильной. Очень! Не могу спать. Хочу ходить. Делать что-нибудь. Петь тоже могу. У меня и песня есть. Два раза они так делали. Принесли мне дорожку, которая сама крутится под ногами, и я бежала много часов. Бежала и пела. Так смешно! Они записывают и хвалят. Вот я какая! Если бы в Хужайли хотя бы чуть-чуть увидели! Представляешь? А в третий раз я решила уйти. Потому что увидела Жосура. И потому что мне стало страшно. И сейчас страшно.

Дверь вдруг со скрипом открылась. Демьян повернулся.

Боров равнодушно прошёл мимо ванны, сел на унитаз. Он был без штанов. Раздалось журчание.

Демьян видел, как по лицу Асмиры бегут слёзы. А может, это были брызги.

Боров закончил, и не смывая, не говоря ни слова, не глядя на них, улыбаясь в пространство, вышел.

– Раньше он поднимал голову высоко, смеялся, – сказала ровным голосом Асмира. – Сильно, высоко! И даже когда бил меня. Гордо! Как орёл! Такой умный! Будто с неба! А здесь он стал мягкий. Когда я забрала его. Не узнал меня. Улыбался. Но не мне. Я позвала его: «Жосур, Жосур, смелый мой, отважный мой, храбрый мой, любимый мой», а он смотрит… Не на меня… Сквозь меня. В нём уже не было Жосура, машина забрала его. Тогда я убежала. В тот день они снова сделали меня сильной, а я не пошла на дорожку. Нет. Я взяла нож, и шарики, и шприцы, а потом доктора. И убежала. Тебя видела. Тебя запомнила. Они даже выстрелили в меня, но не попали. Начальник охраны выстрелил. Большой. Медведь. Айя! Долго ходила. Сюда пришла. Шла, и пришла. В этот дом. И тут… Она не хотела меня впускать. А я замёрзла. Потом ковёр. Крыша. Вот так.

Демьян ничего не говорил. Ему казалось, что он балансирует на грани между сном и явью, и неизвестно, что из них является правдой, а что – иллюзией.

– Если давать ему чужие жизни, он вернётся? – спросила из сна Асмира. – Станет собой? Как ты думаешь?

– Это вряд ли, – подумал Демьян. – Хотя попробуй.

– Ладно, – сказала Асмира.

***

– Пусть твои тревоги унесут единороги, – говорит Саша, и смеётся. – С вас пять тысяч.

– Спасибо, доктор, – отвечаю я. – Вы мне очень помогли.

– Да слушай. – Саша протягивает руку через столик и сильно жмёт мне ладонь. – Да забей ты. Реально. Он козлина ещё тот. Долбоящер. Что, не так, скажешь?

– Так, – грустно говорю я. – Но мой.

– Теперь уже нет.

– Ну спасибо, подруга.

– Сразу оторви пластырь! – решительно говорит Саша и делает маленький глоток. По её чашке направляется вниз чёрная струйка. – Сразу. Не тяни. Чем раньше, тем лучше. Просто вот возьми, и скажи: «Не мой!». Легче станет, вот увидишь. Я серьёзно. Когда мы с Германом расходились, то я так же…

– Да ты достала уже пихать своего Германа, – перебиваю её я. – Герман, Герман! Уж полночь близится! Можно хотя бы раз без Германа этого обойтись?

– Ну как знаешь, – говорит Саша, и откидывается на спинку кресла. – Я от чистого сердца. Подойдёте? Да. Да. Давайте посчитаемся уже.

– Слушай, извини, – говорю я. – На нервах вся. Прости, пожалуйста.

– Да ладно, забей, подруга. И на козлину своего забей. Серьёзно. Не стоит он тебя. Вот даже кончика мизинца. Ничтожество полное! Он тебе хоть раз что-то дороже обеда в дешёвой кафешке дарил?

– Ннну… Это же не главное.

– Это самое главное! Самое! Это значит, что он не готов в тебя вкладываться! Значит, на халяву хочет. Потрахать, и свалить.

Саша горячится, щёки у неё теперь тёмные, и даже лоб под короткой рыжей чёлкой слегка порозовел. Машет руками. Выделяет слова: какие-то у неё громче и отчётливее, какие-то – так. Распрямилась даже. Обычно сидит, съехав вниз, как в шезлонге.

– Ну ты…

– Нет, послушай. Он такой же, как эти! Не принц никакой! Ему что от тебя надо? А? Одного только! Все они! Думаешь, он там семью планирует, и для этого на вторую работу устраивается? Ага! Разбежалась! Как сидит в компе, так и продолжает! В игрушки тупые свои играет! Если бы у него были серьёзные намерения, он бы на курсы ходил. И на работе бы продвигался. Деньги зарабатывал. Для вас. Что, не так, скажешь? По карте.

– Давай пополам?

– Не, давай я сегодня. Ты в следующий раз. Не такой день у тебя, чтобы ещё за кофе платить. Да. Спасибо. Нет, оставьте пока. Вам по куар-коду? Ладно. Запишись на курсы какие-нибудь. Медитации, йога. Хочешь, по холотропке дам телефон? Продышишься хотя бы.

– Да не верю я в это всё, – говорю я.

– Ну, как знаешь. Мне вот лично помогло. Надумаешь – пиши. Ты как сейчас?

– Ну, домой, наверное.

– Не сиди там одна. Я сегодня не могу… Но завтра. Давай завтра вечерком двинем куда-нибудь? А? В Госплан, например? Я давно у них не была.

– Да… можно и сходить. С финансами, правда… Но гулять так гулять.

– Точно, подруга! Ну, я поскакала? На созвоне?

– На созвоне. Целую тебя. Папику твоему привет.

– Сама ты «папик». Ладно. Чао!

Я сижу ещё пару минут, ковыряю свой медовик, допиваю кофе. На улице, кажется, собирается дождь. Я снимаю со спинки жакет, надеваю его, – ох, это просто огонь, сучечки: оверсайз, будто с чужого мужчины, рукава удлинённые, плечи жёсткие, очень брутально, и отлично идёт к ботфортам – бросаю полтинник, выхожу.

Метро – в минуте ходьбы.

Я иду, а лицо у меня невольно складывается в жалобное, скорбное выражение – я это чувствую безо всякого зеркала. «Надраться надо, – шепчу я себе. – А не капучино этот сраный пить. Вот просто надраться в хлам, и всё».

В вагоне я надеваю уши, включаю Шанайю Твейн, и листаю посты с фотками. Ничего интересного. Всё те же мемы, всё те же лица.

Остановка! Чуть не пропустила.

Первые капли на улице. Ещё мелкие, неуверенные. Ветер! Пакет летит мимо, совсем рядом. Я вытаскиваю уши, держу их в кулаке – не потерять бы, не выронить – бегу, обгоняю какого-то колченого старика, заскакиваю в свой подъезд. Сердце колотит, воздуха нет.

Уффф!

Вызываю лифт. Хлопает входная дверь. Лифт подходит. Я жму свой сорок четвёртый, и тут внутрь ко мне проскальзывает красавчик в джинсовой куртке; всё, как я люблю: высокий, смотрит гордо, пренебрежительно, опытно, нос прямой, рассыпчатые волосы, попа не отклячена, рукава выпуклые, в глазах – мысли… оххх…

Лифт трогается.

– Может, сходим в кафе? – спрашивает вдруг красавчик.

Я, не веря своей удаче, поворачиваюсь к нему.

– Давайте, – говоря я. – Хоть сейчас.

Он косится на меня из своего космоса, а потом многозначительно постукивает по наушнику у себя в ухе.

Сердце моё бесформенным желейным комком валится вниз.

***

Из текущего момента никогда не понятно, куда несёт буря: в овраг, или на вершину горы; всё это прояснится позже. Любые перемены, представляющиеся поначалу пугающими, трагичными даже, могут в итоге возвысить.

На самом деле, у каждого человека есть невидимый разуму и телу маршрут, и нужно просто следовать ему. Не забывая оглядываться по сторонам.

Демьян не сразу пришёл в себя после просмотра чужого воспоминания. Некоторое время ему продолжало казаться, что он – та девушка, которая, поджариваясь от стыда, едет долгие секунды в лифте; и не просто казалось: он явственно, живо ощущал, как горят его – её? – уши и лицо, как сжимается горло, а в животе ворочаются склизкие жабы, как хочется не дышать, не слышать, погрузиться в тёплую вязкую тьму.

Асмира, тоже рассосавшая шарик, – оболочка от него прилипла к губе – отнеслась к чужим видениям не в пример спокойнее. Может, привыкла, а может, у неё просто не хватало воображения, чтобы сопереживать. Она только страдальчески сморщила свою мордочку, сжала кулачки: что-то там у неё тоже было непростое, задевающее.

Вот как.

Вот как.

Значит, не обманывал врач.

Они умеют сохранять. Просто берут и консервируют воспоминание в шарике.

То есть, и его адрес, и может, что-то другое, тоже где-то есть. В этих шариках.

И кто-то посторонний, кстати, может всё это просмотреть.

Врач говорил, что в клинику ездят избавляться от того, что не хотят помнить, богатые люди; уж им-то есть что забывать, это точно. И если воспоминания их сохранены, если записаны они на такие вот шариковые носители, то…

То это открывает огромные перспективы.

Огромные. Сумасшедшие.

На весь этот компромат, на то, что они хотят выбросить из своих голов, наверняка найдётся покупатель. И не один. Ещё и конкурировать друг с другом будут. Драться. Лишь бы заплатить за шарик побольше.

Или вот что.

Индустрия развлечений. Например. Да. Под это ведь тоже можно всё организовать.

Проживи чужую жизнь! Посмотри на мир глазами… ну не знаю… Гастарбайтера. Артиста. Наёмного убийцы. Хирурга. Нимфоманки. Президента. Космонавта. Подводника. Да это ж…

Уххх.

Новые отрасли экономики, новые профессии могут вырасти на этом.

Пластический хирург памяти. Разработчик гибридных личностей. Дизайнер прошлого. Сомелье воспоминаний. Таргетолог имплант-рекламы.

Врач этот, Герхард Рихардович, просто не понимает, на каком богатстве он сидит.

Никто не понимает.

Лузеры.

Это буквально… да это как добыча алмазов. Только с минимальными издержками. И с огромным, нескончаемым буквально, месторождением. В каждой из миллионов… миллиардов! голов – целая вселенная из воспоминаний; да, большинство из них ординарны и неинтересны, но есть и настоящие бриллианты.

Это как ютуб, только для записи видео не нужно нажимать на кнопку, всё пишется само. А значит, невероятное количество уникального контента сохранено, бережно уложено по ячейкам, и ждёт своего часа, чтобы быть монетизированным.

Если бы была возможность сделать ставку на эту контору, то он бы занял столько, сколько смог, и поставил.

Потому что это – беспроигрышная история. Абсолютно беспроигрышная.

Владеть такой технологией – значит, владеть людьми. Всеми. Знать о них всё. И даже то, что сами они о себе знать не хотят.

В первую очередь – то, чего не хотят.

Да.

Всё это нужно прибрать. Пока никто не обратил на эту контору внимания.

Асмира говорила, что можно как-то прокачать свои силы и скорость?

Прекрасно. Прекрасно. Он так и сделает.

Ворвётся на шарике в лабораторию, захватит врача. И заставит выложить всё. Никакая охрана не помешает. Никто.

А лучше… лучше натравить на них борова. Пусть он сделает всю грязную работу. Отлично.

Отлично…

Или вот ещё. Медицина, например. Терапия. Психология.

Пришёл, пережил чей-то хороший опыт, взбодрился. В нашем-то мире, где у каждого первого – депрессия, перемежающаяся паническими атаками. Значит, и тут есть возможность. Психологи и всякие там мотивационные спикеры нервно курят и выбрасывают дипломы. Если они у них есть.

Демьян чувствовал воодушевление. Он без особых раздумий, вот прямо слёту, нашёл столько перспективных применений для этой технологии, а что будет, если сесть, и нормально, основательно поразмышлять? Наверняка ещё что-то придумается! То, о чём у него, быть может, пока даже нет представления.

Да на этом не просто можно заработать.

Можно подмять всех. Создать целую сферу деятельности. Отдельную. Индустрию памяти.

И он её создаст.

Да.

Мало ли он перебивался с зарплаты до зарплаты. Больше такого не будет.

Пусть жизнь его разрушена, зато новый поворот приведёт его богатству.

Изменения всегда болезненны.

Ничего. Прорвёмся.

Лабораторная пижама была совсем мокрой, особенно штаны, поэтому Демьян, собрав в кулак волю, принял единственно верное решение: прошёлся по комнатам, набрал старушечьего тряпья – кофта и брюки; рубашку надеть он так и не решился – и натянул всё это на себя, задерживая дыхание.

Ничего. Всё это окупится.

Он помнит. Всех и всё. Каждую минуту, каждое переживание, каждого человека.

Все получат то, что заслужили.

Асмира сидела в мокрой одежде, скрючившись около дивана, и тихо шмыгала носом.

Не от шарика. А потому что придумала она очередную глупость, но, столкнувшись с интеллектом Демьяна, помноженном на воодушевление от перспектив, отступила. Как и должно было ей сделать.

Вот. Вот наглядно разница между ними, и дело здесь не в образовании. Не в жизненном опыте, который у него в разы богаче. А в настрое. В умении различить важное. И не просто различить, а предпринять усилия, чтобы это важное вошло в жизнь.

Она: узбекская старшеклассница – ну сколько ей лет? наверняка ведь около шестнадцати, или что-то вроде того – при столкновении с необыкновенным пытается приспособить это к своей жизни, упрощает, спускает волшебство на свой уровень. Так ей удобнее. Даже если довелось бы ей увидеть джинна из их сказок, не удивилась бы особенно: ну а что? Вот, летит. И пусть летит. Значит, так надо. А ей пора. У неё свои дела.

Но он, Демьян, он сразу видит перспективы. Воспаряет. Цепляется за идею. Высокую, недоступную многим. И понимает, где и как можно её развить.

Асмира, едва отойдя от воспоминаний, стала тягать своего борова, поднимать с кресла; когда это не получилось, – он сидел, с любопытством лыбился ей в лицо, пускал в бороду слюни и ничем не помогал – попросила Демьяна. И тут выяснилось, что задумала она вот что: снова отвезти его в Зарядье, пройтись, показать ему их Москву, ту, в которой они были вместе; вот в этот момент, как она намечтала, он всё и вспомнит. И её тоже.

Ничего более дурацкого Демьяну не приходилось слышать.

Боров, растревоженный потугами Асмиры поднять его, начал беспокойно мычать, прятать от неё игрушку, – это оказался белый когда-то, а сейчас неопределённого цвета плюшевый большой зубик – отталкивать её свободной рукой. Асмира деловито, как медсестра, сходила к чемоданчику, – они уже перетащили его с кухни – развинтила термос, пробралась сквозь волосья пальцами борову в рот, прицелилась, разместила шарик, и сомкнула челюсти. Едва успела вытащить свои пальцы.

Боров посмотрел на неё, не раскрывая рта, повозил там языком, почмокал, а потом зажмурился.

Демьян тем временем аргументированно и развёрнуто изложил ей свои комментарии относительно её проекта.

Во-первых, у них нет подходящей для выхода в город – а уж тем более в центр – одежды. То, что на ней сейчас – мокро. Если надеть старушечьи обноски, то хода им обоим будет не далее, чем до первого полицейского. Борова её это тоже касается. Выглядеть в бабской одежде он будет, наверное, просто эпично.

Во-вторых, как она собирается туда доехать? На такси? На маршрутке? Как? У них нет денег. Даже на автобус. Если прошлые её подвиги, проделанные в режиме берсерка ещё как-то были возможны, то сейчас, слабая, вымотанная, она не то что не дотащит его до Зарядья, они и до остановки не дойдут.

В-третьих, не нужно быть гением, чтобы вычислить в борове психа; первый же, кто увидит его, сразу наберёт полицию.

И что тогда?

Загребут, станут разбираться, а когда всё поймут, то повесят на них разгром в лаборатории. И будут, кстати, полностью правы.

Тупое решение!

Абсолютно тупое!

Асмира молча выслушала логичные и рациональные аргументы Демьяна, нижняя губа её задрожала, она села на корточки рядом с посапывающим боровом, обхватила колени руками, съёжилась, и замерла.

– В шкафу деньги, – тихо пробормотала она. – От старухи от этой…

Демьян громогласным молчанием проигнорировал её попытки оправдаться.

Когда один человек превосходит другого физически, интеллектуально, морально и в жизненном опыте, второй должен подчиняться.

Дело в том, что правильный выбор есть всегда. Нужно просто его найти. Отбросить всё неправильное. Останется то, что нужно. Всегда! Всегда из нескольких вариантов можно выбрать лучший. Выигрышный. Это как верная ставка. Только что не было ничего – и раз, весь банк в твоих руках.

Демьян огляделся, вздохнул, и принялся стаскивать всю дрянь в коридор. Самым верным сейчас было привести их временное место обитания в порядок. Как только в ближайшем окружении всё будет гармонично, то и мир повернётся к ним той стороной, которой нужно. Да. Здесь больше некому было принимать ответственные решения.

И его пример подействовал.

Асмира посмотрела на то, как Демьян делает уборку, пошла на кухню, стала греметь там посудой, и уже через двадцать минут вышла, слабо улыбаясь, вытирая руки о подозрительно чистый передник: это был, наверное, единственный предмет во всей квартире, которым не пользовались.

Оказывается, она успела сделать макароны, сварила несколько картошек, нажарила кольца лука в кляре, намешала кетчунез, заварила чай: использовала по максимуму то, что удалось ей обнаружить на кухне. Молодец! Мелкая, но шустрая.

Боров её всё ещё сидел с закрытыми глазами. Лицо его то хмурилось, то улыбалось.

– Подождём, – снова попробовала взять инициативу в свои руки Асмира.

Зачем? Для чего? Словно бы присутствие борова на общем обеде как-то улучшит их ситуацию.

Но Демьян решил в этот раз уступить, хотя и понимал, что это её решение – тоже не из лучших. Иногда нужно дать провалиться чужому плану, чтобы в следующий раз опыт поражения делал оппонента сговорчивее.

Он подобрал с полки книгу, невидяще пролистал её. Обложки у неё не было. «С помощью Руководства, – прочитал он первую страницу, – те, кто обладает высочайшим умом, почти наверняка получат освобождение. Однако же, если они не освободятся, то, пребывая в промежуточном состоянии момента смерти, они должны прибегнуть к Перенесению, которое обязательно даёт освобождение, стоит лишь вспомнить о нём».

Что.

За.

Бред.

Демьян швырнул книгу в угол. Никогда он не понимал любителей чтения. Ну просто ведь тратят время на никому не нужное, бесполезное занятие. Лучше бы деньги зарабатывали.