Излом

Вот появился и сам Негода, в окружении своего спутника – молодого фотографа, у которого на шее висел модный «Ленинград» 1964 года выпуска. Вполне надежный и практичный аппарат. Я следил за новинками техники, особенно всего, что касалось радиодела, попутно изучая и фотоприборы, к которым в последнее время стал питать не меньший интерес.

Негода с фотографом сразу заняли место в машине, без чьей-либо команды – им команды не нужны. Работники другого сорта с не менее важными задачами.

Наконец рассветную тишину взорвал лай собак – прибыли кинологи, и Тарасенко облегченно вздохнул. Все в сборе – пора и выезжать.

Так и тронулись, друг за другом. Первой ехала машина со мной и Тарасенко, за нами – ребята из отдела, эксперты потянулись третьими. На спецмашине – кинологи, и замыкала всю эту колонну «труповозка». За годы своей службы такого каравана я еще не помню. Осталось только одно – дождаться информации от Тарасенко.

Лев Иванович, как только мы отъехали от управления, достал свой платок и вытер широкий, морщинистый лоб, а затем небрежно бросил его на переднюю панель машины. Молчал, как впрочем, и я. Понимал, что право первого голоса принадлежит полковнику. Молчанка длилась недолго – минут пять, пока не показались окраины города. Город просыпался – тяжело, медленно, как всегда после выходных. Сумерки отступали, на рассветном небе проплывали небольшие облака, бросая легкую, как кисея тень, на просыпающуюся землю. Вон и виден первый луч, встающий на востоке Солнца, едва видимый, но уже с той особой тональностью, придавая небу светлый, кисельный оттенок. Но кто-то уже не сможет увидеть этого чуда природы, погрузившись в вечную темноту. Оборвалась еще одна жизнь, вздохнул я от этой мысли, и мое проявление чувств было замечено полковником, который как я и предполагал первым нарушил наше безмолвие.

– Что капитан вздыхаешь так тяжело?

– Предчувствие, товарищ полковник, – честно признался я, вспомнив обеспокоенное лицо матери, сжимающая трубку, и последующие минуты, вплоть до отъезда от управления. Какое-то странное чувство было на душе. Тревога – не тревога, волнение – не волнение. Хотя оно – волнение всегда присутствовало, когда выезжаешь на убийство, понимая, что это моя работа, а меня ждет запутанное, сложное дело. Каждый раз, приступая к расследованию преступления, я неизменно ощущал пугающую, непроницаемую темноту, которую я обязан рассеять и найти виновного.

– В нашей деле предчувствие – не последняя вещь, – продолжил за меня Тарасенко. – И ты не ошибся. Меня оно тоже не покидает, черт бы его побрал, учитывая тот факт, что нам предстоит увидеть.

– Все так плохо, Лев Иванович? – насторожился я, ощущая в тоне полковника напряжение.

– Плохо, Максим не то слово. Едем в Преображенку.

Преображенка была на слуху. Село славилось своим колхозом – «Светлый путь». Колхоз был большим, богатым, при этом награжденный еще Орденом Ленина, молва о котором гремела не только в нашем крае, но и далеко за его пределами. Он стал крупным многоотраслевым хозяйством, а руководил им – Хлебодар Яков Ильич – гордость области, да и, пожалуй, всей республики. Поселок стал образцом настоящего развитого социализма. Чего только стоил один лишь Дворец культуры, музыкальная школа и собственный пансионат, предназначенный как раз для работников колхоза. В нем даже были свои собственные «Икарусы». Я был там всего один раз, и меня поразила красота и порядок, царящая вокруг. Эдакое маленькое государство в государстве. И теперь наш путь лежит туда. Это уже ЧП, но дальнейшие слова полковника вообще повергли меня в состояние грогги.

– Убили сына председателя. Понимаешь, Максим Анатольевич?

Вопрос так и повис в воздухе, накаляя и до того напряженную ситуацию. Представить подобное я никак не мог. Дело теперь действительно приобретало характер особого значения и можно смело утверждать, что оно будет стоять на контроле на самом высшем партийном уровне. Вот почему такая спешка и задействованы силы всего нашего управления. Не районного, а именно нашего – городского. Лишить жизни сына председателя передового колхоза – поступок отчаянный и дерзкий, открытый вызов. Час от часу не легче. Теперь мне стало понятно настроение полковника. И нам предстоит тяжелая работа, в чем я не сомневался, раз преступник пошел на такое тяжкое преступление. Итог первый. Нас ожидают изнурительные дни и ночи, пока не будет установлен преступник или преступники. Нужно будет закатать рукава и «пахать» в самом прямом смысле слова. Рыть землю и добыть результат. А результат должен быть один – суд и приговор. Перспектива ближайших дней меня конечно не пугала. Но то, что будет нелегко, я был почему-то уверен на все сто процентов.

– Кто сообщил об убийстве? Уже что-то известно? – ко мне вернулся инстинкт опера, прогоняя прочь все мысли, пытаясь сосредоточиться на главном.

– Сообщил сторож, так как труп нашли на бахче. Но есть одно но… – Тарасенко замолчал и я принял паузу, как предвестника чего-то неординарного, выходящего за грань понимания.

Не дождавшись от меня отклика, полковник продолжил.

– Тело сына председателя обнаружили, как оказалось голым, без единого предмета одежды на нем.

– Как голым? – не поверил я всему услышанному, и мое воображение уже рисовало весьма неприглядную и непристойную картину, от которой так и веяло мрачностью и какой-то чертовщиной, как будто это произошло не в наше время, а в каком-то средневековье, когда правили дикие, жестокие законы.

– Вот в том то и дело, Максим, – полковник словно читал мои мысли, подчеркнув своей фразой то, о чем я думал.

– Вы знали сына Хлебодара?

В том, что Тарасенко был лично знаком с председателем «Светлого пути», я не сомневался. Они пересекались на партийных собраниях, областных съездах, да и часто на городских праздниках, устраиваемых по тому или иному поводу. Я лишь видел фото Хлебодара на страницах газет, лицо которого довольно таки часто мелькало в прессе. Еще его снимок висел на городской доске почета, среди таких же передовиков производства, прославляющих наш край. Его лицо мне помнилось волевым, устремленным, как и подобает быть управленцу, руководящим передовым колхозом области.

– Нет. Не знал.

– А что можете сказать о самом Хлебодаре?

Тарасенко повернулся ко мне, окинул меня каким-то странным взглядом, затем немного задумался, и лишь после этого стал говорить.

– Якова Ильича я знаю давно. Лет пятнадцать, как только он стал во главе колхоза. Человек он конечно не простой. Но сам понимаешь, поднять колхоз до такого уровня, нужна крепкая рука хозяйственника. Напорист. Любит быть первым. Его «я» всегда на первом месте. Инициативен. Для него не существует слова «нет». Иногда крут, ты надеюсь, понимаешь, о чем я?

Я кивнул, продолжая слушать характеристику председателя и теперь уже отца, потерявшего сына.

– Прямой в общении. Может и крепкое словечко сказать в разговоре.

– Фронтовик? – об том факте из жизни Хлебодара у меня был пробел. Статьи читал, но вот запамятовал.

– Воевал, конечно.

– Сын то, небось, у него взрослый… – и я осекся на мгновение, а затем вставил – … был. Семья там… своя.

– Вот тут ты ошибаешься, капитан. Насколько я помню, то женился Яков Ильич поздно, а соответственно детки пошли то же поздние. Старший сын помниться этим летом школу закончил. Вот его как раз и убили.

– Еще дети есть у председателя?

– Вроде бы, да, но вот кто не помню.

Беда непомерная, несоизмеримая. Терять детей – дело неправильное, даже можно сказать жуткое, страшное. Нет сильнее горя, чем утрата родной кровинушки. И моя мысль невольно перевернулась в сторону матери убитого. Ведь она дала ему жизнь, которую кто-то оборвал, навсегда зарождая в ее сердце и душе постоянную боль и муку.

– С супругой Хлебодара пересекались? – не стерпел я и поинтересовался насчет второй половинки председателя, которой выпало самое суровое и тяжкое испытание.

– Виделись несколько раз. Дай Бог памяти, как же ее зовут то… – но Тарасенко быстро порывшись в своей памяти, вспомнил имя жены Хлебодара. – Наталья. Точно. Наталья Митрофановна. Верно. Женщина спокойная, кроткая. Бедная Наталья Митрофановна. Горе то, какое, – искренне опечалился Тарасенко, выразив свое сочувствие, и мы вновь умолкли, погрузившись в осознание лиха, которое нагрянуло на семью Хлебодар.

Вот и показалась развилка, ведущая в Преображенку. А ведь совсем недавно я ехал в этом же направлении, когда начинались поиски гражданина Якубы. Было это в июле, а мне казалось, что все события происходили буквально вчера – так свежи были воспоминания. Только тогда мой путь лежал в Лиманское – еще один колхоз, расположенный в западной части района. Невольно передо мной вспыли образы безрукого председателя Оноприенко и говорливого, такого добродушного, гостеприимного Гонцовского. Проехав еще с пару километров, нас встретил указатель на колхоз «Светлый путь» – массивная железобетонная конструкция, которая словно дает подсказку путнику, куда он въезжает.

Я посмотрел на свои наручные часы, приобретенные на премиальные за выполнение того июльского дела: сложного и запутанного. Почему – то я был уверен, и это не было моей оперативной интуицией, что меня ожидает не менее запутанное расследование.

На горизонте показалась Преображенка. Рассеивающийся туман можно было сравнить с миражом. Дома поселка то выплывали, то снова покрывались белой паутиной тумана. Что-то мистическое было во всем этом. Только назойливая мысль никуда не уходила, продолжая преследовать меня. И конечно была она связана с произошедшим убийством. На обочине нас поджидал низенький человечек, подняв над собой руку, привлекая к себе внимание. Свободной рукой он держал велосипед, который был чуть-чуть ниже его, и я задался немым вопросом: «Достает ли мужчина до педалей?», учитывая его маленький рост и такие же маленькие ноги.

– Это за нами, – произнес Тарасенко и велел притормозить у обочины.

Мужичок, схватив свое транспортное средство, поспешил к нам, при этом тщательно приглядываясь к идущей колонне. Притормозив возле мужчины, Тарасенко, широко открыв дверь, ступил на еще влажную землю – последствие тумана.

Мужичок как-то нервно кивнул, да так сильно, что с его переносицы едва не слетели такие же крохотные очочки.

– Зд – ра-вс-тв – уй-те, – заметно заикаясь, произнес встречающий нас мужчина. Волнуется что ли? Или убийство так подействовало на него?

– Доб… – машинально начал полковник, но осекся на полуслове, понимая, что слово «доброе» в данной ситуации будет неуместно. Какое же оно доброе, если тут такое! – Это вы нас проведете?

– Дд – а, – и голова мужичка мелко затряслась.

Я догадался, что мужчина страдает заиканием, хотя изначально его поведение я принял как результат волнения или смятения, вызванное произошедшим событием, которое взбудоражит без сомнения все население Преображенки.

– З – а мн – ой, – махнул заика, и лихо вскочив на велосипед, словно циркач, покрутил на проселочную дорогу, которая видно и вела к тому месту, где и был обнаружен труп сына председателя. Вот такой нам выдался провожатый.

– Кто это? – спросил я полковника, как только мы ввязались за нашим проводником.

– Местный почтальон. Сторож с баштана первым делом бросился на почту, чтобы позвонить в управление, а после звонка, направил его нам навстречу, чтобы показать место.

– Смекалистый сторож, – похвалил я пока неизвестного сторожа, который действовал весьма правильно и решительно.

– Посмотрим скоро на этого, как ты говоришь, смекалистого. Лишь бы он ничего не начудил.

Я понял, к чему вел Тарасенко, продолжая всматриваться в горизонт. Наш провожатый так лихо ехал на велосипеде, что мы едва поспевали за ним. Сразу видно – человек здешний, абориген – одним словом, и знает все вокруг, как свои пять пальцев. Миновав сбросной канал, маленький и узкий, служивший как я понял для орошения полей, перед нами предстало поле кукурузы – царицы полей, любимица бывшего генерального секретаря, отводя именно этой культуре передовые позиции в развитии сельского хозяйства.

Стебли росли один к одному, а початки уже налились спелостью. Эти высокие сочные стебли, с почти готовыми плодами, шли аккуратными ровными рядами, тесно примыкая один к другому. Сквозь открытое окно я слышал, как тихо шелестели, зеленые мечевидные листья.

И где-то здесь, среди всего этого засеянного царства, лежал совсем еще юный парень, мальчишка даже, который уже не сумеет насладиться всеми прелестями жизни. На душе как-то сразу стало тяжело, словно кто-то невидимый сдавливал меня так, отчего мое дыхание стало прерывистым и глубоким.

Впереди замаячила полевая сторожка – ветхое зданьице, построенное на скорую руку, на сезон полевых работ. Мы подъезжали, и я вмиг почувствовал, как в машине зависло напряжение. И не только у нас с Тарасенко, но и видавшего многое нашего водителя – Филиппова, прошедшего войну, смотря смерти прямо в глаза.

Проводник сбавил ходу, а затем и вовсе остановился около сторожки. Так же ловко соскочил с велосипеда, как и, запрыгнув на него, он, взмахнув рукой вперед и проследив за его жестом, мы заметили на арбузном поле одинокую фигуру. Со стороны казалось, что человек замер, как-будто вкопанный; никаких движений, даже в нашу сторону. А ведь ему было слышно, что подъезжают машины. Вид смерти так заворожил? – подумал я, покидая уютное и такое теплое, насиженное сиденье «Волги», навстречу прохладному, еще пропитанному туманом воздуху, проникающему сквозь наши одежды. Съежившись от подкараулившей нас утренней свежести, я пошел к месту, где как я понял и был обнаружен труп сына председателя колхоза «Светлый путь».

4

Каждое место, где совершилось убийство, для меня было некой особенной зоной. И название ей – зона смерти. Изолированная область, которая же конечно в моем восприятии отличалась от окружающей среды. В ней – в моей воображаемой зоне смерти, существовали невидимые границы, которые пересекались с линиями жизни – еще пульсирующими, не успевшими полностью отойти в тот – иной мир, о котором так часто говорят, когда умирает человек. Для меня она была еще эфемерной, ощутимой, только протяни руку и вдыхай то особое амбре, которой так насыщена смерть.

Загорелое тело сразу бросалось в глаза, еще задолго до того, как мы к нему подступили. Оно – тело, казалось чьим-то нелепым розыгрышем, находясь среди налитых, темно-зеленых арбузов, покрытые каплями росы, отчего они казались бутафорскими, словно сделанные из папье-маше, ну прямо привезенные из отдела игрушек.

Я обернулся и посмотрел назад. Мои коллеги шли врассыпную, словно прочесывали поле. Кинологи вели на длинных поводках немецких овчарок, которые, странное дело, почему-то молчали. Обычно они лаяли и показывали свой характер. Но не в этот раз. Тишину нарушала тихая ходьба, и едва различимый шепот.

Мы подошли к телу и обступили его, создавая полукруг. Поза парня была какой-то неестественной. Голова лежала прямо возле арбуза, касаясь об темно – зеленую кору ягоды. Затылок парня был выстрижен, так как диктовала нынешняя мода. Мне удалось рассмотреть большое родимое пятно у правого уха. Левая рука была заложена под тело. Нагое тело. Правая же вытянута вперед, словно последнее, что хотел сделать парень, так это попытаться схватить клочок земли, судя по тому, как были сжаты его пальцы.

Левая нога чуть согнута, правая лежала ровно вдоль тела. Пятки чистые, без какого-нибудь намека на то, что весь путь он преодолел босиком. Вокруг тела я не увидел никаких видимых следов.

Но поражало не это, а, то, что сразу повергло, и не только меня одного, в настоящий шок. От всего увиденного по телу побежали мурашки, хотя на своем веку мне удалось повидать не мало. Все тело парня было усыпано пшеницей. Мелкой – зернистой, канареечно-желтого цвета. Особенно резко зерна выделялись на белых, не покрытых загаром ягодицах. А вот увиденная следующая картинка была настолько грубой и одновременно пошлой, нелицеприятной, что хотелось поскорее ее забыть и выкинуть из своей памяти навсегда.

В анальном отверстии парня торчал кукурузный початок. Очищенный от листьев, как будто тот, кто это сделал, готовился специально, пытаясь таким образом унизить парня. Мои мысли разбросались по углам, и чтобы привести себя в порядок понадобилось около минуты. То же самое происходило и с Тарасенко, смотревший на голое тело парня так долго, словно он подвергся гипнозу.

И отвернувшись в сторону, мне не сразу удалось вытеснить из своего восприятия запечатлевшую мизансцену: тревогу на лице полковника, недоуменные взгляды коллег, кинологов, поскуливание собак у их ног, топтание на месте экспертов, косившиеся на Тарасенко, ожидающие команду, готовые приступить к своей работе.

И лишь отвернувшись в сторону, я заметил фигуру сторожа, затаившегося чуть в стороне от нас. Ему было достаточно того, что он оставался наедине с телом парня, подвергнув себя, пожалуй, страшному испытанию.

Вид у него был одновременно встревоженный и какой-то потерянный, словно он потерял родного человека. Он стоял, слегка покачиваясь, худой и небритый. На лице его между багровыми скулами пролегал длинный и белый, словно отмороженный нос, глаза припухшие, совиные. Ночка ему действительно выдалась еще та. Он как-то мутно посмотрел на меня, а затем отвел взгляд в сторону.

Наконец, Тарасенко дал команду. Первыми пошли эксперты. Нестор Ростиславович ступал аккуратно, бесшумно, словно шел по минному полю. За ним неотрывной тенью следовал фотограф, проверяя свой фотоаппарат. Видно, что он волнуется, и пытается всячески это скрыть.

Кинологи принялись раздавать команды застоявшимся собакам, которые в свою очередь четко улавливали каждый звук. Поводки натянулись, и обученные псы ринулись на поиски.

Ребята из отдела двинулись последними – прочесывать территорию. Шли устало, медленно, находясь еще под впечатлением всего увиденного.

Любой предмет, даже любая соринка, комочек земли, окурок – все могло нести на себе след разыгравшихся тут ночных событий, послужить единственной ниточкой, ведущей к разгадке того, что произошло.

Такой осмотр требовал сил и времени, но главное – он требовал нервов, требовал непрерывного напряжения. Только бы ничего не пропустить, даже самого малого и на первый взгляд не стоящего беглого, мимолетного внимания. Даже я – привыкший к таким вот осмотрам ловил себя порой на невольном, желании что-то, совсем пустяковое, пропустить. Тарасенко как-то осторожно тронул меня за локоть и повел за собой – к сторожу, как к единственному очевидцу.

– Полковник Тарасенко, а это капитан уголовного розыска – Максим Анатольевич Ткаченко, – начал полковник, сосредоточив все свое внимание на фигуре сторожа.

Сторож лишь покорно кивнул головой и внутренне напрягся. Лицо стало сосредоточенным и вытянутым, понимал важность предстоящего разговора.

– Это вы обнаружили тело? – последовал первый вопрос.

– Я, – голос сторожа слегка дрожал. Я понимал его волнение.

– Представьтесь, пожалуйста, – продолжал полковник. Чтобы он вел допрос – дело весьма редкое, а, следовательно, стоило оно пристального внимания. Я попутно наблюдал за экспертами, пытаясь ничего не упускать из вида.

Негода склонился над трупом, при этом его лысина и складки шеи побагровели от напряжения.

– Макар Антонович Чуприна, – голос мужчина приобретал четкость.

– Вы здесь работаете сторожем?

– Да. Сторожем, – повторил Чуприна.

Пожилой эксперт протянул руку к шее мертвеца. Плоть, к которой он коснулся, была конечно же, холодной, а кровь внутри нее уже давно застыла.

– Личность убитого вам известна?

– Конечно, – сразу ответил Чуприна без малейшей заминки.

– Спрошу больше для проформы. Кто это?

– Леонид Хлебодар. Сын на…

– Достаточно, – оборвал его полковник.

– Когда вы обнаружили тело? Точное время можете указать?

– Ну, – замялся сторож и ему на выручку пришел сам полковник.

– Если не можете сказать точно, то хотя бы приблизительно.

Соображал Макар Чуприна недолго – несколько секунд. Лоб наморщился, а под глазами сразу же образовались мешки, делая его каким – то старым, уставшим.

Молоденький паренек – фотограф делал снимки. Он то приседал, то подымался, принимая странные позы – такова специфика его работы.

Я прислушивался к голосам.

– После двух. Ближе к трем часам, во время обхода, – заявил сторож, а его совиный взгляд ушел, куда на сторону.

– Во время обхода? – брови Тарасенко взметнулись вверх.

– Ну, да.

– И как часто вы делаете ваши обходы?

– Каждый час.

– В этом есть необходимость?

– Пацанва шалит. Арбузы срывают.

– Часто шалят?

– Бывает, – закивал Чуприна.

– И этой ночью шалили?

– Нет.

Я про себя пометил этот факт. А вдруг сторож пропустил вылазку пацанов на арбузное поле? Мог и не заметить. Сельская ребятня ушлая, смекалистая, знают в округе все и могли спокойно уйти с поля незамеченными, с зелеными трофеями под мышками. Но тогда работы хоть отбавляй. Попробуй найти этих «диверсантов». Не признаются, если не прижать, конечно. Тарасенко продолжал, но смотрел вперед – туда, куда пошли кинологи с собаками.

Туман окончательно развеялся и я поймал себя на мысли, что преступник как и туман – пришел, а затем испарился, развеялся, оставив после себя смертельный след. Вернее тело.

– Как был расположен труп?

– Да, вот так же, – махнул в сторону тела Чуприна.

Я следил за Негодой. Эксперт теперь осторожно, двумя пальцами, взял за запястье руку парня, а другой рукой вытаскивал из кармана пиджака большую лупу на тонкой черной ручке. При этом снова его складки на шее и затылке побагровели.

– Никого или ничего подозрительного не заметили? – полковник пристально вглядывался в усталое лицо сторожа.

– Нет, – пожал плечами Макар Чуприна.

– После того как вы обнаружили тело, что вы делали дальше?

– Побежал на почту, чтобы доложить о… – и сторож умолк, не найдя подходящего слова. Или не хотел его произносить вслух.

– И тело оставили?

– А что мне нужно было поступить как то иначе? – впервые в голосе сторожа прозвучали нервные нотки. Шалят нервишки. Шалят.

Эксперт, тщательно осмотрев тело, выпрямился и, отдуваясь, поправил сползшие на нос очки с сильными стеклами. Фотограф не останавливался, щелкая кадр за кадром.

Вопрос Чуприны завис в воздухе и, полковник, проведя ладонью по толстой шее, задал следующий вопрос.

– Когда вы вернулись обратно, тело оставалось в таком же положении? Ничего не изменилось?

– Да.

– Вы ничего не трогали, не поднимали ли что-то с места обнаружения трупа? К телу не прикасались?

Утвердительный кивок головы.

– Когда шли на почту и возвращались назад, никого не встретили по дороге?

Вот теперь сторож ответил на удивление скоро, будто знал заранее о том, что его спросят.

Я заметил, что сторож стал потирать пальцы рук. Нервничает что ли? Или не договаривает что-то?

Послышался лай собак, короткий и резкий, а затем все утихло. Но как только оборвался лай, на смену ему пришел какой-то жужжащий звук.

– Кроме работника почты вы с кем-нибудь еще делились о вашей… находке, – полковник старательно подбирал слова, чуть запнувшись, остановившись на варианте со словом «находка».

– Я только Спиридоновичу и все, – сказал, как отрезал сторож.

– Выходит, что Яков Ильич ничего не знает? – цепкий взгляд пронзительных глаз Тарасенко буравил сторожа.

Тот лишь отрицательно помахал головой.

Я прекрасно понимал Чуприну. С такой новостью пожаловать в дом председателя, помня слова полковника о суровом характере Хлебодаре – себе хуже. В древние времена за плохую весть могли и голову отсечь. Не решился сторож, смалодушничал, но я его не осуждал.

– Понятно, – произнес Тарасенко так, как будто подводя предварительный итог. А выходило одно – итог этот пока для нас малоутешительный. Надежда была на кинологов, которые возможно найдут след. А вот тогда можно будет и плясать от него. Главное – зацепиться, а моток уже смотаем, лишь бы нити не оборвались в самом начале. Мы знали, что преступление надо раскрывать по горячим следам, и первые часы много значат для поимки преступника.

Тем временем Нестор Ростиславович стал аккуратно перекладывать тело на спину.

Я в свою очередь тоже внимательно смотрел на тело Леонида Хлебодара. Бронзовая кожа, крупные черты лица. Физически крепок, вон какие развитые мышцы на руках и груди. Для своих семнадцати лет парень был крепким и сильным, голыми руками его не возьмешь. Нужна сила не меньшая. Стоит, пожалуй, призадуматься об этом. Но как бы мне не хотелось, мой взгляд все равно останавливался на трех ранах на теле парня. Кожа вокруг них была еще синей, а сгустки засохшей крови обрамляли раны, словно полипы. Одна из нанесенных ран была в область сердца, а две другие – в район печени и почек. Самые жизненно важные органы человеческого организма. Значит преступник… или все-таки преступники, принимая во внимания антропологические данные парня, физически были сильны и хорошо знакомы с анатомией тела, а, следовательно, обладают познаниями в медицине. Чем больше я здесь находился, тем все сильнее во мне утверждалось мнение, что мы имеем дело с изощренными убийцами, которые тщательно готовили свой смертельный удар. «Или все-таки убийца?» – метались мои мысли, словно на распутье.