Последняя инстанция. Расследование

– Телевизора нет. Я пользуюсь монитором. Тарелка снаружи, вместо телевизора – монитор. И то и другое – вряд ли поместилось бы, – улыбнулся хозяин. Его улыбка была ясной и искренней. В душе что-то перевернулось, встрепенулось и, как говорят бабули – отлегло. Он не был стрелком. Это было так же очевидно, как то, что сейчас у его дома толпилась орда козлов в милицейской форме.

– Сейчас, – буркнул я, и, оставив Сашку наедине с хозяином квартиры, выскочил на лестницу. Двое оперативников, продолжая держать наготове стволы, снятые с предохранителя, встрепенулись.

– Отбой! – коротко скомандовал я и махнул им рукой в сторону улицы, – Всем отбой. Чтоб через пять минут тут никаких ОМОНов и иже с ними не было. Ложный вызов.

Оперативники вытаращили глаза, но спорить и задавать дурацкие вопросы не стали. Молча развернулись, поставили пистолеты на предохранители и попрятали с глаз долой.

– И чтобы убрались без шума! – вслед им прикрикнул я. Один из оперов всё же недовольно глянул в мою сторону, но, учитывая субординацию – не стал возражать. А то ведь умеют, дикари!..

Я вернулся в квартиру, нашёл себе небольшое местечко и уже спокойно, не торопясь, рассмотрел убранство комнаты. Цветы на подоконнике, любопытная картина на стене (ни хрена я не понимаю в этих авангардистах!), большая площадь (в меру возможности) для маневра коляски. Всё, что нужно – под рукой. Взгляд задержался на детской кроватке, стоящей в углу. Новиков поймал мой взгляд, и лицо его стало мрачным. Теперь он смотрел на нас исподлобья, и уже не было ощущения, что хозяин квартиры – безобидный добродушный бородач, занимающийся компьютерными приколами и просматривающий все подряд передачи о животных. Надо было начинать разговор. С чего, Господи? О чём, Боже ты мой! Новиков сам нашёл выход из неловкого положения:

– Вы, наверно, по поводу убийства Шурочки? – его голос предательски дрогнул, – Но я думал, что никто и никогда уже не вернётся к этому вопросу. Я думал, дело закрыто?… – он подался вперёд всем телом, плед, покрывающий его ноги сполз, и я увидел, что никаких ног нет. Просто нет, и всё. Он был не просто инвалидом, как поведал мне Евграфыч, он был инвалидом, не способным ходить. А наше гуманное государство сделало всё возможное, чтобы человек, подобный Николаю, был ещё и полностью изолирован от общества, улицы и каких-либо передвижений. При входе в подъезд не было ни пандуса, по которому можно было бы подняться или спуститься на коляске, ни поручней. Человек в его положении был закован в четыре стены, как в тюрьму. Причём, тюрьму не добровольную. Идиотский вопрос, который я удосужился задать Новикову:

– У вас есть дети? – я кивнул в сторону детской кроватки.

Хозяин зло прищурился, подозревая меня в издёвке. Но вопрос был задан совершенно нейтральным тоном, не подразумевавшим никакого подвоха. Он понял это, и ответил максимально спокойно:

– Нет. У меня нет детей.

Уравновешенный интерьер, в котором была оправдана каждая вещь до мельчайшей детали, не подразумевал в маленькой комнатке наличие мебели на будущее или «передержку» чужих вещей. Кроватка предназначалась для будущего ребёнка, который так и не увидел свет из-за засранца Арсения Куприянова. Это было очевидно. И мне, и Сашке. И Новикову тоже было совершенно очевидно, что мы всё поняли. Поэтому идиотизм вопроса его обозлил, и он, видимо, по старой военной привычке, быстро закрылся, замкнулся и буквально выставил наружу колючие иголки. «Козёл ты, Сергеев! – подумалось мне, – редкостная такая козлина!..» Парень был открыт. Надо было спасти ситуацию любой ценой. Я пошёл ва-банк:

– Простите, Николай! Я знаю о Вашей трагедии… Ляпнул, просто не подумав… Не ожидал, что Вы храните вещи… э-э-э…

– Нерождённого ребёнка? – Николай глянул с некоторым вызовом, но без истерики в глазах и голосе, – храню. Рука не поднимается, знаете ли, выбросить.

Я ещё раз глянул в сторону кроватки: крошечная колыбелька, почти кукольная, до верху заполненная игрушками, пакетами с памперсами, свёртками, видимо – с одеждой для новорожденного. На секунду у меня потемнело в глазах. «Если бы не его ноги, я бы дал сто процентов, что он – стрелок. Не поднялась рука выбросить кроватку и памперсы – легко поднимется рука со стволом, легко нажмёт курок и ничего не дрогнет внутри, кроме зародившегося в душе чувства успокоения. Обманчивого чувства, которое приходит с отмщением. Ложного чувства удовлетворения, которое со временем трансформируется в другие чувства: в злость, в боль, в ненависть. Месть может свести человека с ума, гораздо быстрее, нежели само желание этой мести. И далее развитие событий может стать совершенно непредсказуемым. Надо было как-то выравнивать разговор.

– Мы хотим задать Вам несколько вопросов. Вы можете не отвечать на них, но, если Вы что-то знаете и поможете нам, то… – я замялся: «То что? Что, блин? Чего ты хочешь от парня, кретин?! Чтобы он сейчас сдал тебе стрелка? Чтобы он, раскаявшись, схватился за голову и сознался в том, что это он, это именно он нанял киллера, который тщательно выполнил заказ, тем самым, уравновесив весы справедливости. Не правосудия, нет, – именно, справедливости! Ты непередаваемый козлище, Сергеев!»

– То что?.. – будто услышав мои мысли, парень отвернулся к окну и занял привычную ему позу созерцания: голова чуть склонена набок, два пальца правой руки легко похлопывают по губам. Какой-то знакомый жест… Что-то он значит… – То вам легче будет поймать убийцу Куприянова?

– Вы в курсе? – я практически не удивился.

– Конечно! Со вчерашнего дня во всех новостных лентах новость номер один, – улыбнулся Николай, – Вы по этому поводу и пришли? ОМОН подтянули… Может, обыщете квартиру? Ну, там, на предмет оружия, посторонних лиц, патронов… – Новиков не шутил. – Ищите! Тут места немного. Ордер не нужен. Действуйте, ребята! А я пока, может, чай приготовлю? Или кофе?

Бывал я и в более дурацких ситуациях. Только вот из этой выхода не видел. Даже, если Новиков тридцать три раза нанял киллера, он не то, что не сознается в этом, он сделает всё возможное, чтобы увести следствие в такие дебри, из которых выбраться смогут только киношные опера с собаками, накачанные амбалы, бывшие спецназовцы и модельные девушки во главе следствия.

– Кем Вы работаете? – вопрос для поддержания разговора. По идее, он вправе сейчас в отместку за мою беспросветную глупость, ответить, что работает тренером по стрельбе. Но Новиков был гуманен:

– Дизайн, вёрстка… Со мной сотрудничают несколько журналов, несколько кино- и видеостудий: видео-монтаж, клипы, ролики… Вэб-дизайн, создание сайтов, модератор, администратор… Музыка – сведение, мастеринг… Короче говоря – всё, что можно делать за компом, не покидая этого помещения.

Он не сказал: «квартиры», «дома»… Для него это было просто помещение. Домом и квартирой оно перестало быть тогда, когда нелепо оборвалась жизнь двух близких ему людей: Александры Жилиной и их нерождённого ребёнка.

– Ко мне придут журналисты? – вдруг спросил Новиков. – Они ведь, придут?

Чёрт! А ведь они придут! Выгляни в окно, Сергеев – наверняка они уже там. Как сливали писакам информацию, так и сливают. Не просто же так они нарисовались на месте убийства раньше, чем туда подъехали оперативники. И здесь они нарисуются, хрен сотрёшь… Не встанешь же кордоном – ещё больше подогреешь интерес. Прямо в точку! Раз менты пришли (да ещё с ОМОНом, криминалистами, с оружием, с прокурорскими), значит, в точку! Думай, Сергеев, думай! Выворачивайся из ситуации!

– Придут, Николай. Думаю, что уже пришли.

– Что им говорить? – Новиков продолжал невозмутимо смотреть в окно и похлопывать себя пальцами по губам. – В интересах, так сказать, следствия?

Думай, Сергеев, соображай! То, что скажет сейчас Новиков журналистам, то и будет основной версией!

– А ничего не говорите особенного. Скажите, что считаете, что «собаке – собачья смерть»… и всё в таком духе…

– А Вы тоже так считаете? – Николай оторвал взгляд от окна и внимательно посмотрел мне в глаза. Первый раз он смотрел мне прямо в глаза, и я отчётливо видел в них смесь боли и затаённой радости. Скрыть и то, и другое у него не было ни силы, ни желания.

– Что считаю? – включать «дурака» мне никогда толком не удавалось.

– Вы тоже считаете, что Куприянов заслужил смерть? – в голосе Новикова сочилась нескрываемая радость. Нет, не радость – торжество. Его голос был торжественен, как на советском параде времён неначатых ненужных войн.

– Смерть не заслуживает никто. Смерть – это… – я даже поперхнулся от его взгляда – жёсткого, злого, цепкого, просто ослеплённого ненавистью.

– Смерть – это просто конец жизни, и всё, – его взор потух, голос стал равнодушным, спокойным и ровным, – Для любого – это ни больше, ни меньше – просто конец жизни. Разница лишь в том, какая это была жизнь, была она нужна кому-нибудь или нет. Тогда и со смертью всё будет понятно. И вообще, ребята! Давайте без философии. Оружие искать будете? Нет? Тогда я, с вашего позволения, поработаю. У меня заказов много – деньги нужны…

Слово «заказов» прозвучало с издёвкой. А вот вопрос с деньгами засел у меня в голове достаточно прочно. Мы попрощались – говорить, и, правда, было не о чем – пожали Николаю крепкую ладонь, и вывалились на улицу. Воздух снаружи показался каким-то пыльным и душным, по сравнению с квартирой Новикова. Мы отошли к соседнему подъезду, присели на скамеечку, издали наблюдая, как орда корреспондентов с камерами наперевес, начинает штурм сенсации.

– Ну, что скажешь? – хихикнул Сашка.

– Чего лыбишься?! – возмутился, было, я, но вдруг и сам заржал, как конь, – Киллера пришли брать! Вопросов-то назадавали! Что забыли спросить-то?

– Ну, про протезы, например. Куда он их прячет, как одевает, как бегает по крышам и чердакам… Куда тренироваться ездит, на какое стрельбище – ну, чтоб навыки не растерять…

Мы смеялись до слёз. И было неясно – это вчерашний хмель выходит, или рождается внутри, где-то глубоко, может быть даже в самой душе – какое-то незнакомое чувство, не поддающееся пока ни описанию, ни осознанию.

Перед тем, как разбежаться по домам (надо всё же привести себя в порядок и попробовать хоть немного отдохнуть до понедельника – суббота потеряна безвозвратно), мы договорились разделить обязанности: Сашка встречается с девушкой Куприянова, я – с родителями. Дело до понедельника не ждало, решились, несмотря на внешний вид и отчётливый запах перегара, побеседовать с родственниками как можно быстрей. Хотя для меня, в принципе, и так уже всё было ясно.

Глава 4

На Таврической меня ждал неприятный сюрприз. В квартире никого не оказалось. Консьерж поведал мне, что около трёх часов дня, в подъезд буквально ворвались Куприяновы-старшие и, первым делом, бросились к нему с расспросами. Консьерж передал Куприянову визитку оперативника, который составлял протокол, и телефон дежурной части – с кем связаться. В аэропорту его почему-то не встретили – то ли прошёл «зелёным» коридором, то ли проспали, как всегда, по обычному раздолбайству. Куприянов тут же, не поднимаясь в квартиру, позвонил по указанному на визитке телефону и быстро уехал вместе с супругой. Я рванул за ними в местное отделение. Там уже тоже никого не было. Жене Куприянова стало плохо с сердцем, её срочно увезли в Военно-медицинскую академию. Муж, разумеется, отправился сопровождать жену. Чертыхнувшись и поскулив о том, что на выходные не оставляют ни одной дежурной машины, я побрёл в Академию пешком. Знать, где упасть… В холле отделения я нашёл убитого горем старика. Это и был Вячеслав Арсеньевич Куприянов, отец Арсения. Величественный высокий статный мужчина, даже сейчас внушающий уважение, в горе и бессилии.

– Здравствуйте, Вячеслав Арсеньевич! Я – майор Сергеев, следователь городской прокуратуры. Как супруга? – вежливо поинтересовался я.

– Супруга умерла, – тихо прошептал Куприянов. – Она умерла. Они ничего не смогли сделать. Обширный инфаркт, и они ничего не смогли сделать, – старик растягивал слова, как будто заучивал наизусть речь на чужом языке. Он слегка покачивался из стороны в сторону, и было понятно, что сейчас ему задавать вопросы бессмысленно. Либо ему сделали успокаивающий укол, либо он пребывал в такой прострации, что совершенно неизвестно, сможет ли он сам выйти из этого состояния.

Я суетливо извинился, что-то пробормотал и направился к заведующему отделением. Его не оказалось на месте – нельзя было ожидать, что весь персонал больницы, включая главврача, и все зав. отделениями, без исключения, выйдут на субботник. Пообщаться мне пришлось с перепуганным кардиологом, который, видимо и пытался оказать Куприяновой посильную помощь. Врач был нервозен, у него излишне тряслись руки – то ли от испуга за неудачно проведённую реанимацию, то ли по той же причине, что и у меня – пятница, работа, нервы… Врач достаточно бойко объяснил мне положение дел. Куприянову привезли довольно быстро, но видимо сказались и перелёт, и резкая смена климата… Ну и, разумеется, сообщение, которое супруги получили во время отдыха. Всю дорогу женщина держалась достойно, принимала успокоительные. Приехав в город, Куприяновы побывали в милиции и, чёрт бы побрал эти формальности, – в морге, на опознании. Прямо оттуда женщину увезли на «скорой» в реанимацию ближайшей больницы, где она и умерла, не приходя в сознание.

Дело опутывалось каким-то мерзким душком. Выползали старые подробности и прежние преступления. Они наслаивались друг на друга, обволакивали новые события старым налётом, путали карты и сбивали с толку. Я решил, что на сегодня вполне хватит. По горячим следам мы никого не возьмём – не тот случай. Стоило расслабиться. Последнее, что я сделал в этот «распрекрасный» субботний вечер – позвонил Сашке, узнать, какие новости с девушкой Куприянова. Новостей не было никаких. Девушка находилась в шоковом состоянии, Сашка не сумел за два часа вывести её из состояния буйной истерики, а уж о том, чтобы допросить – и речи не шло. Всё, что он смог вытянуть из рыдающей девицы не проливало свет ни на вчерашнее убийство, ни на события полуторагодичной давности. Я уже твёрдо связал эти преступления в одно целое и разубедить меня в том, что это именно так и есть – не смог бы даже сам господь бог, вмешайся он в правосудие. Я взял паузу на воскресенье. Мне надо было разложить всё по полочкам – хотя бы в собственной голове, не говоря уж о бумаге. А бумаги ещё будут – их потребуют уже в понедельник, на ковре у начальства. И что в анамнезе? Труп молодого парня – резонансное преступление, так как замешаны известные люди. Киллер, от которого остался только пшик – ни гильзы, ни единого свидетеля, ни отпечатков, никаких следов. Даже путей отхода – и тех толком не нашли. Имеем девушку погибшего, бьющуюся в истерике, от которой только и удалось выяснить, что она была в курсе аварии, знала о показаниях свидетелей, сама на месте преступления не присутствовала, свидетельских показаний не давала. Отстаивает правоту парня. ДТП, совершённое им и повлекшее смерть человека, считает несчастным случаем и никак не связывает убийство жениха с тем старым «происшествием». К неприятностям добавляется смерть матери убитого. Это, само по себе к делу никак не относится, но я не забывал, что есть такие людишки, которых не зря называют акулами пера – я их называю шакалами – так вот они поднимут (уже, скорее всего, подняли) шум просто до небес. Это, в свою очередь, тоже к делу не относится, но вазелина при вызове к начальству понадобится ровно в два раза больше. Всё. Отключаю телефон. Ванна. Спать. Никаких новостей по ТВ…

Глава 5

Сколько приятных слов сказал мне Сашка по дороге в прокуратуру! Аж зубы сводило. И ведь, пакость такая, ничего не рассказывал, только страшно матерился за выключенный всё воскресенье телефон.

– Мне надо было подумать! – вяло оправдывался я.

– Философ, твою мать! Ну да ладно!.. Это не моё, это твоё начальство сейчас тебя иметь будет.

– А ты на хрен туда прёшься, вуайерист? Свечку подержать?

Сашка замолкал ненадолго, потом снова начинал ругать меня последними, предпоследними и самыми последними словами. К тому моменту, когда мы въехали во двор прокуратуры, я уже знал о себе всё, и очень себя не любил.

Дежурный посмотрел на меня с соболезнованием и почти шёпотом отправил сразу к Снегирёву на совещание. Полковник не был излишне зол. Скорее, его вид можно было назвать сокрушённым. Он не кричал, не возмущался, не обзывал нас, по своему обыкновению, долбоёбами и бездельниками. Но для тех, кто знал Снегирёва – это и было самое страшное. Хотя куда страшней оказалось для меня известие о том, что вчера вечером покончил с собой профессор Куприянов. После этой новости, мне уже практически нечего было говорить. Все мои поползновения объясниться и соврать об испорченном телефоне – никого даже не волновали. События развивались по неожиданному сценарию. В деле уже набралось три трупа, правда, два из них к делу имели отношения косвенные. Тем не менее, осталось ещё подружке Куприянова что-нибудь сделать с собой… Словно читая мои мысли, Снегирёв бросил в мою сторону:

– Если кому-то вдруг захочется всё же пообщаться с подругой Куприянова – Оксаной Ровник, ищите её в психиатрической больнице имени товарища Степанова-Скворцова.

Сашка, которого допустили на совещание в виде исключения, подхватился:

– Как в «Скворечнике»?! Я её оставил дома во вполне приличном состоянии!…

– «Скорую» надо было вызвать! Если бы не её сестра, которая вовремя подоспела, был бы у нас ещё один труп. Та вызвала бригаду, а врачи решили, что в таком шоковом состоянии ей самое место в психушке. И, в общем-то, были правы. Или бы она руки на себя наложила, или от непрекращающейся нарастающей истерики, у неё сердце бы не выдержало. Подведём итоги, – неожиданно мирно приказал Снегирёв, – что мы имеем?

Что мы имели, мы знали и так. И Снегирёв тоже знал. И слушать это всё «что имеем» ещё раз – было верхом мазохизма. Снегирёв распустил совещание, отправив нас «работать, а не фиги пинать». Мы буквально бросились врассыпную «не пинать фиги». Засели с Сашкой вдвоём у меня в кабинете.

– Рассказывай! – велел я ему.

– О Куприянове? Застрелился. Персональное оружие, подарочное, зарегистрированное. Сомнений нет – квартира была закрыта, шторы опущены. Записки, правда, гад, не оставил – ну да что ему писать было?.. И кому?

– М-да, – только и выдавил я, – Набираем обороты. А с девицей-то можно поговорить? С этой, Куприяновской?

– Не, – Сашка затянулся моей сигаретой. Старая дурная его привычка – всегда стрелять сигареты, – я только что звонил в больницу… Говорил с лечащим врачом. Там какое-то… короче, помутнение рассудка. Вполне возможно, что временное. Врач обещал, что как только она начнёт адекватить, он с нами свяжется. Я только не понимаю, на кой чёрт она тебе сдалась? Её первой можно вычеркнуть из списка подозреваемых… если ты к этому…

По сути, всё было понятно и без девицы. Она ничем не смогла бы помочь следствию. Сашкина группа монотонно обходила дома по Таврической. Уже не по первому разу. Никто ничего не видел. Ничего никто не знает. Нашли бомжей, освоивших чердак, соседствующий с местом лёжки стрелка. Клянутся на поллитре, что ни сном – ни духом. Никого не видели, весь день собирали бутылки, на чердак не поднимались – оказии не было.

– Почту Куприянова проверили? – спросил я на всякий случай.

– Конечно! – правда, не сразу, не в день убийства, а уже после самоубийства старшего Куприянова. Но проверили все три компьютера – у них, у каждого свой был. Письма необычные есть. У меня на флешке всё снято… Включайся! – Сашка извлёк из недр своей старенькой многокарманной жилетки допотопную флешку.

Письма были. Одно было обращено профессору. В нём было всего три слова: «СУД ВЫНЕС ПРИГОВОР». Почта матери была пустой. Кроме специфических и личных писем в ней ничего необычного найдено не было. Письмо же самому Куприянову вообще больше не оставляло сомнений: «ВАС ОЖИДАЮТ В КОМНАТЕ МАТЕРИ И РЕБЁНКА!»

Итак, мотив был утверждён. То, что им послужило ДТП полуторагодичной давности – в этом сомневаться было нелепо. Письма были лишь подтверждением версии. К сожалению, это практически ничего не давало. По-прежнему, единственным подозреваемым в преступлении был Николай Новиков. Но с доказательной базой!… Швах! И алиби у него – выше всяких похвал! Его контакты с киллером, если такие и имели место быть – найти будет практически нереально. С его компьютерными способностями, уничтожить бесследно все остатки переписки со стрелком – раз плюнуть. Потом, они могли общаться очно, по телефону, по реальной почте, наконец. Пришлось выписать ордер на обыск и отправить к Новикову бригаду из местного убойного, чтобы не светить прокуратуру. Ничего криминального, разумеется, не нашли – ни писем, ни следов пребывания посторонних. В квартире Новикова убиралась приходящая домработница. Её отыскали. Расспросили. Она утверждала, что за последние три месяца в квартире Николая посторонних не было. «Я бы заметила. Я всё замечаю. Вот месяца три с половиной назад к нему приходила девушка. Молодая такая, симпатичная. Оставалась на ночь. Ну, так что ж – дело молодое. Не всю же оставшуюся жизнь ему по Александре горевать – сила мужская своё берёт!..». У Новикова изъяли компьютер, больше всё равно негде было смотреть и нечего. Машину отвезли сразу к Евграфычу. Я не сильно доверял нашим спецам. Евграфыч копался в компьютере достаточно долго. Ему удалось восстановить все «убитые» файлы, все переписки, уничтоженные хозяином. Даже глупые болталки в чатах на совершенно отвлечённые темы были восстановлены и изучены. Ни-че-го! Единственным моментом, за который можно было зацепиться, я счёл фразу, написанную Новиковым (естественно, под ником) на одном из форумов известной социальной сети. Фраза была двусмысленна и звучала так: «КОГДА ОНО ВОЗНИКЛО, МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ЭТО БЫЛО АБСОЛЮТНОЕ ЗЛО, НО КОГДА ОНО ПОБЕДИЛО ЗЛО, Я ПОНЯЛ, ЧТО ЭТО ЕСТЬ САМА СПРАВЕДЛИВОСТЬ». Сама по себе фраза могла означать всё, что угодно. Но у меня в сознании она была накрепко привязана к убийству Куприянова, да и запостил он её именно в блоге обсуждения этого самого убийства. Круг смыкался. Только, это почему-то был не круг, а какое-то разорванное кольцо, внутрь которого легко попадали различные персонажи и так же свободно выбирались из него наружу. «Я – не я буду!» – моё кредо подстёгивало мыслительную деятельность. Я отправил Сашку поднимать все связи Новикова, прежде всего связи военные. Должен же был кто-то из сослуживцев остаться в кругу его друзей, знакомых, близких… Распечатки телефонных звонков, списки курсантов школы снайперов, списки действующих тренеров… Их связи с Новиковым… Их телефонные переговоры… Их безобидные электронные письма: «Как дела, старик? Как ноги? По-прежнему болят твои фантомы?..» Меня интересовало всё, потому что я точно знал, кто нанял стрелка. Я ждал. Круг должен был сомкнуться.

Глава 6

Круг не сомкнулся. Он разорвался, как позорная тряпка, как грелка на фестивале силачей. Меня обдало сначала жаром, а потом холодом, когда уже во вторник я вошёл в кабинет Снегирёва.

– У нас труп, – вежливо заметил полковник так, как будто извинялся передо мной. Его тон не сулил ничего хорошего, – убийство в посёлке Тарховка.

– Кто? – только и мог я спросить. Почему-то чутьё подсказало мне, что это не просто убийство, а убийство с прелюдией. И прелюдией к этой пьесе абсурда был пятничный труп.

– Молодой парень. Сын известного актёра, ну и там, всяко-разно… Депутат он, короче говоря, больше, чем артист… Как говорится, плохой танцор, хороший депутат….

– Опять стрелок?

– Нет. Парень умер от передозировки героина.

– Мы тут при чём? – от возмущения у меня даже голос сел.

– Ну, можно сказать, что и не при чём, если не брать в расчёт одно обстоятельство. Парень был прикован наручниками к собственной кровати. И героин ему ввели уже после того, как наручники были одеты. Второе обстоятельство: парень не сидел на игле. Это был его первый и последний укол. Добровольный или нет – это мы определить уже не сможем. Эксперты отработали. Всё, что они смогли – выяснили, что за несколько минут до смерти парень имел половой контакт, – полковник брезгливо поморщился – оральный контакт. Укол был сделан ему до акта. Потом ему сделали минет, и потом он отправился к праотцам. Так сказать – тридцать три удовольствия.

– Shershe la femme! – выпалил я, но был резко перебит полковником.

– Рано радуешься. Во всём доме не было найдено ни одного отпечатка. Ни е-ди-но-го! Ни хозяев дачи, ни самого покойного… э-э-э… Кировского Эдуарда Николаевича… кстати – сына хозяев дома. Домработница, садовник, рабочий по дому, повариха… Толпа народу… Приходили почти каждый день, а повар – так тот толкался в доме с утра до вечера, и в день убийства тоже. Дом вытерт снизу доверху, как будто прошёл взвод солдат в перчатках с одной единственной целью – уничтожить все отпечатки. Из следов – только остатки слюны на члене героя.