Первая мировая глазами Третьей. Британия против США

Считается, что Россия плохо воевала против Германии, но хорошо против Австрии и Турции. Это приписывают относительной слабости южного фланга Центральных держав и каким-то особенным, запредельным, превосходящим все разумения качествам немецкой пехоты. (Есть устойчивое мнение, что немцы всегда воевали лучше кого бы то ни было, но почему-то их всегда останавливали худшие армии.) Но зачем России было напрягать силы против действительно сильной Германии, если её интересы в Европе простирались на юг, а на западе их не было вовсе? Даже польскому выступу была обещана широкая автономия на грани с независимостью. Россия воевала не просто где удобнее, а где нужнее (из скудного меню), и союзники это прекрасно понимали.

Один из популярнейших мемов – «снарядный голод», якобы не позволявший наступать много месяцев. Зеркальная ситуация, «снарядный кризис» была в 1915 и в Великобритании, а во Франции Пуанкаре на ежедневной основе лично отсчитывал жалкие тысячи снарядов уже в 1914. Разумеется, никакого особенного «голода» не было, или, если сказать другими словами, он был у всех, поскольку военные требовали снарядов чрезмерно много, перед наступлениями их долго копили.

С этим связана одна из (многочисленных) типичных аберраций той войны, когда люди не могут объяснить события, пытаясь придать всему происходившему военно-полевую трактовку. Накануне ПМВ с подачи немецких теоретиков пользовалось спросом мнение, что исход битвы решает огневая мощь, то есть, попросту, плотность артиллерии и количество снарядов. Военных руководителей всех стран, не придерживавшихся немецкой стратегии, принято в исторической литературе ругать за недальновидность. В случае России под ударом оказывается как сам Николай, так и особенно министр Сухомлинов. Министерству ставится в вину увольнение преподавателей, пропагандировавших новое учение в академии. Однако, как показала практика, наращивание огневой мощи никакой роли не сыграло, ни к каким великим прорывам и победам не привело. Авторы идеи и её же главные апологеты, немцы, имевшие кратный перевес в тяжёлой артиллерии и боеприпасах на начальном этапе, ничего выдающегося не достигли.

На деле же, политическое руководство союзников планомерно вступало в затяжное ресурсное противостояние37, и Центральным державам оно не сулило ничего хорошего, поскольку главным фактором становилась… еда. Из всех крупных стран Россия имела самый низкий процент мобилизации призывных возрастов – 38. Германия, например, около 80 (но если считать Британию как империю, то её процент был ещё меньше русского). То есть экономика России работала в существенно более мирном режиме, чем экономики врагов и союзников. Русские поступили прагматично: имея гигантскую оперативную глубину, они отдали сложные выступы и территории с низкой лояльностью населения под контроль противника и тоже сели выжидать. Стратегия России была простой: либо быстрая победа, мир и возобновление бурного экономического роста параллельно с экспансией на юг и восток, либо то же самое, но «труба пониже, дым пожиже» во время войны с упором на сдерживание германцев. Параллельно Россия хотела додавить Австрию и Турцию, чтобы вывести их из войны или заставить Германию платить по счетам её союзников. Если бы не фактор США, второй вариант стал бы для России вообще идеальным с точки зрения послевоенного мира: ведь все прочие участники войны теряли в военное время больше, чем Россия.

Прекрасной иллюстрацией является «Брусиловский прорыв» – крайне важная политико-дипломатическая операция. Он готовился в рамках договорённостей с союзниками о всеобщем наступлении. В конце концов, несмотря на будущую очевидную победу, союзникам все-таки надо было оформить её на поле боя. Брусилов – боевой и довольно ограниченный генерал – предложил воевать по-настоящему. Никто ему, конечно, не объяснил, что никакой всамделишной войны не требуется, а надо зеркально отобразить усилия англофранцузов на Сомме. Карьерист смело полез вперёд, толкая перед собой миллион солдат, а потом в мемуарах долго ругал соседние фронта Эверта и Куропаткина, генштабиста Алексеева и самого Николая за удручающую пассивность: они не поддержали его порыва/прорыва, а не то бы… А что бы? Да ничего бы. Более опытные стратеги (не говоря уж о Николае) прекрасно понимали, что было бы в случае большего усилия: союзники (а там верховодили англичане) ослабили бы давление на Сомме, германцы перебросили бы войска на восток и… вместо миллионных потерь они были бы двухмиллионные. А в случае развития успеха и схлопывания Германии (допустим на миг такое чудо) истощённая русская армия столкнулась бы нос к носу (всё на той же Сомме) со свежими розовощёкими партнёрами: («Какие Сайкс-Пико?») Интересно, что англичане действовали на Сомме более чем прагматично: они прислали туда высокомотивированных добровольцев, профессионалов же среди них почти не было38. Наступление англичан носило характер самоистребления, потери патриотов были колоссальными. Более кадровые французы и немцы воевали существенно эффективнее. И – потеряли кадры.

БИ убила нескольких зайцев: во-первых, в прямом смысле – уничтожила доморощенных потенциальных революционеров. С ума сойти, они рвались воевать за какую-то Францию, а на чьей стороне будут эти молодчики после войны: сегодня их распропагандировали на патриотизм, а куда девать этот республиканский порыв после победы? Во-вторых, имитировали бурную деятельность: заставили Францию и Германию выставить более-менее паритетный состав игроков хотя бы на качественном уровне, и те выставили, сгубив кадровый состав своих армий. Огромное количественное превосходство английских «пиджаков» победило в пиар-битве не только с немцами, но и с союзниками, молчаливо укоряя покойницкими крестами союзную Францию. Свои кадровые войска БИ держала на Ближнем Востоке и сохраняла для решающих событий и послевоенного торга. В-третьих, не предприняв действительно решительных шагов, БИ заставляла воевать на истощение всех остальных ещё и ещё, по меньшей мере год, пока не втянутся последние конкуренты в битве за мир – США. Потери на Сомме, кстати, были без стеснения предъявлены БИ американцам в качестве аргумента за их вступление в «общую борьбу». И это в-четвёртых. Но не думаю, чтобы в Америке не понимали истинных мотивов.

Новобранцы были отправлены на Сомму ещё и затем, что никакой полной победы над Германией БИ было не нужно. Нужно было создать видимость поражения Франции и добиться хотя бы ничьей, чтобы затащить туда США и столкнуть с Германией.39

Во Франции предпочитают поминать честную Верденскую мясорубку, где французы спасли страну один-на-один, а битву на Сомме предсказуемо не любят, справедливо считая её британской профанацией.

Что касается русского прорыва, Николай, как главнокомандующий, в последний момент попытался внушить Брусилову необходимость прорыва фронта на одном направлении вместо нескольких, и сместить начало акции ближе к событиям на Сомме. Это произошло после того, как поступили сведения о том, что англичане склоняются к показательным выступлениям. Брусилов психанул и приступил к действиям по-своему, прикрываясь заранее утверждённым планом. Вообще, русская армия была готова для решительного наступления по всему фронту, при условии равных усилий союзников. Французские дивизии были перемолоты под Верденом, но и после этого при достойном участии англичан можно было организовать стратегическое наступление: ведь германские войска были тоже ослаблены более чем серьёзно. План Алексеева предполагал наступление всеми фронтами, но опытные Эверт и Куропаткин возражали, приводя стратегические аргументы (немцы перебросят с Запада свои дивизии, а резервов нет, союзники же ненадёжны). Алексеев, убеждённый представителями британского командования в мощном кулаке на западе (численно это было так, обещали даже бестолковые танки), подготовил план общего наступления, впоследствии, когда Николай заподозрил подлог, наступательная операция фронтов Эверта и Куропаткина была перенесена на более поздний срок и впоследствии окончательно свёрнута (Николай англичанам никогда не доверял, в отличие, кстати, от французов). Брусилов же, отказавшись, по сути, исполнять приказ Верховного командования, привёл армию к колоссальным жертвам. Его одновременный прорыв мог действительно иметь меньшие удельные потери при всестороннем наступлении, от которого к началу его одиночной операции уже отказались. Успех был ограниченным и дался тяжёлой ценой, но ограниченный Брусилов зря всю жизнь сетовал на соседей-генералов и царя: его накануне честно предупредили, но он упрямо попёр на рожон. Предупреждали его умерить пыл неоднократно и в процессе развития событий.

За пиррову победу Николай Брусилову отказал в Георгии II степени, пойдя наперекор всем мнениям и представлениям, впрочем, Брусилов утешился георгиевским оружием, что, конечно, повергло его в обиду до конца дней. Он считал, что одержал самую блестящую победу во всей войне, так и не поняв сути той войны, где генералы не решали ничего – даже сделав революцию и повернув оружие против своей страны. Николай понимал, что тех же результатов (имитация) можно было добиться совершенно другой ценой, но явных приказов отдавать не мог по политическим причинам: у него на обеих руках висели английские атташе-контролёры. Отличники «боевой и политической» Эверт и Куропаткин (бывший военный министр, большую Политику понимал без лишних слов) саботировали план Ставки изо всех сил40, отвлекающими манёврами заставляя противника удерживать против себя войска, таким образом, почти без боёв помогли и союзникам на западе, ограниченно, конечно, – ни в коем случае не ведя масштабных наступательных операций. Николай о саботаже знал и вовсю потакал, принимая негодование союзников на себя как Верховного. Остаётся, впрочем, вопрос относительно чисто военной квалификации Эверта и Куропаткина, но он вторичен. Создаётся впечатление, что, как и Голицына в премьерах, Николай держал обоих генералов командующими фронтов именно по причине их ничтожности как специалистов. Такие профессионально несамостоятельные фигуры в 1916 были необходимы с политической точки зрения, когда война перешла в фазу откровенной профанации и саботажа, а внутрисоюзный конфликт разросся до масштабов конфликта военных блоков. Ставя слабые фигуры на доску, Николай оставлял в своих руках всю полноту власти в критический год подготовки решающего наступления 1917 года, когда Россия одна, без помощи союзников, смогла бы решить дело и перераспределить баланс сил в свою пользу в послевоенном мире.

Брусиловское полугодовое самоистребление сослужило службу не просто плохую, а – катастрофическую. Армия продемонстрировала способность побеждать несмотря ни на что, не считаясь с жертвами. Союзники убедились в том, что даже если в таких удручающих условиях один-единственный фронт при скромной подготовке может одерживать решающие победы41, то для них дело плохо, и пресловутый «паровой каток» на самом деле существует. Ровно через год, когда русская армия была готова к тотальному и окончательному прорыву даже без помощи союзников, эту готовность замаскировать Николаю не удалось никакими утверждениями Бьюкенену о том, что он собирается только освободить Польшу, а в Германию не пойдёт. Это после брусиловской-то авантюры, имея кратно лучшую армию – и не пойдёт?

Война без генералов

Часто пишут, что в среде русского командования царил пессимизм. Это так. Но он царил повсюду. Генералы всех стран понимали, что их усилий в этой войне не очень-то надо. Так и случилось. Побеждавшая (всех) Россия слетела на дно, практически не воевавшая на своей земле Германия сдалась и была обложена драконовскими штрафами, а лузер Франция, которую давно списали в утиль, неожиданно и незаслуженно вознеслась до презираемого члена странного дуумвирата.

На самом деле, мало кто понимал, что происходит, остальные ходили по кругу и натыкались на собственные спины. Люди морочили головы национальной риторикой, и сами же ничему уже не верили.

Первая мировая – это вообще не война полководцев. Их там, великих, вообще нет. Почему? Да не нужны. Руки генералам связывали повсеместно. В России инициатива генералов нашла выход в войне внутренней, сначала в антиниколаевском путче, потом и в Гражданской. В политику ударились и генералы Германии.

И уж если мало кто из высших классов понимал истинные течения, нижние чины и вовсе метались между крайностями патриотической агитации и «пошли вы все». В России признаки психологического кризиса появились относительно поздно – в конце 1916, в сущности, всего за полгода до конца войны. Они носили, по большей части, искусственный характер. Не генералы – дебет-кредит патриотической и социальной агитации в конечном счёте и определил сальдо войны.

Победа над Центральными державами – не цель войны, не конец и не мир. О мире нужно было договориться со всеми, пока идёт война и можно законно орудовать канделябром. После войны вас с армией за стол не пустят. Генералы поумнее (Куропаткин, Эверт…) это поняли, поглупее (Брусилов) – нет, но итог для всех был примерно одинаков. И так было – везде. Политики доминировали. Генералы почёсывали затылки. Французы задвинули Жоффра и Фоша, а Петен ударился в грубую политику. Туда же, осознав полное бессилие военных, отправились Гинденбург и Людендорф, отставленный Мольтке умер с тоски. Своего ретивого Китченера британцы, не мудрствуя лукаво, в излюбленной манере, с английским юмором – «замочили». Притчей во языцех стали интриги Ллойд-Джорджа против власти своих генералов.

С этим тесно граничит вопрос о черноморских проливах. Ни одна из воюющих стран не могла сформулировать благопристойных целей войны, а истошный вопль «за Родину!» перестал восприниматься после зависания фронтов: действительно, если на Родину никто не прёт, может, пора закончить? В конце 1916 г. Центральные державы (то есть, Германия) и вовсе выступили за мир на исходных позициях (по принципу: половина – моя, половина – наша, то есть совместно поделить Османскую империю, при полном политическом и экономическом подчинении Австрии своему главному союзнику).

Объявить европейскому населению, что оно воюет за окончательную, финальную, заключительную экспансию было некомильфо. Труднее всего было России: её только что вышибли с Дальнего Востока, и даже обсуждать публично Китай как цель она не могла – ни внутри страны, ни вне. Впрочем, Персию тоже. Оставался последний вариант «жизненно важного» незамерзающего порта – Константинополь. В действительности, никакого жизненно важного или стратегического42 значения он не имел, поэтому, предваряя соответствующие вопросы, агитаторы разных политических кланов полили слёзы «наше всё» в повестку: «вековая мечта», «Олег щит прибил». Припомнили угнетённых православных Восточного Средиземноморья, затрясли выкопанными византийскими корнями… По поводу проливов подпрыгивал даже Милюков, хотя, казалось бы, ему-то чего?43 А того. Морковка проливов единственная делала продолжение войны Россией в сознании масс (процентов 10 масс) легитимным делом, а сепаратного мира не хотел никто: Николай по причинам грядущей полной победы, прогрессисты-октябристы-кадеты по причине реки денег, льющейся в их карманы во время войны и выгодных связей с США.

Николай первоначально планировал собственную Босфорскую операцию прикрытия на середину 1916 года, но впоследствии практически отказался от её даже паллиативного статуса, предпочитая накопить армию и ресурсы для главного сухопутного удара весной 1917. После начала экспансии в Китай (то есть с самого начала своего правления) он видел тему проливов третьестепенной, и тем паче в гробу видал силовой захват Босфора. Он понимал, что в случае решительной победы на главном направлении проливы отойдут России и так, но в 1915 – 16 на внешне- и особенно внутриполитическом рынке это был весомый товар. К концу 1916 разговоры на эту тему он не поддерживал, в преддверии победы на англо-французском направлении.

(Ведь несмотря на поражение от Японии, дальневосточный вектор экспансии России никуда не делся. Уже в 1907 был заключён договор с Японией о разделе сфер влияния в Маньчжурии44, а в 1910 они совместно ликвидировали претензии нахрапистых американцев на открытие туда дверей свободной торговли, то есть, по сути, стали союзниками, и, очевидно, после победы в ПМВ усилившаяся Россия своего союзника подвинула бы локтём чисто по-дружески, как делают все союзники. Не сразу, но и Порт-Артур пристегнула бы обратно.)

Вероятно, беспрестанным повторением мантры он союзников раскачал: под влиянием Франции Румыния вступила в войну на стороне Антанты (Николай был против, понимая, что Румыния быстро падёт, и ему придётся воевать ещё и за неё). Франция была рада удавшейся провокации, союзникам казалось, что бестолковая румынская выходка срывает Босфорскую операцию, но Николаю просто не хотелось отвлекаться ни на проливы, ни на «цыганочку с выходом». Но в итоге получилось не так уж плохо: оккупация Румынии стоила отвлечения множества войск центральным державам, а русская армия действовала на Румынском фронте без особого напряжения сил, в основном, сдавая территории и контролируя ситуацию на нефтепромыслах и южных рубежах империи.

Положение России

У русского правительства было сужено лишь поле социальных манипуляций. Потому что социальными технологиями лучше владели противники, причём, некоторые из них были союзниками. Но самая большая проблема началась, когда под прикрытием социальных повесток закрутились террористы.

Все мыслимые социальные реформы Николай II провёл загодя, а другие до окончания войны были невозможны. Впрочем, льготы и послабления для работавших в промышленности были беспрецедентными, зарплаты рабочих росли как на дрожжах. Националистической вакханалии в России почти не было, точнее, она доходила только до городского среднего класса, незначительного в процентном отношении. Крестьяне национализма вообще не нюхали. Значительно более урбанизированные англичане и немцы хлебали оголтелую пропаганду полной ложкой. (Удивительно, но и сейчас они считают ту истерию светочем цивилизационных достижений.) Как результат, русские и австрийцы, не изуродованные шовинизмом, сдавались в плен без угрызений совести – и в больших количествах. Оболваненные городской агитацией французы, англичане и немцы «стояли насмерть». И очнулись бы, конечно: да умерли. Чудаки до сих пор ставят им в заслугу «стойкость». Стойкие получили свой бонус: итог Первой мировой – Вторая.

Вообще, в России, в отличие от западных конкурентов, не было серьёзных социальных противоречий. Межсословные барьеры были низкими, кастовость отсутствовала напрочь. Вдобавок задолго до войны были предприняты радикальные меры по снижению напряжённости в среде рабочих: принят свод фабричных законов, гарантировавших массу прав и льгот, передовых для своего времени. И к этому, до трети рабочих в России были банально защищены остававшейся у них земельной собственностью, то есть, это не был деклассированный европейский пролетариат. Беда была в том, что в России действовали честно, «по понятиям», отвечая на демагогию СДков не репрессиями, а благами, мол, рабочий поймёт свои выгоды и в революцию не пойдёт. И он, в общем, конечно, не пошёл. Но и на это нашёлся ответ в другой плоскости, и вовсе не социал-демократической, а попросту уголовной. В революцию втянули портовых матросов, запасных солдат45 и косящих от фронта мещан. Это помимо компактных целевых групп засланных боевиков.

Представление о том, что социальная революция в России произошла от бедности, есть самая грубая фальшивка советской и западной историографии. Революция произошла «с жиру», и элементарный анализ лиц, участвовавших в радикализации идей СД, тому подтверждение. Проще говоря, бомбы и револьверы вместе с инструкциями по их применению завозили жравшие в три горла представители обеспеченных слоёв и высшего общества, стремившиеся занять какие-то ещё более высокие позиции46.

Главным сборщиком Войны была земельная аристократия Британии, а невольным союзником её на внешнем контуре выступили британские «новые деньги». Им руками лейбористов устроили то, что сейчас называется периодом Великих беспорядков 1911 – 1914. Они задумались и осознали, что война лучше, как меньшее из зол: альтернативой было потерять власть сразу. Интересно, что Великие беспорядки имели и второй, не менее великий смысл: они были использованы для демонстрации Германии внутриполитической слабости и отсутствия единства нации.

Давить с демонстративной жестокостью эти самые протесты был вызван молодой Уинстон Черчилль в ранге Министра Внутренних Дел (пост этот выше должности Первого Лорда Адмиралтейства, – это демонстрирует, что в своей глубинной сути Англия есть государство полицейское, а вовсе не флотское). За несколько лет до того он перешёл в стан пришедших к власти либералов. Действовал он, как полагается кукушонку: достаточно жёстко для того, чтобы либералов скомпрометировать, но недостаточно, чтобы выгодные беспорядки прекратить. Крайне характерно, что волнения с пониманием и сочувствием освещались в фабианском издании New Age, гнезде лейборизма. Перед самой войной это издание по стилю и контенту попросту стало копировать немецкий Der Sturm, нахраписто спринцуя в германскую лево-интеллектуальную среду иллюзию «саксонского братства». До кучи, британцы во всеуслышание обвиняли во всех беспорядках… французских синдикалистов. Всё это вкупе делало германские прогнозы британского благожелательного (и вынужденного) нейтралитета обоснованными пуще всяких заверений лорда Грея.

Уверенная победа в этой войне планировалась Николаем для пересмотра отношений внутри союза (как в 1814) и позволяла ему выиграть время для экономических, социальных и политических реформы умеренными темпами, в соответствии с ростом культуры и благосостояния.

Война была неизбежна – БИ не имела другого варианта, т. к. все революционеры чего-то стоили только в условиях крайней нестабильности. При этом рухнули Османская, Австрийская и Российская империи. Крушения России в той степени, в которой оно случилось, изначально не планировалось. А – ослабление лишь в той мере, в которой это было нужно, чтобы упрочить её движение в фарватере БИ. Не бесплатно, – например, России были обещаны проливы, но не забываем, что соглашение Сайкса – Пико делило только Ближний Восток, как ресурсную базу для экспансии на восток Дальний, а война в Европе велась за контроль над всей Азией. Интересно, что Дарданеллы были закреплены за Россией только по европейскому берегу, что давало юридическую свободу судоходству, но фактически они могли быть блокированы всё так же по щелчку. Относительно же нефти – Россия не получала ничего, считалось, что у неё она и так есть в Баку и Грозном, месторождения были открыты и на Сахалине.

Историки запутывают ситуацию с русскими революциями до степени гомерической, напоминающей похождения Одиссея (Парвуса-Троцкого-Милюков-гучкова-Керенского-Протопопова-Ленина…) Но в одиссее главное – это не порнографические приключения Распутина или царя Итаки, а борьба за власть – покушение на царство изнутри (не троянские шпионы, а князья Итаки) и – отражение атаки (истребили всех).

Меж тем, гибель «Титаника» – это не гибель корабля, а гибель людей. Крушение корабля произошло стечением 15 обстоятельств (их всегда в таких случаях множество, без любого из них катастрофы не будет). На главный же вопрос о гибели людей есть единственный ответ: шлюпок было мало. Точка. Гибель корабля дело вторичное и к гибели людей имеет отношение косвенное. До определённой степени потопление корабля, борьба за живучесть и спасательная операция – один из видов деятельности экипажа. Исполнение не долга, а инструкций. Во время обеда официант стоит у стола №3, при пожаре у помпы №3, при эвакуации на вёслах шлюпки №3. На «Титанике» был помпезный стол, но не было шлюпок. Официанты сбивались в кучи и создавали лишний трафик.

Беспорядочную беготню экипажа обычно и рассматривают историки – вплоть до пофамильной возни горничных и матросов. Это на поздней стадии. А на ранней столь же подробно обсуждают уголь, заклёпки, погоду, радио, айсберги и отсутствие биноклей у вперёдсмотрящих. Бинокли, понимаете, были заперты в ящике. А то бы все спаслись. Отсюда путаница. Почему матрос Протопопов не стоял у помпы в отсеке №2? Если бы стюард Милюков заводил пластырь на пробоину, а кочегар Керенский не перестал давать гудок… Николай без бинокля летел во тьме и не видел… ничего не видел.

Меж тем, отсутствие шлюпок было плановым и заложено в конструктив корабля. Водонепроницаемые переборки делались высокими ровно настолько, что затопление первых трёх отсеков приводило лишь к крену, но плавучесть сохранялась. Предположение, что одновременно может быть пробито четыре первых отсека подряд47 казалось невероятным. Тысячи худших кораблей плавали десятки лет – и ничего. Таким образом, гибель людей была чётко привязана к гибели корабля уже в проекте.

Русский «Титаник» спроектировали в 1905 году в манифесте об учреждении Думы. В феврале 1917 он утонул. В октябре по воде кружили обломки с полуживыми людьми. Между 1904 и 1917 шла борьба. Кто-то боролся за живучесть корабля, кто-то за личное выживание – место в шлюпке. Единственный, кто понимал, что ему место в шлюпке не светит, был Николай – капитан покидает корабль последним, на «Титанике» последних оказалось полкорабля. В России полстраны.