Война кланов. Охотник 1

Откуда столько народа?

– Как там Женька? – разбитые губы еле шевелятся, распухший язык кажется большим сучковатым поленом в печной топке.

– С ним все в порядке, пара фингалов да сломанный нос. Сейчас показания дает, – отвечает молодой врач, чьи стильные очки поблескивают в свете фонаря. – Ты-то как – встать сможешь?

– Попробую.

 Четыре руки бережно подхватывают с двух сторон и пытаются приподнять, но судорога разрядом тока хлещет по груди. Тело выгибается дугой, вырывается из поддерживающих рук. Я с размаха бьюсь головой о твердую глину – происходящее отпрыгивает в зияющую пропасть темноты.

Снова едкий запах нашатыря и трубный крик:

– Носилки сюда! Здесь «тяжелый»!

– Держись, дружище! А то нашатыря не напасемся! – обдает запахом лука пожилой врач.

 Куда подевался охотник с арбалетом, старик с землянкой?

Неужели всё привиделось, пока я лежал без сознания? Наверху ждут отморозки или успели убежать?

От обилия вопросов башка болит ещё сильнее.

Легко спрыгнув, к нам присоединяется худощавый мужчина. Серый плащ чуть распахнулся при приземлении. Колючий взгляд мельком царапает мою лежащую тушу, фонарь в руках обшаривает прибрежную бровку. Краем глаза я заметил, как тип снял с раскидистой вербы небольшой клочок и быстро убрал его в нагрудный карман.

Сверху спускают носилки. В шесть рук меня аккуратно кладут на пахнущую формалином ткань. Крепят широкими ремнями, чтобы не упал при переноске.

Или чтобы не сбежал…

– Ох, и здоровый же ты! – пыхтит молодой врач.

– Это я ещё не жрамши, – я с трудом раздвигаю губы в улыбке и осекаюсь – что-то теплое течет по подбородку.

«Уничтожить!» – в голове ещё гремят мысли неизвестного охотника.

– Если шуткуешь, то, значит, жить будешь. В отличие от твоих друзей, – пыхтит врач, забираясь на обрыв.

– Отставить разговоры! – командует «серый плащ».

– Каких друзей? – я поворачиваю голову.

Черепушка откликается ноющей болью, но открывшееся зрелище заставляет о ней забыть.

В мельтешении фонарных лучей выделяются прямоугольники простыней, под ними угадываются очертания человеческих тел, застывших в разных позах. На белых полотнах расплываются красные кляксы. В скудном освещении четыре простынки кажутся нелепыми заплатками на грязной поляне. По территории деловито снуют люди в милицейской форме, мелькают белые халаты.

Две немецких овчарки, как по команде, поворачивают головы в сторону моих носилок. Из распахнутых пастей выплеснулся оглушающий лай. Присутствующие разом поворачиваются к предмету переполоха, двое милиционеров хватаются за кобуры.

Собаки рвутся к моим носилкам, и кинологам с трудом удается удерживать разбушевавшихся зверей. Резь жестко бьет по нервным окончаниям, вызывает судорогу. Ремни потрескивают, но удерживают на месте, пока тело пытается закрутиться узлом.

– Чего это с ними?! – кричит кинолог.

– Не знаю, одурели от крови, наверное! Фу, Граф! Место! – командует другой, оттаскивая мускулистого пса.

Врачи аккуратно проносят носилки поверх кустов. На выходе из рощицы подлетает озадаченный Евгений, на его носу белеет нашлепка из пластыря:

– Слышь, Санек, ты как? Ну и поломали же, черти! А тут та-а-акое было!

Евгения оттесняет в сторону сумрачный тип в сером плаще:

– Тихо-тихо, не надо разговаривать! С другом увидитесь позже. Эй, лейтенант, почему отпустили гражданина? В машину, быстро! Показания от и до!

Подскочивший милиционер берет Евгения за локоть, и они удаляются к бело-голубому «УАЗику».

На дороге сверкают маячками пять милицейских автомобилей и несколько карет «Скорой помощи». Осенняя ночь состоит из блеска разноцветных вспышек, света фонарей и лая собак.

Высыпавшие из «Ш.П.» студенты оживленно обмениваются догадками о происшедшем. За плотной толпой получается разглядеть Юлю с подружками. Девчонки смотрят на меня, ошеломленно округлив глаза. Юля прижимает к губам платочек. Да уж, лежащий на носилках, перетянутый ремнями, грязный, в изорванной одежде – я представляю собой жалкое зрелище.

– Ваша знакомая? Она тоже присутствовала здесь? – спрашивает человек в сером плаще.

Худощавый идет рядом с носилками и видит, куда я смотрю.

– Нет, на дискотеке познакомились. А что тут произошло? Неужели мы с Женькой всех уделали? – вырывается у меня вопрос, когда останавливаемся у машины «Скорой помощи».

– Это ещё предстоит выяснить! – цедит «серый плащ» и резко мотает головой по направлению моста.

Теперь я слежу за взглядом стальных глаз и с удивлением вижу потупившуюся Юлю, которая начинает пробираться сквозь толпу, почти волоча за собой подружек.

Носилки погружают в машину. «Серый плащ» залезает следом и усаживается на скамейку у стены, из кармана показывается коричневый блокнот и дешевая авторучка. Я перевожу взгляд на белый потолок. Пахнет формалином.

– Степан, два кубика лидокаина и приготовь дипроспан, – кидает пожилой врач другому, который уже находится внутри «Скорой».

– Рассказывай, что случилось! – цедит холодный голос.

– Да подождите вы допрашивать! – ворчит пожилой врач, набирая в шприц какую-то жидкость. – Сейчас сделаю блокаду, а то по нашим дорогам рискуем не довезти до больницы.

«Серый плащ» недовольно замолкает, я же чувствую, как в ногу входит острие иглы. Двигатель машины добавляет оборотов, и «Скорая» трогается с места.

Два врача в возрасте утирают пот со лба. Негромкий разговор заглушает шум мотора и ревущая сирена. До ушей доносятся обрывки слов «укусы», «порванное горло», «нож».

«Серый плащ» внимательно смотрит на меня. Ручка нервно черкает по листкам блокнота.

Боль понемногу отступает, не дергает неожиданными сокращениями, а переходит в терпимое состояние, как несильное зубное нытье, с которым постепенно свыкаешься.

Откуда же на земле простыни с алыми пятнами?

Пистолет у носа

– Там тела, на поляне… Вы можете рассказать?

– Давай-ка познакомимся. Владимир Александрович Голубев, следователь по особо важным делам. Ты видел их. На вашей полянке погибли четыре человека, ещё трое находятся в реанимации. Что у вас там произошло? – спрашивает следователь вместо пояснения.

Я превращаюсь в один ноющий кусок страдания. Даже блокада отступает после услышанной новости. Взгляд скользит по салону «Скорой», тонким стойкам, пыльным плафонам, хмурым врачам и останавливается на колючих глазах следователя. Скуластое лицо с немного вздернутым носом напрягается в ожидании ответа. Кисло пахнет формалином и спиртом.

– Александр Владимирович Алешин, студент Шуйского индустриального техникума, – я с трудом выдавливаю из себя слова, пока в голове гремит мысль о четырех убитых.

«Уничтожить! Ненавижу!» – возникает отголосок мыслей охотника.

Неужели это сделал я?

– Хорошо, Александр, расскажи, что ты помнишь! – командует следователь.

От моста до больницы пять минут пути, так что я успеваю вкратце рассказать о драке и даже отвечаю на уточняющие вопросы. Врачи прислушиваются и переглядываются. Машина трясется, словно едет по терке. Как всегда осенью затеяли ремонт дороги… Иногда встряхивает так, что прикусываю кончик языка.

По-разбойничьи свистят тормозные колодки, створки дверей распахиваются. Подлетают плечистые санитары. Больничная каталка скрипит, когда дерматиновая поверхность принимает отстегнутое тело. После теплой машины сырой холодок пробегается по коже. Промозглая ночь швыряет в лицо противную изморось.

– Давай, аккуратнее, вот так вот! Ага. Эх, и здоровый же парень. Такому на завод идти, а не пьяными драками заниматься,– бурчит один санитар другому.

– Окончу техникум и после армии устроюсь, – обещаю я мужчине. Тот лишь скептически хмыкает, мол, знаем мы вас, юристов-экономистов.

Серое здание больницы смотрит в небо глазницами окон, в половине горит свет. Белая дверь со скрипом распахивается, и на пороге возникает женщина внушительных размеров:

– Ещё один? Какое состояние?

– Лучше, чем у предыдущих, но нужно полное обследование. Сломаны ребра и периодические потери сознания, – рапортует один из врачей, когда меня заносят внутрь.

Следом скользит Голубев. Худощавая фигура двигается с грацией балерины, но от этой «балерины» тянет опасностью. Сбоку постоянно мелькает серый рукав.

За дверью желтый коридор с множеством дверей. К стенам прижимают коричневые стулья. Дерматин на большинстве сидений лопнул, и на свет вылезает желтая губка подкладки. Несколько ламп дневного света периодически мигают, словно пародируют сцену из фильмов ужасов. Длинный полутемный коридор и мигающие лампы. В воздухе царит густой запах – букет немощи, мучений и страха смерти. Дух болезни щедро сдобрен смрадом хлорки.

– Вы кто? – спрашивает врачиха у следователя.

Тот, не глядя, вынимает корочки и раскрывает перед носом врачихи. Женщина кидает взгляд на удостоверение, более пристально смотрит в глаза следователю. Борьба взглядов продолжается около половины минуты. Неизвестно кто победил, но она командирским тоном, не допускающим возражения, заявляет:

– Подождите пока в коридоре, когда закончим – вас позовут.

– Я должен быть с ним! – следователь угрожающе шагает вперед.

На худом лице застывает недовольная гримаса, желтоватая кожа натягивается на скулах. Он всё-таки подозревает меня, боится, что могу скрыться? Мне и дышать-то больно, не то чтобы двигаться.

– Я велела подождать в коридоре! Или буду вынуждена позвонить вашему начальству и сообщить о том, что вы препятствуете оказанию первой медицинской помощи!

Похоже, что у врачихи накопился изрядный опыт общения со служителями закона. Санитары восхищенно переглядываются, они-то опустили головы после возникновения красной книжечки. Они поступили как законопослушные граждане.

Неразборчиво пробурчав под нос, следователь отходит в сторону и садится на скрипучий стул. За каталкой следует немигающий взгляд, я чувствую его кожей. Словно с головой залез в кучу стекловаты, и теперь мельчайшая пыль колется и чешется. Колеса каталки катятся по неровному плиточному полу, надо мной проплывают давно не мытые плафоны. Где одна лампа не горит, где обе.

– Несите в смотровую, я сейчас подойду, – врачиха устремляется вперед и вскоре пропадает из виду.

Каталку завозят в комнату, разделенную пополам голубоватой шторкой, санитары перекладывают меня на кушетку. Рука санитар цепляет ребро, и новая вспышка боли хлещет по нервным окончаниям.

– Слушай, парень, а что у вас там произошло? Чего так много мертвых? – спрашивает санитар, который недавно жаловался на пьяные драки.

– Не знаю, я не помню ничего… Вырубили.

– Ну ладно, отдыхай, завтра расскажешь, – санитар хлопает меня по плечу, и я остаюсь один.

Четверо убитых, трое раненых, у Евгения нашлепка на носу, ещё и сон не выходит из головы. В черепной коробке путаются, толкаются и налезают одна на другую разные мысли. Либо на нашу полянку налетели враги Жилы и порезали его, либо…

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей я решаю открыть шкафчик рядом с кушеткой. Стеклянные дверцы изнутри занавешены белой тканью. Интересно, что же там находится?

Едва протягиваю руку, как от двери доносится:

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Не боишься повторить её участь?

В дверях улыбается знакомая врачиха, полная рука по-хозяйски упирается в бок.

– Извините, – бормочу я, – ни разу не лежал в больнице, палаты видел лишь по телевизору. Вот и захотелось самому убедиться – правду там показывают или выдумку сценаристов.

– Ни разу? Интересно. Ну ладно, давай посмотрим, что там у тебя поломалось.

Далее начинается обследование: вопросы и ответы, постукивание и пальпация, свечение в глаза фонариком и другие прелести больничного обихода, с которыми в той или иной мере каждый знаком. К осмотру присоединяются два пожилых врача. Вызывают санитаров и меня помещают под добрые лучи рентгена.

В результате выясняется, что сломаны два ребра, на четырех обнаружены трещины. Находится повреждение грудного позвонка и апофеозом – сотрясение мозга третьей степени. Синяки, ссадины и ушибы не принимаются во внимание.

Гипсом закрепляют шею, чтобы излишне не тряс головой. Под кожу входит очередная порция обезболивающего. В принципе можно было и не колоть, так как боли почти не ощущал, но плотная врачиха настояла.

В ходе процедур я узнаю, что на наше побоище слетелась толпа бродячих собак. Почуяв запах крови, дворняги впали в бешенство, так как у погибших и у тех, кто в реанимации, на теле обнаружены следы огромных зубов.

Оставшийся невредимым парнишка успел залезть на дерево и слегка спятил от увиденного. Так решили, потому что молодой человек упорно твердит о каком-то большом черном звере, который выпрыгнул из кустов и устроил кровавую резню. Как же много я пропустил, валяясь без сознания!

Хотя увидел что-то другое… непонятное… из того уголка подсознания, где сражаются два оборотня и бородатый человек.

Оборотни? Или что-то другое?

Что за хрень творится?

Взамен грязной и порванной одежды я получаю синий выцветший халат. От него пахнет лекарствами и хлоркой. Затем врачи в очередной раз качают умными головами и зовут санитара. Каталка выезжает в очередной коридор.

Молодой, словоохотливый парнишка быстро устанавливает, что я ничего не знаю. Он разочарованно вздыхает, а после рекой начинают литься анекдоты. Так мы поднимаемся на четвертый этаж: санитар треплется, я лежу на каталке и перебираю догадки о происшедшем, рассеянно улыбаюсь, когда наступает пауза, возвещающая о конце анекдота.

– А ты что знаешь о случившемся? – спрашиваю у парня в очередную паузу.

– Да об этом вся больница гудит, докторов из постели вытащили – пытаются троих откачать. Не говори только, что ту кодлу с другом отхреначили. Этак лихо порвать – никакой силы не хватит. Опс, ладно! Вон тебя дожидаются,– парнишка кивает на сидящего следователя.

Рядом с Голубевым маячат два здоровенных милиционера. Вызвали для подкрепления? Для охраны?

Я вновь слышу мысли загадочного охотника: «Ненавижу! Уничтожить!» Может, обезболивающее оказывает такое влияние?

Жесткая каталка прокатывается несколько метров, и санитар толкает бежевую дверь. От щелчка выключателя загорается тусклая лампочка, я почти слышу, как она пожаловалась на потревоженный покой. Комната освещается бледно-желтым цветом

Узкая палата, похожая на школьный деревянный пенал (или гроб?), радушно встречает четырьмя койками, прикроватными тумбочками и умирающим цветком в коричневом горшке. На койке у окна спит черноволосый мужчина. Он недовольно щурится, когда в глаза ударяет электрический свет, и поднимает кудрявую голову.

– Что такое? Я просил никого не подселять! Серега! Вот оторву уши и сложу в биксу, тогда будешь знать, чем старших слушать! – басит мужчина густым и сочным голосом.

– Наталья Павловна велела! А я что? Я ничего, – санитар испуганно пятится, явно струхнув от угрозы. Как за живым щитом, студент прячется за моей каталкой.

Мужчина смотрит на меня, чуть склонив голову на плечо. Так на меня смотрели на призывной комиссии, когда хотели забрать в армию, а учеба в техникуме была тому помехой. Вроде бы и близок локоток, а не укусишь. После оценочного взгляда кивает санитару, мол, завози. Весельчак помогает мне перебраться на кровать, скрипят просевшие пружины.

– Вы можете быть свободны, – чеканит следователь, обращаясь к парню, и того как ветром сдувает. Когда Голубев успел зайти? И ведь так неслышно.

– И что вас сюда привело? – спрашивает потревоженный пациент и садится на кровати.

Ого, какой здоровый – под два метра ростом, плечищи не во всякую дверь пройдут, из-под майки выбивается густой шерстяной покров, волос пореже кудрявится на руках и ногах. Такой может зимой на снегу спать без одеяла, даже насморк не подхватит. Лицо словно вырублено топором из дубового полена, а маленькие глазки похожи на вывалянные в красном перце стеклянные шарики.

– Прошу вас выйти на пятнадцать минут, сейчас запишу показания, и вы вернетесь к прерванному отдыху! – говорит следователь.

Перед носом мужчины распахиваются коралловые корочки. Мужчина пробегает по строчкам взглядом, сравнивает фото с оригиналом и бурчит:

– До утра нельзя подождать?

– Повторяю – прошу вас выйти на пятнадцать минут! – говорит следователь сидящему мужчине и бросает в сторону двери.– Прапорщик! Проводи мужчину!

– Ну ладно, раз дело важное – пойду, прогуляюсь, – дядька сует волосатые ноги в тапки, халат потрескивает на могучих плечах.

Мягко ступая, мужчина выходит из палаты. Мощный, здоровый, словно племенной бык, который поднялся на задние ноги. Он поворачивается я боком, чтобы протиснуться между косяков. Двери явно не рассчитаны на подобных пациентов.

Голубев садится на кровать напротив, осматривает больничную палату, в руках появляется прежний блокнот:

– Никогда не любил больничку, от самого воздуха здесь можно заболеть. А если подумать, сколько на этой кровати умерло человек…

– Что вы ещё хотите узнать? Я вроде бы вам всё рассказал, – спрашиваю я, обрывая ненужные философствования.

Глаза слипаются от обезболивающего, от пережитого накатывает тяжелая усталость. Хочется лечь и заснуть, а наутро вспоминать происшедшее как кошмарный сон. И драку, и то, что увидел на поляне, и сон этот дурацкий. Но, увы, рядом сидит любопытный мужчина и вряд ли от него легко удастся избавиться.

Голубев жует губами. Взгляд стальных глаз ещё раз обегает небольшое помещение, скользит по закрытой двери и уперается в меня:

– Откуда ты знаешь Юлю? И как часто вы встречаетесь?

– Я же говорил – познакомились на дискотеке, раньше в техникуме видел. А какое она имеет отношение к происшедшему? – сказать, что я удивлен, значит, ничего не сказать.

– В принципе никакого, вот только ты не должен с ней видеться, или разговаривать! Надеюсь, понятно объясняю? – следователь приближает ко мне скуластое лицо.

От него пахнет дождем, потом и далекими отголосками одеколона. Ещё чем-то едва уловимым. Мокрой собачьей шерстью, что ли?

– Да что тут такого? Мы познакомились на танцах, угостил минералкой и всё. Даже не успели поговорить толком, когда началась эта канитель. И почему мы не должны с ней встречаться?

Следователь отворачивается. Встает с кровати и подходит к окну. Похоже, что увядший цветок интересует его больше, чем мои слова, но это не так. За малую долю секунды Голубев преодолевает расстояние от окна до кровати и зависает надо мной скальным наростом.

– Потому что я этого не хочу! И если увижу рядом – закопаю! Понял? – худое лицо краснеет, на стальных глазах выделяются лопнувшие сосудики.

Руки едва заметно дрожат. Следователь с усилием сдерживает себя, чтобы не заехать мне по роже? Ну здрасте, вот и познакомился с папашкой. Голубев по возрасту Юле в отцы годится, вряд ли они являются любовниками. Хотя, сейчас такое время, что всякое может быть.

– Владимир Александрович, может, увидимся завтра? Я устал и жутко хочется спать! Да и поздно уже, а вы какие-то странные вопросы задаете. Закончим на сегодня, а? Вдруг завтра что-то новое всплывет?

Он резко дергается, из поясной кобуры выскакивает вороненый пистолет. Я невольно вжимаюсь в пружинистую кровать. Она скрипит, словно тоже пугается этого странного человека.

– Не слышал ответа на вопрос! Ты понял, что не должен приближаться к Юле? Или поиграешь в героя? Я могу сделать во лбу аккуратную дырочку, а в отчете напишу –«застрелен при попытке бегства». Дружка разговорим, и он признается, КТОзавалил тех отморозков. Тебе фиолетово будет, а другу вряд ли захочется зону топтать. Так что повторяю в последний раз – ты понял? – от пистолета пахнет порохом и машинным маслом.

Оружие мелко дрожит. Из-под бровей полыхают горящие яростью зрачки. Я испуганно кивают – всё что угодно, лишь бы ушел. В груди появляется странный холодок, а на глаза будто накидывают красную вуаль. Окружающие предметы краснеют и ровняются цветом с лицом разозленного следователя.

– Ну, вот и хорошо, сейчас отдыхай. Увидимся позже, Сашок! – Голубев подмигивает и пистолет возвращается в привычное место обитания.

Блокнот ныряет во внутренний карман плаща. Голубев неторопливо отходит к двери и с ухмылкой произносит:

– Так говоришь, они первые напали?

Из пересохшего горла вырывается сдавленный сип, я опять киваю, глядя на странного человека. Владимир Александрович издевательски смеется. Широко распахивается потертая дверь, ручка лязгает о стену, и на пол ссыпаются отколотые кусочки краски. Я облегченно откидываюсь на подушку – сегодня не хватало только пистолет понюхать, для полного набора ощущений.

В коридоре Голубев что-то негромко говорит черноволосому дядьке, тот бурчит в ответ. Следует короткая команда и шаги блюстителей порядка затихают вдалеке. Сумрачный сосед тихо зашел в комнату. Лампочка облегчено выдыхает, когда щелкнул выключатель. Мужчина двигается на ощупь, шарканье приближается к соседней койке, жалобно тренькают пружины, проседая под грузным телом.

Он ничего не спрашивает, а я не имею никакого желания отвечать. Свет от фонаря покачивается на потолке, расплывается. Я засыпаю, теряясь в догадках – что же произошло на злополучной поляне? Столько смертей… но это завтра, а сейчас лишь сон. Лишь сон и ничего кроме сна.

Завтра…

Всё завтра…

И снова ощущение, что я без тела. И снова темнота. И снова неожиданная картинка. Странные сны… таких раньше не было.

Погожее летнее утро. Родители впервые берут в лес за поспевшими ягодами. Роса не успевает полностью высохнуть и я, четырехлетний малыш, трогаю травинки, наблюдаю за мелкими капельками, в которых переливается радуга.

Мама? Папа? Мои родители? Если я их вижу, то ребенок – это я?

Папа и мама ходят по большой солнечной поляне с двухлитровыми банками в руках, собирают тугие ягоды черники и ароматную землянику. Похожие друг на друга статью и осанкой, родители одеты в камуфляжные костюмы. На фоне зелени фигуры исчезают из вида, когда замирают, склоняясь над ягодным местом.

– Эй, малый! Ты меня слышишь?– я пытаюсь докричаться до себя.

До себя? До малыша! Бесполезно…

Отец похож на киношного Геркулеса, такой же рослый и сильный, а мама на сказочную принцессу со светлыми волосами. Весёлые, улыбаются друг другу и соревнуются, кто больше соберёт.

Корзинка, куда высыпается собранная добыча, находится рядом со мной, поэтому в скором времени ручонки и рот покрываются фиолетовым соком черники. Нет, я честно собираю ягоды, целых пять минут, пока терпение не заканчивается. Ведь ягоды такие маленькие: то выскальзывают из ручонок; то давятся, если пытаюсь крепче ухватить. Да и маме надоедает, что зову каждый раз, когда попадается особо крупная ягода.

Но она не понимает, как жизненно необходимо засвидетельствовать существование выросшего чуда. И тот колоссальный подвиг, что я срываю огроменную землянику, и ягода теперь катается по стеклянному дну, оставляя красный след.

– Эй, малыш! Эге-гей!!!– вновь никакой реакции…

Сижу сейчас в тени кустов и лопаю добычу родителей. Попутно угощаю божью коровку. Глупое насекомое отказывается кушать землянику! Несколько раз подсовываю к черным усикам, но вредная букашка поджимает ножки, и на пальчик выползает капелька вонючей желтой жидкости. В конце концов, неблагодарному созданию надоедает активное внимание. Красно-черные крылья раскрываются, и насекомое уносится куда-то ввысь, к развесистым кронам сосен, которые тихо перешептываются между собой.

Над кустом кружится большой слепень, но не садится – руки, шея и лицо намазаны какой-то мазью с противным запахом из круглой красной баночки с желтой звездочкой на крышке. Сквозь трубное жужжание толстенного слепня пробивается далекий протяжный вой, словно кто-то плачет над умершим родственником.

Снова тот вой, я его слышал раньше… в предыдущих видениях. Или это не видения? Тогда что? Снова игровая заставка?

Резко выпрямляется мама, встревожено озирается по сторонам. Наполовину собранная банка падает в буйные заросли черники.

«Бегите!» – кричит отец и срывает с пояса охотничий нож. Жесткое лицо напрягается, у рта прорезаются глубокие морщины.

Мама подбегает и хватает меня на руки. Красивое лицо перекошено от страха. Валится набок корзинка и собранные ягоды рассыпаются по земле, проваливаются в траву и краснеют на прелых листьях.

Мама!!!

Шершавая ткань камуфляжа грубо трёт по лицу. Мама несет меня вглубь леса, туда, где темнеет густой бор. Я слышу, как колотится её сердце…

– Мама!!! – пытаюсь докричаться до неё, но бесполезно, остается только наблюдать.

Поход в лес закончен? Я поднимаю рев, но мама мягкой ладонью закрывает рот и шепчет: «Погоди, малыш, сейчас поиграем в прятки. Ты залезешь в норку, как лисенок… И не будешь вылезать, кто бы тебя ни звал! Не высовывайся и всё! Там есть куча конфет, тебе лишь нужно проползти… дальше в норку!».