Во имя Абартона

– Вы обещаете мне танец, леди Мэб? – обворожительно улыбнулся Верне.

Мэб обнаружила, что уже позабыла, о чем шла речь. Она кивнула, вернула улыбку, бесцветную, рассеянную, и начала пробираться к выходу. Миро вскинул фотоаппарат, сделал снимок пунцового лица девушки, достал карточку и принялся размахивать ею в воздухе, говоря что-то сладким, вкрадчивым тоном.

Пришла мысль, от которой Мэб слегка замутило: положение отца Миро слишком высоко, он делает огромные пожертвования, больше того – хуже того – он приятельствует с вон Гревом. Если мальчишка сделал что-то с Лили Шоу, то от попытки наказать его пострадает только она сама, а также те непрошенные доброхоты, которые вступятся за девушку. Едва ли сама Мэб – ее род превосходит Миро по древности и связям, – но вот Эншо потеряет работу. В другое время Мэб, возможно, испытала бы при этой мысли некоторое дешевое удовлетворение, но не сейчас, когда они оказались связаны. Нет, это дело придется распутать, не вмешивая ректора. И если соблазнителем и шантажистом действительно окажется юный Миро, найти способ наказать его самостоятельно.

Мэб вывалилась из душного паба на прохладную улицу, чувствуя себя необыкновенно глупо. О чем она думает? Что планирует? Почему бы не выбросить из головы чужие проблемы и не заняться своими?

Потому что, мрачно напомнила себе Мэб, собственные проблемы до того неприятны, что думать о них не хочется, не хочется возвращаться домой и видеть Реджинальда Эншо. Не хочется опять испытывать то безумное, дикое, наведенное колдовством вожделение, отдаваться ему. Сопротивляться, впрочем, тоже не хочется.

День уже клонился к закату, солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая все в удивительные золотистые тона, но горизонт отливал алым – верная примета близкой непогоды. И птицы летали низко, тревожно перекликаясь. По озеру, к которому Мэб вышла через полчаса быстрой на грани приличия ходьбы, шла нервная рябь. В учебнике предсказаний, который она последний раз открывала на четвертом курсе, это обещало неприятности. Кажется, Мэб плохо помнила тот учебник.

Она спустилась по склону, поскальзываясь на траве и как-то болезненно ощущая все вокруг. Запах примятой травы, по-майски свежей. Запах тины – от озера. Легкую влажность воздуха. Золотые лучи солнца на коже. Приближение ночи. Должно быть, «Грёзы» после заката становятся сильнее. Мэб уже начинала ощущать их томительное действие: пока еще слабый отголосок вожделения, предощущение, обещание страсти.

Эншо лежал на причале, непривычно растрепанный, без пиджака, без галстука, в расстегнутой жилетке. Пальцы его все теребили цепочку часов, лежащих рядом на серых от времени досках. Солнце золотило легко выгорающие волосы и осыпало кожу мужчины веснушками, и сейчас это казалось удивительно привлекательным. На какое-то мгновение это стало важным, главным, а все прочее ушло на второй план. К черту Лили Шоу, к черту Верне с его грантом, Эньюэлс, ректора, Миро с дружками. К черту все, кроме лучей солнца на золотистой коже.

Мэб поскользнулась на влажной траве у самого причала и едва не упала. Чтобы удержать равновесие, она ухватилась за перила, посадив занозы, и резкая боль отрезвила ее. Все ушло, осталось только раздражение. Мэб выругалась. Услышавший ее наконец – или соизволивший обратить внимание – Эншо поднял голову.

– Леди Дерован?

* * *

Мэб Дерован была раздражена, и в том не было ничего необыкновенного. Признаться, она была, как казалось Реджинальду, раздражена постоянно. И очень хороша в своем с трудом сдерживаемом гневе, который вот-вот готов был выплеснуться на ни в чем не повинные перила. Мэб пнула их самым неаристократическим образом, напоминая Реджинальду торговок с городского рынка, которых он привык видеть в детстве. Те точно так же пинали колонку с водой, не желающую работать; телегу, преградившую путь; мальчишку-газетчика, на минуту замешкавшегося.

Мэб поднесла ладонь к глазам и нахмурилась.

– Ну вот, занозы.

– Нужно быть осторожнее, – назидательно сказал Реджинальд, легко поднимаясь.

Он сделал шаг и окунулся в аромат цветов и смол – странное, противоречивое сочетание, любимые духи Мэб Дерован. Она не изменяла ему за шесть лет ни разу. Иногда он раздражал, иногда привлекал, сегодня же – нешуточно будоражил воображение. Тонкий, соблазнительный, он остался ночью на подушке. Такие ароматы всегда быстро тают на коже, но долго остаются на ткани и волосах.

Мэб потрясла рукой, словно надеясь таким образом избавиться от занозы.

– Отвести вас к доктору Льюису? – с фальшивой любезностью предложил Реджинальд, не сводя взгляда с бледной изящной ладони.

– Пинцет найдите, – огрызнулась Мэб.

Реджинальд нагнулся, поднял пиджак и вытащил из внутреннего кармана небольшой несессер. В нем, помимо всего прочего, сыскался и маленький изящный пинцет, с которым удобно и артефакты монтировать, и занозы вытаскивать.

– Дайте руку, – Реджинальд протянул ладонь.

Леди Мэб мотнула головой, вызывая целый шквал аромата. Выбившиеся из прически пряди задели щеку Реджинальда. На мгновение он забыл, что хотел сказать. Ах, да.

– Вы правша, леди Мэб. Бросьте эти глупости и дайте мне руку.

Морщась, женщина протянула ему раскрытую ладонь. Пальцы слегка дрожали, и пришлось сжать их крепче в своей руке, склониться ниже, пинцетом подцепляя занозы одну за другой. Раз. Два. Три. Запах цветов… что это? Не роза, не лилия, что-то тоньше, проще и экзотичнее одновременно.

– Что у вас за духи?

Мэб попыталась вырвать руку.

– В-вишня и кедр.

Поцелуй в раскрытую ладонь был лишним. Оба вздрогнули, отстранились, и пару минут смотрели друг на друга. То, что поднималось изнутри – и вместе с тем пришло извне, было им чуждо – заставляло дрожать. Мышцы сводило судорогой. Внутренности скручивало от ожидания, предвкушения, жажды.

– Нам… – голос Мэб сел, охрип, и это звучало удивительно сексуально. – Нам лучше пойти домой.

– Да, – таким же хриплым голосом согласился Реджинальд. – Домой.

Он бесцеремонно схватил Мэб за руку и потянул за собой вверх по склону.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Мэб решает, что ей не жаль кушетку, а Реджинальд варит свой особый ночной кофе

В чем-то утрата контроля над собой была восхитительна. Мэб выпустила вожжи, позволяя своим страстям нестись на максимально доступной скорости, от которой кружилась голова, а перед глазами мелькали цветные пятна. Это было как катиться кубарем с холма, то и дело носом утыкаясь в метелки медоносов: и больно, и стыдно, и сладко. Остатки разума порой еще напоминали о себе, и Мэб оттащила Эншо от лестницы. Только не спальни, там им еще спать.

– Кушетка…

Эншо кивнул, такой же ошалевший, переставший сдерживать себя. Пахнущий закатившимся солнцем и теплой озерной водой. Приближающимся летом.

Желание стало почти нестерпимым. Это было острее, ярче, чем в прошлый раз, чем в позапрошлый; ярче всего, что Мэб когда-либо испытывала в жизни. Она еще пыталась сохранить рассудок, но за считанные секунды его смыло приливной волной желания. Ее затопило это желание, оно превратилось в необходимость: содрать одежду, коснуться горячей кожи, ощутить колючие золотые нитки в вычурной немного помпезной обивке кушетки. Они царапали голые ягодицы Мэб, оставляя тонкие длинные царапины, и это лишь усиливало восторг. Боль, которой обычно побаивалась, она сейчас готова была принять с радостью. Сейчас боль мешалась с наслаждением так прочно, что одно нельзя было отделить от другого. Эншо вошел, грубо, резко, кушетка скрипнула, резанув этим звуком по оголенным нервам. Мэб застонала, вонзая ногти в спину любовника, а потом, когда темп стал быстрее, резче, чем она могла перенести, впилась в его плечо зубами, глуша крики. Экстаз закружил ее, смыл в водоворот, в темноту, где Мэб, не различая времени, парила, раскинув руки и ноги в бесстыдстве.

Потом вернулось сознание, а вместе с ним и стыд. Мэб оттолкнула от себя тяжело дышащего Эншо, сдернула со спинки кушетки шаль и накинула сверху. Шаль была почти прозрачная и мало что скрывала.

Эншо поднялся, медленно, лениво – Мэб отвела взгляд от его гибкого, сильного тела, не желая, чтобы к наколдованным фантазиям прибавились еще и реальные, – и начал не спеша одеваться. Натянув брюки и наспех застегнув рубашку, он подержал свой жилет и пиджак на вытянутых руках, а потом небрежно бросил на кресло. Босой, с растрепанными волосами, в которых играли золотистые искры, он был слишком хорош собой, и странно, что Мэб прежде этого не замечала. Она закусила губу. Это все следствие чар, проклятого зелья. Она не считает Реджинальда Эншо привлекательным человеком, как и он в действительности не желает ее. В этом одна из опасностей «Грёз» – ты быстро начинает путать и смешивать реальность и фантазии.

– Кофе хотите?

Суховатый при всей дружелюбности тон вернул Мэб к действительности. Эншо сидел на корточках у камина, неторопливо разжигая магическое пламя. Оно скользило по аккуратно уложенным поленьям, танцевало, разбрасывая разноцветные искры, но не грело и даже не повреждало дерево.

– Так кофе?

Мэб неуверенно пожала плечами. Шаль, и без того ажурная, сползла, задев все еще напряженный сосок, и пришлось закусить губу. Эншо, как показалось, с некоторым трудом отвел взгляд и молча вышел. Скрипнули половицы, затем ступени лестницы. Мэб поднялась, неуверенно кутаясь в шаль, дырявую, словно сеть. Ее одежда была неопрятными кучками разбросана по всей комнате от самой двери и до кушетки. В памяти почти не осталось, как они раздевались. Только вспышки, словно из стробоскопа. Мэб посмотрела на кушетку с некоторой ненавистью, словно несчастный предмет мебели совершил предательство. Хорошо, пусть будет происходить здесь. А потом Мэб порубит кушетку на кусочки и сожжет.

Больше не оборачиваясь, не поднимая глаз от пола, Мэб дошла до двери, поднимая предметы одежды один за другим, и на пороге столкнулась с Эншо. Все еще почти обнаженная, все еще возбужденная – отголоски чар вызывали мурашки на коже. Рубашка Эншо оказалась гладкой на ощупь, сделанной из великолепного хлопка – такие продают на Грайз-сквер по десять фунтов за штуку.

– Держите, – Эншо протянул аккуратно сложенный халат, Мэб помнила, как бросила его в спальне на кресло. – Я все-таки сварю кофе.

Он вышел, так что Мэб не успела сказать «спасибо». Пользуясь отсутствием Эншо, она быстро привела себя в порядок, надела халат – застегнутый на все пуговички, перепоясанный, он вполне мог сойти за домашнее платье – и присела на краешек кушетки. Прошло всего несколько минут, а Мэб ее уже ненавидела, ненавидела тот скрип, который старая кушетка, набитая соломой, издает при малейшем движении. Больше в гостиной – за вычетом кресла Эншо, сесть было некуда.

Нужно было уйти наверх, но Мэб почему-то продолжала сидеть и ждать Эншо. Ах, да, она же собиралась поговорить о Лили Шоу и о Миро.

Запахло кофе с пряностями, цитрусами и почему-то – пеплом. Эншо вошел, легко удерживая одной рукой большой деревянный поднос, щелкнул пальцами, и столик выбежал из угла и замер на разделительной полосе.

– Выпейте, – Эншо наполнил чашки. – Полегчает.

– Да вы позёр! – фыркнула Мэб. Отчего-то эта выходка со столом, столь явно демонстрирующая магическую силу Реджинальда Эншо, одновременно разозлила и позабавила. Среди аристократии считалось хорошим тоном сдерживать свою магию, там столы и кресла не расхаживали по дому. Впрочем, расхаживали слуги.

Мэб взяла чашку, избегая соприкасаться с Эншо пальцами, вернулась на кушетку и поерзала, морщась от противного, напоминающего о минутах позора скрипа. Реджинальд словно и не замечал ничего, удобно устроился в кресле – Мэб впервые обратила внимание, насколько же оно комфортное, несмотря на свой непрезентабельный вид – закинул ногу на ногу и перевел взгляд на волшебный огонь в камине. Ложечка размешивала кофе сама, и это тоже не одобрялось светским обществом. Наконец Эншо очнулся, перехватил ложечку и улыбнулся мимолетно.

– Извините, привык.

Мэб закатила глаза. Потом она сделала глоток кофе, осторожный – никогда не была любительницей этого колониального напитка – и ощутила на языке горечь, и сладость меда, и легкую пряность. Совсем как нынешняя ее жизнь: вкусно, но в целом не по нраву. Мэб сделала еще один глоток, скрестила щиколотки и посмотрела на свои босые ступни.

– Я разговорила Лили Шоу. Это что угодно, но только не романтическое приключение. Человек, который соблазнил – если не изнасиловал – ее, угрожает проклятьем. А еще, у него есть фотоснимки.

– Проклятье? – с тревогой переспросил Эншо.

– Я ничего не почувствовала, – пожала плечами Мэб. – Но я в этом не сильна. Лили также ничего не чувствует, не знает наверняка, но верит.

– Этого уже достаточно, – согласился Эншо. Ложечка вновь принялась сама по себе размешивать кофе. Он только рассеяно щелкал пальцами.

– Я думаю, это кто-то из Королевского колледжа, – неохотно добавила Мэб. На секунду показалось – вот глупость – она предает свой класс. Потом пришло осознание, что это мамины слова. Сама Мэб никогда в жизни не ощущала себя представительницей не то, что класса – собственной семьи.

– Я тоже так думаю, – кивнул Эншо. – Подруга Лили видела парня, его значок, но не лицо. Это может быть кто угодно.

– Я бы поставила на Миро с дружками. У него есть фотокамера. А Барнли и Барклен изучают магию.

– Да, – рассеяно кивнул Эншо. – И Барклен учится у Дженезе, во всяком случае – формально. Боюсь, он столь же ленив, как и все прочие.

Мэб неприятно царапнуло при звуках имени Дженезе Оуэн. Наколдованная ревность оказалась еще противнее наколдованной страсти.

– Если все это станет известно, вспыхнет скандал, – Эншо поморщился. – С одной стороны министр Миро, с другой – ее величество. Пресса ухватится за такие новости, юного Миро в конце концов найдут, чем оправдать, а Лили Шоу навсегда ославят шлюхой.

– У вас пессимистичный взгляд на мир, – заметила Мэб. Она и сама не сомневалась, что студенты Королевского колледжа выйдут сухими из воды, просто хотелось сказать и сделать что-то в пику Реджинальду.

– Реалистичный, леди Дерован, – покачал головой Эншо. – Вы ведь не знаете, кто были родители Лили? Отец – какой-то моряк, которого занесло в Танталлон, а мать – проститутка, скончавшаяся от болезней в благотворительном госпитале. Как вы думаете, сколько пройдет времени, прежде чем на девушку навесят ярлыки?

Мэб передернуло: от тона Эншо, от сквозящего в нем превосходства и брезгливости, от слов о семье Лили Шоу, да и от себя самой тоже. «Это не мое дело», – твердил внутренний голос, и слушать его было противно.

– И что вы предлагаете делать?

Эншо отставил недопитую чашку и потер переносицу.

– Понятия не имею. У нас и без Лили хватает проблем, но… Я не могу бросить девочку, леди Дерован.

– Ясно, – кивнула Мэб. – У вас профессиональная деформация. Или комплекс рыцаря? Не забудьте про ваше обещание составить антидот.

– О, – саркастически откликнулся Эншо, – леди Мэб, не переживайте. Мне эта связь нужна не больше вашего. Поверьте, я от нее не получаю, как и вы, ни малейшего удовольствия.

Это было, честное слово, не совсем верно. При одном напоминании о сексе с этим мужчиной кровь приливала к щекам. Наколдованное оно или нет, удовольствие всегда остается удовольствием. Просто это оставляет после себя дурной привкус. Чтобы избавиться от него, Мэб сделала еще один глоток кофе, и он начал ей нравиться. Сочетание горечи, сладости и пряности делало привычный кофе, который мама подавала в огромном серебряном кофейнике, потому что колониальное – это модно, чем-то иным.

Минут пятнадцать они пили свой кофе молча, в тишине. Слышно было, как тикают часы в маленькой прихожей, как потрескивает магический огонь и как приближается к коттеджу дождь. Вот он нахлынул, сперва истрепал кустарники за оградой, затем розы, а потом ударил тысячей капель по крыше, по старинной черепице, очень музыкальной. По полу пробежал сквозняк, заставляя сожалеть о том, что ноги босы и просто неприлично подбирать их, скрещивать вульгарно под полами халата. Впрочем, кого тут стесняться? Хочет Мэб того или нет – они с Эншо любовники.

Мэб забралась с ногами на кушетку, отложила блюдце и вцепилась в чашку обеими руками, слегка подогревая ее магией.

– Боюсь, леди Дерован, вы назовете меня параноиком, но… почему столько всего произошло одновременно? – если бы Эншо не назвал ее имя, Мэб решила бы, что он разговаривает сам с собой. Он не сводил взгляда с огня в камине, а ложечка продолжала размешивать давно растворившийся мед. – Эта склянка, пожар, гибель Дьюкена, Лили Шоу. Неприятности и раньше случались одновременно, но это, как правило, прорвавшиеся в нескольких общежитиях трубы, засорившаяся канализация и прохудившаяся крыша.

– А это не может быть из-за гранта Верне? – предположила Мэб.

– Он, я так полагаю, не нам одним его обещал? – хмыкнул Эншо. Мэб кивнула. – И каковы его условия, критерии отбора, так сказать?

Мэб пожала плечами.

– Я не знаю. Однако глупо отрицать, единственные, кому принесет выгоду скандал в Абартоне – Эньюэлс.

– Дикие предположения множатся, – Эншо тяжело вздохнул. – Ладно, давайте пока не будем забивать этим себе голову, леди Мэб. Лучше будем решать проблемы постепенно. Найдите мне для начала достоверные упоминания о применении «Грёз».

– А как же Лили Шоу?

– Бросьте, это не ваша забота. Вы ведь у нее не преподаете?

Мэб ощутила вдруг себя оскорбленной этим тоном. Само собой разумелось, что ей нет дела до девушки-простолюдинки, дочери портовой шлюхи, у которой она даже не преподает. Само собой разумелось, что леди Мэб Дерован заботят только люди благородного происхождения.

– Знаете, – процедила Мэб, – если бы мне не лень было вставать, я бы вам залепила пощечину.

– Мне подойти? – хмыкнул Эншо.

Мэб сама поднялась, подошла, печатая шаг, и поставила с громким дребезгом чашку на столик. И нависла над Эншо, такое ей нечасто удавалось. Он смотрел на нее снизу вверх, взгляд ненадолго задержался на лице и скользнул вниз, туда, где халат распахнулся, почти обнажая грудь. Мэб вспыхнула и сгребла бархат в кулак.

– Я возьму Лили Шоу себе в помощницы, – процедила она. – Может быть, мне удастся узнать имя. А вы, будьте так любезны, сосредоточьтесь на составлении антидота. Я бы хотела в этом году съездить на каникулы, у меня совершенно нет настроения проводить их у вас в постели.

И, развернувшись на пятках, Мэб вышла из комнаты, гордо подняв голову. В прихожей она поскользнулась на небольшой луже, которая натекла через незакрытую входную дверь и едва успела ухватиться за лестничные перила. По счастью, свидетелей ее позора не было.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой многие необычные явления становятся рутиной

Леди Мэб Дерован начала его игнорировать на следующее утро и делала это виртуозно. Чувствовался опыт многих поколений предков-баронов, которые не замечали тех, кто их ниже по положению. Реджинальд был уверен, что у таких людей разработана целая система взглядов: на кого смотряткак на равных, на кого – как на пыль, ну а кого можно просто не видеть, ведь они ничтожнее пыли под ногами. Даже отдаваясь ему на кушетке, Мэб ухитрялась делать это так, словно в процессе не участвует. Только норовила укусить или исцарапать побольнее, и после Реджинальд изводил не меньше пузырька заживляющего бальзама, чтобы избавиться от следов. Больше они не разговаривали ни о Лили Шоу, ни о «Грёзах».

Говорить, впрочем, было не о чем. Реджинальд перепробовал все доступные способы: медицинские реактивы, магические воздействия, «Ящик Сурии», который пришлось тайком унести с кафедры, а потом, поминутно вздрагивая, возвращать обратно. Результат оставался нулевым. Каждый тест подтверждал, что на стекле остались следы зелья, но не позволял определить его точный состав. У Реджинальда начали опускаться руки.

К концу недели жизнь его стала по-своему рутинной, а этого Реджинальд не переносил. Подняться, наскоро позавтракать, выпить чашку кофе, добежать до учебного корпуса, провести занятия, в перерывах проверяя состояние осколка – один из трех хранился в его личной лаборатории. Потом обед, который Реджинальд перехватывал в профессорской столовой, почти не чувствуя вкуса, еще занятия, а дальше несколько часов напряженных экспериментов с осколком. А потом, пока не пала темнота, он спешил домой, где трахал – молча, стиснув зубы, – леди Мэб на скрипучей кушетке и поднимался наверх. Здесь лежал второй осколок, и эксперименты с ним также не давали результатов.

Дни становились все теплее, все солнечнее, на Абартон надвигалась майская жара. Полушутя люди, проводящие в Университете большую часть своей жизни, рассказывали гостям, а также наивным первокурсникам, что это – следствие проклятья, наложенного когда-то на ежегодный Майский бал. В качестве виновников обычно называли Эньюэлс, и Реджинальд не сомневался, что у конкурентов тоже есть подобная история.

В жаркие дни жизнь потихоньку замирала, даже отъявленные смутьяны старались поменьше высовываться. Хотелось бы думать, что, оставив глупости, Миро и ему подобные готовятся к экзаменам, которые начнутся всего через две недели, почти сразу же после бала, но на это глупо было надеяться. Скорее уж, они что-то замышляют или, в лучшем случае, отдыхают в прохладе своего великолепного, больше похожего на дворец дормитория.

Реджинальд, насколько мог, приглядывал за студентами Королевского колледжа, но это было непросто. Они редко появлялись на занятиях, а пересечься с ними в городке становилось все сложнее. В конце концов Реджинальд оставил попытки докопаться до истины и вплотную занялся зельем.

За неделю он исчерпал все доступные способы определить состав «Грёз», а также вдоль и поперек изучил литературу. В отдельных справочниках зелье описывалось, перечислялись весьма приблизительно входящие в его состав травы, минералы, реактивы, даже указывалась температура кипения. Но ни в одной книге не упоминались детали мелкие, но важные: корень или листья? сколько граммов толченой того или иного вещества? каковы точные пропорции? Все эти, на дилетантский взгляд, мелочи изменяли рецепт и результат до неузнаваемости. Кроме того, будучи зельем повышенной сложности, «Грёзы» были уникальны. Не существовало, должно быть, двух одинаковых его флаконов. Учитывая все это, Реджинальд все больше убеждался, что никто из студентов это приготовить не в состоянии, во всяком случае – правильно. Реджинальд пришел к выводу, что отслеживать это зелье нужно через аптечную сеть, полицию, торговцев ингредиентами – некоторые продавались только по рецепту и тщательно контролировались. Он собирался уже пойти и рассказать обо всем ректору, но наткнулся в ходе изысканий на один параграф в законе о распространении опасных зелий. «Человек, принявший „Д47—24“, также известный как „Грёзы спящей красавицы“, должен быть изолирован от общества и помещен в карантин». Параграф не объяснял, сколько нужно держать человека – людей в данном случае – в карантине, но Реджинальд подозревал, что следует написать «пока он не скончается».

Связь становилась все прочнее. Реджинальд перепробовал не один десяток ослабляющих амулетов, разрывающих связь чар, настоек, повышающих сопротивляемость организма. Ничего не помогало. Каждый день наступала минута, когда голова пустела – с пугающей стремительностью – и все его существо концентрировалось только на одном. Немного помогало то, что остальное время леди Мэб его игнорировала. Достаточно было вспомнить, как брезгливо поджимаются губы, как кривится красиво очерченный рот, и темнеют глаза, и пропадало всяческое желание с ней заговаривать. Только чары, и ничего более. И когда, наконец, удастся от них избавиться…

На самом деле Реджинальд в это уже почти не верил, и будущее виделось ему сумрачным и беспросветным. Леди Мэб, казалось, позабывшая о своем обещании отыскать нужные книги, нисколько не помогала.

* * *

Просто поразительно, какие вещи способны стать рутиной. Мэб приноровилась к своей нынешней жизни, перестала видеть в ней что-то противоестественное. Днем работа, ночью – бурный, животный секс, после которого она сбегала к себе и закапывалась в библиографические справочники. Спала она в эти дни плохо, занятая попытками найти хоть что-то о «Грёзах».

На третий день, отчаявшись найти что-то в музее, Мэб оставила коллекцию на попечение Лили Шоу, удивительно старательной и аккуратной, и отправилась в библиотеку. Леди Хэнсло, бессменная библиотекарша, древняя, кажется, как само здание, удивилась своеобразному интересу Мэб, но удалось кое-как придумать более-менее правдоподобное объяснение, и ей предоставили нужные книги. В них немало говорилось о любовных зельях, «присушках», приворотах и отворотах, был даже справочник, вполне солидный, обстоятельно описывающий технику любовного гадания. Это была не одна дюжина толстых, тонких, полезных и бесполезных, научных и популярных книг, и «Грёзы спящей красавицы» были упомянуты всего дважды. Один раз – в перечислении запрещенных к распространению препаратов, второй – в законе об опасных зельях. Из всего прочитанного Мэб уяснила только две вещи: зелье это невозможно достать, и рассказывать о его применении она не станет, если не хочет оказаться «в карантине».