Жизнь по правилам и без

В детстве я не очень ощущал жару. Поэтому мы носились по пыльным улицам весь день, забывая пообедать. И только зов наших матерей, переходящий в крик, напоминал о том, что пора бы и подкрепиться. Мы иногда ездили на Черное море, на «Золотой пляж», но чаще на пустынное, но более тёплое и мелкое – Азовское.

В приморских городках самым любимым и многолюдным местом является набережная – «Мекка» для туристов и горожан. Поэтому дорожку выкладывали красивой плиткой, украшали гранитом или мрамором. Каждый приморский город имел набережную, и она была его визитной карточкой. Все стремились поплавать в солёных водах Чёрного моря.

Море обладает удивительной способностью залечивать любые раны, будто смывает тяжесть с наших душ мягкой своею волною. Я с детства люблю носить тельняшку. Считалось, что тельник раньше во времена пиратства был своего рода оберегом.

А ещё на море и в дельфинарии я любил наблюдать за дельфинами. Дельфины были как пришельцы из космоса. У них такие красивые и совершенные тела. Была изумительная грация во всех их движениях. Но самое поразительное: они посылали людям удивительные сигналы, и люди, не различая деталей, очень хорошо понимали, что хотят животные. У дельфинов есть орган, которого нет у людей. А в русском языке нет слова для этого вида зрения, назовем его глюк – посылать необычные, странные сигналы. Все китообразные издают мощные звуки, а отраженный от предметов сигнал они принимают этим органом и видят на километры под водой. Звук дельфины видят. Поэтому они – абсолютно музыкальны.

В юности я запоем читал Джека Лондона. Мне кажется, что человек, познакомившийся с героями его повестей – «Белый Клык», «Белое безмолвие», «Потерявший лицо» и другими, не только запомнит их на всю жизнь, но и не сможет перейти границ, отделяющих человека от зверя. Всех их объединяет гимн автора силе человеческого духа, понятиям чести, мужского слова и поступка, настоящей дружбе. И все его книги учили нас жить, а не существовать.

Моё творчество.

С детства я вёл лоцию – дневник «Записки мальчика с приключениями». На его листках я записывал все, что видел и узнавал у Черного моря. Я был весьма скромным и застенчивым мальчиком, но наблюдательным.

Бывало, загляну в галерею Айвазовского, а там море в красках на полотнах мариниста плещется: «Девятый вал», «Гнев морей», «После бури», «Гурзуф», «На рейде». Выберу одну наиболее приятную мне картину и смотрю на нее, представляю себя вроде как участником того, что на этой картине написано. А когда приду домой, то стараюсь изобразить все виденное в тетради с таким расчетом, чтобы одними словами живописать, как, скажем, художник живописует красками. Чтобы человек, сроду этой картины не видевший, мог представить себе все на ней изображенное с полной ясностью – услышал шум волн, запах водорослей, увидел, как переливается цвет морской волны.

Как-то майским вечером я сидел на пирсе и «рисовал» на листке блокнота рассказ. Подошла та самая девочка, которой я давно хотел понравиться. Лена была самой красивой и гордой в классе. Одевалась ярко, броско и тем ещё выделялась из серой толпы одноклассников. Лена в своей розовой курточке спросила, что я делаю? Не поворачиваясь к ней, я ответил спокойно:

– Рисую море.

– Но у тебя нет ни красок, ни кисти, ни холста. Разыгрываешь меня, Айвазовский?

– Нисколько, – невозмутимо продолжал я. – Мои кисти и холст – ручка и бумага, а краски – мои чувства и переданные через мысли, чувства, сравнения, положенные на холст в мой рассказ о море. Посмотри сколько у него оттенков голубого, лазурного…

«Эх, Леночка. Померанцевые блики – это солнца дар великий…» Как же ты мне нравилась тогда, но…

Как я хотел прославиться, чтобы напечатали мой рассказ в городской газете, чтобы все узнали, а главное – она, какой я изобретательный выдумщик. Я даже написал карандашом на листках, вырванных из судового журнала жгучую тайну моряцких происшествий, указал на карте место, где зарыт клад с золотыми монетами. Затем трубочкой засунул в бутылку, залил воском и бросил на песок, якобы, выброшенную на берег прибоем. В костюме пирата отнёс в редакцию и водрузил старинный сосуд, облепленный песком, на стол редактору: « Йе-ха-ха. И бутылка рома!» Думал, заплачет, зарыдает этот старый «капитан пера». Не зарыдал, критик.

Все мои опусы ложились «в стол», коту под хвост, никто и не думал браться публиковать их…

Друзья и наставник.

Мои друзья были настолько разные, но всех нас объединяла детская страсть к играм: лапта, хоккей, карты, ножички. В детстве все друзья были чем-то очень похожи друг на друга, и лишь со временем у каждого стали проявляться явные особенности, как хорошие так и отрицательные.

Гена Крохин выделялся из всех своим аналитическим умом и любознательностью. Тёмные волосы волнами лежали на его большой и умной голове. Пока он не разберёт какую-нибудь игрушку по деталям, пока не выяснит, как она работает, не успокаивался. Потом нам рассказывал про все нюансы конструкции.

Олег Славин – красивый блондин с голубыми глазами, мягкий по характеру, но девочки от него были без ума. Творческий человечек, играл на гитаре и пел песни то Окуджавы, то Высоцкого. Артист по натуре. Порой не поймёшь, то ли играет, то ли на самом деле он такой. Он очень любил одиночество, любил работать сам над собой. Он не ругался, но говорил часто сравнения через слово «жопа» – прямо какой-то ходячий Голожопный словарик. Для него глаголы, суффиксы и местоимения всё через ж…

Лёша Орлов любил поболтать, рот у него не закрывался. Самый толстый из нас, кличка «Пухляш». Всегда причмокивал прежде, чем сказать что-то длинное. Говорил подробномногословное пока не кончалась слюна.

Наша учительница по математике Мария Яковлевна Мохова – мать Виктора, детей не любила, даже отличников. Ей не нравилось всё вокруг, кроме её сына. Все его друзья были для неё просто «говно», а я среди них – самое первое. Я был слегка хулиганистым в школе. От моего баловства доставалось и мне и учителям, которые стеснялись обратиться к милиционеру, а я этим пользовался.

Жизнь по правилам, придуманным другими, скучна. Я стараюсь жить по своим, проверенным, но, не слишком нарушая общепринятых. Однако если в правилах других есть игры, приключения, забавы, с удовольствием соблюдаю им.

В старших классах мы с ребятами перед танцами в школе выпивали для храбрости и куража дешёвое вино. Кто-нибудь предлагал:

– Давай для храбрости бухнём по маленькой!

И мы, где-нибудь по углам школьных пристроек, выпивали портвейн, три семёрки «777» или «Солнцедар», как его называли в народе. Это было «адское пойло», если судить по нынешним временам. Виктора среди нас никогда не было, он сторонился всего ненормативного.

Но с родителями вёл себя скромно и послушно. Когда мой отец узнал об этом, он позвал всех нас к нам домой, налил хорошего вина и строго сказал:

– Пить надо хорошее вино, а не эту «бормотуху», если хотите быть здоровыми. Приходите ко мне, чем где-то под забором пить. Я вам всегда налью и выпьем вместе, как говорят «на троих»! Знаете, откуда эта фраза пошла?

Мы, конечно, не знали таких тонкостей, поэтому отец с удовольствием разъяснял молодежи:

– В советские времена мужчине на обед было принято выдавать рубль. А водка стоила два восемьдесят семь. Хочешь выпить – ищи третьего, отсюда знаменитое «третьим будешь?». И даже сдача на сырок «Дружба» еще оставалась. А вот распивать на троих приятнее всего из двадцатиграненного стакана Веры Мухиной – архитектора, нашей землячки из Феодосии.

И мы «бухали» на «троих». Отец продолжал наставлять:

– Кстати, слово «бухать» тоже связано с этим стаканом, который выпускался на заводе имени Бухарина. Людей, которые слишком часто пользовались «бухариками», тоже стали так называть.

Сам отец пил забавно: то с ладони, то с локтя, а то от уха вёл стакан или рюмку, опорожнял и обратно тащил её к уху.

– Как вы так лихо выпиваете, научите нас, – удивлялись мои друзья.

– Для этого надо достаточно упражняться. Вы ещё маленькие. Надо немного подрасти, – поучал он. – Я учился долго, выпивая свою первую цистерну. Но не курю и вам не советую. Не курю, но рюмку хряпну. Это полезнее, так мне доктор прописал. Упражняться надо во всём. Вот кто меня догонит, тому приз будет?

И мы все бежали за ним по двору через калитку вокруг дома. Но никто из подростков не смог обогнать сорокалетнего мужчину.

– А теперь все на перекладину, – он с подскока прыгал на турник и делал больше десяти подтягиваний. – Каждый по очереди. Делай как я!

Мы сгибали свои тонкие ручонки, но, увы. Дальше шли подъем стула, гири, отжимание от пола…

– Слабаки! Шевелиться надо, – победно бросал гордый наставник моим пацанам обидную фразу и уходил под звук молчаливых аплодисментов. После таких встреч задетое мужское самолюбие заставляло каждого задуматься и понемногу начинали заниматься спортом.

– Ну, у тебя и батя, крутой! – хвалили его друзья, поднимая и мой рейтинг.

Я среди них подтягивался больше всех. Но, когда через полгода Ваня, невысокий крепыш, стал бить рекорды, то его авторитет сразу взлетел среди нас. Позже я узнал, что маленьким легче держать баланс внутренних энергий в районе пупка и они могут добиться большего, нежели люди, у которых длинные ноги или туловище. Правильные пропорции дают силу не только на физическом уровне, но и на ментальном.

Он меня часто наставлял:

– Ты если чем-то занимаешься, то иди до конца. До цели. Даже если смеёшься, то хохочи так, чтобы аж носки с ног слетали. Шутка.

Отец сначала хотел, чтобы я стал тоже милиционером или военным. Бабушка строго сказала:

– Не вздумай Иванка перевоспитывать детей под себя, они и без того будут похожи на вас. Вот лучше переделывай себя, ведь они берут с вас, окаянных, пример. А кем быть им судьба сама покажет.

По кирпичику.

За продуктами я любил ходить на базар с мамой. Она мне часто говорила, как хорошо, что я не похож по характеру на отца. Сначала я не понимал смысла её слов. Мать была образованной, городской, гордой и упрямой. Она противостояла всем выходкам нашего грубого отца. Когда у него не хватало слов, он пускал в ход руки. Заканчивалось тем, что он опрокидывал столик с чашками, хватал на руки маленькую беззащитную маму и нёс её в другую комнату. Они запирались там, на ключ и слышна была непонятная суета, возня. Потом вдруг раздавался другой голос, он сопел и хрипел, и, как от ураганного ветра, хлопало окно затем дверь. Мама выбегала вся растрёпанная, дрожащими руками подбирала с пола скатерть, опрокинутую чашку, блюдечко, смотрела, нет ли трещин. И уже нежным голосом спрашивала отца, лежащего в успокоении:

– Выпьешь чего-нибудь с пирожком? – и наступала тишина.

Маленьким я не понимал этого домашнего насилия. Но когда подрос и увидел у матери синяки на руках, то однажды, проснувшись ночью от крика, смело встал между ними и сказал, что больше я не буду терпеть и позволять обижать мать. И отец отступил, почему-то заплакав, отошел, вытирая рукавом гимнастерки лицо. Он ведь любил нас. В ту ночь я себе дал клятву, что, когда вырасту, то никогда не ударю женщину. Всегда можно договориться. Я хотел стать сильным, чтобы защищать слабых, как офицер.

Я тянулся за знаниями, читал много книжек. Мать хвалила и метко замечала, что знания – это единственный багаж, который у тебя не может украсть никто, он всегда будет плыть с тобой. А вывод у неё был для меня таков, чтобы я уехал в большой город учиться и стал дипломированным специалистом. И тут же добавляла: «Если не уедешь, то станешь таким же алкашом, как многие местные мужички».

Отца я и побаивался, и любил. Он дал мне имя и закалял во мне силу воли. Когда в жизни возникала непреодолимая стена, то он подсказывал, как её надо преодолевать.

Строить прочную стену научил меня отец. Однажды в огромной стене забора нашего дома образовалась дыра: осыпалась старенькая кладка от времени. И отец взял меня десятилетнего парня в помощники. Когда я посмотрел на всю длину обрушившейся нам «на голову» огромной стены, то ужаснулся. Здесь работы «на всю жизнь» хватит. Но отец спокойно сказал, чтобы я не думал о стене, а представлял и клал всего лишь один кирпич в день. Стало легче работать: уж один чёртов кирпич я легко без проблем смогу уложить в день. И дыра в стене с каждым днём становилась всё меньше и меньше.

А кирпичи сначала были глиняные. Поначалу мешали ту глину попросту с сеном. Как-то раз, потехи ради, решили деревенские кулибины добавить в смесь коровий навоз – и обнаружили, что такой состав придает кирпичам воистину каменную прочность. Именно это открытие и положило начало самой известной местной поговорке «Немного дерьма не помешает!»

Отец сказал мне, что и в жизни движение к цели, к мечте, происходит так же: всю проблему сразу не решить, а вот по кирпичику можно осилить любую. Если возникали проблемы в школе, я клал «очередной кирпич». Все кажущиеся непреодолимые стены в конечном итоге состоят из простых маленьких кирпичиков или ежедневных маленьких шагов к цели. Трудно сделать первый шаг, когда смотришь, насколько впереди велика задача. Но на самом деле задача не большая, это всего лишь один кирпич, один шаг в день.

Когда я что-то ломал из полезных в быту предметов, то отец был не из тех, которые успокаивают, мол, ничего, иди и играй дальше, а я за тебя все сделаю. Нет. Он сурово говорил, сломал, сделай. Не можешь сделать, иди и учись, а я если что, то помогу.

Имя мне дал отец, он же дал мне и силу воли. Если есть трудности в жизни, надо решать их по кирпичикам: «замешивать цемент» и упорно, день за днём класть кирпичи, заделывать образовавшуюся брешь.

С наступлением осени пришёл в школу с новыми ощущениями. Я решил стать офицером. В послевоенной армии виделись средоточие мужественности, силы и доблести. Друзья отца – военные лётчики. Силой своего авторитета внедряли в наше мальчуковое, впитывающее, как губка, сознание мысль, что это – единственный достойный для мужчины путь. Теперь у меня была конкретная цель. Я продолжил обучение с уклоном на вступительные экзамены в военное училище и не забывал физическую подготовку. Стало легче учиться, когда знаешь для чего.

О «вожде народа».

Однажды я услышал странный диалог. К нам в гости зашёл старый учитель русского языка и литературы, самый умный в посёлке и самый неугодный местным властям человек. Отец любил приглашать разных интересных людей к себе домой. Выпить, пообщаться и установить более тесный контакт.

– А вдруг пригодится в жизни, – говорил он мне.

С друзьями отец ставил трёхлитровый бутыль с гранатовым цветом на стол, гранёные стаканы и после этого беседа лилась, как по маслу.

– Я всю жизнь мечтал стать военным, – начал издалека наш хозяин, наливая вино в стакан, – но образование и семья помешали. Хочу, чтобы сын хотя бы осуществил мою волю.

На что мудрый учитель сказал:

– Однако больше всех в этой стране достается военным. При Сталине в результате репрессии и войны их погибли сотни тысяч…

– Не может быть, он их защищал и награждал, – возмущался несостоявшийся офицер.

– И, тем не менее, есть сведения, – пригубив стакан, прищурился, сказал учитель. – А сколько погибло в Вяземском и Киевском «котле», когда руководить военной операцией фронта взялся сам Верховный? Жуть, не счесть!

– Мои три брата там погибли, а документы пришли на них, что пропали без вести, – вроде бы, соглашаясь, вспомнил сибиряк и тут же выпалил. – И всё же я верил в Сталина как руководителя. Русский народ непобедим! Это же в газете «Правда» было напечатано, там зря не напишут, они бы сто раз проверили всё.

– Конечно, мы – русские хорошие люди, но кто из них около трёх миллионов доносов настрочил? Как писал Гоголь, на Руси есть две беды – дороги и дураки. А остальное что, хорошо ли? Мы уже привыкли так жить.

– Ну ладно, я-то не буду доносить, но ты не прав…

И беседа обретала более крутой и горячий поворот, вместе с выпитым вином. А я тогда – мальчик, десяти лет, всё слышал и впитывал, как губка, и понимал, что добрая половина людей не такая уж добрая.

Самая пылкая арена бесед – это кухня. Но дальше её закрытых окон дело не шло. Моя хата с краю. Какая-то безучастность. Страх от Сталина сидел в генах каждого россиянина. И только после его смерти осмелевший Никита Сергеевич храбро покритиковал его.

Хрущева я видел всего один раз, когда он объезжал свои владения в Крыму и после этого вояжа передал полуостров Украине. Правительственный поезд остановился на узловой станции Владиславовка. Мой отец был в оцеплении, охранял главу Российского государства и взял меня с собой. Я сидел на каменном привокзальном заборе и смотрел на Хрущёва, вышедшего из правительственного вагона, во все глаза, ещё не веря, что передо мной человек, от которого совсем недавно зависели судьбы мира, когда он смело разрешил Карибский конфликт. Так близко я видел главу страны, самой большой по территории в мире, в первый раз в жизни. Намного позже я смог непосредственно судить о плюсах и минусах ударных новостроек и размахе дел этой неординарной личности. Лично я был совершенно согласен со многими реформами Хрущёва – у людей короткая память, они его пытаются судить по газете «Правда» и по тому, что говорят с экрана телевизора. А это совсем однобокий подход.

Надо учесть его возраст – ему было тогда 76 лет, и он выглядел окончательно разуверившимся в «предустановленной гармонии». В своей соломенно-светлой шляпе он выглядел опытным дачником, который на склоне лет принялся «возделывать свой сад».

Сказывалось время, в котором жил генсек, экономили на всём. Взять «хрущёвки». Почему пять этажей, да потому, что если будет шестой, то необходим в доме лифт. Первый этаж без балкона – тоже экономия.

Хрущёв не боялся идти в народ в отличие от других наших старцев власти. Сосредоточенно уставившись в объектив, наши небожители почему-то не осмеливались близко взглянуть на «единый с ними» народ. Моментально вспомнилось хрестоматийное ленинское «страшно далеки они от народа». Физиономии у них были такие мрачные, словно это дефилировали не вершители судеб одной шестой суши, а рядовые рецидивисты, этапируемые к очередному месту заключения. В память почему-то врезались отливающие купоросом, крашеные в радикальный чёрный цвет волосы и усы Анастаса Микояна, вечно живой и, целующийся с мохнатыми бровями, Леонид Брежнев.

Однако иконами нашего поколения были не правители, а герои культурной революции и космоса – Высоцкий, Битлы, Гагарин, Бобров, Яшин и другие. Равняясь на них, мы хотели стать подобными, похожими и готовились к этому. Полёт в космос потряс весь мир, словно прилёт марсиан на землю.

Новая любовь.

Света, так её звали, была существом эфирным, с одухотворённым выражением широко открытых голубых глаз. Её можно было сравнить с бледно-золотым цветком на стройном стебельке. Она говорила красивым приглушенным голосом, а её звонкий смех казался мне музыкой. Она была младше меня на два года, но произвела ещё на меня впечатление тем, что кокетничала она, как взрослая женщина. Тогда я ещё не знал и не думал о душевной близости. А зря. Для меня важна была внешность. И если уж у неё такие хорошие родители, то и ребёнок, значит, весь в них должен быть, так посчитал я тогда.

Она была точной копией того внешнего образа женщины – идеала для меня, который я себе представлял в юности. Белокурые волосы спадали волнистыми локонами на нежную кожу шеи. Тонкая дуга бровей, маленький носик, невинные губки-вишенки и красивая, уже сформировавшаяся грудь. Она стояла посреди комнаты и будто слегка улыбалась мне. Галатея!? Каждый мальчик в своих мыслях заранее рисует образ будущей избранницы по жизни, словно скульптор Пигмалион изваял фигуру девушки, которую рисовало его воображение, и поэтому был влюблён в неё. И получилась Галатея, которую он оживил. Мастер был уверен, что его рукой водила сама богиня любви Афродита.

Азов, пустынный берег. Ах, этот южный тёплый вечер. Так и тянет на романтичные прогулки. Первый поцелуй со Светой был на Азовском море через полгода после знакомства, где мы все вместе, семьями отдыхали в палатках и ловили рыбу. Я не сразу догадался, что грубая мужская сила, теплой волной струившаяся от меня, особенно в этот романтичный вечер на море так же влекла ее, как и меня – ее хрупкость.

Надувную лодку, в которой катались Света с приятелем, не умевшим управлять веслом, понесло легким штормом в море. Лодка то появлялась на горизонте, то скрывалась за очередной большой волной. Здесь же крутилась стайка дельфинов, и никто из двух десятков присутствующих на берегу людей не осмелился плыть на помощь. Все плавали очень плохо или совсем не умели, как мой отец. Пришлось мне преодолевать волны и страх, догонять уносящих штормом «туристов» в резиновой лодке и грести против ветра и волн обратно к берегу. На что ушло немало сил, и я чуть живой приплыл героем нашего прибрежного лагеря. Это был первый случай, когда дама моего сердца находилась так близко от меня и смотрела в упор такими испуганно – влюбленными глазами. Мои бонусы и шансы подросли, и я получил приятный уход, как за «больным» так и после. Однако вскоре её отца военного, фронтовика, перевели по службе в столицу, и они уехали. Напоследок он в шутку, но серьёзно, сказал: – Если возьмёшь в жены Светку, напишешь расписку, что обратно возвращать не будешь.

Какой прозорливый оказался отец, но тогда это была всего лишь невинная шутка.

В жизни так бывало не раз: кого любил я, не любила меня, а кто любил меня, того не любил я. В наш класс перевели рыжую красивую девушку, которая влюбилась в меня, после того, как я её защитил от местных хулиганов. Её звали Таня. Но я её воспринимал, как хорошего друга, как школьную подругу.

В школьные годы мне нравилась девушка из моего класса, Елена Прекрасная – дочь одного лётчика. Я тайно был влюблён в неё, как в богиню, которой можно лишь поклоняться, но прикоснуться к ней – святотатство. Сколько эмоций, красоты и женственности было в ней, просто через край выплескивалось. Но я тогда ещё боялся красивых девушек. Это был, наверное, мой комплекс.

Может быть, в честь этой первой недосягаемой любви я и назвал свою дочь её именем. Но это было в дальнейшем не скором времени.

Как-то перед школьным вечером мой приятель Витя Мохов сказал, что приударит за Ленкой. После танцев он пошёл её провожать. Я, конечно, позавидовал, и ждал, что он расскажет на утро. Когда Витя начал в подробностях описывать, как они целовались, я не поверил.

– Не может быть, она не такая! – возразил я. Он увидел мою злость и дал задний ход:

– Ну, соврал. В первый вечер не далась, во второй попытаюсь, – приглаживая свои красивые волосы, уверенно промолвил он.

– Ах ты, наглец! – подумал я или сказал вслух, не помню. И мы с ним подрались. В первый раз из-за девочки. Но на следующий день уже дружили, и больше он к Елене не приставал.

Лена стала музыкантом, и её, такую красивую, увёз вместе с инструментом богатый жених в столицу. Но эта красивая история любви, моей любви, и прекрасной, и грустной, ещё впереди.

Ожидание перемен.

Неделя за неделей, месяц за месяцем – время шло утомительно долго, какими-то резиновыми были последние годы школы. Я был зажат, как лист гербария, между школой и семьёй. Мы тянули свою лямку учёбы, догрызали «гранит» средней науки и мечтали выпорхнуть из родительского гнезда.

Ожидающий свободы, я спрашивал себя: в том ли заключается смысл жизни, чтобы стать просто рабочим конём и ходить по одному и тому же кругу всю биологическую жизнь? А вдруг мне удастся найти подкову удачи и счастье бытия у меня в большом, пришитом наспех кармане? Молодой, коренастый, я мог бы трудиться как чернорабочий, но интеллект, темперамент, воображение – все восставало во мне против механического труда. Мной владела жажда приключений, мечта о вольной, полной неожиданностей жизни. Я горел желанием узнать решительно все о стране, в которой жил и по которой собирался путешествовать. Путешествия для «Стрельцов» – это я по Знаку Зодиака – одно из любимых занятий. Мы легки на подъём. Решив жить не мускулами, а головой, я взялся за дело и послал документы в ВВУЗ. Сначала надо выбраться из периферии с наименьшими затратами, так как родители не смогут оплатить обучение. А потом посмотрим, как и куда дальше! Ферзевый гамбит на крымской шахматной доске разыгран: пользуясь правом первого хода, белые занимают одно из центральных полей, и ферзь защищает центральную пешку. Да, да, у меня появился ферзь при поступлении в военное училище под Москвой, и я этим, пожалуй, воспользуюсь. Я был уверен в своём поступлении и попрощался с малой родиной надолго. Ещё я понимал, чтобы подкова приносила удачу, надо вкалывать как рабочая лошадка. Школу среднюю и школу жизни оканчивают все, а вот высшее заведение немногие. В нашей династии я окажусь первым. Отец повторял мне на ухо, как правило:

– Будь полезным в жизни!!!

Переходный возраст даёт в критический момент взрыв спящего доселе вулкана чувств, эмоций и мыслей, когда до боли хочется быть взрослым, самостоятельным, свободным. Как говорят: «Воображал себя взрослым. Стал взрослым, потерял воображение».