Тропами Кориолиса. В подворотнях темной ночи

Но удача не дает наводок и не рассказывает, где в разграбленной и заброшенной Севилье отыскать детали для микросхем или ткань для пошива спецовки. Зато разогретый брагой люмпен, гордо заявляющий о том, что он ни то сталкер, ни то сам археолог, запросто может подкинуть парочку идей.

Молодой изобретатель Ганс Ланге как раз искал такого человека. Переименованная в Западную Пальмиру старушка Ронда всегда полнилась болтунами и сказочниками, прибывающими в этот город-оазис ради выпивки, женщин и защиты от затаившихся в руинах погибающей цивилизации опасностей. Но в этот раз Гансу повезло, и средь череды красноречивых господ, месяцами не покидающих здешний трактир, он повстречал местного жителя всеми забытой Севильи. Тот и рассказал парню о своем покойном соседе – радиолюбителе, в подвале которого Ганс, возможно, сможет отыскать несколько полезных вещиц для своего проекта по созданию легендарного навигационного прибора, способного работать в условиях отсутствия магнитного поля Земли. По просьбе вождя Западной Пальмиры особенности проекта Ланге держал в тайне даже от близких друзей, поскольку они оба боялись, что идея не выгорит и им нечего будет сказать народу в свое оправдание. А в случае успеха они решили бы самую главную проблему пришедшей под руку со смертью новой эпохи, где компас превратился в бесполезный аксессуар, и единственной путеводной звездой странника оказались города и связывающие их магистрали с поваленными на лопатки дорожными знаками. Но и тем, по утверждению отпетых бродяг, внимательно следящих за гибелью построенного человеком мира, оставалось лишь несколько лет до полного исчезновения под гнетом беспощадной стихии. Городам чуть дольше, а дорогам… тем совсем ничего. И это всего спустя три года после полной остановки вращения Земли вокруг своей оси.

2039 год. Середина января. Заполучив, наконец, от захмелевшего разговорившегося севильяноса карту, начерченную карандашом на обычном блокнотном листке в клеточку, Ганс Ланге отправился в путь. Двадцатитрехлетний немец еще никогда не покидал Западную Пальмиру в ночь. Это было не только запрещено местным законом, но и считалось также глупостью и безрассудством, поскольку ночью отметка на термометре редко превышала -50°С. Лишь в редких, исключительных случаях ворота Пальмиры открывались под покровом полугодовой морозной ночи. Когда нужно было отправить врача или, в большинстве случаев, другого незаменимого специалиста в соседнее поселение. Зная это, Ганс решил воспользоваться доверием вождя, считающего Ланге разумным юношей, и хитростью покинуть Западную Пальмиру накануне сильнейшей бури, которая начиналась за неделю до восхода Солнца и успокаивалась лишь за 48 часов до первых лучей. Жители города заколачивали окна и двери своих домов досками и спускались в укрепленные подземные убежища на все пять дней «Сумеречной Ярости» – именно так народ прозвал эту суровую предрассветную бурю.

Но Ганса и это не остановило. Он подделал подпись вождя и вместе со своим другом Портным покинул город под предлогом «командировки» в Вильямартин с целью ремонта серьезной неисправности на радиоузле. А ведь до «Сумеречной Ярости» оставалось всего каких-то там пару недель. Так случилось, что Вильямартин оказалась самой северной заселенной провинцией, входящей в состав поселений, с которыми легендарной ежегодной экспедиции «Искатели Света Пальмиры» удалось наладить радиокоммуникации. Все, что расположилось севернее от нее, считалось мертвым: Мадрид, Валенсия, Барселона и другие густонаселенные города были покинуты местными жителями, отправившимися на поиски нового дома, практически сразу же после падения «Стока». А таким небольшим поселениям, как Вильямартин, Арриате, и той же переименованной Ронде, удалось сохранить искорку надежды и приспособиться к жизни под палящим дневным Солнцем, сменяющимся рвущей на части стужей полугодовой ночи. И лишь благодаря таким романтикам и мечтателям, как Ганс Ланге, неравнодушному вождю Западной Пальмиры Раулю Манолу Видэлу и другим неуемным жителям города, искренне верящим в добрый исход, благоволила судьба и удача.

Но кто знал, что в этот час к испанскими землями приближается темная туча скверны. И с какой целью она явилась в эти края, им только предстояло разобраться.

2

Путь из Западной Пальмиры до Вильямартина Ганс и Портной со своим псом древней породы боснийских гончих – умное и верное животное, которому было уже более десяти лет отроду – преодолели пешком за несколько дней. Добравшись, наконец, до провинции, Ланге взял в аренду у здешнего механика Диего снегоход, расплатившись с упрямым бородатым молчуном отремонтированным портативным игровым устройством «Game Boy» с установленным на него тетрисом, от которого тот был без ума. Прицепив сзади сани, друзья отправились в пустующую Севилью. Ланге и его лучший друг Портной поочередно менялись в управлении снегоходом. Пока один вел транспортное средство, второй управлял санями, глотая вылетающий из-под гусениц сухой пушистый снег. Но особого выбора не было, кому-то приходилось терпеть, пока кто-то наслаждался пилотированием скользящего по обледенелым трассам снегохода. Чтобы добраться от Вильямартина до Севильи, парням нужно было преодолеть около ста километров. Этот путь не занял бы много времени, если бы не высокие снежные переметы, протяженностью с Великую Китайскую Стену.

Время шло, до «Сумеречной Ярости» оставались считанные дни, а друзьям еще нужно было успеть вернуть хозяину снегоход и пешком добраться до Западной Пальмиры с гружеными санями.

На улице было по-утреннему светло и тихо. Хоть и не без проблем, но парням удалось отыскать адрес дома местного радиолюбителя, о котором рассказывал люмпен.

–Затишье перед бурей, да, Рыжий? – погладил по загривку своего пса Портной. Затем, сняв с лица повязку, он двумя тонкими палочками аккуратно вытащил из разведенного во дворе костра раскаленный уголек, поднес его к лицу и прикурил самокрутку из табака и Корри – нового вида – помеси растения и гриба, появившегося после падения астероида. Ученые долго не могли определиться, к какому царству живых организмов относится это нечто. Но, проведя некоторые исследования, выяснилось, что корри – это феномен, образовавшийся вследствие влияния радиационного фона упавшего астероида, удивительный симбиоз, которого раньше не случалось между обычной коноплей и состоящего с ней в микоризе некоего гриба. Родиной корри, соответственно, стал считаться Сенегал. Самое удивительное в этом виде было то, что растет оно только в местах бывшего обитания человека. Дело в том, что жизненно важной составляющей для корри является наличие канцерогенов в почве, которые попали туда искусственным путем через выхлопы автомобилей, выбрасывание вторичных продуктов после приготовления пищи и в виде отходов, оставшихся как следствие производства некоторого сырья. С виду корри было похоже на круглый гладкий гриб, достигающий размера теннисного мячика и чуть меньшего размера волосатого корня. Росло корри только в диких условиях. Провести доместикацию пока еще никому не удалось. Это растение вмиг приобрело популярность, особенно на фоне апокалиптической реальности. Каждый свободный угол, где есть хоть немного влаги и почвы, заполонили эти салатового цвета растения с горизонтальной серой полоской, опоясывающей плод, точно Венец Фрачека, окольцевавший по экватору планету. Корри можно было употреблять в пищу, очистив от волокнистой мягкой кожуры, которую просто забивали с табаком в папиросы, перед тем хорошенько просушив. Папироса, заправленная шелухой корри, давала легкий расслабляющий эффект – это ей досталось от знаменитого предка-растения. Из-за этого со временем термин «Корри» стал ассоциироваться со словами «удовольствие», «блаженство», «наслаждение». А еще из корня корри готовили лекарства и использовали вместо хмеля для приготовления некоторых алкогольных напитков.

Пока Портной грелся у костра с самокруткой в зубах, Ганс успел насобирать целый мешок деталей и, едва волоча его по ступенькам темного подвала, кряхтя от напряжения, недовольно пробурчал:

–Какой наблюдательный… Лучше бы с вещами помог!

–И ведь не соврал твой севильянос про соседа, – проигнорировал просьбу друга Портной, выпуская ароматный дым табака с корри.

–Фух! – выдохнул, наконец, Ганс, опершись руками о колени. – Дай затянуться.

Портной ехидно улыбнулся и молча протянул товарищу папиросу. Он знал, что будет в следующий миг.

Стянув с кучерявой светлой головы шапку, Ганс прищурился и сделал затяжку. Лишь секунду его лицо изображало блаженство, но затем дым с жутким кашлем вырвался наружу.

–Шапку надень, балбес, заболеешь же! – по-дружески прокомментировал Портной. Он был старше Ланге. К 29 годам Портной многое повидал в своей жизни. Причем еще до падения астероида. Сирота, выросший без родителей, прекрасно знал, что значит быть одному в пустом обреченном мире, наполненном чужими и равнодушными людьми. Он ценил друга, и в меру своих возможностей заботился о наивном пареньке, как о младшем брате.

Ганс не стал спорить, понимая, что даже при температуре в -30°С (перед бурей вместе с затишьем приходило резкое потепление) можно запросто схватить простуду или чего похлеще.

–Наверное, ты прав, не стоит делать привал перед возвращением. Вождь, если узнает о моем исчезновении, голову обоим открутит, – согласился он с другом.

Чуть ранее возник спор о том, стоит ли сделать передышку перед возвращением домой. Ланге любил пустошь за ее будоражащий романтизм и свободу, за богатые тайники, сокрытые в подвалах навсегда умолкших городов, и за вызов, который она бросала каждому, кто ступит на ее территорию. Этот вызов дарил Гансу свежую порцию адреналина и вдохновения. Именно находясь в вылазке, ему однажды и пришла идея создания навигационного прибора. Но Портной был другим. В отличие от Ганса, он старался не делать лишних шагов и не рисковать попусту. Он был реалистом. Жизнь заставила его таким стать.

Перекусив вареного риса, вылазчики загрузили связки с найденными вещами в сани, накрыли их плотной тентовой тканью и крепко стянули веревкой. Рыжий всегда взбирался на самую верхушку поклажи, словно кучер, и с несвойственной животному глубокой грустью в глазах наблюдал за мерцающими по сторонам пустотами оставленных городов. Портному казалось, что Рыжий все понимает. «Но собака – не человек! – каждый раз возмущался Ланге. – Пусть хоть весь мир перевернется. Для пса самое главное – чтобы хозяин был рядом. В этом его счастье и слабость». На что Портной отвечал: «Его счастье в том, что он не знает человека так, как знаю его я. И в том, что я знаю человека так, как не знает никто другой. Я никогда не дам его в обиду. И он это знает. Для него этого достаточно».

Вылазка оказалась хоть и рискованной, но весьма продуктивной. Ланге нашел целую кучу полезного электронного хлама, а Портной, в чьи обязанности в Западной Пальмире входили пошив и ремонт спецовки, одежды, тентов и даже обуви, тоже не остался без награды за смелость покинуть дом в такое опасное время суток. Он отыскал в небольшой швейной мастерской замечательный профессиональный комплект портновских ножниц, целый ящик других незаменимых аксессуаров, три рулона чистой парчи, с дюжину рулонов драпа, а также несколько мешков кожи в нарезке и шкурках. Видимо, местные мастера просто не успели выполнить какой-то крупный заказ.

С хорошим настроением они ехали домой. Ничего не предвещало беды. Но беда не ждет хорошей погоды, падения астероида или курса доллара. Она просто есть, и она никому и никогда не позволит забыть о своем существовании. Как только Ганс сменил Портного в управление снегоходом на полпути до Вильямартина, транспортное средство занесло на обледенелом участке поворота, и оно перевернулось, утянув за собой тяжелые груженые сани. Никто из экипажа не пострадал. Инцидент лишь слегка нашпиговал их шивороты снегом за неосторожность.

Рыжий стоял и громко лаял в сторону опрокинутых саней.

–Тихо-тихо, дружок! – успокоил испуганного пса Портной, погладив его по сутулой худощавой спине.

Перевернув снегоход на гусеницы, Ланге первым делом попытался его завести, но старания хрипящего стартера не давали положительного отклика при повороте ключа.

–А-а-а! И какой черт занес нас на эту галеру! – схватился за голову Ганс, добравшись, наконец, до карбюратора.

–Что? Что случилось? – встревожился Портной.

–Карбик переливает! – раздраженно прокомментировал тот.

–А можно на человеческий перевести? – в той же манере ответил Портной.

–Можно! Снегоходу конец! Карбюратор летит в автомобильную Вальхаллу! Аминь! Так понятно? – не успокаивался Ланге.

–Эй! Полегче… – «на поворотах» – хотел сказать Портной, но вовремя остановился. Он не хотел обижать друга. Тот и так был на взводе.

Ганс посмотрел на своего товарища, покачал головой и, виновато потупив глаза, сказал:

–Прости. Прости меня, друг! Не знаю, что на меня нашло. Какой же я осел! – ударил он себя по ноге. Ланге всегда так делал, когда нервничал.

–Ну, перестань! Мы в диких условиях, здесь всякое случается, – присев рядом на сиденье остывающего снегохода, Портной по-дружески похлопал его по плечу. – Ладно, время не на нашей стороне. Нужно выдвигаться, пока «Сумеречная Ярость» не взялась за свое дело, – взглянул он на запад. Буря двигалась медленно. До ее начала было чуть больше недели, но далеко на западе горизонт уже затянуло тяжелое черное облако изрезанное толстыми белыми жилами неутихающих гроз.

3

Спрятав снегоход под пологом, друзья условились вернуться за ним, когда стихнет буря и потеплеет. Затем они собрали разбросанные по сторонам вещи, взяли каждый по веревке и потянули сани в сторону Вильямартина.

Движение с санями занимало очень много времени и сил. Приходилось часто останавливаться и делать привал, чтобы отдохнуть. А это, как правило, сопровождалось разведением костра, разогревом пищи, просушкой сырой обуви и одежды.

Дрова тихонько потрескивали в небольшом костерке, обложенном обычным бутовым камнем, и языки пламени отсвечивали от темных запотевших стен ржавого автобуса, где они устроили очередной привал.

–Что же я скажу Диего! – по мере приближения к Вильямартину к Гансу все чаще приходило понимание неминуемости предстоящей беседы с хозяином снегохода.

–Я бы больше беспокоился о том, что мы скажем вождю, – высказал свое мнение Портной, делая маленькие глотки из фляжки с пряным янтарным ромом.

–Не беспокойся. Это я втянул тебя в эту передрягу. Мне и разгребать.

–Нет, Ганс. Так не пойдет. Вместе влипли, вместе и расхлебывать будем. Я вот еще о чем подумал: убежище-то в Вильямартине небольшое. Туда едва местные помещаются на период Сумеречной Ярости. Помню, какой-то торговец по дню еще жаловался мне в трактире, говорил, что всех заблудших они отправляют к нам – в Пальмиру. Якобы даже местные с трудом в убежище помещаются. Приютят ли они нас?

–Думаю, да. Мы же не бродяжки какие-то. Мы, можно сказать, жители новой столицы Испании! – высокопарно произнес Ланге, протирая тряпочкой нелепые запотевшие круглые очки для зрения.

Портной возмущенно отвел взгляд в сторону, несогласно цыкнул и сказал:

–Не бродяги? Жители новой столицы? Знаешь, люди всегда искали повод возвысить себя над остальным миром. Сначала мы вознеслись над дикой природой, потом заставили животному и растительному миру служить во благо человека, следом шла наука… она в какой-то мере, тоже покорялась самым пытливым умам. Но затем человеку и этого стало мало, и он решил возвыситься над самим собой, а следом и над всей вселенной, пытаясь расшифровать ее великий замысел.

–Хм! – хмыкнул Ганс. – Ты знаешь, слушая тебя, я в очередной раз убеждаюсь… – выдержал он паузу.

–В чем? – не вытерпел Портной.

–Убеждаюсь в том, что мой друг истинный гуманитарий, – добавил он и громко расхохотался.

–Да ну тебя! – улыбнулся Портной и кинул в товарища полупустую фляжку с алкоголем.

–Наконец-то поделился! – Ланге поднял ту с пола и сделал глоток.

–С тебя такой же пьяница, как и куряга! Сейчас опять кашлять начнешь.

Парня задела фраза Портного.

–Спорим, не раскашляюсь! – пробурчал он.

–Ладно, я шучу! Допивай ром и пойдем. Буря все ближе, вон как стемнело. Точно ночь снова вернулась.

–Это точно! – вздрогнул Ганс от фразы про «ночь».

До провинции оставалось каких-то пару-тройку километров. А это примерно столько же часов пути с тяжелыми гружеными санями. Макушки домов уже давно показались на горизонте. Но вот что удивило и насторожило друзей: в полумраке не было видно огней.

–А это вообще нормально, что там так темно? – буквально снял с языка Портного Ланге.

–Не думаю, – однозначно ответил тот.

Они ненадолго остановились, пытаясь высмотреть хоть какое-то движение или отблески в сумерках. Но ничего не происходило. Уютный Вильямартин будто застыл, затаил дыхание в ожидании подступающей бури. Однако уличное освещение не выключалось даже на время Сумеречной Ярости – это был один из негласных законов, призванных привлекать внимание охотников, не успевших вернуться домой, или же странников, которых застали врасплох аномальные погодные условия. Также по всем улицам селения расставлялись знаки со стрелочками, указывающими путь к убежищу. Но это были единичные случаи. Любой, кто не успел спрятаться от Сумеречной Ярости, становился ее добычей. От нее можно было убежать, она была достаточно медлительной и неповоротливой. Но бороться с ней было бесполезно.

–Может, у них проблемы с генераторами? – предположил Ганс.

–Все может быть, – не стал пугать его Портной. Чутье подсказывало ему, что дело тут вовсе не в генераторах. А поскуливающий Рыжий, вероятно, почуявший что-то неладное, только подтверждал его опасения, добавлял жути к и так трепетной ситуации. – Значит так, берем только самое необходимое: еду, воду, барахло, которое ты там нашел, и мой набор ножниц.

–По-твоему, ножницы входят в список «самого необходимого»?! – возмутился Ланге.

–По крайней мере, ими можно вспороть брюхо в случае чего! – устал жалеть непонятливого товарища Портной.

Глаза Ланге округлились, а из его уст посыпался град вопросов:

–Ты думаешь, там мародеры, да?.. Может, бандиты?.. Но как мы их одолеем?.. Какая у нас подготовка? – Ганс одолевал вопросами уже выдвинувшегося в сторону провинции Портного.

По пути Портной несколько раз притормаживал, чтобы оценить обстановку с помощью бинокля. Но он будто бы смотрел в окуляр диоскопа.

–Это место мертво, – случайно вырвалось у Портного, когда они находились в километре от Вильямартина.

Ганс сглотнул слюну. На этот раз он не стал задавать вопросы, только выхватил у Портного бинокль, чтобы попытаться найти причину опровергнуть слова друга. Однако тьма, нависшая над провинцией, не давала ни малейшего намека на жизнь.

Вильямартин и вправду оказался брошенным. Это стало понятно сразу же, как парни ступили на землю провинции: занесенные снегом улицы и пороги домов с будто бы специально приоткрытыми дверями, исцарапанные морозными узорами окна, отсутствие следов на дорогах, чистый стылый воздух без каких-либо запахов, вони от дыма или скотного двора. И абсолютная, не оставляющая шансов, тишина…

–Мы были здесь несколько дней назад, а ощущение, будто бы это место бросили лет сто назад, – сказал Ганс, рассматривая поглощенное демонами ночной пустоши поселение.

Портной спустил на шею платок, прячущий лицо от мороза, вытер рукавом приставший к темной длинной густой бороде иней и подошел к двери одного из домов.

–Что ты задумал? – поинтересовался Ганс. Но Портной вновь проигнорировал его.

Смахнув перчаткой прилипший к двери снег, он поднялся и отошел на несколько шагов назад – к месту, где его ждал Ганс. Рыжий беспокойно залаял.

–Что это? – встревоженно произнес Ланге.

–Не знаю… – в несвойственной для него неуверенной манере ответил Портной.

На светлой приоткрытой деревянной двери жирной черно-красной краской был небрежно начерчен незнакомый им знак в виде круга и двумя горизонтальными линиями по центру.

–Может, это знак тревоги какой? Чтобы мы знали, что жители Вильямартина были вынуждены покинуть это место. Не помнишь, среди опознавательных знаков Пальмиры есть такой? – поинтересовался Портной и попытался отковырнуть ножом кусочек жирной краски от двери.

–Может, и есть… – выхватил кусочек краски из руки товарища Ланге. Затем достал из кармана рюкзака зажигалку, щелкнул колесиком кремния и поднес эту темную субстанцию к огню. – Но я не уверен, что их рисуют смесью из мазута и крови, – понюхав состав, сказал он.

–О, Боже! – вырвалось у Портного. Он был уверен в словах Ганса. Тот наверняка знал, о чем говорит. Масса плавилась, капая и утопая в белом снегу, а темно-красные вкрапления слегка вспыхивали и падали вниз, словно раскаленные осколки золы, вылетающие из печного поддувала. Даже Портной это знал – мазут так не горит.

–Видимо, тот, кто нарисовал этот знак, хотел, чтобы он продержался здесь как можно дольше. В крови присутствует сильный окрашивающий пигмент, а смола – это неплохой связующий элемент. Плюс ко всему, насколько я помню, это дверь дома главы поселения – Адриана Бриора. Это своего рода послание. Только что оно означает?..

В самом доме следов борьбы или насилия обнаружить не удалось. Но тот кровавый знак на двери не оставлял их в покое. От него прямо разило тревогой и жестокостью.

Пройдясь по улицам провинции, друзьям удалось встретить еще несколько таких знаков, оставленных на дверях помещений. Оставалось проверить лишь убежище, которое располагалось в северо-западной части города – в цокольном этаже госпиталя.

Последняя надежда на то, что в этом месте остался хоть кто-то, кто смог бы объяснить исчезновение жителей целого поселения, улетучилась вместе со сквозняком, стремящимся в распахнутую настежь дверь в убежище.

–В общем, план такой, – повернувшись к Гансу, начал Портной, – мы спускаемся вниз и пережидаем здесь «Сумеречную Ярость», затем возвращаемся в Западную Пальмиру и все рассказываем сеньору Раулю Маноло. Но перед тем надо проверить, есть ли в убежище припасы и топливо для генераторов, иначе мы окочуримся еще до начала бури.

–А вдруг на дверях Пальмиры тоже появился этот знак? – едва сдерживал эмоции Ланге.

Портной тяжело выдохнул, но отвечать на вопрос не стал. Для предположений и гипотез у них была впереди целая неделя. Сейчас важнее всего было отыскать все необходимое для того, чтобы благополучно пережить это время. Затем уже шло все остальное.

До начала бури оставалось каких-то пару дней. Примерно в этот момент жители поселений и спускались в убежище. Но этот раз отличался от остальных. Легкий ветерок потихоньку разгонял переметы на дорогах тихого Вильямартина, заводя свой грустный сонет в честь онемевших улиц. Однако крайне опасно было вслушиваться в строки этого сладкоголосого выскочки. Нужно было готовиться к истинному, беспощадному слогу чтеца под названием «Сумеречная Ярость». И, несмотря ни на что, парни не унывали. Перед ними стояла важная и сложная задача подготовки. Приятным сюрпризом оказалось то, что генераторы в убежище были заправлены под завязку, а рядом с установками оказалось несколько запасных бочек с вязким от холода топливом. Это говорило о том, что местные жители подготавливали убежище к приходу стихии. Вероятно, причина их ухода или же таинственного исчезновения крылась вовсе не в дефиците топлива или ресурсов. Хотя еду пришлось все-таки поискать. Покопавшись во владениях пропавших хозяев, они нашли пару узелков строганины, болтающихся на бельевой веревке, несколько банок с соленьями в подвале небольшого домика и мешок с сухарями. Этого было достаточно, чтобы пережить бурю.

Разогнав генераторы на полную катушку, Портной и Ганс замкнули дверь изнутри, приготовившись к приходу сурового сезона.

По мере приближения бури ветры становились все сильнее. Утренний свет, украдкой показавший свое присутствие, вновь сменила тьма и холод. Столбик термометра в этот период падал до -90°С и даже ниже. А из-за сильных ветров они ощущались и вовсе, как абсолютный ноль. Те немногие, кому повезло, кто успел сбежать и скрыться от бури в каком-то подвале или убежище, рассказывали, что в пик «Сумеречной Ярости» природа превращается в настоящего хладнокровного убийцу, запускающего тысячи тоненьких стрел из вонзающейся в плоть снежной крупы, разогнавшейся до скорости «Сапсана». Дышать и без того остывшим воздухом становилось практически невозможно. А тут еще и снег плотным слоем налипал на лицо и туловище, крепко сковывая движения. Если задержаться на улице лишних пару минут и не спрятаться в укрепленном изолированном помещении, то буря, призванная уравнивать все вокруг под своим тяжелым гипсовым одеялом, быстро превратит тебя в очередную ледяную скульптуру, навсегда застывшую в безмолвной белоснежной пустыне забвения.

Так уходила ночь. Так она прощалась со своими замерзшими, заблудшими детьми, потерявшимися и покинутыми на этой погибающей планете. Она, возможно, хотела, наконец, прекратить их страдания, избавить от ложных надежд, обнять, приласкать и забрать с собой, отныне и во веки веков.