Сквозняки закулисья

– Зачем ты? Я же тебя держала.

– Что, зачем? – Даша и сама огорчилась.

– Он не захотел выйти из-за тебя.

– Ты меня сама позвала.

– Позвала, позвала, но я не думала, что ты носом полезешь в норку. Крот тебя учуял и не вышел.

– В следующий раз выйдет.

– А ты думаешь, легко его выслеживать? Я так долго караулила, а ты… – племяшка огорченно махнула рукой и побежала к колодцу.

Даша тоже расстроилась. Она совсем не хотела никого обижать, но почему-то так всегда получалось, стоило ей приехать на дачу, как у всех дела шли кувырком. Она уже решила вернуться в город, когда с соседнего участка пожаловал Семочка. Он был приятным молодым человеком, с ним можно было, не боясь заблудиться, отправиться за грибами или часами болтать ни о чем, а еще… А еще можно было целоваться всласть! Семочка посмотрел на Дашу такими шалыми глазами, что ей стала совершенно безразлична причина, по которой крот решил не показываться на грядке.

В лесу было немного влажно, но на открытых полянках трава высохла. Она была совсем не похожа на городскую – ярко зеленая, сочная, пахучая, мягкая, как шелковое покрывало, – так и приглашала: «Потрогай меня, примни!» Даша обернулась к Семочку, чтобы… Семочка – простая душа – понял по-своему…

Она не стала огорчаться. Трава, действительно, была мягкая.

– Ну, вот, теперь ты пахнешь клевером. – Семочка перебирал ее волосы и вынимал из них травинки.

Разморенная Даша закрыла глаза. Она была полна полуденным жаром, духоманьем цветов, блаженной усталой сытостью. Когда она все-таки открыла глаза, то чуть не расхохоталась, – Семочка плел венок из синих васильков. Мысли ее потекли медленно и тягуче. Они были обрывочными, простыми. Если бы сейчас спросили, о чем она думает, то, пожалуй, она бы и не смогла ответить. Ни о чем. Ни о чем она и не думала. Так, про солнце в небе, про нереально синие васильки, дурман, исходящий от близкой земли, про Семочкины губы…

Домой они вернулись к вечеру. Дядя Петя сидел у окна, раскачиваясь из стороны в сторону и тихонечко выл. Все попытки Даши узнать, в чем дело, ни к чему у не привели. Он только тупо смотрел на нее затравленным взглядом. Внезапно с грохотом распахнулась калитка, и вбежавший Семочка закричал, что пропала племянница Маришка. Они с подружкой тайком выслеживали их в лесу. Даша покраснела, представив, что именно могли углядеть девчонки на полянке, но Семочка зашептал на ухо, что заметил слежку и специально долго плутал по тропинкам: «Не бойся, мы избавились от малолеток».

Даша с ужасом подумала, что девчонки могли заблудиться и их надо срочно, пока еще не стемнело, идти искать. Но дядя Петя никак не реагировал. Она вдруг заметила, что на ней нет верхней одежды – только белье, и бросилась разыскивать что-нибудь. Ей было все равно – сарафан, старое платье, юбка, брюки – лишь бы прикрыться. Потом они долго в сумерках бродили по окрестным переулкам. Вдоль заборов росли странные деревья – невысокие с ярко-оранжевыми плодами, оказавшимися вблизи яблок. Даша срывала их и ела, не удивляясь. Ноги гудели от долгой ходьбы. Когда они вернулись на дачу, оказалось, что Маришка так и не вернулась, хотя ее подружка давно уже получила дома свою порцию шлепков. Дядя Петя сидел у окна, он уже не выл, а только повторял: «Все будет хорошо».

– Дядя Петя, миленький. Хорошо будет, если вы начнете искать дочку. Может, она сидит где-то рядом, но не показывается, потому что ее ищу я. А к вам она выйдет. Вы же – отец! – Даша орала и трясла его за плечи. Но ничего не помогало, он так же тупо смотрел перед собой, повторяя и повторяя, что «все будет хорошо». – Она же может погибнуть! – Даша сорвала голос. И тут он повернулся к ней.

– Я никуда не пойду. Она сама придет, если захочет, так всегда бывало. Жена тоже уходила-уходила, а когда ей надоедало уходить, возвращалась. Маришка тоже вернется. Или люди добрые ее найдут и приведут.

– Ты же родной отец! Кому нужна твоя дочь? Кто будет ее искать в темном лесу? Надо милицию вызывать, поиски организовать! Не сиди, так пень! – Сердце бешено заколотилось в груди и…

Кого же это крот прятал? Даша проснулась с ощущением страшной потери, какого-то животного ужаса и тотчас наткнулась на удивленные глаза Катьки. Дочка ничего не понимала, – мама спит на ее подушке, сидя на маленьком стульчике и прижимая к груди ее любимого зайца.

– Мама, нам надо в садик собираться.

От долгого сиденья в неудобной позе затекли ноги, она чуть не упала, когда попыталась подняться.

– Я что, здесь заснула?

– Тебе, наверное, было страшно, вот ты и пришла ко мне.

Все валилось из рук, голова была тяжелая, дубовая, когда Даша собирала Катьку. Сон не шел из головы, ясно стоял перед глазами совершено подлинными картинами и ощущениями. Самым странным было то, что не было у нее ни дяди Пети, ни племянницы Маришки, ни знакомого Сенечки. Она вообще не ездила ни к кому на дачу, а леса боялась с детства.

Она гнала прочь тяжелые предчувствия, но они возвращались и сжимали сердце железной хваткой. Может, дома что-то случилось? Она редко вспоминала о том, что когда-то у нее был другой дом – с мамой, папой, сестрой и братьями. Это было совсем в другой жизни – далекой и безоблачной – ровно до того момента, когда она заявила, что хочет стать актрисой. Родители сначала посмеялись – какая девчонка не мечтает о театральной карьере. Но, когда стало понятно, что Даша серьезно решила посвятить этому жизнь, принялись отговаривать. Мать даже пообещала, что проклянет, если дочь ее ослушается. Даша родительским страшилкам не поверила и, пообещав поступать на филологический, поехала в Москву. Сразу с поезда она отправилась обходить по очереди все театральные вузы. Больше всего ей понравился ГИТИС – шумный, странный, с глухой славой бывших палат Малюты Скуратова.

Обман раскрылся той же осенью, когда на школьные каникулы приехала сестра. Даша не могла сдержаться и потащила ее на занятия по мастерству и пластике. Девчонка, раскрыв рот, таращилась на знакомых по фильмам актеров. Они легко бегали по лестницам и кричали на нерадивых студентов в аудиториях. Через неделю приехала мама. Она не обвиняла в обмане, не плакала, не уговаривала одуматься, просто сказала, что Даша должна бросить лицедейство и заняться каким-нибудь приличным делом, чтобы не было стыдно перед людьми. Никакие доводы, что актерская профессия не хуже любой другой, на мать не подействовали. Она была непреклонна – или во всем слушаться родителей, или забыть, что они у нее есть.

– Поступишь по-своему, забудь дорогу домой. Я тебя прокляну.

Даша никогда не замечала, чтобы родное лицо было таким злым, таким страшным. Она попыталась было оправдаться, что уже взрослая и имеет право сама выбирать судьбу, но вдруг что-то сработало внутри, что-то щелкнуло. Она вдруг увидела в матери не самого близкого человека, а какую-то чужую недобрую женщину. И разом милые детские воспоминания о семейных радостях как бы померкли, перестали существовать так же, как и непременное дочернее послушание.

– Ты так легко это говоришь, мама.

– Не легко, но я так сделаю. Если ты не передумаешь, то забудь дорогу домой, забудь, что у тебя есть родные и близкие! – Она не произносила – выплевывала слова.

– Чем же это тебе так насолили актеры? Ты, что, сама когда-то пробовала…

Мать не дала Даше закончить догадку и со всего маха влепила тяжелую пощечину. Даша даже покачнулась, но не заплакала, хотя слезы закипели в глазах. Перед ней стоял враг. Самый настоящий враг, хотя это была мама. Мама, которая ее родила, кормила грудью, выхаживала, когда болела, вытирала слезы, выслушивала девчоночьи секреты и… И больше ничего не будет.

– Я собираюсь прожить свою жизнь. – Даша очень боялась, что ее голоса не слышно.

– Ну, что ж, я тебя предупреждала.

Глаза у матери были совершенно белыми, когда она плюнула дочери под ноги. Хлопнула дверь, а показалось, что взорвалась бомба. От силы удара посыпалась штукатурка.

Летом Даша все-таки приехала домой на каникулы. Она была уверена, что страсти остыли, на нее, конечно же, сердятся, но не до такой же степени? Оказалось, что до такой. Ни сестра, ни браться не открыли дверь, отец прошел мимо, не глядя в ее сторону. Вечером к лавке, на которой она сидела с чемоданом, подошла мать и молча протянула горбушку черного хлеба.

– А я уже думала, что вы – звери, – все Дашино тело сотрясала противная крупная дрожь. – Нет, мама, вы – хуже, – она встала на непослушные ватные ноги. – Прощай.

На вокзале трясущимися пальцами покрошила корочку голубям, – с детства ее приучили не выбрасывать хлеб. Потом долго мучил вопрос – выжили ли после той кормежки птицы? Денег хватило только на полдороги. Она стояла в тамбуре и смотрела на удаляющийся город. В глазах ощущался песок от непролитых слез, но Даша не плакала.

Она прощалась с городом своего детства. Отныне дорога сюда заказана. Видимо, у нее было такое лицо, что черкешенка-проводница молча взяла за руку и затащила в свое купе. Там Даша пролежала сутки до Москвы. Расставаясь с доброй женщиной, она раскрыла чемодан с гостинцами, которые везла домой, и протянула на ладони остатки серебряной мелочи. Проводница заплакала: «Не надо, доченька, ты только ничего с собой не сделай. Обещаешь?» И лишь тогда Даша разрыдалась, уткнувшись в теплую грудь и ободрав себе щеки металлическими пуговицами форменного пиджака. Было и горько, и стыдно. Чужая женщина материнским сердцем почувствовала ее боль. Натруженная ладонь гладила ее по голове, как маленькую: «Стерпи, милая, стерпи, такая уж у нас доля».

Даша мотнула головой, стряхивая воспоминания. Наверное, в родительском доме что-то случилось. Первым желанием было позвонить, – в памяти еще сохранился номер телефона. Но она тут же одернула себя, вспомнив, как отнеслась мать к сообщению о рождении внучки: «Ни ты, ни твои приблуды нас не интересуют, мы тебя не знаем, и ты нас забудь». Даша вздрогнула, словно снова услышала сквозь треск в телефонной трубке злой голос матери.

Катька хныкала и отказывалась есть манную кашу. Даша понимала, что она просто не хочет оставаться в садике на ночь. Но на сегодняшний вечер был запланирован спектакль на выезде – далеко за городом, поэтому хочешь – не хочешь, а придется потерпеть. Но завтра она обязательно отпросится и заберет ее утром из садика. Сначала они пойдут в поликлинику, а потом начнут роскошествовать дома.

– Пироги будем печь?

– Можно и пироги.

– Тогда с капустой.

– Хорошо, будем печь пироги с капустой.

– А на капусту у тебя денег хватит? – Поинтересовалась недоверчивая Катька.

– На капусту хватит, – рассмеялась Даша.

По дороге в садик они не останавливались перед киосками, а обсуждали – какое делать тесто – простое, сдобное или слоеное? Так ни до чего не договорились и решили определиться завтра.

День тянулся медленно, наверное, именно потому, что начался скверно. Низкое небо обложили тучи, но дождь так и не собрался, хотя порывы ветра изредка бросали в прохожих пригоршни холодных капель. После репетиции Даша никуда не пошла, домой – далеко, по улицам гулять – зябко. Она места себе не находила – что-то неопределенное, тягостное поедало ее изнутри. То казалось, что сердце бьется чересчур часто, то что-то хрустнуло в шее, то капли дождя слишком гулко стучат по подоконнику. Строчки расплывались перед глазами, и в прочитанном невозможно было найти никакого смысла, вязание валилось из рук, а молодежь, распевающаяся на лестнице, выводила из себя – чего они торчат здесь, шли бы домой, если не заняты вечером.

Вдруг вместо черных книжных строчек она увидела чужую черную пуговицу. Пуговицу из сна. Глаза тут же захлопнулись, и она попробовала честно ответить себе, что это? Страх? Или она… боится, что откроет глаза, а там… буквы? Вот ведь ирония судьбы, она опасалась сна с мужиком, а приснился…

Правду говорят люди, не надо ничего бояться, а то начнут сбываться самые плохие предсказания. Живешь себе, и живи спокойно. Все, что должно случиться, случится, а чего не должно – обойдет стороной. Твоя беда придет только к тебе.

– Что это я о беде? Зачем мне беда? – Даша вздрогнула и передернула плечами от холодной волны, пробежавшей по телу. – Не накликать бы, ворона. Скверная ночь, скверное утро, скверный день, знать бы заранее вся ли это скверность, или впереди ждет что-то пострашнее?

– Как, милая, ты смотришь на то, чтобы осчастливить своим присутствием колымагу с гордым названием «автобус»? Не забыла еще? – Помреж хитро улыбался в проеме двери.

– Эту заразу, пожалуй, забудешь: летом дышать нельзя, зимой от холода околеть – раз плюнуть. – Выходя из гримерки, она посмотрела в зеркало, – застрянет, обязательно застрянет.

Пока стылый рафик трясся по ухабам, Даша с тоской перебирала знакомых, у которых можно было занять денег до зарплаты и купить дочке сапоги. Ночь незаметно опускалась над дорогой. Водитель вышел и долго возился с мотором – везло, как всегда. Она тупо смотрела в одну точку и старалась согреться, сдерживая глухое раздражение. Ныло сердце, и безотчетная тревога не давала покоя. Ей уже казалось, что нет ничего лучше унылых маленьких комнаток в актерском общежитии. И соседи, как всегда в таких случаях, уже не казались монстрами, а представлялись почти милыми людьми.

Ощущение холода и промозглой сырости, обычное в таких поездках, из чрезвычайного становилось привычным, и только сознание, что где-то актеры живут иначе – с комфортом и в тепле – как-то печально угнетало. С недавних пор ее стала посещать пораженческая мысль, что, возможно, мать была права. Она устала от дикого капитализма «с человеческим лицом», от частых приемов «шоковой терапии» без наркоза, оттого, что всякий раз, засыпая, не знаешь, в какой стране проснешься, заснула в одной – проснулась в другой. «Уйду», – решила она. И всякий раз, принимая решение бросить театр, она забывала о прежних, точно таких же решениях. Твердо уверив себя вот в такие же хмурые поздние вечера, что обязательно с этим надо кончать, утром, отведя дочку в садик, она пробегала глазами текст роли за чашкой кофе и отправлялась на репетицию.

Когда автобус въехал в город, она почувствовала непреодолимое желание выйти. Хорошо, что их отвезли сразу домой. Даша еле дотерпела и выскочила из двери первой. У подъезда стояли актрисы. Она попыталась незаметно проскочить на свой этаж, но ей стали говорить что-то о садике, о Кате, о больнице… Что было потом – помнилось с трудом, потому что…

Потом закончилась жизнь.

Нелепо… Страшно… Катька раскашлялась за обедом в садике и подавилась хлебом… корочкой хлеба.

Как же можно так подавиться, чтобы умереть???

– Как, доченька, как… Мы же должны были с тобой пойти в поликлинику, а потом пирог-и-и-и… Кусок черного хлеба… того… материнского, проклятого…

Страшная черная ночь накрыла собой Дашу.

4 глава. Жена

Наглое солнце нестерпимо било по глазам. Прячась от него, Павел перепробовал уже оба бока и спросонья попытался было поискать третий. Но, поскольку третьего бока для человека природа не предусмотрела, пришлось проснуться. От короткого дневного сна не осталось и следа – внутри все пело. Павел почувствовал необыкновенный прилив сил. Да! Он действительно готов к своему проекту. Внимательно просмотрел вчерашний сценарий и наброски. Некоторое время ушло на то, чтобы договориться об аппаратной. За что он любил родное Останкино, так за многовариантность. Путем несложных подсчетов была вычислена ночная смена, где за четыре часа работы с опытным монтажером с него обещали взять символическую плату.

Он вдруг подумал, что никогда всерьез не размышлял о счастье. Нет, конечно, время от времени, как всякий нормальный человек, он предъявлял претензии к жизни – не без того. Но счастье? Оказывается, счастливым можно почувствовать себя в любой момент. Для этого на самом деле нужно не так уж много, просто… Павел подошел к окну и зажмурился от яркого света. Неужели ему для счастья не хватало именно солнца или этого шаткого состояния равновесия, которое люди привыкли называть гармонией. Хотя гармония еще не все в мире. Без базы самая распрекрасная гармония – мгновенное ощущение. А только ощущения мало. Нет, ему нужна настоящая гармония, которая и душа, и тело, и дух, и кошелек.

Наверное, деньги поклоняются своему особому богу и признают только собственную логику. Надо научиться понимать ее. Тогда можно надеяться, что деньги выберут именно его своим хозяином, хотя, в нынешнем положении тоже было немало плюсов и преимуществ. Да, безденежье. Но, свобода! Хотя отсутствие денег делало его существование незавидным, а положение шатким. Только назвать это несчастьем Павел не мог. Сейчас не мог и не хотел.

Интересно, а если он заимеет деньги? Ну, можно же это себе представить? В конце концов, он – творческая личность. Творческая – без всякой иронии. Он почувствовал, как распрямились плечи, обычно, в таком качестве себя он воспринимал именно иронично. Вот он заимеет много денег. Все равно как – кредитом в банке, займом у друзей, спонсорской подачкой, свалившимся наследством от забытой бабки – и что? Что будет дальше? С деньгами и с ним? С деньгами как раз, наверное, хлопот будет меньше – вложить их проект и вся недолга. А вот с собой, что с собой произойдет? Потеряет ли он свою свободу? Вынужден ли будет подстраиваться под новую ситуацию и менять себя?

А ведь это непременно произойдет – деньги не терпят бессмысленности. И ценность для них представляет только система, при которой они могли бы размножаться, производя себе подобных, – деньга прирастает деньгой! Павел усмехнулся, он вдруг осознал, что думает о деньгах, как герой гоголевских «Игроков» о колоде карт – Аделаиде Ивановне. Что-то в этом было нехорошее, болезненное. И все от постоянного безденежья. Он прикрыл отяжелевшие веки: «Господи! Почему я должен все время выбирать между белым и черным?»

Странно, только что была гармония – и нет ее. Стоит о наличных подумать, как счастье мгновенно заканчивается. Одна лишь память в остатке. Резкий звук телефонного звонка вынудил его отойти от окна.

– Мечтатель, где тебя носит? – Бывшая жена не стала утруждать себя этикетом.

– Ты, как всегда, берешь быка за рога.

– Неужели выросли?

Павел промолчал.

– Не куксись, это я так, сморозила, уж больно гладко вышло.

– А я и не спорю, ты, как всегда, права.

– Что, действительно оторвала от полета фантазии?

– Что-то вроде того, – нехотя промямлил Павел.

– Опять про свободу…

– Не угадала, про деньги.

– Ну, ты даешь! – Жена чуть не поперхнулась.

– Никому! Пока нечего. Да и некому.

– Если что, запомни – я первая в очереди. По знакомству удружишь?

– Как только, так сразу, – Павел произнес это совершенно серьезно.

– Ладно, что мы с тобой все о низменном, хотя, куда от этого деться? Какие планы на выходные, не забыл, что у Кольки день рождения? Хорошо бы встретиться.

Павел чертыхнулся про себя – надо быть последним негодяем, чтобы забыть о дне рождения собственного сына. Ирина права, что бросила его. А, может, и не права.

– У меня сегодня есть время, хочешь, давай встретимся, только…

– Финансирование я беру на себя, потом сочтемся, – великодушно опередила его Ирина.

– Мне от ресторанной еды плохеет. Давай, по бульварам погуляем, помнишь?

– С твоей язвой надо заканчивать шляться по забегаловкам. Я несколько оторопела от неожиданности, но так даже лучше. И дешевле. На солнышке последнем погреемся перед зимой. Где?

Павел обрадовался, по дороге было удобно забросить пилот программы Сереге, – тот обещал показать кое-кому. Как ни странно, разговор с бывшей супругой взбодрил. С тех пор, как они развелись, с ней стало приятно общаться. В оставшееся до встречи время он тщательно побрился и даже погладил брюки. В ванной на расческе заметил седые волосы и нешуточно огорчился – возраст. Зеркало ответило гримасой: «Тоже мне, девица красная, еще морщины посчитай?» Однако…

Сзади раздался оглушительный сигнал. Павел вздрогнул и виновато улыбнулся в боковое зеркало, – в дороге мечтать опасно. Горел зеленый глаз светофора, и он едва успел тронуться с места, чтобы успеть к следующему красному. Но красный сменился желтым, потом зеленым, опять зажегся красный… Павел мысленно похвалил себя, что выехал на встречу с женой с большим запасом времени. Пробка впереди была минут на двадцать, если не больше, – можно и помечтать. Но хороша ложка к обеду, – момент уже прошел, и вместо флейты пронзительными голосами жаловались клаксоны.

В правом ряду из серебристого джипа, сияющего как зеркало, тоскливо выглядывал большой черный пес. Павел подмигнул ему, словно старому знакомому. Бритоголовый хозяин окинул цепким глазом тротуар и распахнул дверь. Павел усмехнулся, новым хозяевам жизни терпения не хватало. Они, конечно, могли носиться по улицам по собственным правилам, прессинговать, подрезать, брезгливо откупаться от гаишников, но в пробках все были равны – и водители отечественных малолитражек, и владельцы престижных иномарок. Хозяин джипа тем временем вытащил пса из салона и повел к тротуару.

– Эй, качок! – Словно по команде водители принялись обсуждать проблему нужды братьев наших меньших. – А как не успеешь?

Но он успел. Спокойно привязал собаку к железной решетке, потрепал ей ухо и вернулся к машине. Пес послушно сидел, только в глазах застыло непонимание. От неожиданности все разом замолчали. Павлу показалось, что огромная шумная улица провалилась в глухую тишину, – не стало слышно ни работающих моторов, ни людского гомона, ни криков птиц. Только противная липкая тишина. Машины медленно поехали, а пес недоуменно вытягивал шею, не смея подняться. Павел еле сдерживал себя, чтобы не протаранить бок лощеного джипа. Для него и машина, и ее хозяин стали одним целым – мерзким мурлом господ, свихнувшихся на безнаказанности и вседозволенности. Если бы Павел знал, что оставленный пес загрыз несколько не в меру болтливых болонок только потому, что они раздражали хозяина, наверное, он бы умерил свой гнев. Но Павел не знал. Да и какое это имело значение? Живая душа – не игрушка, с которой поигрался и выбросил.

А мы? Едкая горечь поднялась изнутри и залила язык. Он пронзительного ощущения потери закололо в боку. Злость постепенно улеглась, уступив место холодной ярости. Качок, конечно, редкостный негодяй, но разве он – Павел – лучше? Он ведь точно также убирал из своей жизни ненужных людей. Вот и сын… тоже попал в категорию ненужных. Ведь не только про день рождения забыл, но и возраст не сразу вспомнил. Правильно говорят про камень, – у кого достанет порядочности, чтобы бросать его в других?

Что же это за мусорник такой – собственная душа? Хочется, чтобы была она необъятной и бесценной, а на деле получается… отстойник получатся. Иногда бывает жутко лишь от сознания собственной беспомощности. Вот он – здоровенный мужик – может контролировать свое тело, свои высказывания, иногда – мысли и поступки, но душа – словно чужая собственность – живет по каким-то другим законам. Она все время подчеркивает свою автономность от него. Нет у нее никакого желания договариваться с ним. А на все попытки у нее ответ один: «Твои это проблемы!»

– Еще бы! – Павел чертыхнулся. – Мои-мои, кто бы спорил! И ведь без спроса во мне стойбище устроила?! А за постой платить не желаешь. Какой там платить?.. Еще и присвоила себе монопольное право распоряжаться моими чувствами. Кого любить и кого ненавидеть – сама определяешь, предварительно лишив меня права голоса, только и остается лишь глупо талдычить, что сердцу не прикажешь. Какие мечты? Какая совесть, какая справедливость?

Павел подозревал, что и здесь без ее происков не обошлось. Сколько еще гадостей уготовила ему собственная душа? Вот интересно, как бы она поступила с ним, если бы… Он не успел додумать эту мысль, потому что из глубины сознания вынырнула другая: «Каково было человеку, рожденному гениальным летчиком или режиссером где-нибудь эдак в 13 веке»? Вот-вот, только этого ему и не хватало!

Жену не узнал. Ирина вынуждена была позвать его. А когда он вытаращил глаза, снисходительно усмехнулась.

– Сильно постарела?

Павел беззастенчиво пожирал ее глазами, – так хорошо Ирина не выглядела даже во времена их бурного романа. Кожа гладкая, волосы блестящими пышными локонами лежали на плечах, глаза блестели. Никаких морщин, лишнего веса и усталости в движениях. Про остальное можно было и не говорить – за версту чувствовался дорогой парфюм, парикмахер и портной.

– Тебе хорошо? – Он почувствовал себя последним глупцом, но ничего лучше придумать не смог.

– Когда женщине хорошо, она смотрит только на три вещи, – на дорогу, когда переходит улицу на перекрестке, в кастрюлю на кухне и в глаза любимого человека.

– И все?

– Для женщины, которой хорошо, этого достаточно.