Реставратор

– А кто?

– Да зачем ему девчонку крошить, если они уже и так переспали? – указал, не выдержав, адвокат на явную неувязку в построениях следователя.

– Да больной он, понимаешь, больной. А значит, его поступки логике не поддаются.

– Ну, под такое объяснение любого из нас подогнать можно, – скривился Геннадий Семенович. – Мне кажется, что ты не ту ниточку тянешь… вот бабки с него получить – это можно, а под дело подвести, вряд ли.

– Да ты посмотри на его рисунки! – Следователь бросил на стол альбом и пачку листов. – Посмотри, посмотри! Это же… зверинец какой-то. Я таких даже представить не могу, а он этих монстров во всех деталях прописал. Как будто живьем их видел.

Адвокат с интересом пролистал альбом, посмотрел рисунки на отдельных листах.

– Мне этого не понять, кошмар и ужас одновременно! У парня точно в башке что-то такое сидит. странное. Не знаю, я не ценитель и не врач, – наконец сказал он. – А вот дочь, пожалуй, оценит. Дай мне их на вечер. Пусть посмотрит.

– Все не дам, возьми пару листов, – ответил Порывайко. – Я, пожалуй, тоже несколько штук возьму, может, жена что посоветует, она у меня чертями всякими увлеклась, кучу книг набрала. Я ей после того случая с гипнотизером ни в чем отказать не могу.

– Я тогда альбом беру. И не дрожи ты так, завтра верну, – засмеялся Сурков. – Ничего с ним не случится. Да и у тебя вон сколько остается. А завтра обменяемся мнениями.

– Ладно, только не потеряй, – согласился следователь. – Но альбом возьму я. Тоже хочу посидеть, подумать. Все-таки подборку делал сам Чернов, и для психологического портрета это даст больше. А ты возьми эти, что в папке. Но смотри, только на одну ночь.

Геннадий Семенович взял рисунки и направился к выходу. Не доходя до двери, он вдруг повернулся.

– А что ты будешь говорить, если убийства повторятся? – спросил он. – А Чернов-то в камере!

Знал бы адвокат, как он был близок к истине.

* * *

Сурков любил свою дочь глубоко и нежно. Невысокого роста, но ладненькая, в меру пухленькая третьекурсница юрфака, она всегда радовалась его возвращению, как маленький ребенок. Знала, чертенок быстроглазый, что Геннадий Семенович души в ней не чает и никогда домой не придет с пустыми руками. Это настолько вошло в привычку, что Нина иногда загадывала, что будет сегодня – лакомство или безделушка? Импортная косметика или компакт-диск с новым альбомом? А может, книга модного фантаста? Хотя, если папа прихватит коробку конфет, тоже будет неплохо, и ей будет рада.

– Нина, смотри, что я тебе принес! – с порога закричал Геннадий Семенович. – Только не порви, завтра отдать нужно.

Девушка встряхнула хорошенькой головкой. Пушистые волосы пшеничного цвета мазнули по лицу, и курносый нос окутало ароматом модного шампуня. Вот как, значит, отдавать придется? Что же там такого ценного?

Дежурно чмокнув Суркова в щеку, Нина нетерпеливо выхватила прозрачный полиэтиленовый файл с листами ватмана. На ходу вытаскивая рисунки, она вошла в свою комнату. Небрежно пролистав их, держа пакет за краешек, она в недоумении остановилась. Что за ерунда? Ей эти картинки зачем?

Чтобы получше рассмотреть, что же так заинтересовало отца, Нина решила включить люстру, потянулась рукой к выключателю, скользкий пакет, зажатый между пальцами, поехал вниз. Девушка дернулась, пытаясь поймать его на лету, но было поздно. Вспыхнула люстра, и в тот же момент рисунки беспорядочно разлетелись по зеленому коротковорсовому ковру.

Вот безрукая! Папа же предупреждал. Нина, всплеснув руками, стала быстро – как бы он не увидел – собирать листки. И вдруг замерла!

На нее смотрело, да-да, именно смотрело странно знакомое и незнакомое существо. Как такое могло быть, она не понимала – ведь знакомым может быть только тот, кого ты видел раньше, а Нина могла поклясться, что этого не было. И все-таки она никак не могла избавиться от ощущения, что знала прежде монстра, смотревшего на нее сейчас с бумажного листа. Нина понимала, что этого не могло быть, но в глубинах сознания зрела уверенность, что где-то когда-то она уже видела эти глаза!

Выпуклые, с тонкой сеткой прожилок, они обжигающе властно притягивали к себе ее взгляд. Девушке даже в какой-то момент, на какое-то неуловимое мгновение показалось, что глаза ожили, но она тут же уверила себя, что это обман зрения. Глаза на бумажке и вдруг ожили? Нет, конечно, все это ей почудилось!

Сердце, словно, предчувствуя беду, бешено колотилось. Лихорадочно собрав рисунки, Нина сунула их в пакет и уже собралась было бросить его на стол, но что-то ее удержало. Она вдруг поняла, что не может этого сделать.

Как это так: взять и не посмотреть остальные картинки? И вообще, чего это она так испугалась? Что случилось? Откуда в ней эта истеричность? Ну, увидела страшные глаза, художник, видимо, очень талантлив и сумел придать реалистичность своей фантазии, но от этого суть не меняется, лист бумаги остается листом и не более.

Нине ужасно захотелось рассмотреть того, чьи глаза ее так впечатлили. Не трусиха же она в самом деле, чтобы страшилок разных пугаться. Фильмы-ужастики смотрит, и то ничего, а тут какие-то картинки!

Медленно пролистав рисунки, нашла искомый и убедилась, да, на этом красавце стоило задержать внимание, это был, если так можно выразиться, роскошный монстр. Дикое словосочетание, но иного Нина подобрать не могла. Точнее, не хотела.

Рисунок был выполнен в формате головного портрета. Крупное, волевое лицо занимало две трети величины полотна, отчего тщательно прописанные детали создавали впечатление фотографической точности передачи изображения. Облик существа был почти человеческим, впечатление портили только толстые рогообразные костные наросты со сложным рельефным рисунком, что шли от центра чела и, обвивая его венцом, уходили к затылку. За ушами нарост резко спускался вниз и достигал мощных мышц шеи. Нечеловечески тяжелый сатанинский взгляд из-под нависших прямых бровей увеличенного рогами лба, высокие скулы, широкий, почти безгубый рот и удлиненный подбородок завершали портрет демона. Даже Нине, современной девушке, выросшей в век компьютеров и электроники, было понятно, что она видит самого Хозяина Тьмы. Искусная рука художника сумела игрой света и тени придать черно-белому рисунку объем, и, как ни удивительно это звучит, цвет. Да что объем и цвет, портрет был выполнен с такой реалистичностью, был так тонко проработан до малейших деталей, что монстр, казалось, вот-вот оживет.

– Мамочка! – сдавленно проговорила Нина. К страху, воцарившемуся в ее душе, примешивался восторг, ведь она была уверена, что бояться нечего, что на самом деле ей ничто не грозит.

– Что, дочка, и тебя зацепило? – услышала она голос отца. Нина даже не заметила, что он зашел в комнату. Геннадий Семенович стоял в дверях и с любопытством наблюдал за своей любимицей. – Каков художник, а, Нинка? Нравится?

Девушка молчала. Ей почему-то не хотелось, чтобы отец увидел того, кто привлек ее внимание. Медленно, как бы машинально, она взяла следующий рисунок. Это был силач с кабаньей головой. Раздутые мускулы не произвели на нее впечатления, она быстро взяла другой листок. Этот монстр тоже был не из тех, что могли привлечь ее внимание. Печальные глаза над козлиной мордой, все тело, как и лицо, покрыто густой шерстью. Фу, этот ей совсем не нравится.

– Нет, не очень, – ответила она. – Разве что вот этот.

На картинке был ягуарочеловек. Рельефные, но не тяжелые мышцы, пластичная и гибкая фигура. В руке чудовища, поднятой над пятнистой головой, был зажат меч с закругленным черным лезвием. Другая рука хищника была выброшена вперед. Ее пальцы заканчивались длинными грозными когтями, легко было представить, с какой легкостью они могут разорвать любую кожу и мышцы. Да что кожу, наверняка этот ягуарочеловек одним ударом такой лапы мог снести голову с плеч противника.

– А знаешь ли ты, кто нарисовал всех этих, – Отец замолчал, подбирая название.

– Монстров? – подсказала Нина.

– Путь будут монстры, – согласился Геннадий Семенович. – Так вот, знаешь ли ты, кто автор этих рисунков?

– «О. Чернов», – прочитала она подпись. – Наверное, Олег. Или Остап.

– Олег, – подтвердил Сурков. – Мой подзащитный.

– Как это твой подзащитный? – удивилась Нина. – Его что, за эти картинки судить будут?

– Нет, что ты, за картинки у нас не сажают, – со вздохом ответил адвокат. – Пока не сажают. А судить его будут за убийство. Девчушку одну на куски порубил. Любовницу свою. Чуть постарше тебя была.

– Как любовницу? Может, он ее изнасиловал?

– Нет, не думаю. – Сурков печально кивнул. – В квартире у Чернова следов борьбы не обнаружено. Хотя что ему стоило сломить ее сопротивление? Бедняжка была в руках убийцы как игрушка.

– В каком смысле? Он что, недоразвитый? – В студентке юрфака проснулся профессиональный интерес.

– Да уж, конечно, недоразвитый! Еще какой развитый! Здоровенный бугай! Здоровенный, наверняка силищи в нем, как в этих зверях, что на его картинках! У него в каждом движении видна такая мощь, что даже я, мужчина, и то рядом с ним чувствую себя неуютно! – Сурков нервно кивнул на принесенные с работы листки. – Вот он правда, такой, как эти его монстры.

– Я имела в виду умственное отставание, – терпеливо пояснила Нина. – Обычный человек такое не нарисует, он просто не сможет такое придумать.

– Может быть ты права. – Защитник и сам подумывал о таком варианте. Но пока что со стороны задержанного с ним никто не связывался, гонорар за адвокатские услуги не предлагал, а потому и говорить о таком ходе защиты было рано. Вот пойдут деньги, тогда и о методах поговорить можно будет. – Смотри, какая у меня помощница выросла, отцу уже идеи подает!

– Да, папа, ты так думаешь? – улыбнулась студентка. – Я тебе, правда, помогла?

– Да, умница моя, вполне возможно, что я приму твою версию за рабочую. – Сурков ласково улыбнулся, – Но потом, не сейчас. Пока Чернов от всего отказывается. Вот когда он расколется… если расколется, тогда и предложим эту линию защиты. Ну да ладно, давай посмотрим, что нам мать поесть приготовила?

Отец скрылся на кухне. Не удержавшись, Нина быстро выхватила картинку с Демоном. Вгляделась в глаза. Так вот кто тебя создал, убийца и насильник? А эти рисунки, это отображение его души? Может картины предвестники преступления? Вот бы на кафедре показать! Юрий Иванович был бы доволен! А что, если и вправду ему показать рисунок? Но как же это сделать, если отец завтра должен отнести его назад? Подожди, а если сбегать к Вике? У ее отца целый офис на дому – и компьютер есть, и комбинированный принтер с копировальным устройством.

Быстро собрав листки в пластиковый файл, девушка побежала по лестнице.

* * *

– Инна, есть хочу, сил нет! – Порывайко приехал домой голодный как волк. В суматохе сегодняшнего дня он так и не улучил минутку, чтобы перекусить. Утром не хотелось, а затем охотничий азарт и желание быстро, по горячим следам провести расследование закрутило, завертело следователя так, что, только подъезжая к дому, он вспомнил о своем пустом желудке. И тут же под ложечкой так засосало, что он еле дотерпел до своей квартиры. И здесь выдержка изменила ему окончательно.

Инна удивленно посмотрела на мужа, таким возбужденным она его видела впервые.

– Инночка, поторопись, для тебя я сейчас страшнее роты пьяных эсэсовцев! – прорычал он, счастливый и злой. Счастливый оттого, что у него есть жена, которая любит его и ждет, а злой потому, что некогда ему нежиться в ее объятиях, вместо этого приходится целыми днями общаться со всякой мразью. Такой вот, как сегодняшний Чернов.

– Если не накормишь, умру прямо на пороге нашей спальни! – закричал Порывайко.

– Ужин давно готов. – Инне всегда доставляло удовольствие кормить мужа, но почему бы при случае и не поворчать? Привлекательные женщины имеют право на небольшие недостатки. А в том, что она привлекательна, Инна не сомневалась. Высокая, длинноногая спортивно сложенная, с темной короткой стрижкой выгодно подчеркивающей ее бледную кожу и светло-голубые глаза, она ежедневно ловила на себе восхищенные мужские взгляды и это ей нравилось. А еще Инне нравилось, что муж считал ее настоящей красавицей, оттого она любила немного подразнить Виктора, убедить его в том, что ревнует. Пусть потешиться, поднимет свою самооценку. – А там тебя что, не покормили?

– Где там? – опешил Порывайко. – А, опять бабские заходы! Инка, на грубость нарываешься? Я сегодня столицу от маньяка избавил, а тут в собственном доме никакого почтения.

Порывайко схватил сосиску, засунул ее в рот и, почти не разжевывая, проглотил.

– Маньяка? Это какого еще, – Тут Инна заметила, что делает муж, и в притворном возмущении вскинула руки. – Витя! Ну как маленький ребенок! Я тебе сейчас… Иди хоть умойся, а то после этих ваших уголовничков подхватишь какую-нибудь заразу.

– Бегу! – Виктор с полным ртом потрусил в ванную.

Ему нравилось подчиняться жене, нравилось ее стремление к руководству семейным бытом. Это было вообще характерно для большей части послевоенного мужского населения России. Слишком много оказалось неполных семей, слишком много мальчиков выросло без отцов. Привыкнув к безусловному лидерству мамы в семье и к ее постоянной опеке, молодые мужья охотно переходили под такую же опеку, теперь уже со стороны жен. Хорошо это или плохо? Наверное, плохо. Сбросив со своих плеч часть ответственности за семью, так и не ставшие мужчинами мальчики быстренько спивались, теряли остатки авторитета, и вот уже новое поколение пацанов вырастало без мужского влияния. Но чья вина в этом? Войны? Культа личности? Слабохарактерности самих мужчин? Или, может, виноваты волевые женщины? Нет, только не они, безропотно несшие на своих плечах бремя заботы о детях, эти женщины достойны памятника, а не упрека. Наверное, должно было пройти немало времени, чтобы сменились поколения и мужчины снова поняли, что они должны работать не только на службе, но и дома. Работать над тем, чтобы семья была прочной, работать, чтобы женам не приходилось тревожиться о завтрашнем дне… Чтобы наши женщины наконец почувствовали себя замужем.

Выйдя из ванной комнаты, Порывайко шумно засопел носом, втягивая упоительный залах, шедший из кухни. Копченые сосиски с отварным картофелем и соленой капустой. Да это же его любимое блюдо!

– Инночка, теперь бы еще грамм сто! – Порывайко просительно посмотрел на жену.

Инна заранее знала, что так и будет, а потому в морозилке охлаждалась бутылка кристалловской водки. Но не сдаваться же так сразу?

– Это с какой такой радости? – спросила она, изображая недовольство.

– Как с какой? Ты что, не понимаешь? – Муж приосанился. – Я же такое дело раскрутил. По горячему. Прямо с колес, в день совершения. Видела бы ты этого зверя!

– Так ты не шутил, когда говорил про маньяка? – удивилась супруга. – Это, что правда?

– Конечно правда! – Виктор почувствовал, что без ста, а то и больше грамм он сегодня не останется. – Самый настоящий маньяк. Трахнул девку, а затем разрубил на куски.

– Да ну?! Как же вы его поймали? – У Инны мороз по коже пошел, О том, что существуют маньяки, она, конечно, знала, но вот соприкоснуться с ним вот так, можно сказать, лично… Ну пусть через мужа, но это же все равно почти лично. От мысли, что ужас был так близко, но теперь уже не страшен, ее охватило возбуждение.

– Служебная тайна, – строго сказал Виктор. – Но за сто грамм готов продаться и выболтать жене все подробности!

Инна, лукаво улыбнувшись, достала бутылку. Белесая от инея, она царским подарком глухо стукнулась о стол.

– Я всегда знала, что ты себя проявишь, – сказала она с восхищением. – Так оно и произошло. Я так рада!

– Может, рюмочку со мной? – предложил Порывайко. – Одну! А то ничего не узнаешь!

– Давай, – махнула рукой жена. – И рассказывай, не томи.

Виктор медленно, с чувством наполнил две рюмки.

– Жди теперь, Витек, повышения! – поздравил он сам себя. – За тебя, очередная моя звездочка!

– Чтоб сбылось! – поддержала жена. Оба выпили, Виктор крякнул и зачерпнул капустки, а Инна сразу же схватилась за горячую сосиску.

– Представляешь, – начал он свой рассказ, – оружия у него в доме – что в твоем музее. Топоры, сабли, даже мечи есть! Ребята все притащили, так там один двуручный был. С одним большим клинком и двумя маленькими. Таким махать, знаешь, сколько силы нужно?

– Так ты же говорил, что маньяк ваш здоровый как бык! – напомнила Инна. – И много он так женщин погубил?

– Пока не знаю, завтра запрос разошлю… – Виктор удивился, почему он сам об этом не подумал. – Может, и в других местах отличился. Представляешь, он эту бабу свою на четыре части развалил.

– Да не может быть! – Инна всплеснула руками, – Изнасиловал, наверное? Зверюга и извращенец!

– Говорит, что сама дала, по любви. – Виктор под шумок налил по второй. – Врет, наверное. А вообще, экспертиза покажет, как оно было, по любви или нет. Ну, давай, за нее, за любовь!

Теперь Виктор выпил, не дожидаясь жены.

– Ты знаешь, он вообще со странностями. Таких чудищ рисует, – продолжал Порывайко, закусывая сосиской. Ему нравилось, что Инна слушает его с таким восторгом. – Я тебе принес глянуть, в дипломате лежат…

Договорить Виктор не успел. Зазвонил телефон. Кому это приспичило в такое время?

– Слушаю вас! – сказал он в трубку. – Да, Порывайко! Да! Да… Что?! Не может быть!!! Выезжаю!!!

* * *

В полутемной камере Олег с трудом нашел свободное место и осторожно, стараясь не делать резких движений, присел. Кружилась голова, тошнило, и страшно хотелось спать. Надо было поздороваться с сокамерниками, но Олег боялся, что стоит ему открыть рот, как его тут же вырвет. Только этого не хватало, здесь и так не продохнуть от вони. В помещении стоял отвратительный запах параши и давно не мытых тел. Прислонившись спиной к стене, Олег постарался сосредоточиться и взять себя в руки.

– Эй, умер, что ли? – раздалось у него над ухом, кто-то потряс его за плечо. – По какой статье зашел?

Олег, не в силах ответить, провел рукой по горлу и махнул рукой.

– Отстань от человека! – послышалось из глубины камеры. – Видишь, его как дуплили. Мусора половину здоровья отняли.

– Видать, доказательств маловато, – отозвался еще один обитатель камеры. – А может, на вшивость пробивают. Вдруг поплывет, вот на него висяки и спишут. Меня тоже первую неделю каждый день били.

– Не гони, они по ночам бьют, – возразил еще один сокамерник.

– Ну, правильно, каждую ночь и били, – без споров согласился говоривший. – Просто я выразился так. Сначала на делюгу подписывали, а потом просто заставляли кого-нибудь на районе сдать. Кого угодно! Что знаешь, мол, то и рассказывай. Убивали, суки ментовские!

– Это у них называется контролировать оперативную ситуацию, – подал голос еще один. – Тихари ленятся сами работать, вот и выколачивают информацию у тех, кто в камеру попал. Заодно и удары отрабатывают! Козлы!

Олег закрыл глаза и прислонил голову к холодной стене. Вступать в разговор не было ни желания, ни сил. В глазах стояли круги, в душе пустота. Как ни странно, но после первого шока от известия о гибели Карины он до сих пор не осознал полностью, что та, которая всю прошлую ночь была в его объятиях, теперь мертва.

Возможно, если бы его не избили, а просто вызвали на допрос и там огорошили этим сообщением, то потрясение было бы посильнее, но разве наша милиция умеет по-другому работать?

Болело все тело, гудела голова, в мыслях стоял полный разлад. Почему все думают, что это он убил девушку? Почему ему не верят? Только из-за того, что они с Кариной переспали? Да каждую ночь кто-то с кем-то спит. И не единожды. Если хотите, то и не с одним или одной. И не только ночью. Люди и в другое время суток тоже не отказывают себе в этой радости, за это не арестовывают.

Черт возьми, почему Карина его не разбудила? Он бы наверняка проводил ее, и тогда, может быть, она бы осталась жива. И уж точно его рисунок остался бы дома и не вывел бы ментов на него. И зачем только она его утащила?

Рисовал Олег всегда, сколько себя помнил. И действительно только шариковой авторучкой. В этом молва о нем не врала, ничего другого Олег не признавал, хотя перепробовал все – от карандашей и до пастели. Способности ребенка не остались незамеченными. Еще в дошкольном возрасте он поражал всех точностью изображения, тщательной проработкой деталей, искусным воспроизведением игры теней. Мама показала его рисунки в художественной школе, маленького Олега приняли туда сразу в четвертый класс. Ему прочили большое будущее, но отец, который и думать не хотел ни о чем, кроме арены, решил иначе.

Школа и занятия спортом отнимали у младшего Чернова столько сил и времени, что было не до рисования. А потом все закрутилось, завертелось, пошла взрослая жизнь, надо было самому зарабатывать на хлеб. Какое тут искусство! Пришлось вместо него заниматься реставрацией, пусть это не творчество, зато денежно.

Олег очнулся оттого, что пошевелился. Твердые доски не лучшим образам действовали на избитое тело, резкая боль напомнила о страшных реалиях сегодняшнего дня. Сколько же он пробыл в забытье? Час? Два? Судя по тому, как онемели мышцы, довольно долго. Интересно, сколько там натикало? Часы отобрали вместе с остальными вещами, так что он не имел понятия, который час. Вечер? Нет, скорее, ночь, допрос кончился поздно.

Как же могло так получиться, что он оказался в камере? Почему он должен отвечать за то, чего не совершал? Почему все это произошло именно с ним? Почему все так? Стоп! Остановись, не накручивай себя. Нельзя раскисать. Есть же способ уйти от боли и неприятностей. Он же не один. С ним его друзья, его монстрики. Те, которые с детства помогали ему и которых он всю жизнь рисовал. Они ни разу не предали своего Олежку, всегда его понимали и подбадривали. Даже когда мама ругала и наказывала, они приходили и утешали его, принимались играть с ним, носиться по другим мирам, по другим измерениям.

Олег прислушался. Он почувствовал, что они и сейчас ждут его. Они всегда ждут. Достаточно только отправиться в путешествие и уйти в пустоту…

– Мы здесь! Мы идем за тобой! Ничего не бойся, мы с тобой! Ничего не делай, мы найдем тебя и поможем! – вдруг услышал он незнакомый голос.

Олег вздрогнул. Что это? Неужели это начало происходить уже и наяву?

Он осторожно посмотрел по сторонам. В тусклом свете слабой электрической лампы, закрытой густой решеткой, разглядеть что-либо было затруднительно, но все-таки он бы заметил, если бы сокамерники забеспокоились. Получалось, что кроме него эти слова никто не слышал? Значит, это у него в голове? Или почудилось? Да, скорее всего, не мог же он один слышать, а все остальные нет! Скорее всего он просыпаясь успел услышать конец разговора монстриков. Или, наоборот, только вошел в состояние сна, и тут же от чужих слов проснулся. Наверное, часть сознания сама по себе стала уходить в пустоту. Что ж, при такой головной боли это немудрено. Мозг помнит, как Чернову было хорошо среди своих друзей, вот он, защищая психику Олега, отправляет сознание в такое место в памяти, где он чувствует себя комфортно.

– Мы с тобой! Мы поможем. Не бойся, мы уже близко!

Господи, опять этот голос! Олег вздрогнув, огляделся, нет, он не обманывается, все спят! но он же явственно слышал, значит должны слышать все остальные обитатели камеры! Иначе и быть не могло! Голос громкий, отчетливый, он бы обязательно кого-нибудь, да разбудил! Или… или это у него в голове? Раньше такого не было. Прежде с ним говорили только тогда, когда он сам обращался к кому‑то из персонажей своих фантазий. Вернее будет сказать, он сам спрашивал и сам же отвечал за них всех, и лишь благодаря его воображению получалось так, что каждый выдуманный герой как будто бы жил своей собственной жизнью. Такое бывает в детстве – один общается с феями, другой с волшебниками, а кто и с такими же малышами, как он, но только из сказок. А у него всегда были его монстрики. Тогда он слова монстры не знал, называл своих друзей мультиками – считал, что это в его голове мультики показывают! Для маленького Олежки не имело значения, что все его друзья такие странные, для него они были красивыми и добрыми. Он к ним привык! Он настолько к ним прикипел, что когда подрос и мультики перестали проигрываться в его голове, стал сам рисовать их. В альбоме, в книжках, в дневнике, да где угодно, везде были только те, кто приходил к нему в его фантазиях. Поначалу мама, отец, учителя, да все пугаются, кто видел детские рисунки маленького Чернова, пугались, думали, что дети не должны изображать такое. Что страшные волосатые, мускулистые чудовища не должны жить в детской головке, но что может современная наука при встрече с настоящим желанием, с настоящей волей? Никто и никак не смогли убедить Олежку отказаться от своего творчества. Все, что добились «доброжелатели», это то, что младший Чернов перестал показывать кому-либо свои рисунки, и только все понимающая добрая мама знала, что он продолжает изображать чудовищ. Кто лучше мамы знает своего ребенка? Кто больше мамы верит в него?