Марионетка и Ключник

Работа кипела до заката. Уставшие, но довольные бонды устремились домой, подгоняя рабов. Их было не много, только самые обеспеченные земледельцы могли себе позволить содержать безмолвные орудия, даже несмотря на благоприятный климат северного Рокоса. Хельги медленно поволок мотыги домой. Правда уже у самой ограды деревни вспомнил, с чего начался день и свернул к старейшине.

– Кого это вечер несёт? – возмущенный голос доносился из дома, едва сын Хведрунга постучал. Дверь резко открылась. – А, Хельги. Какими судьбами?

– Мне нужна помощь с…

– Девицей! – договорил за него Сигурт.

– Она говорит на незнакомом мне языке, – робко, не зная, как отреагирует старейшина, произнёс Хельги.

– Не мудрено, – чёрство сказал он и схватил трость. – Идём! Проверим. Выведем варвара на чистую воду.

Хельги хотел возразить, но сдержался. Сил к вечеру осталось не так много. Старейшина, предвкушая разговор, быстро пересёк улицу. Они прошли в сени, Хельги зажёг лампаду и, освещая путь, устремился вперёд. Дочери Сидвид нигде не было.

– Сбежала, значит, ведьма! – дивясь, выкрикнул Сигурт и тут же услышал шиканье в свою сторону.

Оказалось, девица забралась на печку, где ещё было тепло, и дремала. Однако приход старика нарушил уединение. Она свела брови и внимательно следила сверху за незнакомцем. Сигурт опустился на стул и выпрямил больную ногу.

– Сигурт, сын Харека! – представился он и указал себе в грудь, а затем направил жест на девицу.

Девушка переводила подозрительный и жесткий взгляд с Сигурта на Хельги и обратно. Затем она что-то гневно закричала. Хельги показалось, она произнесла всего пару предложений, не больше.

– Неожиданно! Как чисто она говорит! – старейшина был поражён и замешкался. – Что-то в вас сломалось, друг мой! – он обратился к сыну Хведрунга с укором. – Отец Хрёдерик будет совсем не рад, что вы пропускаете его еженедельные проповеди.

– Совсем нет…

– Времени? Действительно теперь у вас забот прибавилось, – продолжал упрекать Сигурт. Послышалось ещё одно шиканье. – Этот язык именуют штирским. А ещё языком церкви, хоть он и пришёл с востока, так что я ещё до конца не уверен… Стоит ли нам именовать её варваром или нет. Возможно, отец Хрёдерик сможет пролить больше света, заодно побываете на проповеди. Точно не будет лишним…

Старейшина поднялся и скрылся в соседней комнате. Затем скрипнула входная дверь.

– Нужно будет придумать тебе имя, – грустно сказал Хельги. – А то как-то неудобно. Слезай!

Приказной тон она восприняла в штыки и снова зашипела.

– Будет тебе…

Хельги отмахнулся и стал отпирать большой сундук. Перебрав всю женскую одежду, оставшуюся от матери, он вытащил хорошие вещи и аккуратно положил на кровать дочери Сидвид. Уговаривать её не было смысла. За то время, что сын Хведрунга провёл рядом, становился понятен своенравный нрав девушки.

И действительно, как только он занялся делами, незнакомка слезла с печи и робко подошла к вещам. Стала их осматривать, нюхать и всячески тормошить.

Вечер оказался скоротечным. Они поели и легли спать. Хотя Хельги ещё долгое время слышал шуршание в соседней комнате.

***

Прошло несколько дней, которые дочь Сидвид снова провела в четырёх стенах. Но это утро было иным. Хельги внял совету старейшины и собирался все же посетить утреннюю проповедь отца Хрёдерика.

Растормошить девицу оказалось тем ещё испытанием, так что Хельги, предвидя сложности, начал заранее. Требовалось ещё как-то вытащить её из дома.

– Выходи! – крикнул Хельги.

Девушка стояла в тени в гаире от порога и явно не собиралась выходить. Хельги испробовал все варианты убеждения и от бессилия протянул руку во тьму. Она на неё долго смотрела, хмурилась, но всё же робко шагнула вперёд. Едва она взяла его за руку, Хельги потянул девушку на себя. Свет ударил ей в лицо и ослепил. Дочь Сидвид хотела вернуться в привычный серый мир. Пыталась разжать руку и убежать, однако держал крепко и притянул к себе, крепко обняв. Девушка металась в его руках, но сын Хведрунга уже запер входную дверь, отрезав путь к отступлению.

Она вырвалась из его рук и нахмурилась. Тут набежала орава детей, и её лицо заиграло другими красками. Удивление, непонимание, страх. Она вырвалась из вихря и побежала догонять Хельги, который уже вышел за ограду. Он улыбался. Сам сын Хведрунга не догадался их позвать.

Всю дорогу она озиралась, ожидая подвоха или нападения. И грозно поглядывала в его сторону. Дочь Сидвид, наконец, выкрикнула что-то на штирском, отказываясь дальше идти. Благо, церковь отца Хрёдерика уже виднелась на горизонте. Хельги указал на белое строение с куполом и продолжил путь. Видимость конца дороги придала ей сил. Девица шла с неохотой и всё время поодаль.

Около храма не оказалось людей. Они опоздали. Проповедь уже началась. Хельги даже расстроился и остановился, опустив руки. А вот девушка напротив приободрилась, услышав знакомые слова. Она, отринув усталость, побежала в гору, оттолкнула сына Хведрунга и ворвалась в окованные двери.

Она увидела человека в белом, говорящего с паствой, дивные изображения на стенах и потолке. Десятки свеч и благовоний действовали как снотворное и убаюкивали. Она кружилась, всматриваясь в каждую мелочь. Девица оказалась крупицей хаоса в этом доме порядка. Хельги пришлось вмешаться. Он взял её за плечи и отвёл в сторону. Вклинил в ряд безмолвных слушателей, а сам встал позади, чтобы контролировать. Увы, для сына Хведрунга, но это не помогло. Дочь Сидвид продолжала кружиться. Могло показаться, что речь отца Хрёдерика ей совсем не интересна. Хоть расчёт был как раз на это.

Проповедь затянулась. Хельги посещал их пару раз, но не мог припомнить подобного. Время ползло подозрительно медленно и обратилось мучением. Он только и следил, чтобы незнакомка не выкинула какой-нибудь фокус. Причудливое поведение девушки не осталось без внимания остальных прихожан. Люди подозрительно косились, но встречаясь с металлическим взглядом, отворачивались. Она вела себя как дикарка. А когда священник закончил, шипела на каждого, кто проходил мимо.

Церковь опустела. Отец Хрёдерик обрадовался приходу Хельги и его спутницы:

– Дитя, какой сюрприз! Вижу, ты не один…

– Мне нужна ваша помощь, святой отец! – Хельги подозвал девицу. – Она говорит на штирском, а я ни слова не понимаю. Может, вы сможете…

– Выяснить откуда она и кто? – предположил священник.

– Хотя бы имя, – грустно попросил Хельги.

Отец Хрёдерик кивнул, подошёл к девушке. Они уселись на одну из боковых лавочек и заговорили. Язык на слух казался довольно интересным, однако Хельги всё равно ничего не понимал и вышел на улицу. Там уселся на ступени и стал безмолвно ждать.

Когда священник вышел, Хельги затрясло. Волнение накрыло его, ведь Хрёдерик мог развернуть перед ним целый новый мир.

– Она не помнит, – сразу сказал Хрёдерик, расстроив его.

– Совсем ничего? – в глазах Хельги ещё теплилась надежда.

– Только имя Милвей, – священник уселся рядом. – Но кому оно принадлежит, я так и не выяснил.

– Милвей? Имя не здешнее, – задумчиво произнёс Хельги.

– Да. Ходило в почете много лет назад в землях вольных городов, но не сейчас. Сожалею о плохих новостях, – он положил руку на плечо сыну Хведрунга. – Имя может иметь отношение к совершенно любому человеку. Хозяину, другу, отцу…

– Или тому, кто её покалечил, – предположил Хельги.

Они какое-то время молчали, пока священник не дёрнулся, как будто к нему пришла идея или вспомнилось нечто важное.

– Не хотели бы вы меня сопроводить на тинг8? – спросил Хрёдерик.

– С удовольствием, – удивился Хельги.

– Собрание через месяц, а пока я могу поучить вашу спутницу языку, – предложил священник. – Если она захочет остаться.

– Прекрасная идея! – Хельги аж засиял. – Пожалуй, так и стоит сделать.

– Тогда вам стоит попрощаться, – порекомендовал Хрёдерик.

– А смысл? – он поднялся. – Она всё равно ничего не поймёт.

– Как угодно, – кивнул священник и тоже поднялся. – Доброго пути, сын мой.

– Да хранит вас Сион, святой отец!

Хрёдерик сделал несколько жестов перед Хельги, и они расстались. Сын Хведрунга уже около фола ковылял домой, как услышал шаги за спиной. Дочь Сидвид, запыхавшись, остановилась и тяжело дышала. По её яростному лицу все сразу стало ясно. Их план с обучением у священника провалился. Правда, святой отец все же не отпустил её с пустыми руками. Она бросала гневные взгляды, сжимая потёртую книгу.

Глава 3. Тинг

Время тинга приближалось. За постоянными заботами Хельги даже позабыл о просьбе священника. У него скопилась уйма дел, а вдобавок девица начала разговаривать. Пока робко и коряво, но прогресс был на лицо. Книга Хрёдерика, которую она читала сутки напролёт, дала результат, и вскоре с ней уже можно было вести диалог. Единственный замеченный Хельги недостаток в её речи был небольшой словарный запас.

Теперь дочь Сидвид совершенно не боялась выходить из дому и даже наоборот всюду следовала за Хельги. Помогала в поле, приносила еду и сторонилась детей. Они всё равно её пугали.

– Хельги и Хельга! Хельги и Хельга, – кричала детвора всякий раз, когда заставала их рядом.

Она поначалу впадала в неловкое замешательство. Для неё эти два имени не отличались, но сын Хведрунга всё растолковал:

– Это женский вариант моего имени.

– Мне не нравится, – произнесла она. – Пусть они перестанут!

– Не обращай внимания, дети тебя просто дразнят, – сказал Хельги. – Пытаются растормошить. Сделай лицо попроще и люди к тебе потянутся. Улыбнись…

Они работали всё утро, а затем отдыхали под огромным дубом. Дерево росло на возвышении, в полном одиночестве, и отсюда открывался прекрасный вид. Хельги прятал в тень корзинку для обеда и сейчас, проголодавшись, принялся есть. Дочь Сидвид наоборот, даже после самых тяжёлых дней питалась словно воробушек, а порой и вовсе забывала. Эта немыслимая черта настораживала сына Хведрунга. Особенно на контрасте с её первой кашей.

– Будешь есть? – спросил Хельги, развязывая кулёк.

– Нет! – наотрез отказалась она. – Что значит слово «улыбаться»?

– Возьми яичко, расскажу, – выдвинул требование сын Хведрунга и пододвинул к ней корзинку.

Дочь Сидвид нахмурила переносицу. Она так делала постоянно, когда думала, что её пытаются обмануть или запутать.

Хельги улыбнулся. Она смягчилась, взяла яйцо и надкусила.

– Видишь! Я улыбнулся, и ты сразу подобрела, – произнёс он. – Вот только дети, которых ты избегаешь, улыбаются и смеются постоянно, и почему-то это тебя пугает.

Дочь Сидвид задумалась, и начала сама пальцами раздвигать губы в стороны, как будто это противоречило её природе.

– Вот так?

Выглядело все ужасно смешно и, какое-то время Хельги сдерживался, но потом не выдержал и закатился диким смехом. Дочь Сидвид же вскинула руки в ярости, бросила в него корзинку и пошла прочь.

– Постой… – кричал ей Хельги в след и все равно продолжал смеяться.

***

Дни сменялись днями. Вскоре дочь Сидвид попросила придумать ей какое-нибудь занятие. Работать в поле ей не нравилось. Приходилось рано вставать и возиться в земле. Хельги стал знакомить её со всем подряд. От готовки и стирки, до колки дров и кормёжки скота. А ещё она не хотела общаться с другими деревенскими. Избегала их, даже не пыталась познакомиться.

– У меня заканчиваются идеи, – честно признался Хельги.

Они пришли в хлев, и сын Хведрунга стал показывать ей дойку коровы. Сел рядом на низкую табуретку, смазал руки жиром и стал ритмичными движениями цедить молоко в ведро. Через какое-то время предложил дочери Сидвид повторить. Она брезгливо перепрыгнула через коровьи лепёхи и, морщась от запахов, приступила.

У неё даже начало получаться. Что-что, а ловкости рук ей было не занимать. Она почти улыбнулась, радуясь успехам, но увы. Тут она слишком сильно потянула за вымя, корова дернулась и ударила копытом по ведру. Молоко окатило преуспевающую мастерицу.

Она вскочила, закричала грозно и жалобно, словно раненый зверь, затем перевела взгляд на Хельги, который лыбился без зазрения совести. Пустое ведро полетело в него сразу, но сын Хведрунга увернулся и лицезрел её снова убегающей. Дочь Сидвид, пребывая в ярости, поскользнулась и испачкалась.

Хельги переборол приступ хохота, сосредоточился и пошёл догонять. Она, заплаканная сидела возле корыта и пыталась смыть навоз с одежды, но это у неё плохо получалось.

– Еретик! – бросила она через плечо.

– Ты знаешь значение этого слова? – Хельги покоробило.

– Да! Это самое плохое слово в той книге, – бросила дочь Сидвид, а затем залилась гневной тирадой на штирском.

На родном языке она тараторила с большей ясностью и яростью.

– Отец Хрёдерик дал тебе слишком заумное чтиво, – произнес Хельги. – Но ведь у тебя получалось…

– Ага, а как только всё пошло прахом, ты снова стал… – сквозь зубы процедила она. – Улыбался…

Последнее слово прозвучало с болью в голосе и отвращением. Дочь Сидвид же стянула с себя платье, оставшись в сорочке, и начала драить его в корыте.

– Сама просила занятие. Или я не прав? – он тоже стал чуть грубее и циничнее. – Забыла? Сдаешься?

– Иди к Регнарену! – бросила она.

– Тогда иди и ищи сама, – произнёс Хельги.

– Что? – дочь Сидвид даже перестала чистить одежду.

– То тебе не нравится, другое не подходит, третье смердит. Может кто-то ещё из деревенских подскажет.

– Нет, – она замотала головой.

– Поброди меж домов, может чего и приглянется, – устало произнёс Хельги и ушёл в дом.

После этого дня чувства Хельги поугасли, уж очень много сил отнимали капризы девицы. Они даже какое-то время не разговаривали, просто занимались каждый своим делом.

***

Отец Хрёдерик прибыл рано утром, ещё до рассвета. Хельги уже не спал, собирал вещи в дорогу и совершенно не заботился о тишине. Сонная девица заглянула в комнату.

– Хочешь на тинг? – спросил он.

Она задумалась, вернулась к себе и достала из-под подушки книгу священника. Листала, листала, пока наконец не оказалась на нужной странице. Хельги пошёл следом, увидел её погруженной в чтение.

– Да! – воодушевленно произнесла дочь Сидвид.

– Тогда собирайся, нас ждёт отец Хрёдерик.

Они втроем уселись в телегу и покатили на север. Монотонный скрип колёс и размеренный стук копыт лошади вскоре сморил дочь Сидвид, оставив священника и Хельги за беседой.

– Вижу, разговор у вас наладился, – Хрёдерик искренне улыбнулся, обернувшись на спящую девушку.

– Да, – кивнул Хельги. – Что за книгу вы ей дали?

– Церковь Сиона ответственно подходит к тем, кто отправляется в иные земли проповедовать слово Его. Издаёт книги, рассказывающие о стране, её обычаях и языке, – пояснил Хрёдерик. – Она написана на трёх языках: штирском, общем и хротландском. В библиотеке церкви как раз хранилась одна такая, и я решил, что это будет самым быстрым способом объяснить ей, где она находится.

– Вы оказались правы, – Хельги взял поводья. – А зачем вас позвали на тинг? Насколько мне помнится, там с опаской принимают священников.

– Времена меняются, мальчик мой! – загадочно произнёс Хрёдерик. – Меня пригласили занять одно из двенадцати мест на суде по преступнику. Трудно предугадать, что из этого получится, но я готов к новой вехе закрепления церкви в Хротланде. Мне дали шанс. Это большая честь и ответственность.

Они не спеша прибыли на место, встретили знакомых и разместились рядом, кто в землянке, а иные в шалаше. Люд разговорился. Здесь без проблем делились вестями, спорили и обсуждали случившееся за год. Тинг в их фюльке проходил регулярно и всегда на одном и том же месте. Однако начнётся он только завтра, поэтому, утолив голод и обменявшись новостями, прибывшие улеглись спать.

Утром, в преддверии длинного дня, они привели себя в порядок и, оставив часть людей охранять вещи, безоружными устремились на тинг. Хельги хоть и взял в дорогу дедовский меч, но всё время продержал на дне телеги под большой копной сена. Даже отец Хрёдерик не приметил, когда сын Хведрунга его принёс и спрятал.

Поле тинга, огороженное вехами из ветвей орешника, примыкало к лесу. Масса люда стекалась сюда со всего фюлька. Они, ведомые различными причинами, стремились урегулировать кто хозяйственные вопросы, а кто денежные или кровные.

На холм поднялся человек – законоговоритель. Звали его Грим, сын Раги. Преклонного вида старик уже долгие годы занимал пост и каждый раз переизбирался. В этом никто не видел проблемы, так как лучшего знатока законов сыскать не получалось. Даже то возвышение, на котором он стоял и вещал, прозвали в его честь – Гримсхольм.

Грим призвал всех к тишине и перечислил по именам двенадцать уважаемых мужей, которым выпала честь судить на тинге. Они поприветствовали собравшихся и расселись по каменным валунам, расставленным в виде подковы. В центре стоял жертвенный булыжник.

Каких-либо серьёзных споров оказалось немного. В основном все разногласия решались на месте, так как люди друг друга знали или находились в родственных узах. Однако бывали исключения.

Два бонда9 вышли вперёд. За каждым собралось больше двух десятков людей: родственники, друзья и соратники. Их распря10 началась ещё год назад, когда один послал раба пасти овец на землю другого, после чего обнаружил того убитым. Этим летом история повторилась и добралась до тинга.

Гудхорм заговорил. Перечислил сначала своих предков до седьмого колена, а затем представился сам:

– Я убил его рабов и не должен платить виру11, так как они первые нарушили закон – вытаптывали и сжирали мои луга. Дабы избежать ответных мер, я даже разрешил пасти скот до конца года, но в итоге Торд не усвоил урок.

Торд тоже, перед тем как начать защищаться, представил предков. Порой они рассказывали о человеке много больше, чем личное имя или подвиги. Сразу было понятно, кто эти люди и чем их род славится.

– Я требую возмещения убытков за рабов и изгнания для Гудхорма, – произнёс Торд. – Убийство в нашем королевстве всегда каралось.

– За те два лета ты сполна поживился на моём пастбище, – в ответ крикнул Гудхорм. – Твоё стадо стало в два раза больше. Это я не говорю о шерсти с овец и молока с коз и коров. Я хочу уладить всё по закону. Мои предки даровали твоему деду земли, на которых ты сейчас живешь, и установили границу по ручью Хавслёк. И вот какой год твои рабы нарушают договор между нашими семьями. В таком случае требую лишить Торда земли и отдать её мне или другому бонду.

– Да с тобой даже бешеная собака не уживётся, Гудхорм! – язвительно бросил Торд.

– Убийство действительно карается строго, – слово взял Грим и все разом перестали галдеть, – но и посягательство на земли тоже. Тем более Гудхорм убил лишь рабов. Это незначительное преступление, хоть и требует виры.

Он передал слово двенадцати мужам, и завязался оживлённый спор. В конечном итоге Грим остановил крики, так как даже уважаемые и в какой-то мере непредвзятые люди оказались повязаны с двумя бондами различными нитями. Для старых и опытных глаз секреты плавали на поверхности.

Грим поднялся на холм тинга и сказал:

– Я вынужден признать, что ваша распря передаётся на альтинг. Давненько такого не припоминаю, но таковы правила. Верховный владыка выслушает ваши притязания на Скале закона и решит вашу судьбу.

Недовольных оказалось очень много, Грим даже удивился. Как возмущались, так и разошлись. Пошла череда других вопросов.

– Не хотите перекусить, святой отец? – спросил Хельги.

– Не сейчас, мой мальчик! – священник поднял руку, но всё его естество было устремлено в эпицентр тинга. – Я должен слушать и запоминать. Усвоить каждое слово, манеру и незнакомый жест. От этого зависит мой успех. Сион, дай мне силы понять этих варваров. Помоги вывести твоих будущих слуг из пучины тьмы и невежества, – молился Хрёдерик.

– Бог в помощь! – произнёс Хельги и повернулся к девице. – А ты?

Она не услышала. Её взгляд метался, словно молния, от одной души к другой, срывая маски. Словно дочь Сидвид видела всех насквозь, слышала потаённые мысли и ощущала их тревогу.

На тинге тем временем снова загалдели. Поножовщина могла вспыхнуть в любой момент, если бы оружие не запрещалось приносить.

– Спокойствие! – выкрикнул Грим, разбирая следующий спор. – Если кто-то прольёт кровь здесь, сразу будет изгнан. Общее количество убитых в распре с обеих сторон изменится и придётся платить виру. Соблюдайте закон!

– Ты что-то спросил? – наконец пробудилась дочь Сидвид и сжала кулаки. – Тут так волшебно, никогда не чувствовала себя лучше.

Хельги почувствовал себя не в своей тарелке и загрустил. Тинг длился до позднего вечера. Пришла пора отца Хрёдерика блеснуть.

– С сегодняшнего дня по велению конунга разрешается привлекать к тяжбам служителей церкви, – произнёс Грим. – И хоть я отнёсся к этому предложению с заметной долей сомнения, однако… Сионисты уже укрепились в наших краях, в некоторых настолько сильно, что уже нельзя представить край без них. Поэтому и мы дадим служителям Света шанс. Отец Хрёдерик займёт место одного из судей, возможно, его взгляд привнесёт нечто новое…

Толпа загудела. Как всегда люди разделились на приверженцев традиции и на тех, кто уже давно числился в пасте священников.

Хрёдерик занял своё место:

– Это честь для меня!

Тут на суд вывели здоровенного косматого зверя. Обросший и не мытый человек в лохмотьях косился на всех из-под густых бровей, одаривал грозным взглядом и мерзко скалился жёлтыми зубами.

Повисла гробовая тишина. И лишь звон цепей и кандалов разрезал всеобщее молчание.

– Гретхер из Фюргата! – произнёс Грим, привлекая внимание верзилы.

– Убийца… Душегуб… – послышалось в толпе.

Рассвирепевшие люди стали бросать в него всем подряд. От еды до камней, однако, это только забавляло верзилу. Грим попытался привести всех к спокойствию. Безрезультатно! И только рев Гретхера заставил их умолкнуть снова и задрожать. Он с отвращением стёр кровь с лица от одного из пущенных булыжников, дернулся и попытался вырваться. Казалось, вот-вот не выдержат оковы и начнётся кровавая жатва. Шесть крепких воинов едва удержали убийцу.

Хельги смотрел на него заворожённым взглядом. Он даже представить не мог, на что способен этот человек, и какой ворох грехов за ним катится. А вот дочь Сидвид даже не заострила на нем внимания.

– В чём меня обвиняют? – прохрипел Гретхер.

– В убийстве трех мужчин, двух женщин, пяти детей, а так же зверство над птицей и скотом, – спокойно ответил Грим. – Пожалуй, ты понимаешь, что сейчас будет.

– Они оказались не приветливыми хозяевами, – в защиту произнёс Гретхер. – А потом ещё и напали. Я защищался!

– Тогда как объяснить гибель детей и скота? – поинтересовался Грим.

Пожалуй, он единственный оставался спокойным и сдержанным. За долгую жизнь законоговорителя старик стал свидетелем бесчисленного количества историй и случаев. Одна краше и безумнее другой, а главное, они никогда не повторялись.

– Семья жила небогато, а я засветил кошель, полный серебра. Хотел отблагодарить людей за еду и кров, однако меня застигли врасплох, набросились со всех сторон. Я разгорячился, стал метаться и кусаться. Делал все возможное, чтобы выжить, – жалобно рассказывал Гретхер. – Зима властвовала который месяц. Скот и птицу завели в длинный дом. Там оказалось очень тесно. Мы, сражаясь, разворошили очаг и обвалили крышу. Это был несчастный случай.

– Тогда почему ты не сообщил о трагедии людям? – спросил Грим. – Наши законы говорят чётко: человек, совершивший убийство, должен рассказать о содеянном не дальше чем у третьего дома. И тогда может преследоваться по закону.

– Я никого не убивал, старик! – взревел Гретхер. – Они погибли под собственной крышей в огне. Такова плата за алчность. Боги покарали их.

– Однако ты не сгинул вместе с ними, – усомнился в словах убийцы Грим.

– Я хотел жить, – произнёс Гретхер. – Выполз на свет из-под развалин только под утро и побрёл прочь. Там везде жили их родственники. Мне бы не поверили там, как не верят здесь. Так скажи мне, старик, какой смысл сообщать? Для них смерть родни стоит в разы больше правды жалкого безродного бродяги.

Он постоял задумчиво, а затем продолжил.

– В пылу битвы выпал мой кошель – вот плата за их смерть. Серебро наверняка отыскали родственнички, однако припёрлись в такую даль просить ещё. Жаждут крови, голодные псы. Больше они ничего не получат! Ни моих криков, ни жалобных стонов, только презрение и насмешку.

Грим принял во внимание позицию Гретхера и спустился услышать мнение других. Двенадцать мужей оказались единодушны, вынесли приговор без лишних раздумий и даже отец Хрёдерик не видел выхода из сложившейся ситуации, поэтому промолчал.

– Кто это среди вас? – Гретхер нахмурился, уставившись на священника. – Чья-то злая шутка?