Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

В целом значение мифов и эпосов для реального развития древней религии весьма ограниченно. Ни греки, ни римляне не разработали никакой теологии. Поэтому современные представления о роли религии в жизни римлян не сосредотачиваются на абстрактных идеях и догмах и не пытаются создать небесный пантеон. Скорее они начинают с вариантов действий, связанных с высшими силами, имевшихся у людей в конкретной ситуации. Грубо говоря, речь шла не об ортодоксии, а об «ортопраксии», о том, чтобы поступать правильно. Что акторы думали или во что они «на самом деле» верили, не имело значения[48]. Помимо классических богов, объектами ритуального поклонения могли быть и герои, то есть смертные, которым поклонялись после их смерти, или умершие предки. И обычно поклонялись не божеству как таковому, а его конкретному проявлению, то есть не Юноне, а Юноне Регине или Юноне Соспите. Примерно за 250 лет до гибели Цезаря, например, римские храмы были посвящены 78 божественным силам, в том числе шести различным аспектам Юпитера и четырем аспектам Геракла. Но в этих храмах почитались и такие ценности, как согласие (concordia), надежда (spes) или верность (fides)[49]. Почитание священных сил было каким угодно, но только не эксклюзивным: можно было почтить божество несколькими изображениями в одном и том же храме, устроить ему несколько храмов в полисе, поклоняться целым группам культовых изображений или даже разместить статуи «чужих» богов в храмовом месте[50].

Античная религия, которая нашла отражение в этой практике, всегда была привязана к определенному месту. В классические греческие и римские республиканские времена это означало, что она была в первую очередь связана с полисом, с городским сообществом. Постоянная мирная гармония с божественным (pax deorum) – цель всех священных актов взаимодействия – обеспечивала внутренний порядок сообщества, а также его защиту и успех в конфликте с внешними силами. Как правило, воинственное соперничество было менее рискованным для воплощений священных сил, чем для человеческого сообщества, которое им поклонялось. Так что определенно стоило попытаться для защиты переманить на свою сторону священные силы врага. В ритуальных заклинаниях римляне пытались призвать богов осажденных городов и обещали им храмы и культы в своем собственном городе, чтобы легче было штурмовать крепость, лишенную помощи из потустороннего мира. В ту эпоху завоевание рассматривалось не как слабость соответствующего божества, а как выражение того факта, что оно благоволило победителю[51]. Цель состояла не в том, чтобы уничтожить противоборствующих богов, а в том, чтобы интегрировать их в свой собственный пантеон. В ходе войн с персами, которых обвиняли в уничтожении или краже греческих культовых изображений, наметились признаки изменения греческого мира. Когда воины Этолийского союза в III веке до нашей эры разграбили и опустошили святилища в своих разбойничьих походах, Филипп V Македонский отплатил тем же в своем ответном походе: «Отсюда начинается виток насилия над престолами богов; оказывается, что, разрушив престолы их богов, теперь можно сильнее, чем прежде, ударить по своему политическому противнику»[52].

Асебия – нечестие

Другой аспект военных походов заключался в принижении божественных сил отдельными людьми, происходившими из той или иной общины. Еще в классическую греческую эпоху Аристотель и Исократ сформулировали убеждение, что страх перед богами был укоренен в людях для поддержания упорядоченного сосуществования[53]. В этом отношении античные религии также располагали обязанностями и заповедями, нарушение которых грозило жесткими санкциями. И постольку формы принижения богов можно наблюдать и в классической древности, в некоторых отношениях они сопоставимы с более поздними фактами богохульства. Однако более ранние представления были слишком сильно зависимы от идеи о хорошо разработанном перечне уголовных преступлений, поэтому необоснованно расценивали асебию как древнегреческий эквивалент христианского богохульства[54]. Что именно означал греческий термин «асебия», может быть определено в противопоставлении с его положительным аналогом, эвсебией – особой греческой формой благочестия, изначально подразумевавшей ортопраксию, правильное поклонение богам по обычаю предков.

Асебия, напротив, обозначает нарушение культовых правил, например, «ограбление храма, клятвопреступление, нарушение закона убежища и религиозно санкционированного обязательства о мире», что могло вызвать гнев потусторонних акторов и грозило стать опасностью для полиса в целом[55].

Позже, в IV веке до нашей эры, философ Аристотель определяет асебию как «несправедливое действие против богов, против духовных существ (даймонов) или также против мертвых, против родителей или против отечества»[56].

Когда речь заходит о принижении сакрального в древности, можно говорить прежде всего об ошибках в ритуалах, о пересечении пространственной границы, например, или о возложении ветви на некий алтарь[57]. Ограбление храма считалось тяжким религиозным преступлением, которое каралось смертью[58]. Другим серьезным религиозным преступлением было пренебрежение правами людей, которые искали убежища от преследований в святых местах или под защитой священных изображений, как, например, согласно гомеровской истории, безуспешно пыталась сделать Кассандра, которую изнасиловал Аякс. Надолго в коллективной памяти афинян осталось преступление Алкмеонидов, которые около 630 года до нашей эры убили соратников тирана Килона, нашедших убежище в святилище[59].

Кроме того, сообщалось о случаях прямого унижения. В священной роще, посвященной богине Артемиде, недалеко от аркадского города Кафия, по свидетельству писателя Павсания, группа играющих мальчиков однажды нашла веревку. Затем они обвязали шею статуи веревкой и сказали: «Артемида была задушена». Когда горожане увидели, что учинили дети, лаконично сообщает Павсаний, «они забросали их камнями»[60]. По-видимому, они расценили потенциальные последствия детского проступка настолько серьезно, что немедленно прибегли к смертной казни. Явная незрелость столь же мало защищает от последствий преступления, как и слава героя, как показывает пример чуть не побитого камнями Аякса. В глазах жителей Кафии, какими бы ни были намерения, проступок давал повод для мести со стороны богини. Эта месть могла быть предотвращена только суровыми санкциями со стороны общества. С этой целью были убиты собственные дети, более того, они были с позором оставлены непогребенными. Коллективное наказание в виде побивания камнями образует поразительную параллель с еврейским законом. Древнегреческое общество было знакомо с этим наказанием в связи с самыми разными проступками, но его особый двойственный характер наиболее очевидно проявляется на примере религиозных преступлений: с одной стороны, оно символизирует отчуждение от данной общины, с другой стороны, представляет собой акт искупления, которым соответствующая община пытается загладить свою вину[61].

Но история Павсания не заканчивается наказанием в виде побивания камнями. Он сообщает, что после этого деяния женщины в Кафии рожали только мертвых детей. Пифия, оракул в Дельфах, приказала им похоронить убитых детей и каждый год приносить им жертвы, так как убиты они были несправедливо. С тех пор, заключает писатель, местную богиню Артемиду стали называть Апанхоменой («Удушенной») – также по указанию пифии. В отличие от своих приверженцев, подвергшаяся нападению богиня, похоже, в данном случае приняла во внимание, что дети не осознавали серьезности своего поступка. Таким образом, этот эпизод ставит под вопрос понятие ритуального автоматизма[62]. Определенно существовало пространство для маневра в переговорах в вопросе о том, были ли боги серьезно оскорблены или нет, – пространство для маневра для соответствующих действующих лиц, их соплеменников и, что не менее важно, самого бога.

Пример Афин

Преступление, называемое асебией, приобрело более четкие очертания в Афинах в раздираемый конфликтами период Пелопоннесской войны. Вероятно, в 432 году до нашей эры прорицатель Диопит внес в народное собрание предложение, согласно которому «люди, не верующие в богов или распространяющие учения о небесных явлениях», должны привлекаться к суду[63]. Это предложение, как сообщает Плутарх, было направлено не только против философа Анаксагора, но и косвенно против его ученика Перикла, в течение долгих лет – первого человека и стратега полиса. В то же время спутницу Перикла Аспазию обвинили в асебии и безнравственности. Анаксагора можно рассматривать как представителя интеллектуальной среды, для которой были характерны любознательность, скептицизм в отношении общепринятых объяснений и стремление к всестороннему познанию природы. Говорят, что его обвиняли в нечестии «за то, что он называл солнце раскаленной глыбой»[64], то есть из-за его космологических рассуждений, которые шли вразрез с общепринятым учением о богах и могли рассматриваться как их отрицание. По мнению Плутарха, речь явно шла о применении религиозных обвинений в политических целях – противники Анаксагора считали, что иначе они не смогут победить могущественного Перикла. Фактически тот оказался в политической обороне: хотя он сделал все, что было в его силах, чтобы оправдать Аспазию, ему пришлось посоветовать Анаксагору отправиться в изгнание, возможно, чтобы избежать неминуемого смертного приговора. Видимо, перед началом большой войны в городе царило чувство всеобщей угрозы и боязни рассориться с богами.

Чувство уязвимости сопровождало афинян в последующие десятилетия войны. Уже в 430–429 году они пережили разрушительную эпидемию чумы, унесшую жизни до четверти населения Аттики; среди жертв болезни был и Перикл. На этом фоне демонстративный скептицизм натурфилософов и софистов, сделавших Афины интеллектуальным центром эпохи, возможно, оказывал на многих провокационное действие. И поэтому далее последовали обвинения в асебии, которые, вероятно, в основном ударили по людям из круга Перикла и Анаксагора, точнее, по их преемникам. Говорят, что знаменитый софист Протагор считал, что не знает, существуют ли боги, и это погубило его. Его обвинили в нечестии, он бежал из города предположительно до завершения суда и, как говорят, утонул при переправе на Сицилию[65]. Наконец, самый известный и задокументированный судебный процесс по асебии состоялся в 399 году до нашей эры против Сократа; как известно, он закончился смертным приговором[66]. Ему были предъявлены три пункта обвинения[67], а именно: отрицание богов, признанных государством, введение новых божеств и совращение молодежи. Все три утверждения не отличаются особой точностью и иллюстрируют характер асебии как гибкого понятия, охватывающего широкий спектр нарушений, в духе определения Аристотеля. Столь же типична связь религиозных обвинений с политическими обвинениями и социальными предубеждениями, наблюдаемая в трех пунктах обвинительного заключения.

Если поискать «самый характерный», парадигматический случай унижения сакрального в Древней Греции, то все эти процессы меркнут по сравнению со скандальным делом так называемого повреждения герм в 415 году до нашей эры, который был также «годом перипетий в истории Афин»[68]. Аттический полис только что развернул самый большой флот в своей истории. Под командованием Алкивиада, ученика Сократа, афиняне собирались отплыть на Сицилию и выступить против Сиракуз – поход позднее закончился почти полным разгромом. Незадолго до выхода флота из порта, безлунной майской ночью, большинство голов мраморных статуй Гермеса, которых было много в вестибюлях частных домов и храмов, были, по выражению Фукидида, «повреждены» (VI, 27.1). Историк сообщает об ужасе афинян, которые увидели в этом «зловещее предзнаменование» для своего морского предприятия. Большое количество поврежденных культовых предметов говорило о нескрываемом активном покушении: оно было направлено не только против бога Гермеса, но и непосредственно против каждого божества – покровителя семьи или дома. Более того, Гермес выступал в качестве защитника тех, кто путешествовал по морю (и по суше). В связи с этим некоторые могли расценить это как акт саботажа запланированного военного предприятия.

Однако общественные подозрения быстро сосредоточились на стратеге этой экспедиции Алкивиаде. Говорили, что он стремился к тирании и отменил демократию. Здесь тоже были тесно связаны религиозные страхи и политические мотивы. Так и не выяснено, кто или что именно стояло за бесчинством против Гермеса, будь то юношеский приподнятый дух, ритуальная проверка храбрости в конце аристократического застолья или даже хладнокровно спланированная политическая атака. Флот вышел в море в атмосфере страха и подозрительности. В Афинах предлагались награды, что в итоге привело к эскалации сомнительных доносов, обвинений и осуждений. Десятки человек были осуждены, неизвестное число их казнено. Командующий флотом Алкивиад был отозван в Афины в августе как предполагаемый главарь и предстал перед судом. Затем он перешел на сторону спартанцев и был заочно приговорен в Афинах к смертной казни. Доносы на него были сосредоточены не столько на оскорблении Гермеса, сколько на другом преступлении, связанном с этим: таковым считалось оскорбление культа Элевсинских мистерий. Первоначально он носил общегреческий характер, но все чаще рассматривался как культ афинского государства[69]. Согласно обвинению, приведенному у Плутарха (Алк. 22.3), Алкивиад согрешил против богини Деметры, подражая мистериям. Он дал представление друзьям у себя дома, в котором он и люди из его окружения играли различные роли. Очевидно, что святотатство здесь заключалось в нарушении тайны мистерий. Спорным является вопрос о том, усиливало ли оскорбление богини то, что это было сделано в пародийной манере[70]. Однако инцидент, если рассказ о нем соответствует фактам, произошел в непубличной зоне дома, то есть в кругу знакомых. Но в накаленной общественной атмосфере 415 года до нашей эры это стало достаточным основанием для публичных обвинений и осуждения.

Еще одно известное обвинение в асебии, датированное около 415 года до нашей эры, направлено против человека, которого можно считать олицетворением древнего богохульника, – Диагора Мелоса, или, по его клеймящему прозвищу, Диагора Безбожника (ho atheos), за которого была назначена награда и который также бежал в Спарту[71]. Исторические сведения о его личности чрезвычайно скудны. Тезис о том, что бывший успешный дипломат на службе в Афинах хотел своим святотатством отомстить за жестокое разрушение его родного города Мелоса высокомерной аттической гегемонистской державой, остается умозрительным. Проступок Диагора, как говорят, заключался в том, что он оскорбил Элевсинские мистерии, причем – в отличие от Алкивиада – не только в частном порядке, но и публично. Другие истории о его скептицизме и насмешках над богами, вероятно, относятся к более поздним временам. В одной из них рассказывается, как друг привел Диагору в качестве доказательства существования богов пожертвования по обету от людей, которых бессмертные спасли от утопления, на что Диагор ответил приземленно: пожертвований от тех, кто утонул, не может быть по природе[72]. Позднеантичные и христианские авторы приводят рассказ о том, что философ сжег принадлежащую ему деревянную статую Геракла из-за недостатка топлива и насмехался над богом: «Теперь, о Геракл, соверши тринадцатый подвиг, приди и приготовь мне еду»[73]. Этот самый кощунник Диагор теперь считался воплощением «атеиста», той новой разновидности нечестия, из-за которой порицали теоретический скептицизм натурфилософов и которая, по-видимому, означала полный «отказ от связи с богами»[74]. Почти демонстративное отсутствие интереса Диагора к поклонению богам, вероятно, производило провокационное впечатление на многих современников и вызывало распространение вокруг его персоны рассказов об оскорблениях божества. Уже в классической античности богохульник был своего рода антисоциальной противоположностью надлежащей религиозной практики. Тем не менее отличия от монотеистического мира, в котором, собственно, и зародилось понятие богохульства, оставались значительными.

Вражда богов

Еще в античном политеизме были многочисленные проявления унижения сакрального, которые можно отнести к предвестникам богохульства. Однако богохульство вышло на новый виток своей истории только тогда, когда утвердилось безоговорочное притязание монотеизма на исключительность, отраженное в Ветхом Завете. Столетия до и после наступления новой эры характеризовались конкурирующими притязаниями божеств, приверженцы которых яростно враждовали друг с другом. Оскорбление верований оппонентов было таким же эффективным средством борьбы в этих спорах, как и возмущение спорящих сторон, когда другие принижали их собственные убеждения.

Иудаизм

Единый ревностный Бог, который отчаянно хотел, чтобы его унижение было отмщено, а израильтяне были ему верны, – это был нормативный идеал, а не историческая реальность[75]. Вера в Яхве отнюдь не исключала признания других богов и прагматичного отношения к ним в течение долгого времени. Согласно Ветхому Завету, поклонение израильтян золотому тельцу в отсутствие пророка Моисея стало символом незаконного идолопоклонства (Исх. 32: 1 сл.). В Северном Израильском царстве культ Ваала процветал при царе Ахаве (ок. 871–852 гг. до н. э.), не в последнюю очередь благодаря его жене, финикийской царевне Иезавели (см. главу 1)[76]. Узурпатор Ииуй, убивший Иезавель, черпал свою легитимность, среди прочего, в борьбе за Яхве и против Ваала. Он приказал жестоко убить его последователей, разрушить храм Ваала в столице и построить на его месте уборную (4Цар. 10: 27). Здесь видна наболее типичная черта еврейской истории: попытка объединить народ под знаменем исключительной веры в Яхве. Легендарный исход из Египта под предводительством Моисея, несмотря на то, что его преследовали войска фараона (Исх 15: 21), послужил поразительным основополагающим повествованием, доказывающим чудесное всемогущество Божьей силы. Позже сформировалась память о великой империи царей Давида и Соломона, ведомых Яхве, которая была мифически преувеличена именно из-за своей недолговечности.

Когда молодой правитель Южного Иудейского царства, царь Иосия (640–609 гг. до н. э.), захотел покончить с многолетней зависимостью от могущественной империи Ассирии, он сделал это – наперекор проникшим в Иудею ассирийским культам – с помощью широкомасштабной программы восстановления религии, центром которой должен был стать Иерусалимский храм[77]. Отныне Яхве нужно было поклоняться безраздельно, и этому Богу должны были поклоняться только в одном месте. Были не только разрушены конкурирующие места поклонения, убиты жрецы и храмовые проститутки, но и уничтожены святилища Яхве за пределами Иерусалима. В краткосрочной перспективе политика Иосии привела к поражению, даже падению Южного Иудейского царства, к вавилонскому завоеванию Иерусалима в 587 году до нашей эры, к разрушению Храма и к депортации населения.

Гибель государства, однако, не означала конец народа, в отличие от Северного Израильского царства, которое уже было ликвидировано ассирийцами в конце VIII века до нашей эры и население которого было рассеяно. Автономные еврейские общины, проживавшие на тот момент компактно в Вавилонской Месопотамии, сумели сохранить и даже отшлифовать свою религиозную идентичность. Даже без жертвенного служения они поклонялись своему Богу и надеялись на восстановление Иерусалимского храма. Словесные нападки пророков на неверность еврейского народа своему Богу были важным катализатором, как и их резкое неприятие традиционных культов[78]. Надежда на восстановление Храма оправдалась в 538 году до нашей эры, когда по указу персидского царя Кира евреям было разрешено вернуться в Иерусалим из вавилонской диаспоры. Восемьдесят лет спустя, при персидском царе Артаксерксе I, священник и юрист Эзра в ходе второй волны обратной миграции составил обширный комплекс законов. Он кодифицировал культовую службу в Иерусалимском храме и установил Тору в качестве обязательного закона для всех евреев. Эзра взял с народа клятву следовать всем правилам, записанным в кодексе. Они, в частности, предусматривали обособление от язычников и запрещали смешанные браки. В принципе, это заложило «основы для особого еврейского пути в древнем мире. В отличие от окружающих народов Ближнего Востока, евреи поклонялись только одному Богу, которого они понимали как универсального Бога par excellence»[79].

Этот особый путь маленького народа был подвергнут испытанию противостоянием с превосходящими по силе державами – гегемонами региона. В то же время среди евреев существовала большая напряженность из-за множества внутренних группировок. Другим вызовом стало знакомство с греческой культурой под властью Птолемеев и Селевкидов.

Некоторые представители еврейского народа эллинизировались, некоторые даже отказались от своей религии, что, в свою очередь, привело к радикализации еврейской ортодоксии.

При селевкидском правителе Антиохе IV начиная с 175 года до нашей эры противостояние достигло своего апогея, хотя детали событий неясны, а разграничение между реальными событиями и последующими интерпретациями спорно[80]. Согласно общепринятой версии, ориентированная на эллинизм светская аристократия решила, что Иерусалим должен был стать греческим полисом. Среди прочего, планировалось создать гимназию, место для физических тренировок – обнаженные атлеты под защитой Геракла и Гермеса занимались борьбой, что должно было стать нестерпимой провокацией для верной Торе части населения! Согласно рассказу Флавия Иосифа в «Иудейских древностях» (XII, 5, 1), эллинистическая партия хотела «отказаться от законов отцов»[81]. В конце концов, когда первосвященник Менелай посягнул на сокровищницу Иерусалимского храма, чтобы выполнить свои обязательства по выплате дани царю, это спровоцировало восстание. В последовавшей за этим суматохе Антиох IV при поддержке Менелая совершил еще одно религиозное святотатство: он осквернил святилище, войдя в него, чтобы завладеть драгоценной утварью[82], – классическое культовое преступление, которое в любом греческом или римском храме также считалось бы святотатством.

Демаркация и ненависть к евреям

Знаменитые религиозные указы селевкидского правителя считаются кульминацией усилий по эллинизации: всем евреям в Иерусалиме и Иудее было приказано под страхом смерти оставить старые обычаи и традиции, такие как соблюдение субботы, а также заколоть свиней и воздвигнуть жертвенные места для чужеземных богов[83]. Эти события также оспариваются: последние исследования отрицают систематическое религиозное преследование и интерпретируют соответствующие сообщения как основополагающий миф о восстании Маккавеев. Однако решающим для дальнейшего развития стал религиозно-политический ход Антиоха IV: Селевкид, униженный своим отступлением из Египта, к чему его вынудили римляне, и спровоцированный восстаниями, отреагировал «на падение своей легитимности дальнейшей сакрализацией своего правления». На празднике он изображал «бога, появившегося в кругу всех известных богов и требующего… поклонения ему как богу в рамках городских культов в качестве акта лояльности»[84]. Живой царь-бог не представлял проблемы в контексте политеистических культов; однако в Иерусалиме это спровоцировало восстание Маккавеев и привело к установлению династии Хасмонеев. В течение последующего столетия Хасмонеи смогли управлять в значительной степени независимым государством, в котором различные фракции (такие как фарисеи, саддукеи или ессеи) ни в коей мере не были дружественны друг другу.

При Хасмонеях неевреи были изгнаны, насильственно обращены в иудаизм и убиты, что оказало длительное негативное влияние на репутацию Хасмонеев среди соседей. Растущая еврейская община все больше и больше дистанцировалась от своего египетского, греческого, а затем и римского окружения[85]. Именно в это время впервые возникла сильная ненависть к евреям с ее многообразными негативными стереотипами, для обозначения которых позже появятся термины антииудаизм и антисемитизм. Здесь невозможно адекватно объяснить сложные политические, правовые, экономические и религиозные причины ненависти к евреям, но можно сказать, что эта ненависть была результатом процессов взаимного отторжения. Взаимное словесное и символическое унижение подпитывало эту динамику. Кульминацией их стала резня 38 года нашей эры в египетской столице Александрии[86]. Если следовать рассказу еврейского ученого Филона, современника описываемых событий, то в этом центре еврейской диаспоры обострился спор об александрийском гражданстве между евреями, с одной стороны, и греками и египтянами – с другой. Слабый римский префект также нес значительную часть ответственности. Во-первых, согласно Филону, городской сброд поносил временного правителя Ирода Агриппу I и высмеивал его окружение. Затем синагоги были осквернены возведением изображений императора. В кульминационный момент конфликта еврейские дома были разграблены, а их жители вырезаны самым жестоким образом. Зачинщиков погрома позже наказал римский император.