Три Анны

Анисья обыкновенно устраивалась на плоском валуне, горячем, как сковородка, а Аня бегала по реке, счастливая и беспечная. Как-то раз, тихонько улизнув от задремавшей Анисьи, Аня нашла маленькую запруду, сооружённую мальчишками из ближней деревни. Вода в ней почти высохла, и в донном иле барахтался огромный карась, задыхающийся на воздухе. Тяжело хватая ртом воздух, он косил на Аню остекленевшим глазом и раздувал жабры, безмолвно взывая о помощи, но, когда Аня попыталась его поймать, чтобы выпустить в реку, карась ловко извернулся.

– Иди, иди сюда, глупый, – приговаривала она, безуспешно ловя юркую рыбу.

После долгих попыток спасти карася она приняла единственно верное решение и, решительно скинув сарафан, без колебаний поймала рыбину в мокрый подол.

Ох, и досталось же ей тогда от Анисьи! А мамушка не ругала, а напротив, смотрела на дочь с молчаливым одобрением. С тех пор прошло всего каких-нибудь десять лет, а кажется, что те события происходили в другом мире, наполненном светом материнского тепла и детской беспечностью. Пока девушки стояли на мосту, солнце вошло в зенит, заставляя Аню то и дело вытирать выступающий на лбу пот.

– Неужели тебе не жарко? – поинтересовалась она, глядя на бледное лицо подруги, сухое и чистое.

– Нет.

Мариша подняла голову, прищурившись от бившего в глаза солнца, и показала рукой на стремительных ласточек, мелькавших у самой воды:

– Смотри, как низко летают. Быть грозе. Счастливые птахи. Свободны, беззаботны…

Она взглянула в глаза подруге и увидела на Маришиных губах слабую улыбку.

– Скажи, Аннушка, ты хотела бы стать ласточкой?

– Ласточкой? – Ане вспомнился низкий мужской голос, с придыханием произнёсший «ласточка моя», и она ощутила, что её и без того пунцовые щёки стали ещё краснее.

Хлопоты, связанные с приездом подруги, почти вытеснили из души думы об Алексее, последнее время часто приходившие на ум. Если бы у Ани спросили о её чувствах к Свешникову, она затруднилась бы с ответом, но одно знала наверняка: он был тем человеком, которого она желала бы иметь в друзьях. Перебирая в памяти их последнюю встречу в саду и его признание в любви, Аня то заливалась румянцем стыда, то мечтательно улыбалась, но тут же себя сурово одёргивала: негоже молодому человеку столь дерзко поступать со своей избранницей. Полюбил девицу – приди к её отцу чин-чином, поклонись долу да попроси руки по всей форме. А ночью по садам суженую подкарауливать дурно и непорядочно. Увидит случайный прохожий – греха не оберёшься и честное девичье имя замараешь. Нянюшка сказывала, что в деревнях старики и по сию пору держат строгие порядки, чтоб молодёжь не баловала: проводил парень девушку до дому три раза – женись.

К тому же, Аня совершенно не имела уверенности, что хочет за Алексея замуж. Да, он, безусловно, приятен ей, но любовь должна выглядеть по-другому. Прочитав кучу романов, Аня уяснила, что от любви дам должно бросать то в жар, то в холод, а некоторые чувствительные особы от избытка чувств теряют сознание, бездыханно падая на руки любимого.

Приноровившись к шагу Маришки, Аня переложила корзину в другую руку, взяв подружку под локоток:

– Смотри вперёд. Видишь купола Никольской церкви? Нам туда.

В прозрачном июльском воздухе хорошо просматривалась высокая звонница с тремя огромными колоколами, отливающими на солнце медными боками. Отражая яркий свет, белоснежные стены звонницы казались выложенными из пилёного сахара, местами облитого жёлтой глазурью весёлых медных бликов. Всё вокруг выглядело таким мирным, уютным, чистеньким, что на душе невольно тоже становилось спокойно. Аня украдкой покосилась на подругу и увидела, что дивная картина на противоположном берегу реки и её не оставила равнодушной: Маришин шаг стал пружинистым, спина выпрямилась, а на щеках появился нежный румянец.

– Добрый день, барышня Анна Ивановна, – поклонилась им встречная молодка в чёрном платке на голове.

– Надя? Юшина?

– Я, барышня.

– Погоди, не убегай, расскажи, как дела, – задержала её Аня, успев скороговоркой пояснить Маришке: – Это вдова приказчика, который погиб на порогах. Помнишь, я тебе писала?

Смущённо потупившись, Юшина остановилась рядом с ними:

– Да что рассказывать? Живу – хлеб жую. Жить-то надо.

Чёрный платок на голове женщины был мокрым от пота, и она то и дело отирала лоб с прилипшими прядями волос, едва переводя дыхание от жары, но глаза смотрели ясно, уверенно.

– Я на работу пошла, меня лавочник к себе взял хозяйство вести. Пять рублей платит.

В словах Юшиной зазвучала нескрываемая гордость. Она зыркнула на Маришку, стоявшую чуть поодаль, и заговорщицки прошептала Ане, сложив руки ковшиком около рта:

– Помните, барышня, я вам про заговорённый камень с письменами сказывала?

Аня кивнула:

– Помню.

– Так те письмена исчезли! Как корова языком слизнула! Чуете, в чём дело?

– Нет, – изумлённо подняла брови Аня, недоумевая, какой ещё слух может разнести народная молва по миру.

– Не иначе, речная дева балует – то явит письмена, то вновь смоет волной, – принялась растолковывать Надежда. – Купец Рыков хотел у порогов лесопильню строить, но поостерёгся, как про камень речной девы услыхал. «Не будет, – говорит, – там прибыли. Того и гляди, вместо брёвен утопленники всплывать будут».

– Наденька, надпись на камне была шутка, – принялась объяснять Юшиной Анна, пересказывая свою историю о встрече с Алексеем, старательно подбирая слова, чтобы не обидеть женщину насмешкой.

Но Надежда слушала недоверчиво, давая понять, что соглашается с Аней лишь из вежливости. Когда Аня истощила своё красноречие, Надежда подвела итог разговора:

– Как хотите барышня, но вас обманули. Письмена те писаны речной девой.

Она непримиримо сжала губы, упрямо глядя в прозрачные воды Урсты, и укоризненно предостерегла:

– Будете в тех местах – к камню не ногой. Богом прошу!

Глядя на удаляющуюся спину Юшиной, Маришка взяла Аню под руку, прижавшись щекой к её щеке:

– Анечка, не таи, рассказывай заново про своё путешествие к заветному камню. По твоей интонации чувствую, что там что-то произошло.

Услышав в голосе подруги нотки прежней Маришки, Аня радостно перекрестилась на Никольскую церковь: «Слава тебе, Господи, отошла от горя Мариша!»

Рассказывать о встрече с Алексеем Свешниковым и бароном фон Гуком пришлось долго, ходить по дворам ещё дольше. Крестьяне неохотно отпускали своих детей в школу, сразу предупреждая: читать пусть выучится да цифры слагать, а большего нам не надо.

– Чтей да грамотей в поле не работник!

Рабочие семьи вели себя по-другому: они не возражали, чтобы ребятишки учились и выходили в мастера, но только мальчики.

– Девок учить – пустое дело, – заявляли они Ане и Марине, – бабий ум короткий. Путь лучше дочки мамке помогают дом вести. Замуж их и неграмотными возьмут да ещё спасибо скажут, что соблюли от соблазнов. Поди, знай, что у невест в голове будет, ежели они книжек начитаются.

От таких нелепых рассуждений Ане хотелось плакать от бессилия. Прав, во всём прав Алексей Свешников – долго придётся бороться с косностью и невежеством, и борьба та будет, ох, нелегка. Вспоминалась русская пословица, выдуманная каким-то бедолагой в час отчаяния: «Плетью обуха не перешибёшь».

– Перешибу, вот увидите, – упрямо вздёргивала подбородок Аня, поднимала пустеющую корзинку с баранками и решительно шла дальше, уговаривая, разъясняя, упрашивая, а где и суля деньги за учёбу.

Из избы в избу девушки ходили до тех пор, пока корзины с баранками полностью не опустели, а на Никольский конец не опустилась вязкая духота – предвестник сильной грозы.

– Бежим!

Подхватив юбки, Аня потянула Маришку за руку, заставляя прибавлять шаг. Поднявшийся ветер подталкивал подруг в спину, игриво срывая с них лёгкие шляпки и размётывая по лицу волосы.

Ане казалось, что ещё одно дуновение, и она, отбросив корзину в сторону, полетит над рекой, превратившись в чернокрылую ласточку.

– Ласточку мою, – неслышно шевельнулись её губы, повторяя милые сердцу слова.

Маришка легко бежала рядом, крепко сжимая Анину руку, словно и впрямь боясь, что та улетит в небеса искать прибежище среди малых птах.

Навстречу им, тревожно поглядывая на небо, спешили к избам припозднившиеся с делами горожане, звучно переговаривались приказчики, торопливо прикрывая ставнями окна.

– Господи, помилуй! – громогласно провозглашал на всю улицу дьячок Успенской церкви. – Нынче у нас празднуется Кирик и Улита: без грома с молоньей не обойтись!

– Истинно так, – поддакивали дьячку бабы, загонявшие домой разгулявшуюся ребятню. – Спокон века на Кирика грозы – это уж как пить дать.

То ли от предгрозовой суеты города, то ли от быстрого бега, наполнявшего лёгкие свежим воздухом, Ане захотелось расхохотаться. Залиться смехом так, как в детстве, звонко и беспечно, чувствуя, что впереди будет только счастье родительских рук, тёплое молоко перед сном и свет любящих глаз вокруг её маленькой души.

– Маришка, я люблю тебя! – крикнула подруге Аня и засмеялась, услышав в ответ взаимный отклик:

– Аня, я люблю тебя!

Добежать до дома успели в точности до дождя, за считанные секунды укрывшего город мокрым пологом.

К удивлению девушек, гостиная сияла зажжёнными свечами в высоких шандалах, а няня Анисья, неподвижно сложа руки и торжественно выпрямившись, сидела в кресле, нарядившись в праздничное платье.

– Няня, что произошло? У нас гости?

Запыхавшаяся Аня прислонилась к косяку, с интересом вглядываясь в лицо старушки, выглядевшее загадочным.

– Не гости, – отрезала Анисья, дрожащим пальцем смахивая невидимую слезинку с глаза. – Тебя сватать приехали, а ты шастаешь незнамо где.

* * *

– Сватать? – Анины ноги внезапно ослабли, а вцепившиеся в косяк пальцы непроизвольно задрожали, не подчиняясь разумным доводам не волноваться.

«Значит, Алексей всё-таки приехал!»

Хотя днём Аня думала о сватовстве, новость застала её врасплох.

Она попыталась вздохнуть, но воздух в комнате превратился в густое и тяжёлое месиво, пропитанное запахом воска от тающих свечей. Почувствовав смятение Ани, Маришка бережно обхватила её за поникшие плечи и повлекла в светёлку:

– Пойдём, переоденемся, я уверена, что, когда разговор закончится, батюшка пришлёт за тобой.

– Да, да, пойдём…

Поднимаясь по застеленным яркими половиками ступеням на второй этаж, Аня лихорадочно гадала, откажет отец Свешникову или нет? По её расчётам выходило, что откажет. А если спросит её мнение? Что она решит? Гордо отвернётся, а потом всё жизнь будет жалеть об упущенном счастье? Упросит отца не препятствовать венчанию и пойдёт с Алексеем по жизни рука об руку? Но слово «любовь», пока ни разу не всплывало в её мыслях об Алексее. Дружба, признательность, восхищение…

Готова ли она стать госпожой Свешниковой? Готова ли на жизнь, полную самоотвержения и борьбы за народ? Вопросы стаей кружились в голове, и ни на один из них она не находила ответа.

– Анюта, скажи, а ты знаешь, кто хочет тебя высватать? – нетерпеливо задала вопрос Маришка и, проворно распахнув дверцы шкафа, принялась изучать Анины наряды, выбирая приличествующее случаю платье. Сватам полагалось давать ответ при полном параде.

Застенчиво опустив ресницы, Аня еле заметно кивнула головой, пробормотав:

– Да.

– Какая ты скрытная, а мне ни словечка не написала! – слегка приобиделась Маришка, вытащив кремовое платье, недавно пошитое Проклой.

Критически поднеся наряд к свету, она одобрительно подвела итог:

– Очень миленько. Его и наденем.

Обряд сватовства, сладостный сердцу любой девушки, быстро стёр следы горя с Маришкиного лица. Она деловито хлопотала вокруг Ани, лукаво поглядывая на неё, словно уже представляя подругу в подвенечном наряде.

– Ну, Аннушка, что ты застыла? Переодевайся немедленно! – всплеснув руками, Мариша затормошила окаменевшую Аню и принялась расстёгивать мелкие пуговки Аниного лифа, от спешки путаясь пальцами в многочисленных петлях. – К ней сватаются, а она стоит как истукан!

Не успела Аня опомниться, как Маришка, потянув за рукава, стащила с неё тугую блузку, расстегнула крючки юбки и, отступив на шаг, залюбовалась Аниной фигуркой в тонкой сорочке с белым шитьём:

– Ну и раскрасавица же ты! Не то, что я, толстобокая, – она слегка вздохнула и накинула Ане на голову платье, шутливо топнув ногой: – Поторопись!

Вид развеселившейся Маришки ободрил Аню. Ради улыбки на осунувшемся личике любимой подруги она была готова выступать невестой хоть каждый день подряд. Тем более что её сватает человек, которому она симпатизирует.

– Ну, рассказывай, каков он, твой жених? – выспрашивала у Ани Мариша, крутя её, словно куклу, во все стороны. – Небось, кудрявый да симпатичный.

– Симпатичный? – Аня задумалась. – Пожалуй, нет. Он некрасив. Но знаешь, очень обаятельный.

– Некрасивый, и ладно, – Маришка закончила Анин туалет и перешла к причёске. – С лица не воду пить. Был бы человек хороший.

– Он очень, очень хороший, – горячо подхватила Аня, отдаваясь на волю ловких рук Марины, начавших переплетать ей косу. – Это ведь он подал мне мысль открыть школу. Он добрый, умный, порядочный. Он – необыкновенный.

Маришка отложила гребень и кинулась Ане на шею:

– Милая моя, да ты влюблена по уши! Поздравляю!

– Влюблена? – Заплетавшие косу пальцы опустились сами собой, потому что основным чувством, охватившем сейчас Анино существо, была не любовь, а растерянность и колебание. Как Мариша не понимает, что прямо сейчас в батюшкином кабинете на чаше весов лежит Анина жизнь, единственная и неповторимая, и неверное слово с поспешным решением может составить или её счастье, или неизбывное горе.

Шаги на лестнице заставили девушек переглянуться в напряжённом молчании. Ища поддержки, Анин взгляд остановился на старинной иконе Богородицы, доставшейся от прапрабабушки, и губы неслышно зашептали слова молитвы:

– Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная.

Когда ожидание достигло наивысшей точки, в дверь раздался деликатный стук, и голос Веснина ласково произнёс:

– Аннушка, доченька, спустись в кабинет. Мы тебя ждём.

«Мы!»

Он сказал: «Мы!» – значит, принял предложение Алексея!

Аня вскочила и заметалась перед зеркалом, то поправляя волосы, то одёргивая платье, то сжимая Маришины руки, словно ища защиты от неведомого ей будущего. Наконец, показавшись себе достаточно убранной, Аня остановилась, перекрестилась перед образом и, плавно ступая, как подобает порядочной невесте, начала спускаться по лестнице.

Кабинет батюшки располагался ровно под её светёлкой за прочной дубовой дверью с врезным английским замком.

– Я храню в сейфе бумаги, деньги, – объяснил как-то Веснин дочери крепость запоров, – подальше положишь – поближе возьмёшь.

У кабинета уже стояла Анисья, мелко крестя воспитанницу. Аня поцеловала гладкую старушечью щёчку, вздохнула и, полная неопределённых, но довольно радостных ожиданий, легко переступила порог.

Из глубины кабинета навстречу ей шагнул барон фон Гук. Разочарование было столь велико, что Аня, не успев совладать с собой, испуганно отпрянула назад, ударившись спиной о высокий книжный шкаф. Под её локтем зазвенело разбитое стекло, и по руке потекло что-то густое и тёплое.

Мужчины метнулись к ней, но Аня решительным жестом остановила их:

– Прошу простить меня за неловкость, господин барон.

Фон Гук согласно склонил голову, но по его потускневшему лицу Аня явственно читала, что он всё понял.

Отбросив ногой осколки стекла, отец, высунувшись в дверь, закричал Анисью, но она и без вызова была уже здесь:

– Ахти мне! Что с тобой, девица?!

Отец беспомощно посмотрел на фон Гука, конфузливо разведя руки в стороны, но барон сохранил хладнокровность:

– Примите мои искренние заверения в дружбе, уважаемый Иван Егорович, и вы, Анна Ивановна. Не смею больше обременять вас своей персоной и прошу извинить, что невольно причинил вам неприятности. Вам сейчас не до меня. Не провожайте.

Поклонившись, Александр Карлович исчез. Аня слышала, как хлопнула входная дверь, коротко заржал конь и мимо окон, в которые беспощадно хлестал долгожданный ливень, пролетел всадник. Ей стало стыдно за себя и жалко фон Гука. Может быть, в сущности, он неплохой человек?

– Куда же он в дождь? – негромко сказала Аня извиняющимся тоном, опасаясь смотреть отцу в глаза.

– Отказать самому фон Гуку! В это невозможно поверить! – горестно всплеснула руками Мариша, услышав от Ани подробности неудачного сватовства.

Девушки устроились на кровати в светёлке и тихо шептались, чтобы не потревожить расстроенного батюшку и недовольную Аниным поведением нянюшку.

– Помяни моё слово, Иван Егорович, – после ухода барона заявила Анисья, обличающе глянув на Аню с забинтованным локтем, – останется эта девка вековухой. Таким знатным женихам невесты на выданье в своём уме не отказывают!

По сурово сдвинутым бровям Веснина было заметно, что он вполне разделяет взгляды няньки на будущее своей дочери, поэтому Аня сочла за лучшее тихонько прошмыгнуть наверх, сославшись на плохое самочувствие.

Покойный уют комнаты после тяжёлого сватовства показался Ане той каменой стеной, за которой можно переждать любую атаку неприятеля. Семь мраморных слоников на комоде понимающе тянули вверх свои хоботы, трубя о том, что любые горести рано или поздно заканчиваются, а золочёные шарики на спинке кровати приветливо поблёскивали, приглашая прилечь на мягкие подушки, застеленные вязаными накидками.

– Матушкина работа, – ласково провела Аня рукой по белоснежному кружеву.

Девушки не стали затепливать свечи – девичьи секреты не любят яркого света, предпочитая темноту и тишину. Хорошо, что здесь Маришка. Есть с кем пошептаться и по-женски обсудить сердечные тяготы.

Первая мысль, которая пришла Ане в голову после визита барона, была об Алексее Свешникове. Почему он не пришёл свататься? Ведь тогда, под яблоней, он признался ей в нежных чувствах! Хотя слова о любви не произносились, но суть сказанного сомнению не подлежала. Неужели Алексей обиделся на её неподатливость? В таком случае он поступает неблагородно.

Одёрнув юбку, Аня подобрала под себя ноги. Пораненный локоть надсадно дёргало, но она не обращала внимания на боль, скрупулёзно осмысливая произошедшие события. Плавный поток горьких мыслей прервал Маришкин возглас:

– А я ведь с ним танцевала!

Марина торжествующе смотрела на Аню, явно ожидая восхищённой реплики.

– С кем? – рассеянно спросила Аня, продолжая думать о своём.

– С фон Гуком! Ты знаешь, на выпускном балу он перетанцевал со всеми нашими девушками, а с Леночкой Ланиной даже два раза. Он такой милый!

При упоминании имени барона, Маришкин голосок восторженно дрогнул. Она молитвенно сложила руки перед грудью и закатила глаза:

– Я никогда не отказала бы господину майору. Представляешь, идёшь ты с ним под руку, а все прохожие смотрят вслед и завидуют, что у тебя такой красивый муж… – Мариша плавно провела рукой, обрисовав в воздухе благородный профиль фон Гука. – Хотя, что мне мечтать – ко мне симпатичный кавалер никогда не посватается. Я ведь совершенно не похожа на светскую даму, не то, что ты.

Аня рывком села и привлекла к себе Маришку, целуя её тёплые щёки:

– Маришка, милая, ты в тысячу раз прекраснее любой светской дамы.

Мариша беспечно отмахнулась:

– Не льсти мне, Аннушка, я себе цену знаю, это ты у нас красавица.

Она подняла на ладонь тяжёлую прядь Аниных волос и подставила под поток лунного света, скользящего по покрывалу.

– Золото. Чистое золото!

– Мариша, мне так хорошо с тобой!

Аня уткнулась подбородком в Маришино плечо, чувствуя, как её глаза медленно закрываются от усталости. Ей стало тепло и легко, как бывает у выздоравливающего после тяжёлой болезни.

Аня была благодарна подруге, что та не стала расспрашивать её об отношениях с Алексеем Свешниковым. Врать не хотелось, а открывать имя того, в чьих чувствах она ещё не разобралась, рановато. Пусть лучше всё идёт своим чередом.

– Утро вечера мудренее, – прошептала она Марише, прощаясь на ночь. – Господь нас не оставит.

* * *

Мануфактура купца Веснина была выстроена в небольшой деревеньке Дроновка, в паре верст от порога Керста, близ Ельска.

Почему этот погост так назывался, никто не знает. Некоторые предполагали, что первую избу срубил мужик по имени Дрон, иные гадали, что здешние земли были подарены Иваном Грозным своему опричнику, именем Андрон, а старая-престарая бабка Матвеиха утверждала, что некогда тут опочил праведник, убитый коварными шведами.

Много лет назад, когда Иван Егорович присмотрел здешние места под жестяную мастерскую, в Дроновке насчитывалось всего лишь двадцать дворов. Да и в тех мужики ближе к весне ходили на отхожий промысел. Чаще всего сколачивали артель по заготовке льда. Иной год выборный большак артель в саму столицу водил – там особо много льда требовалось в ледники набивать. Работа та считалась опасной, и не все мужики в Дроновку вживе возвращались.

Лед напиливали огромными кубами, называемыми «кабанами». Чтобы вытащить скользкого «кабана» из воды, требовались крепкие сани с могучей лошадью да человек пять артельщиков со стальными крючьями и верёвками в руках. Бывало, что «кабан» срывался со скользкой верёвки и хоронил в ледяной воде и работника, и лошадь.

Нынче, благодаря жестяному ремеслу, об отхожем промысле и думать забыли, а деревня окрепла, разрослась. Местные бабы Ивана Егоровича только что не на руках носили: мужики из дома ни ногой, все при деле, знай себе сидят день-деньской, жестяные вёдра да короба клепают.

За работу Веснин платил сполна, без задержки. С купеческих денежек у дроновчан в хлевах коровки замычали, козочки заблеяли. А уж сколько детей за те годы народилось – и не счесть! В редком доме детский плач не слышался.

А уж когда после гибели жены Веснин отстроил в её память Зачатьевскую церковь и Дронов-ка из заштатной деревеньки в земельном реестре стала числиться селом, достаток в домах стал обычным делом.

– Всё наше довольство благодаря благодетелю, – говорили бабы, низко кланяясь Веснину, частенько наезжавшему в мануфактуру навести порядок хозяйской рукой.

Аня тоже любила ездить с отцом в Дроновку, поэтому несказанно обрадовалась, когда за завтраком Иван Егорович объявил своё решение:

– Вот что, дочки, смотрю я, городской воздух вам без пользы: Маринушка невесела, а Анна и вовсе задурила, – он выразительно кивнул на Анину забинтованную руку, – собирайтесь-ка вы в Дроновку. Поживёте у управляющего Сысоя Маркеловича, хороводы с девками поводите, книжек почитаете, глядишь, и умные мыслишки в голове зашевелятся.

Говоря это, Веснин не отводил глаз от лица дочери, и она прекрасно понимала, что вся его речь посвящалась ей одной и что это её мыслишки должны, наконец, зашевелиться в нужном для замужества направлении.

Собрались быстро. Мариша загрузила в повозку плетёный сундучок с лёгким платьем, а Аня корзину книг и учебники – подготовиться к открытию классов, благо подходящий дом для школы Веснин накануне выкупил и пообещал послать туда плотников, чтобы сколотить столы и парты.

На кóзлы двуколки сел верный Степан, не забыв накинуть на плечо заряженное патроном любимое ружьецо, а сам Иван Егорович поехал верхами вперёд проверить путь, выбрав в стойле смирную кобылу Муху, отличающуюся неумеренной любовью к солёным огурцам.

Дорога до Дроновки в пять вёрст пролегала среди полей, засеянных овсом, казавшимися с дороги изумрудными озёрами. При любом дуновении ветерка зелёная овсяная гладь от края до края катилась лёгкой волной, разбиваясь у самой дороги об острые валуны, обрамлявшие пашню.

Кое-где озёрную гладь овса, как ножом, разрезали тёмные тропки, идущие беспорядочными цепочками.

– Медведь баловал, – обернувшись к девушкам, объяснил Степан, – он большой охотник овсы мять. Я когда парнем был, на медведя в овсах хаживал с одним барином. Строил барину лабаз на дереве, подушечку сеном набивал, чтоб сидеть удобней было. А уж он всю ночь с ружьём добычу караулил: хотел, видишь ли, жене медвежью шкуру на именины презентовать.

– Подарил? – поинтересовалась Анна.

– Куда там, – заулыбался Степан, подхлестнув лошадь, – медведь – он не дурак. Почуял охотника да в другое место перебёг. Медведя добыть не каждый может.

– А ты видел медведя, Степан? – спросила Маришка, пристально вглядываясь в медвежьи лёжки, заметные с первого взгляда.

Степан кивнул:

– Знамо дело. Они, медведи, не больно от людей хоронятся, особенно если зверь молодой, непуганый. Да вроде вон один!

– Где? – хором воскликнули подруги, привставая с сиденья.