Задушевная математика

А как хорошо все начиналось!

Ночь. Луна. Волки.

А как хорошо все начиналось!

В Иосиф-Волоцком монастыре по утрам перед началом работы, еще в темноте, мы все собирались возле мусорных контейнеров. Курили, разговаривали. Потом приезжал эконом на тракторе с прицепом, мы загружались в этот прицеп, усаживались на борта и ехали куда-нибудь недалеко, где на монастырской или околомонастырской территории мусор был выброшен «беззаконно», там вылезали и лопатами нагружали прицеп. Эконом привозил его назад, а мы возвращались пешком и выкидывали мусор в контейнеры.

Однажды мы как-то слишком долго ждали эконома, видно, трактор не заводился, к нам подошла Михайловна, жаловалась на свои беды.

Михайловна командовала коровником. У нее были неприятности. «Трудники» от нее как-то все сразу разбрелись, некому стало работать. Убирать за коровами.

Михайловна добрая женщина. Она очень любила животных, она так сильно их любила, что те, кому случалось у нее поработать, говорили, что коров она любит гораздо больше, чем людей, и поэтому работать в ее хозяйстве, никто не хотел.

Вот она и стояла с нами, разговаривала, надеясь кого-нибудь уговорить.

Рассказывала, какие у нее трудились подвижники. В основном жаловалась, что сильно пили. Но этим никого не удивишь. Однако бывали и другие случаи.

– … Один был такой уж старательный… Не нарадуюсь… Но… Другая беда… Все надо было на замок закрывать… Только не закроешь, что-нибудь стащит…

Мы слушали сочувственно, но помочь Михайловне и пойти к ней на коровник никто не спешил. А Михайловна все рассказывала:

– А вот еще один был… Чудо… Не работник, а клад… Тихий, спокойный, старательный… Две недели проработал, а потом вдруг вечером кошку схватил, нож к ней приставил и мне говорит: «Сию минуту давай, говори мне телефон патриархии, а то я кошку пополам перережу…»

А как хорошо все начиналось!

Мы все больше всего на свете любили прекрасное и стремились к нему…

Но… Увы, увы… У нас у всех было разное представление о прекрасном…

А как хорошо все начиналось!

Только вот коровы…

Сколько беды от них! Жрут. Жуют. Роняют навоз. Доятся. Рожают телят и так далее. И не знают, не думают, какие они всем этим нам беды несут.

Хуже всего навоз. Валят и валят…

… А весной всякие мелкопоместные дачники радостно покупают этот самый навоз машинами, а водителю стыдно бывает «навозными» деньгами не поделиться, и потом многие страшно болеют, дни путаются с ночами, память теряет огромные куски времени и др. и пр. Тем более, на навозные деньги и напитки приобретаются какого-то совершенно навозного качества…

А как хорошо все начиналось!

Разные люди приезжали в монастырь.

Однажды приехал среднего возраста скромный человек из Москвы. Усердно посещал все службы. Стоял в храме прямо и неколебимо, как памятник. Работал усердно до изнеможения. В немногое свободное время лежал на кровати и читал книжку рассказов Хармса.

Звали его Андрей. Разумный, спокойный. У него случились всякие непонятности.

Умерла, погибла в пожаре родственница в деревне в Елецком районе. Или даже не совсем родственница. Но нечужой человек. Стало душевно трудно. Плюс алкоголь.

И Андрей приехал в монастырь потрудиться, помолиться, успокоиться, привести себе в разумный вид. Что ему, кстати говоря, кажется, вполне удалось. Уехал спокойный, довольный, обещал еще приезжать.

Между прочим, я спросил его о профессии.

– Художник. Художник-ювелир…

– Ну, и как это теперь? Хотя бы прибыльно?

– Нет.

– Конкуренция?

– Нет. Просто все есть.

– То есть, в магазинах?

– Да. Все есть… Никому ничего не надо…

А как хорошо все начиналось! А теперь слишком много всего стало, и никому ничего теперь уже не нужно…

А как хорошо все начиналось!

А теперь везде видеонаблюдение. Даже в монастыре. Даже в нашем.

И на трапезной (16 век) установили камеру, что, как говорят, если под колокольней (16 век) почти за полста метров кто-нибудь сядет газету читать, в мощную камеру будет видно, что он читает и даже вместе с ним читать…

О, Сад! Где видеокамеры напоминают людям, что они братья…

А как хорошо все начиналось!

… Ну, сколь можно!.. И не надоело повторять…

Нет! Не надоело. Потому что это правда. И не устану повторять: Как же хорошо все начиналось!..

А как хорошо все начиналось!

Я ходил лохматый и с бородой. И одевался, как попало. Мог себе позволить…

Я шел подземным переходом. В кулаке у меня была зажата такая бумажка (сто рублей). Единственная. Перед самой лестницей на меня выскочил мужик. Обыкновенный, не очень выпивший.

Увидев мою лохматость и небритость, спросил:

– А вы в Бога веруете?

Почему-то лохматость и небритость у нас как-то неразрывно связывается в народном сознании с религиозностью и даже почему-то с принадлежностью к Святой Соборной Апостольской церкви…

– Верую, – твердо ответил я, а внутри шевельнулось сомнение: не обманул ли я, может быть, честнее было бы сказать «Стараюсь верить»… Вера-то моя слабая…

– А футбол любите?

– Нет. Футбол не люблю.

– О! – Мужик схватился за голову, зашатался и не пошел, почти побежал мимо меня по переходу.– Вот это да! Вот это да! Как это? В Бога верует, а футбол не любит… Вот это да!..

Бедняга был так удивлен, что даже забыл попросить у меня сто рублей на вино, хотя явно именно ради этого он и про веру спрашивал, и про футбол…

А как хорошо все начиналось!

А теперь нас стало слишком много, и мы больше не можем относиться друг к другу внимательно… Стали, собственно, друг другу не очень нужны. Никто никому не нужен. Потому что нас много?

А как хорошо все начиналось!

В Свято-Введенском монастыре в Покрове кроме прочих было одно довольно забавное «послушание».

Озеро, на озере остров, на острове монастырь. Озеро очень чистое и большое.

На другом берегу пляж. Там тоже люди проходили свою аскезу. Вероятно, более привычную, но от этого, может быть, не менее трудную. Что именно там происходило, из-за дальности расстояния видеть было невозможно, только ночью огни костров в темноте. Зато слышно было слишком даже хорошо.

Там хохотали, кричали, визжали. И музыка гремела противная. Все обычно.

А смешное «послушание» заключалось в следующем.

Ночью надо было, вооружившись длинной жердью, обходить остров дозором. По берегу. На случай, если кто-нибудь с дальнего пляжного берега, одолев озеро вплавь, естественно, голый, и скорее всего, пьяный, захочет высадиться на остров.

Таковое «десантирование», даже и в мирных целях, считалось недопустимым: монастырь-то женский… И при помощи жерди его, приплывшего, буде приплывет (а прецеденты были), надлежало не допустить выйти на берег.

Моральная трудность тут заключалась в следующем.

Ну, столкнешь ты его в воду, выгонишь обратно в открытое озеро, а если он назад не доплывет? Если утонет, грех-то какой!

А везти его назад на нашей тяжелой лодке, ночью, да если он еще и не захочет… В мои смены, к счастью, ничего такого не произошло.

Зато как я «геройски» себя чувствовал, под пенье птиц и кваканье лягушек, разгуливая по острову с дурацким дрыном в руках… А еще луна, луна, луна…

А как хорошо все начиналось!

В этом самом Покрове, на этом самом озере, на этом самом острове еще в 17 веке основан был монастырь. Свято-Введенский. Правда, тогда он был мужской. Назывался Островная пустынь.

А потом случилось то, что случилось, и на этом острове, за монастырскими стенами (впоследствии разрушились от влажности и заброшенности), в этих самых монастырских корпусах и в храме разместили дом престарелых и инвалидов, затем —детский дом. А в 1932 г. в бывшем монастыре обосновалась женская подростковая колония…

… Как теперь, не знаю, а раньше мы и в монастырь попадали через проходную колонии для несовершеннолетних девочек… По-своему тоже «инокини»…

Пропускали, впрочем, свободно. Надо было только сказать охраннику: «Я в монастырь…» И дальше через понтонный мост…

Может быть, в «другую» жизнь…

А как хорошо все начиналось!

Деревня Теряево. Лето. Пруд. Монастырский огород, большой и ровный, как маленький аэродром. Деревья, птицы, собаки…

А потом наместник о. Сергий заболел.

Всех просили стараться не шуметь возле корпуса.

О. Сергий не появлялся на люди, и только иногда выходил на балкон поливать цветы.

В храме он появился через неделю или даже больше. Служил. Говорил проповедь.

Обычно, его проповеди не производили на меня особенного впечатления. Все обычно, как положено. Как все. Ничего нового и ничего особенного.

Но в этот раз он говорил о Добром Самарянине. Все в точности за давностью времени не помню. Но помню, меня задело, разволновало. Я ему поверил. О. Сергий говорил честно и взволнованно, даже голос его как будто немного дрожал…

… Мы, которые хорошие, мы все просто мимо прошли, оставили ограбленного и избитого на дороге.

 А мимо не прошел, помог – это кто-то совсем другой… Которого мы, хорошие, еще и осуждаем: чужой, не наш… Нехороший…

А чужой и нехороший, оказался добрым… Не как мы. Так, может быть, чем других («ненаших») осуждать и судить, лучше нам на себя посмотреть…

И в следующее воскресенье он снова служил. И говорил проповедь.

В этот раз, не смотря на всю свою грубость и черствость, я слушал его едва не со слезами. Все в точности за той же давностью времени теперь воспроизвести не могу.      Но что-то все же осталось в памяти…

«… А если кто-то уверен, если кто-то чувствует себя уверенным, то….»

Тут получилась пауза. Видно, было как о. Сергий осторожно пытался подобрать слова, чтобы как-то смягчить, чтобы не слишком больно сказать… И не смог:

 «… То такой человек практически неизлечим…»

2

А как хорошо все начиналось!

Да, что ж это я все одно повторяю… Как хорошо все начиналось!.. Как хорошо все начиналось!.. Ведь и теперь все очень хорошо… Страшно даже представить, насколько все могло бы быть хуже…

А как хорошо все начиналось!

Настало лето. Но с ним и летние чудеса.

…В Иосиф-Волоцком монастыре «послушание» на привратке «несли» два человека. Федя и Саша. Попеременно. Сутки сторожил один, сутки другой. Достойные, но немолодые люди. Пенсионеры. И ничего – справлялись.

Но настало лето, и с пятницы по понедельник для усиления караула в монастыре вместе с ними монастырь стали сторожить нанятые сотрудники частного охранного предприятия в черных униформах.

Конечно, летом дачники приезжают, население вокруг монастыря увеличивается, вообще, летом всё веселее и все веселее.

Но охранников приглашают не для этого – необходимость укреплять безопасность диктуется свадьбами…

… Нет, конечно, в монастыре не венчают, но в округе не так много достопримечательных мест, и, кажется, все уважающие себя окрестные свадебные кортежи непременно заворачивают в монастырь.

Со всеми вытекающими… Все вытекающие: песни, крики, водка, мат – это понятно. Привычно и не интересно. На то и свадьба. На то и усиленная охрана…

Все это понятно, но меня во всем этом меня другое удивляло… Хотя, может быть, это только меня удивляло, а на самом деле ничего удивительного в этом нет?

Во всех этих свадебных обрядах и гулянках новейшего времени, которые я видел в Иосиф-Волоцком монастыре (а видел я их там немало), да и в других местах тоже, мне другое непостижимым кажется – хотя это, может быть, только мне непостижимо, а на самом деле именно так и надо?..

…В Иосиф-Волоцком это происходило обычно так.

… Свадьба выходит из своих длинных блестящих автомобилей, долго и внимательно поправляет одежды и прически, строится по порядку и входит в монастырь… Жених, невеста…

То на него, то на нее почему-то часто жалко бывает смотреть, а иногда и оба довольно-таки обреченно выглядят.

Причем невеста бывает иногда как будто для нарочного умножения жалобности заметно беременна, а жених случается на полголовы меньше невесты ростом…

За ними – свидетели. Шафера… Папа, мама (если живы)… Но все это как бы неглавные персонажи… Своей воли у них как бы уже и нет. Гости держатся уже самостоятельней, особенно, если уже выпили (Хотя одеты ради свадьбы тоже часто бывают как-то подчеркнуто нелепо)… Но и они, можно сказать, почти что никто…

А самый главный у них фотограф.

Фотограф!

Что он им скажет, то они и делают!

Он ими командует, как хочет! Невесту хватает и вертит так, что будь на месте жениха нормальный человек, он бы ему просто по физиономии дал (тем более, пьяные друзья рядом, если что, помогут). Но почему-то нельзя. Фотографа все слушаются. Принимают неестественные глупые позы, хватаются за язык колокола на звоннице, забираются в беседку. Обнимаются и целуются точно по команде и в указанных фотографом местах… А он направляет на них свою огромную разбойную страшную камеру и досадливо машет рукой: правей, левей, выше, ниже… Подчиняются беспрекословно.

Будто и свадьба сама по себе никому и не нужна, а для того только и происходит, чтобы все было снято, и при том снято «правильно», и для этого необходим самодержавный и деспотический, всевидящий и всезнающий фотограф…

Велика сила искусства. Особенно, фотоискусства…

А как хорошо все начиналось! -

Щелкай, мол, без разбора, милый Кодак…

А как хорошо все начиналось!

Москва. Таганка. Большие Каменщики…

… Знала ли она, как она красива? Возможно, знала. Она так прекрасно говорила:

«Что позволено Юпитеру, не позволено тюленю…»

Она лекции читала. По истории. По истории Церкви. Вселенские Соборы…

А я только и помню теперь: «Что позволено Юпитеру, не позволено тюленю…»

Даже как ее звали, не помню… И про Соборы плохо.

Хорошо все начиналось… Только вот тюленя жаль. Как много всего ему не позволено…

А как хорошо все начиналось!

… А то ли еще будет!

А как хорошо все начиналось!

А потом смелый охотник Исав страшно проголодался и поспешил набить утробу, совершенно не заботясь о будущем…

…Не потому ли у нас в монастыре у нас многие не любят чечевичного супа? Не иначе за первородство боятся…

А как хорошо все начиналось!

А теперь у нас враг у ворот и зима на носу…А дальше что?

А как хорошо все начиналось!

Весело было и беззаботно. Случалось, конечно, всякое…

«Трудник» просыпается в коровьей кормушке, видит перед собой коровью голову. С добрыми глазами. Берет корову за рога:

– Милая! Дорогая! Дай пятьдесят рублей до завтра!.. Честное слово, верну!..

Действительно, хорошо начиналось: за пятьдесят рублей тогда еще много чего можно было купить…

А как хорошо все начиналось!

Правда, все очень хорошо было… Только мы долго не знали, что с этим хорошим делать, а теперь устали. Просто устали.

А как хорошо все начиналось!

Когда весной я в первый раз прибыл в Иосиф-Волоцкий монастырь, было еще много снегу, но была оттепель, таяло…

Вряд ли мой приезд выглядел торжественно, но мне изнутри совсем по-другому казалось: я такой маленький, а монастырь такой древний, такой славный, такой большой и прекрасный, и лиственницы в нем растут, огромные и красивые… И Собор… Большой, белый…

Но прежде всего, я еще издали увидел и удивился: какое плоское место!

Ровная гладь огромного пруда, за ним невысокие (издали) и страшно ровные стены, довольно-таки далеко друг от друга стоящие башни…

Никогда в жизни такого плоского и ровного места не видел. Даже в степи…

В нижнем храме дождавшись окончания вечерней службы, побежал уже по темноте, догонять о. Моисея, эконома.

– … Вот он, в корпус пошел, идите скорее…

О. Моисей благословил меня остаться:

– Переночуйте пока, а там посмотрим…

Мне рассказали потом, что он не очень-то хотел меня брать, подозревая пьяницу.

В так называемом «рабочем бараке» (нигде не зарегистрированный памятник архитектуры – странноприимный дом начала 20-го века) меня прежде всего накормили. Игорь накормил, бригадир «трудников», он же по совместительству – повар (виртуозный), и еще под его началом был курятник, тот самый, который впоследствии сгорел. Выделили место, где спать. Еще тем же вечером я сидел на крыльце, курил папиросу, гладил кошку и разговаривал по телефону с сестрой:

– Да, я в монастыре… Ничего не делаю… Кошку глажу…

А как хорошо все начиналось!

А теперь дрянь всякая на ум приходит:

«И с отвращением читая жизнь мою…»

А как хорошо все начиналось!

Штуки три кошки жили у Игоря в келье. Еще одна жила у двери, в прихожей и на крыльце: ей просто нравилось спать вместе с собакой, которая была велика и в келье не помещалась. Еще два крупных пса жили просто на улице. И все на воле!

Кроме одного, Лорда (так его звали). Того иногда привязывали: очень кур любил.

А как хорошо все начиналось!

И у Игоря тоже. По крайней мере, обыкновенно. Школа, армия…

Но у него была сестра. Наверно, красивая. И из-за нее ему пришлось отрезать человеку уши.

Этот тип стал к ней приставать. Не ухаживать, а именно приставать, грубо, гадко… Сестра Игорю не жаловалась, другие сказали, и что ему было делать? – Он встретил этого парня в подъезде и отрезал ему уши.

Может быть, он правильно поступил, может быть, нет, я не знаю. Понятно только, что по-другому он поступить не мог… Выбора у него не было. Не было выбора!

Дали ему четыре. Потом еще три.

А потом он решил, что ничего этого ему больше не надо, пожил на свете, как мог, а потом пришел в монастырь. Не в монахи, конечно, но прожил он там уже довольно долго. Где-то он теперь?

А как хорошо все начиналось!

Звезды с неба падали. Похоже, часто. Некоторые были металлические…Из них делали мечи, ножи, топоры…

Потом это назвали метеоритным железом.

Как хорошо было!.. Все само с неба падало…

А как хорошо все начиналось!

… А потом появилась просто Металлургия… Выковали доспехи для Голиафа и др. и пр…

…А потом «У бронзового Ивана Сусанина в Костроме руку отпилили и снесли в кабак. И в кабак взяли» (Ф. Достоевский. Дневник писателя. 1873 год, кажется). И так далее…

А как хорошо все начиналось!

Рано утром сосед, отставной военный, широко открывал окно, брал огромный нож и крупными кусками крошил на карниз колбасу и хлеб.

Тотчас слетались голуби и, толкая друг друга, хватали еду. При этом видно было, что колбаса им нравилась заметно больше, чем хлеб. То же повторялось и днем.

А потом он уехал, но голуби в привычные часы долго еще слетались, ждали, шумно толпились на карнизе, просто сидели рядом на грязной ветке соседнего тополя…

Не так ли и мы, слетаемся под привычные окна, где нам когда-то улыбалось счастье… Толпимся, суетимся, надеемся. Хлопаем крыльями.

И – иногда счастье снова нам улыбается.

А как хорошо все начиналось!

Еще недавно было утро. Большое, веселое. И трамвай звенел весело, как звонок с урока…

А теперь вечер. (Люди, простите меня, что вечер настал!)

Вечер, и на вытоптанной траве, где совсем недавно еще черные люди в черных кожаных куртках торговали черной черноземной картошкой и слабосолнечного цвета кукурузой, лежит пьяный толстый мужик с голым пузом. Спит.

И трудно поверить, что совсем недавно еще было утро…

А как хорошо все начиналось!

В монастыре жили замечательные коты и многочисленные голуби…

В монастырской «иерархии» голуби, конечно, главнее котов, но котам-то иногда удавалось ловить голубей, а наоборот никогда.

Коты в монастыре были удивительные. Некоторые даже летали. Правда, сверху вниз. Со стены. С диким нечеловеческим криком. Но это были коты-неудачники, потерпевшие временное поражение в беспощадной «внутривидовой» борьбе.

А вообще коты были знатные. Большие, медленные. Удивительно всеядные (когда кормили из рук), и откликались на любую кличку. Когда хотели. А когда не хотели, ни на какую не откликались.

Самого в то время главного чаще всего звали Василий (Васька). Вел он себя соответственно царственно.

Вот идет он по белому гравию, а за ним Володя, заместитель наместника по строительной части, зовет его ласково: Вась… Вась…

Кот идет сам себе. Не обращает внимания. Не хочет.

Все это видит и слышит иеромонах Дорофей, в недавнем прошлом послушник Василий, или попросту – Вася.

Когда кот и Володя уже прошли, каждый по своим делам, о. Дорофей, как бы ни к кому не обращаясь, просто в пространство замечает обиженным голосом:

– Вась… Вась… А откуда ты знаешь?.. Может, его Вовой зовут…

… Похоже, не забыл о. Дорофей своего, нареченного родителями и данного при крещении имени, и называние этим именем кота его не слишком радовало…

А как хорошо все начиналось!

А потом некоторый человек обнаружил, что у царя Траяна ослиные уши.

Сберегая свою жизнь, он должен был об этом молчать, но ему было невыносимо эту правду в себе таить… Она наружу просилась! Быть высказанной хотела….

… И выкопал он ямку, и. что знал, туда прокричал, и выросла на том месте березка…

А как хорошо все начиналось!

А теперь… А теперь все стало как-то непозволительно…

И пушка – не игрушка, и лягушка – не игрушка…

А как хорошо все начиналось!

Танька была маленькая, и звали ее Молекулой.

Когда я увидел ее в первый раз, она была чудо, как хороша. Молоденькая, тоненькая, маленькая. Скромная, тихая. Большие глаза ее светились добротой и ласковостью. У нее был муж Слава (вместе приехали), и они оба стояли на паперти…

То есть, не на паперти, конечно, кто б им там позволил бы там стоять…       Они стояли и просили у монастырских ворот. Танька просто стояла, а Слава подходил к машинам…

Обыкновенная судьба. Домашняя жизнь. Потом какие-то «черные риэлторы» отобрали квартиру… Дальше чистая лирика: Улица, фонарь…

А Танька тогда была, правда, красивая…

Хотя Славе она, судя по всему, не изменяла, однажды ради нее угнали трактор…

Ребята с подсобного хозяйства немного выпили, угнали трактор и поехали на нем гулять: звали Таньку кататься…

Танька немного с ними проехала, метров сто, до моста, и вылезла, трактористы поехали дальше, долго катались и встали среди полей и оврагов: солярка кончилась.

Там стального коня задержала милиция: кто-то из местных жителей позвонил, испугались: по окрестностям гулял трактор, даже приблизительно не соблюдая никаких правил движения…

Двоих участников угона тогда из монастыря выгнали, а третьего все же оставили. Когда солярка в баке кончилось, двое ушли, а этот третий, молодой веселый парень остался: вроде бы сторожил обездвиженную машину…

На самом деле он, очнувшись, просто не мог понять, где он находится и не знал, куда идти… Пейзаж-то у нас неровный: холмы, овраги…

Танька-Молекула во всем этом, конечно, не виновата, но трактор-то, возможно, угнали именно ради нее. Такая она была тогда еще красивая.

От бездомной, хотя и околомонастырской жизни Танька стала тускнеть, вянуть…

Несколько лет я в тех краях не был, а когда снова приехал и увидел Таньку, то едва узнал ее: это была больная старуха. Только большие глаза светились…

Прошлой весной Славка заболел, его забрали в больницу.

Танька ходила теперь с каким-то относительно юным бедолагой, смуглым и темноволосым. Мне, конечно, все равно, но как-то обидно было за Славку… Хотя это очень глупо, конечно… Какое мне дело?

А зимой Молекула умерла.

Замерзла в брошенном доме, где они, бездомные, ночевали.

Вечером, один из так называемых «трудников» сказал как-то между прочим равнодушно и почти даже весело (происшествие все же!):

– Там бомжиха какая-то насмерть замерзла, а друга ее в монастырь взяли…

Вроде бы и ничего особенного, все обычно, все привычно (привычно уже!), но больно сжалось у меня почему-то сердце.

Прощай, Танька.

Упокой, Господи, в мире душу рабы Божией Татианы…

Летом Славка приехал из больницы. Стоял грустный.

– Как дела?

– Плохо. Молекула-то умерла…

Об этом я уже знал. Не знал только, что звали ее еще и Молекулой. До этого она была для меня просто Танька.

А как хорошо все начиналось!

Индустриализация, электрификация, всевозможный ликбез и культурная революция… И металл, металл… Черное и цветное железо…