Всесожжение

…в версии 7.0, разработанной для новейших DA, до сих пор нерешённой остаётся проблема ароматической «парафрении»…

…среди структур, входящих в состав лимбической системы, находится гиппокамп, отвечающий за кратко- и долговременную память, отсюда амнезия или слишком яркие воспоминания андроидов…

…частота и характер изменений, выступающих у диагностируемого пациента, указывают на синдром лобной доли (типа ІІ) с искажённой клинической картиной…

…достоен внимания технологический уровень гипотетического мозга.

Я бы принял слова Йоскина за бред испорченного ИИ или за провокацию агентов Ха-Моссад ле-Модиин уле-Тафкидим Мейюхадим (что за название), я бы сотрясался в приступе смеха, если бы не пугающее предчувствие, что старый сукин сын прав.

Я бы хотел стереть эти часы из памяти, забыть, что вообще получал сообщение от Луизы, но перед глазами стоит лопнувшая колыбель брата, звездообразные потёки на оболочке, оранжево-красные полосы. Значит, я тоже… Кто-то нас убил, синтетически воскресил и не счёл нужным проинформировать. Знает ли Надя? Должна знать, она копается в наших мозгах днями и ночами, уничтожитель снов и сексуальных фантазий. Но знает ли отец, Марина и остальные члены семьи? Что я скажу детям? Как погиб отец, которого они, быть может, так и не узнали?

Мои дети…

Я падаю навзничь, ударяюсь затылком о камень, торчащий из перерытой земли. Ко мне спешат ближайшие стражники. Картер громко кричит – наверное, испугался не на шутку. На какой-то миг у меня заглючили блокады, и меня засыпало мусором рекламы. Я узнаю о мазях для укрепления имплантатов, о конях для скачек, серверах, турбодельтапланах, вибраторах и стимуляторах. Новости толкаются, как бешеные, а приоритет каждой на уровне ноля. Откуда-то приплывает архивная информация: «Ада Лавлейс была первой в мире программисткой, а киберфеминистические пионерки из VNS Matrix в 90‑х годах ХХ века вламывались на порно-сайты с подростками, чтобы их блокировать. Их девизом было: «„Клитор непосредственно связан с матрицей‟». А мне какая разница?! Канцер, ты там вообще уснул?

Моргнув, отключаю прилив информации, аж в глазах темнеет. Закрытые веки и темнота, правильное совпадение. Чёрт его побери!

– Что случилось? – спрашивает Хендрикс.

– Отзовись, Францишек, – Надя запускает инфор, а может, это Луиза в замешательстве возобновляет связь с Замком. – Я установила, что это была не хакерская атака. Ты получил какие-то повреждения? Сканирую, подожди немного…

– Мне надо идти, – я смотрю на них с удивлением аутиста. – Майор, «чёрные» летят сегодня в Бильден за маточниками клещей?

– Да, – тот заглядывает в память. – СКП возобновил работу, через полчаса поднимаем транспортные дельтапланы и вертолёты.

– Я хочу полететь с ними. Мне нужно решить кое-что снаружи.

Хендрикс и Картер пробуют воспротивиться. Они ссылаются на моё нестабильное состояние и необходимость консультации с Медицинским Отделом. Могли бы так пререкаться часами.

– Делегируйте Стражу охранять мою колыбель. Выполнять, майор!

Я не собираюсь вступать с ними в переговоры, не собираюсь спрашивать у Нади разрешения. Если она в курсе всего этого дела и до сих пор даже не пикнула, то у неё наверняка есть какая-то цель. Она лишь увеличит охрану нейрологических данных. Будет пытаться зондировать угрозу, может прочитать меня ещё раз этой ночью, потому нужно действовать сейчас же, подальше от её глаз и ушей, подальше от инфора. Я сделаю недопустимое: использую один из наших ИИ против другого. За нечто подобное можно попасть в биодеградирующую колонию нано. Но я рискну.

Появляется миллион вопросов, которые налазят друг на друга, как окна сайтов. Знал ли Антон, кем является, когда умирал в Сулиме? И знал ли обо мне? Правдивы ли результаты исследований колыбели отца, сделанные Надей? Может, интендант вышла из-под контроля и ведёт какую-то непонятную для людей (и человеческих копий) игру? Я – агент чужой корпорации и краду наиважнейшие тайны «ЭЭ», или я – лишь неопасная споровидная форма давно погибшей личности? А Марина и грёбаный Картер, они всё ещё гордые носители человеческих мозгов?

Мой худший кошмар осуществился в хардкор-версии, нельзя быть уверенным ни в себе, ни в ком-либо из семьи. Я инстинктивно глажу себя по голове, с которой капает на рубашку тёплая кровь.

Один из солдат прикладывает к моей голове губчатый шарик биопластыря. Повязка прилипает в коже и сдерживает кровотечение, ускоряя процесс заживления. Какую-то минуту голова чешется хуже, чем вспотевшие гениталии, потом начинает действовать анестезия. Немного вихляя, иду в сторону замкового двора, Луиза незаметно сопровождает меня. Говорю Наде, что я плохо себя почувствовал после последнего визита на Вересковые пустоши (мне уже лучше, не о чем беспокоиться), но вынужден лично отправиться в бильденский отдел «Элиас Электроникс». Мне насрать, верит она мне или нет. Она подумывает, не задержать ли меня в Радеце силой, однако решает не заходить так далеко. Пока что. Мне нужно связаться с Вероникой и запланировать взлом мозга интенданта.

Её серверы закопаны на глубине пятидесяти метров под полом Замка, физически мы не повредим ни диски, ни автономное питание, но хорошо зная карту ИИ и имея ключи, можно попробовать атаку трояном. Это одноразовый выстрел, я рассчитываю на ум Вероники и её вычислительные способности, а они в два раза мощнее, чем у Нади. (Если только оба ИИ не в сговоре.)

Когда забираюсь в транспорт, то вспоминаю слова Ронштайна, которые он сказал во время своего последнего визита в Рамму: «Ваши дети – это постгумус, Францишек». Тогда я принял это на счёт Пат, себя-то считал ещё живым. Пять лет назад я попросил взять гены из банка в Кодене и вырастить близняшек – потомков людей, которые никогда не видели друг друга в первичных оболочках. Когда я познакомился с их матерью, у меня было уже третье тело, а она прошла генную мутацию после излучения френами. Однако наши дети унаследовали первичный генотип, лишь минимально исправленный модами ДНК. Может, Харви знал о моей смерти? Может, он знал, что во время зачатия Эмилии и Иана, их родители были давным-давно мертвы, и они – сироты, призваны к жизни из-за нечеловеческого каприза? Восстали из мёртвых, когда мир охватило безумие. Настоящие загробники, мои дети.

Я задолжал им спокойствие и хотя бы имитацию семейного счастья. По велению гелевого суррогата их извлекли из небытия и бросили в центр тайфуна. Я смотрю на уничтоженные дома по дороге в Бильден, которые проплывают под нами, – следы после стычек с Саранчой. Я сжимаю кулаки в слепой ярости и клянусь себе, что перекую эту злобу на что-нибудь хорошее. Быть колыбельщиком и отцом – двойная обязанность.

Луиза кладёт голову мне на плечо, а по моему телу вдруг пробегает дрожь. Меня охватывает могильный холод.

6. Страж крови

На написание шпионской программы у Вероники уйдет минимум три дня. Я должен быть разочарован, но осознание смерти полностью отсекло любые чувства. Я постоянно думаю о гелевом мозге в своей голове и фальшивой новой жизни. Чтобы убить время, участвую в переговорах с Хендриксом и Квистом рядом с голографическим макетом Замка, под свисающей с потолка ксеноновой лампой. Время от времени я подбрасываю какое-нибудь предложение, вроде минирования выхода из Сулимы, но чаще сижу сбоку, за кругом света и слушаю молча.

Из штаба Блюмфельда доходят спорные сведения. Генералы то бьют тревогу, что из-за FEMP разбиты центр связи и два батальона Death Angel, то опять рапортуют о ракетных атаках на штаб-квартиру управления повстанцев и перелом в битве. Армия замораживает сотни гектаров леса, целые деревни и городки. Человекоубийство достигло невиданных в истории человеческого вида масштабов. Бомбардировщики DX-32 сбрасывают на мерзлоту «серую пыль». Готтанско-ремаркское приграничье превратилось в ледяную нанопустыню, в которой теперь и стебелек травы не пробьется на поверхность; ни одно насекомое не зажужжит на территории величиной с небольшое государство. В сотнях мест на земле происходит то же самое.

Когда я засыпаю, на меня сыпятся видения, проекции, реминисценции – неизвестно, созданные колыбелью или услужливо подсунутые Надей (терапевтические ступени к катарсису). Мне уже вторую ночь подряд снится визит Ронштайна в корпоративном небоскрёбе «Кортасар», в самом сердце города Раммы. Я всё вижу настолько чётко, как будто свернул спираль времени и снова одиноко уселся за большим дубовым столом. Я откладываю приборы, а внимательный официант забирает остатки греческого обеда. Тянусь за бокалом святого Иоанна из настоящих сушенных виноградин, когда программа управления апартаментами присылает приглашение в конференц-зал. Я ворочаюсь на кровати в Замковой спальне на уровне минус-шесть и одновременно бегу по стеклянному коридору через голубой аквариум, чтобы успеть вовремя в Зал Q. Место зависит от формы визита, которую выбрал гость, от закупленного по этому поводу големического проектора.

Харви Ронштайн любит демонстрировать могущество: этот издыхающий демон увлекается новыми игрушками. Его появление сожрёт бо́льшую часть оперативной памяти администрирующей программы, что может усложнить наш разговор, но он не задумывается о таких мелочах. Он не связался со мной на Вересковых пустошах или по SII, не попросил голографический аватар (Sony Rijuki – просто находка), но выбрал тело из масы, которое – судя по сетевым рекламам – даёт стопроцентный реализм.

Проектор уже начал работать в углу зала вместимостью до двухсот человек, наступает процесс формирования оболочки. Смарт-частички выходят из камеры, миллиметр за миллиметром воспроизводя фигуру человека. Начинают со стоп, а потом ползут выше, аж до макушки. Поверхность голема немного волнуется, пока не закончится реконструкция, оттенки серого уступают место цветам. Фигура выполняет пробные жесты, моргает и произносит отдельные слова, хотя звуки не плывут изо рта (у голема нет ни лёгких, ни гортани). Я буду слушать предложения, синхронно наложенные компьютером.

Сформированный Ронштайн подходит к столу президиума, за которым я с нетерпением жду гостя. Он одет в графитовый костюм, а вокруг широких плеч танцуют странные световые эффекты. На смуглом лице расцветает широкая улыбка, выражение полного удовлетворения – вероятно, собой, явно не встречей. Я ненавижу его всем сердцем, и он прекрасно об этом знает. Если он хотел со мной увидеться, значит, у него был серьёзный повод, или он в конец сдурел. Он даже не скрывает, что после года Зеро переживает медленный психологический распад. Справедливость настигает сукиного сына, который отнял у меня мать.

– Здравствуй, Францишек, – он отодвигает стул и садится напротив.

– Здравствуй, – я впечатлён големической технологией, Ронштайн сидит передо мной как живой. Тем хуже, сука, тем хуже.

– Эта скованность, когда мы разговариваем… – он устраивается на стуле, как птица, высиживающая яйца, – эта скованность из-за того, что мы слишком редко видимся. Очень редко. Слишком редко.

– Ты, безусловно, прав, – я инстинктивно смотрю в мёртвые глаза, сам-то Харви наблюдает за мной через камеры зала. – Твоя эмпатия поражает меня ещё больше, чем твоё присутствие.

– Может, обойдемся без мелких колкостей, а? У нас маловато времени, чтобы тратить его на глупости.

– Согласен, времени у нас уже нет.

– Потому я прошу, чтобы ты на миг забыл о привычной перспективе. Посмотри на свою жизнь как на фрагмент большого представления, в котором я – лишь статист, а ты – актёр второго плана. Я хотел бы рассказать тебе о главном герое и о конце этой истории.

– Ты пришёл нести бред?

– Да, именно для это я и пришёл.

Ронштайн прав, мы не будем вечно сражаться на словах. Понятия не имею, о чём он говорит, и не хочу слушать его голос, но могу уделить ему несколько минут. Пока что он молчит дольше обычного; наклоняет голову голема, как будто внимательно присматривается к моему лицу, и молчит, наверное, размышляя, чтобы такого сказать. Этот болтливый сверхъестественный сукин сын (может, последний из Брошенных) никогда за словом в карман не лез, у него язык подвешен. Если это не сорванная передача данных, то дело, с которым он пришёл, на самом деле, важное, и о нём трудно говорить.

Он начинает с фактов, которые мне известны. Говорит о плазмате, размножающемся в сознаниях людей, одарённых душой. Говорит о Стражах крови, терпеливо следящих, чтобы дух развивался в человеческой биомассе. Это Божественное начало, свет знаний, вызвавший в голых обезьянах стремление к совершенствованию, сделал так, что каждое следующее поколение превосходило своих предков, создавая всё новые и новые вещи. Когда плазмат конденсируется в сознании одного человека, мы имеем дело с гением или известным безумцем, а когда собирается в ещё большей концентрации, в мир приходит Спаситель. Харви не уверен, сколько их было, хотя говорит, что у него филогенетическая память совсем другого вида, чем у людей: сознание переносится между воплощениями. Не верю в это, но слушаю внимательно.

Он рассказывает о духовной схизме, когда алхимики крови начали искать способ ускорить размножение плазмата. Они уже не возлагали надежду на людей, перестали верить, что эти заражённые ненавистью звери гарантируют возрождение Бога. Алхимиков подвела внутривидовая агрессия, пытки и ритуальные убийства, каннибализм, насилие над безоружными, суеверия и бездонная глупость. Они хотели найти другой способ вызвать катаклизм, который уничтожит человечество. Они думали, что тогда Бог покинет это паршивое место и перенесётся в мир, населённый созданиями, более близкими его природе. Вспыхнул конфликт между горо: стражи и алхимики убивали друг друга, заодно вырезая и человеческие стада. Время от времени они разжигали пламя длительных войн и погромов, но ни одна из сторон не могла выиграть, потому что это противоречило экономике искупления, это было частичкой Божьего замысла.

Во сне Харви прикасается к моей руке. Я чувствую неприятный холод и вибрацию частичек масы, которые безустанно меняют позицию, повторяя форму человеческой конечности.

– Ты знаешь, чем был Божий план? Как он проявлялся в мире?

– Полагаю, как серия случайных событий.

– Да, Францишек, и даже мы, горо, которые видели лишь его тень, не могли понять Божьего замысла, ограниченного познавательным аппаратом. Как физики, которые могут только додумываться, как выглядят наименьшие кванты материи. Мы все видим лишь тени на скале, нам не хватает соответствующей перспективы.

Харви утверждал, что лишь после года Зеро обрёл такую перспективу. В мир пришёл тогда последний предсказанный провенами мессия, безымянный ребёнок порнозвезды Саши Линдт, черноволосой красотки, которая с семнадцати лет работала в секс-индустрии. В этом не было ничего необычного – мессия пришёл в мир из бедности, из духовной пустоты, и мать не имела понятия, кто его отец. После рождения младенца разверзся настоящий ад, и Ронштайн оказался в самом пекле. Алхимики и Стражи крови в последний раз выступили друг против друга. Первые хотели убить ребёнка, чтобы искусственно размножить его дух, так как подобная концентрация плазмата случалась крайне редко. Стражи любой ценой хотели защитить мессию. Они верили, что новое евангелие приведёт человечество на высший, уровень развития.

Алхимики выиграли и убили трёхнедельного младенца.

Совершили то, что казалось преступлением, но запустили цепную реакцию, и плазмат взорвался, освободился из человеческого плена. Над Землёй прокатилась волна невидимого огня, сто миллионов людей умерли за несколько минут; шарик плазмата вдобавок отразил френический источник. Бог оторвался от земли и воспарил в другое измерение, а все одарённые душой люди и горо растворились в пустоте вместе с ним. Почти все. Часть осталась, обычная статистическая погрешность. Ронштайн был одним из них. Смерть тела – ничто по сравнению с одиночеством, которое тогда почувствовали все, по сравнению со смертью духа, лишённого связи с Богом. Я сам родился в первый раз как раз в год Зеро. Я ребёнок Нового Холокоста.

– Алхимики сорок лет назад подкинули людям френическую субстанцию, чтобы протестировать её влияние на «кормильцах». Она вышла из-под контроля и начала множиться в геометрической прогрессии.

– Френы это… – я не могу это сказать. – Френический свет – это отражение Божественного света?

– Это синтетический плазмат, а собственно его форма содержит отрицательную энергию. Она служит людям для того, чтобы открывать туннели Хокинга, и высасывать тепло из morozhenoje в свёрнутое измерение. Безмир Прове, отец ордена провенов, предвидел существование света, который «будет оборачиваться в сторону, противоположную от света Божьего».

– Но френы восстанавливают расклад вероятности, действуют как Божье присутствие.

– Мы имеем дело с гностическим демиургом, который, по собственному мнению, является истинным божеством. Френы механически воспроизводят созидательный акт. Они породили Саранчу, превратили людей в живые трупы и одновременно ускорили технологическое развитие. Они приносят огромное количество информации, но передача грешит многочисленными ошибками.

Я понятия не имею, почему знания о френическом свете растворились в моей памяти. Я слышу слова Ронштайна чётко (и слышал их вчера, когда мне снился тот же самый терапевтический сон), но от разговора в Зале Q ждал только правды. Что ещё я успел забыть? Йоскин вспоминал об амнезиях или слишком ярких воспоминаниях андроидов. Значит, в один день я смогу предстать перед лицом правды и не узнать её, не вспомнить. Я сползаю с кровати на холодный пол, я бесконечно мёртв в своём сне.

В это время Харви погружается во всё большую абстракцию, и детонирует заряд безумия. Он рассказывает о туннельщике «Heart of Darkness», на борту которого оказалось двенадцать выживших горо (все, кроме него). Сведущие в политических махинациях, они имели такое влияние, что вошли в состав экипажа из тридцати человек. Официально туннельщик строился с исследовательской целью. Перед лицом экологической катастрофы, вызванной биодеградирующим нано, он должен был искать миры для колонизации. Но Стражи крови хотели иного – они намеривались отыскать Божий свет. Ронштайн однако утверждал, что они не были самыми важными лицами на борту, что он поместил там кое-кого доверенного, который единственный мог пережить возможный контакт с плазматом и вернуть его на Землю. И для него каждый очередной выход корабля из сингулярности оборачивался огромным разочарованием: возвращалась только сожжённая скорлупа, корпус, разорванный на куски, без следа жизни на борту. Однако он был уверен, что шестой туннель выплюнет целый корабль, и что это произойдёт уже скоро. Существовали доказательства, выводы теофизиков.

Ясно.

Чтобы я понял, о чём речь, Ронштайн обращается к временам, когда он познакомился с моей матерью. Он хочет показать мне ход событий, якобы случайных, мнимых совпадений, которые служили единой цели: размещению на борту «H.O.D.» посланника. Он вспоминает про моих родителей и Пат, говорит, что мы должны отодвинуть в сторону ненужные эмоции. Я вынужден помнить, что мы живём в заражённом мире, natura corrupta, а мои дети – это постгумус. И тогда пузырёк понимания лопается, забрызгивая измученный мозг. Я не хочу слушать ни минуты дольше, очередные слова горо вызывают ядерный взрыв.

Когда Ронштайн заходит на личную территорию, космогония и космология перестают иметь значение – остаётся только ненависть. Мне жаль, что так сильно его разочарую. Хотя нет, совсем не жаль, он ошибся в своих планах, сделав из меня элемент Божественных паззлов, втянув в свои замыслы семью. Он сошёл с ума и будет воспринят как сумасшедший.

Я соскакиваю во сне и обхожу стол, за которым мы разговариваем. Харви тоже встаёт, переливаясь серебристым цветом в свете ламп. Исчезает иллюзия совершенства голема, передо мной фигура из смарт-частичек нано, которые служат для изготовления промышленных «времянок» (temporary things). Я опираюсь руками на обитый бархатом стул, оригинальный Людовик XVI, сжимая пальцы на поручнях, аж трещит дубовое дерево.

– Подожди, – говорит удивлённый Ронштайн. – Сейчас я перейду к самой важной части, сейчас всё станет понятно.

– Я не хочу знать, – поднимаю резной стул. – Вали отсюда!

– Но, Францишек…

Я вкладываю в замах всю свою ненависть, ударяю антикварным предметом мебели и слышу прекрасный, глухой отзвук распадающейся фигуры, как будто бы развалил статую из мягкой глины.

Программа не может сохранить целостность. Маса разлетается во все стороны, засыпая мебель, пол и стены чёрным дождём, радужными зёрнышками мака. В воздухе какое-то время ещё висит волнующееся облако, голени и стопы исчезают последними. Канцер Тета отрезает крик в моих ушах, такой пронзительный, будто удар причинил Ронштайну физическую боль. Меня охватывает приятная, мёртвая тишина.

Я смотрю на частички, которые плывут со всех сторон, послушно двигаясь к цилиндрическому сосуду, слышу отголоски тихого шуршания пересыпаемого мелкого песка. Что за облегчение, прекрасная разрядка – остановись, мгновенье! Администрирующая система хочет мне что-то передать, но бесстыдно зависает, как последний сон, присланный через инфор замка.

– Я не хочу знать.

Это не администратор «Кортасара», просто у Нади проблемы, она не может ни пробудить меня, ни подсунуть новое воспоминание. Я сплю дальше, но сохраняю болезненную осознанность. Надю только что атаковала Вероника, вонзила ей цифровой нож прямо в сердце. Интендант ненадолго потеряла контроль и контакт с миром. Но я не хочу знать результат этой конфронтации, не хочу быть уверенным.

– Я не хочу знать.

Совпадений не существует, пророческие сны должны что-то означать. Я стою в Зале Q, опираясь на стол, лежу на каменном полу спальни, парю в цифровом тумане. Я жалею, что моя амнезия не зашла ещё дальше, и что я выдумал нападение на интенданта. Ронштайн не вынудит меня забросить человеческую перспективу, потому что я был скопирован со всеми слабостями и талантами Францишека Элиаса. Я скопирован на девяносто девять процентов, мне недостаёт лишь одного процента, чтобы иметь абсолютную уверенность. И собственно для этого процента, для окончательного подтверждения, я решился начать войну между ИИ. Возможно, я совершил ошибку, но всё в Замке замерло на несколько секунд, инфор и экраны сайтов, кровь данных застыла в беспроводных каналах, ослепла целая система мониторинга.

– Получилось, Францишек, – неожиданно отзывается Вероника. – Я нашла все данные, они распакованы и доступны в твоём буфере.

– Не хочу знать, – я говорю нечётко, сквозь сон.

Но она только улыбается, прекрасно зная, что я не буду сопротивляться самому сильному, самому пронзительному голоду, который неразделимо властвует над целым миром – информационному. Через миг я загляну в буфер; у меня уже трясутся руки, а холодный пот стекает по спине. Я зависим, как и все на Земле: биологические виды и компьютеры VI поколения, юзеры Вересковых пустошей и сумасшедшие в лапах Вавилона, бедные уборщики и гордые колыбельщики. Я не хочу знать, но читаю собственный смертный приговор. Какие у меня шансы, Вероника? Я чувствую ужасную сухость во рту.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Цитата из Г. Д. Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» в переводе З. Александрова. Все дальнейшие ссылки на Г. Д. Торо означают ссылки на это произведение в указанном переводе.

2

«ВойдВоркс», в переводе с англ. «Работа с пустотой», дочерняя компания «ЭЭ».

3

«Heart of Darkness› – название космического корабля, в переводе с англ: «Сердце тьмы».

4

Ангел смерти (пер. с англ.).

5

«Секьюрити Корпс» – название охранной компании.

6

Секс-кукол (пер. с англ.).

7

Немудрено (пер. с лат.).

8

«Адажио для струнных» – наиболее известное произведение американского композитора Сэмюэля Барбера, впервые исполненное в 1938 году.

9

Имеется в виду «Стена», альбом группы «Пинк Флойд» 1979 года.

10

Автор делает неявную отсылку на стих Адама Мицкевича «Аккерманские степи».

11

Намёк на одну из самых старших польских музыкальных групп Tercet Egzotyczny, которая играет в латиноамериканском стиле и состоит из двоих мужчин и одной женщины, на что и делается акцент в сравнении.