Мир и мы. Стереть стереотипы

Чётче и чётче проступают неустранимые пороки доктрины откупа постиндустриальных стран от аутсайдеров и явственнее – нарастание угроз первым от вторых. В среднесрочной перспективе будет идти интенсивный поиск эффективного инструментария компенсации этого отставания, а также прекращения региональных конфликтов, устранения социального напряжения в ассоциированных с клубом развитых государств обществах, вытеснения агрессивных национализмов и религиозного экстремизма, примирения втянутых в противостояние сторон, беспощадной борьбы с проявлениями терроризма на любом уровне и криминальным оборотом оружия, наркотиков, расщепляющихся и прочих материалов, представляющих опасность для жизни и благополучия человечества.

Современный комплекс безопасности будет базироваться на расширении ответственности ЕС и НАТО, их взаимовыручке, в том числе при помощи укрепления евросоюзной оборонной компоненты, сотрудничества с ними и трансформации ОБСЕ. России надлежит найти в этой тенденции своё место, вплоть до полного присоединения к обеим организациям ради образования единого заслона северной четверти земного шара от угроз, исходящих для него с юга.

Модификация затронет деятельность и устройство не только ООН и её подразделений и инструментов, но и ВТО, МВФ, МБРР, ОЭСР и проч. Миссия умиротворения продолжит отходить к более динамичным и эффективным в политическом, административном и военном плане региональным объединениям и новым коалициям, при большем, как позволяют надеяться разворачивающиеся процессы, внимании к позиции ООН и участников распри. Общий баланс – постепенно сдвигаться в сторону «большой двадцатки» и аналогичных им конфигураций, с периодическим привлечением к консультациям части бедных наций.

Грядущая архитектура безопасности неясна во многих деталях. Но размышления о ней мировых лидеров не стоит недооценивать. Равно как пренебрегать присутствием России во всех названных выше процессах. Хороший задел налицо. Важно не отступаться от начатого. А подобная опасность далеко не минула: в нынешней нашей элите достаточно персонажей, жаждущих отката назад и легковесно относящихся к его катастрофическим последствиям.

Глава 2

Не было бы счастья…

… Да несчастье помогло. Вступление России в ВТО затянулось на много лет. Тем самым, мы получили срок, который был правильно употреблён на то, чтобы уяснить себе подлинно коренные интересы страны при вступлении в эту организацию. Чётко их сформулировать и последовательно и твёрдо отстаивать. Я имею в виду приоритеты наших экономических субъектов. О политических целях власти уже достаточно давно высказались определённее некуда.

Слава Богу, что и недостатка информации о переговорах у общества в целом не было. Велись они прозрачно и для отечественного, прежде всего крупного, бизнеса. Переговорные позиции формировались с участием его представителей, и он включал свои возможности для создания определённой атмосферы вокруг соответствующих дискуссий.

Прагматика применительно к проблеме ВТО была понята так: отстаивать надо долгосрочные преференции нашего бизнеса и экономики в целом (заодно тут была установлена и некоторая ясность для самих себя) и брать на себя вытекающие отсюда, но главное – непременно реальные – обязательства. И это принесло свои плоды.

Несмотря даже на то, что нам постоянно недоставало интегрированной национальной, включая её внешнеэкономическую составляющую, политики в экспортном, так сказать, варианте. Разные представители политического класса, – к сожалению, не только депутаты, которые этим особенно блещут, но и министры, и представители администрации, – всё время позволяют себе дискуссии, в том числе заочные, между собой и на любые темы, находясь за рубежом. Вещь немыслимая для Западной Европы и Северной Америки: там политические баталии и разногласия оставляют в момент пересечения границы. В приличных семьях принято оставлять внутренние напряжения дома. И мы ещё хотим, чтобы нас уважали?

Тем не менее, приемлемые компромиссы были достигнуты, например, в вопросе динамики внутренних и экспортных цен на газ. То же самое можно сказать и о «сельскохозяйственной корзине». Всеми было осознано, что русский продовольственный рынок таков, что на обозримую перспективу он способен проглотить любое количество продуктов питания. Как следствие, и наши партнёры перестали опасаться волны сельхозпродукции, которая их, якобы, захлестнёт, и мы – боятся утраты продовольственной самостоятельности.

Теперь бы ещё прекратить самих себя пугать жупелом однополярного мира. Если взглянуть чуть глубже в историю, она нам покажет, что ни одна ещё империя, оставшись без адекватного противовеса, долго не прожила. Не грозит такое и Pax Americana. Надо всем миром спокойно, не теша себя иллюзиями и не стращая призраками, готовится к новой реальности, которая возникнет в течение ближайших лет. А именно, новому многополярному миру. В котором, если мы так ничего и не поймём, будет три центра силы – США, Европа и «коллективный» Китай.

Главный вопрос для России тут таков: устраивает ли её такой расклад, и если да – то где и с кем она себя видит? Ответ на него очень непрост. Тем более его нельзя откладывать.

Глава 3

Мы очень похожи

Оценивая прошедшие годы свободной Эстонии, можно сказать много похвальных слов в её адрес: низкая инфляция, либеральная экономика, наверное, самая устойчивая на территории бывшего СССР политическая система. И всё это будет верно. Как и то, что буквальное следование рекомендациям и ориентирам ЕС обеспечило ей не только одни из лучших показатели роста экономики в постсоветский период, но и второе по глубине падение в ходе глобального кризиса.

Но я больше хочу остановиться вот на чём. У России и Эстонии много общего как в судьбе, так и в современности. Нас объединяет больше, чем разъединяет, мы были и остаёмся близкими по большинству параметров. Пора отрешиться от взаимных негативных эмоций и вернуться к логике доброго взаимодействия. Повернуться друг к другу лицом, действовать благожелательно, вместе и двигаться согласованно, где только можно, ради общей выгоды.

Из аутотренинга известно, что для преодоления сильного волнения достаточно 10 раз глубоко вдохнуть и сильно выдохнуть. Полагаю, что за истекшие годы у обеих сторон было достаточно возможностей и времени, чтобы успокоиться и уйти от эйфории и запальчивости к трезвому расчёту.

Между тем, нас посейчас связывает в основном то, что русской и эстонской политикой до сих пор владеют одни и те же мифы. В качестве иллюстрации приведу только два примера – НАТО и Европейский Союз. Сразу оговорюсь: я за максимально быстрое движение России навстречу обеим организациям, вплоть до полного слияния с ними.

По поводу НАТО по обе стороны нашей единой границы действует миф о спасительности (в Эстонии) и опасности (в России). В обоих случаях не замечают, что из военно-политического блока, какой она была в период глобального противостояния, НАТО пытается, пока не слишком удачно, превратиться в организацию безопасности в Европе и – шире – Евроатлантическом регионе. Что она не намерена никому в Европе угрожать, а значит, и никого защищать в привычном смысле слова. Что она нацелена не против кого бы то ни было, а на совместные действия всех европейцев, которые позволили бы им предотвратить их столкновение с наиболее острыми современными угрозами. Что главное, над чем работает НАТО, – согласование существующих у европейских наций интересов в сфере безопасности континента в целом. Такой подход исключает наличие напряжённых внутри- и внешнеполитических отношений у членов альянса, как между собой, так и применительно к соседям, пока в него не входящим. Чтобы понять, что структура никому не даёт эксклюзивных гарантий, а потому демонизация её расширения на Восток несерьёзна, достаточно сослаться на требование установления дружеских связей с Россией, предъявленное Польше как условие её вступления в НАТО.

Другая сторона вопроса. Эстонские политики нередко говорят: Эстония такая компактная по территории и численности нация, у неё столь тяжёлая история, что мы не привыкли чувствовать себя спокойно. Наши деятели, в лучшем случае, заявляют: мы не прочь вступить в НАТО, но Россия такая большая, мы такие важные, от нас так много зависит в мире, мы не можем сами подавать заявку на вступление, нас должны пригласить, либо дать нам гарантию того, что Россию примут в течение года после формального заявления о желании присоединиться к ней.

И те, и другие игнорируют, что альянс никому не предоставлял особых условий и никогда не обещал специального отношения при вступлении. Думаю, что если мы будем больше уделять друг другу внимания в названных вопросах, то скорее и к обоюдной выгоде избавимся от мучающих нас фантомов.

Относительно ЕС в обеих наших странах у части общества существует заблуждение, что Союз – панацея, которая разом решит все проблемы национальных экономик. При этом как-то забывают о двух обстоятельствах: во-первых, ЕС не благотворительная организация, созданная для спасения кого бы то ни было, (даже о «помощи» Греции можно говорить лишь в кавычках, не говоря уже о жёстких требованиях к другим странам-членам в ходе накатывания второй волны кризиса), и, во-вторых, при всех реальных плюсах членства в ЕС, оно бросает и вполне очевидный экономический вызов (если использовать понятийные категории европейской философии, в частности, концепцию вызова-и-ответа как основы диалога и нерва цивилизационного процесса, предложенную Арнолдом Тойнби,), с которым Эстонии и России проще, и потому разумнее, справляться сообща.

Наконец, надо учитывать и стремительно развивающуюся в последнее время тенденцию регионализации европейских культур. Как и этничность, они становятся всё более и более интимным признаком, сугубо частным делом, элементом индивидуальной самоидентификации. Подобно тому, как жители Баварии говорят о себе: это в Баварии мы фризы, швабы и т. д.; в Германии мы все баварцы, в Европе – немцы, а в мире – европейцы. Притом, что фризский или швабский лишь по традиции принято считать диалектами немецкого, а на самом деле они обладают всеми признаками суверенных языков германской группы, и, значит, их носители – самостоятельные народы в антропологическом смысле. Культурная регионализация – не новый феномен в Европе. Во Франции ранее самостоятельные культуры Гаскони, Прованса, Нормандии, Бургундии, Вандеи, Корсики и Эльзаса слились со ставшей формообразующей моделью Иль-дё-Франса и стали её частью. Аналогично вышло с Уэльсом, Шотландией и Ирландией в Великобритании, Каталонией и Андалузией в Испании, Сардинией, Кампанией, Апулией, Калабрией и Сицилией в Италии…

Теперь пришла очередь национальных культур. Утвердился общеевропейский слой, стремительно превращающий французскую, британскую, испанскую, немецкую, итальянскую и прочие его составляющие в свои локальные, почти фольклорные варианты. Мы знаем, насколько противоречиво идут эти процессы в развитых демократиях. Понятно, что намного более опасны они для немногочисленных наций. Здесь, если мы хотим сохранить многообразие мира, действовать уже не только русским и эстонцам, но, вообще, всем европейцам, кроме как вместе, никак нельзя. Ведь Бог создал нас разными. И, если мы всерьёз заявляем о возвращении к культурным корням, то обязаны сохранить замысел Его, как это модно говорить ныне, проекта. Вот всего лишь несколько векторов перспективного сотрудничества во благо наших народов. На самом деле, их намного больше. Но все их непросто даже поименовать.

Теперь несколько слов о проблемах современной Эстонии, которые меня, как русского и православного, не могут не волновать. Церковь. Светские власти могут сколько угодно убеждать народ, что спор вокруг статуса здесь Православной Церкви Московского Патриархата имеет сугубо имущественные и административные основания. Не без них, конечно. Но не надо быть большим психологом, чтобы понять, что верующие воспринимают его как борьбу с Богом и Верой. Война же с Ними не просто недопустима, она лишена всякого смысла. К тому же она искусственно создаёт глубокие социальные трещины. А они намного вреднее обычных.

Эстонский язык. У меня не вызывает сомнений, что всяк, добровольно связавший свою судьбу с Эстонией, должен знать язык страны, в которой живёт. Понятно, что лингвистические способности людей различны. Кто-то может применять неродной язык лишь поверхностно, большинство – средне, иные – глубоко. Но, как филолог, могу подтвердить, что любой здоровый человек способен знать его в необходимых для себя объёмах. Например, мой старший сын во время обучения в Петербургском и Мюнхенском Университетах, выучил латышский, литовский и финский. Что уж говорить о шансах их освоения теми, кто живёт непосредственно в языковой среде.

Однако, по-настоящему можно владеть только тем языком, который любишь. А любить получается лишь тогда, когда чувство свободно от принуждения. Не случайно за несколько лет после обретения независимости у многих прибалтов куда-то сам собой исчез акцент, когда они говорят на русском языке. Вот как важен психологический фактор: люди на уровне подсознания освободились от лингвистической принуждённости. Потому-то обучение неэстонцев эстонскому языку должно пользоваться широкой и щедро финансируемой государственной поддержкой.

Необходима специальная программа подготовки нужных для того преподавательских кадров, исчерпывающих по количеству и качеству, особенно в районах преимущественного проживания русских. Не так, как сейчас, – сдавай экзамен на должность или гражданство, а как тебе узнать язык – никого не интересует. Если эстонцы хотят, чтобы неэстонцы знали эстонский язык (в идеале) не хуже них самих, неэстонцы должны на деле почувствовать, что эстонское общество не формально, но, если угодно, сердечно, душевно заинтересовано в их приобщении.

Такое решение является ключом для снятия перенапряжения в вопросах приобретения гражданства Эстонии, изучения русского как Muttersprache, исправления опасного для судеб страны соотношения числа граждан, неграждан и иностранцев в общей массе её жителей уже в ближайшие годы. Заодно оно улучшит и её положение в европейской семье.

Глава 4

Парадоксы глобализации

Начала

Банальные суждения о бедности и комплексах неполноценности, культурном[1] или религиозном конфликте не раскрывают причин терроризма и жестокости ответа на него. На самом деле, перед нами очередной, насыщенный невиданными ранее ресурсами, виток соперничества западного и восточного глобальных политического и культурного проектов[2].

Такой взгляд выводит нас на суть постановки вопроса о парадоксе. Ведь первая же констатация в его развитие может показаться неожиданной. Восточный вектор глобализации первичен по отношению к своему более позднему собрату.

Мало того, что с неолитической революции большая часть культурных достижений была реализована в его русле; для нас сейчас важнее другое. Уже мелкие царьки крохотных княжеств Древнего Междуречья именуют себя властителями четырёх сторон света. Неадекватность их самооценки – не в счёт. Существенно, что ими уже тогда была сделана заявка на мандат мирового господства.

Это притязание не есть признак цивилизации вообще. Ничего подобного нет ни у греков периода независимости, ни в Риме первых веков его истории. Установка на право управлять всем миром имеет восточное происхождение: кроме семито-хамитской, развиваемой до сих пор исламом, существует независимая от неё чуть более поздняя китайская версия, гласящая, что лишь Поднебесная империя имеет санкцию Неба на правление, а весь остальной мир является её провинциями, включая и те страны, что покамест о том не подозревают[3].

Победная политика

Проанализируем важнейшие характеристики вскрытой проблемы, сперва в контексте Средиземноморья. Ибо сложившиеся тут цивилизационные модели, соревнуясь и сменяя друг друга, почти безраздельно доминировали в мире до относительно недавнего времени.

Во-первых, восточный глобальный политический проект есть явление сугубо идеологическое. И, за исключением краткой истории единого арабского халифата (отчего к его эвокации прибегает исламский экстремизм), всегда неудачное. Среди его предшественников – Персия споткнулась не только об Элладу, но и Скифию, а Карфаген – о союз греческих колоний с Римом. Потом нечто очень похожее случилось у монголов с Русью.

Китай, после консолидации в ханьскую державу, тоже постоянно расположен к распаду, т. к. адаптивность требует разнообразия, а монолитность идеологии таковое сокращает. Веками, после очередной дезинтеграции, его собирали внешние завоеватели. Быстро окитаившись, они опять приводили страну к развалу. В результате она становилась лёгкой добычей для новых захватчиков – и так по кругу. Чуть иначе, но по той же модели, в XX веке она была покорена заимствованной с Запада социалистической идеей, объединившей как коммунистов, так и Гоминдан.

Единственную восточную империю, просуществовавшую достаточно долго, Османскую, нельзя считать глобальной. Халифат был единственным государством, охватывавшим большую часть Средиземья в окружении мелких раздробленных франкских монархий и идущей на спад Византии. А Порта контролировала только часть территории бывших владений первых халифов, что не компенсировалось даже балканскими её вилайетами, да ещё окружённую превосходящими её по потенциалу колониальными владениями европейцев. Последние же чаще доминировали и в Средиземном море, что создаёт совсем иной исторический фон.

Западный глобальный политический проект, наоборот, всегда удачен и вырастает из прикладных намерений. Александр Македонский пошёл на Персидское царство за сокровищами под лозунгом возврата расхищенного имущества греческих святынь. Идея мирового господства у него возникла, когда в руки стал падать спелый плод разваливающейся державы Ахеменидов. Родившийся в итоге эллинизм на столетия сохранил внутреннее единство и передал его римлянам. Ради наживы отправлялись за моря и первые экспедиции Нового Времени. Рим, колониализм, неоколониализм и приведшая к глобализации экономическая и информационная транснационализация тоже следовали исключительно прагматизму.

Конечно, идейное обеспечение практических шагов присутствовало и у Востока, и у Запада. Разница в том, что у первого идеология инициировала запрос на овладение ресурсами, задавала тон. У второго же она даже в формах Римского Мира и «Правь, Британия!» служила оправданию уже состоявшегося обладания ими. Тот преднамеренно стремился к владычеству. И втуне. А этот пробивает себе дорогу как бы исподволь. Но неизменно побеждает.

Во-вторых, западный, европейский (сейчас евроатлантический) глобальный политический проект, будучи вторичным, сначала оказывается страдающей стороной. Отвечая, как независимо друг от друга отметили Владимир Соловьёв и Тойнби, на вызов своего азиатского партнёра.

Эллины реваншировали натиски персов походами Александра и властью диадохов. Рим отреагировал на мольбы о помощи Великой Греции против карфагенян из-за угрозы своей хлебной базе. Затем отразил атаку Ганнибала уже на себя, разрушил его столицу и сокрушил пиратов. И неожиданно проснулся первой по-настоящему глобальной империей в Средиземноморье, ответственной за поддержание в нём единого порядка. Всё это, как и много позже, под аккомпанемент борьбы римских консерваторов за то, чтобы Республика занималась только своими внутренними вопросами.

Русь консолидировалась и перешла к программе широкой колонизации в борьбе с монголами и их наследниками. Запад стал снаряжать корабли, чтобы получить необходимые ему товары безопаснее и дешевле, в обход континентальных торговых путей, находившихся под контролем мусульман. Отсюда и вынужденная прагматика европейского проекта.

Культурный триумф

В сфере культуры восточный глобальный проект, напротив, всегда успешен. И также имеет хронологическую фору. Его достижения неизменно проникают в самое сердце Запада. До Нового времени большинство открытий и изобретений совершались на Востоке или под его влиянием. Саму память о классической учёности западникам вернули, кроме Византии, арабы и евреи.

Ещё глубже его эффект в духовной области: вспомним миф о похищении Европы. О христианстве я уж и не говорю, но и сыгравшие ключевую роль в европейской цивилизации Аполлон и Дионис – азиатского происхождения. Республиканский Рим был захвачен восточными культами. Как и предвидел сто с лишним лет назад Соловьёв, западный мир на наших глазах оказался буквально покорён мистицизмом и оккультизмом Востока.

Потому-то столь конфузно удивление американцев, что глобализация оказалась улицей с двусторонним движением. Дефицит широкого гуманитарного образования мешает им адекватно воспринимать реальный мир в многообразии его культурного достояния[4].

Западный же культурный проект – явный неудачник. Он беспорядочно откатывается теперь даже в науке и технологиях. А его духовное влияние, как не пустившее корней поверхностное явление, испаряется вслед за утратой европейцами прямого политического контроля над той или иной территорией. Тут показателен пример западного христианства. Лишь на Филиппинах оно охватывает 90 % верующих. В прочих же странах Азии, в отличие от последователей родного ей ислама, христиане составляют абсолютное меньшинство. Латинская пословица ex oriente lux права: свет всех категорий доподлинно идёт с Востока.

Нулевая ничья

Внутренне противоречивое состояние обоих проектов глубоко травмирует их активных представителей. Те и другие пытаются добиться их полного успеха во всём. Одни навязывают к политическому преимуществу свои культурные эталоны, иные же втаскивают за теми политический диктат.

Упорство подобных попыток, вопреки их монотонным провалам, только нарастает. Накала сюда добавляет больший в целом западный запал. Историческая обречённость максималистских подходов порождает обоюдную жестокость агентов: поступки противоположной стороны воспринимаются и оцениваются ими исключительно в семантике недружественного поглощения.

Исламские террористы и их идеологи убеждены, что они противостоят Западу не как особой позитивной системе ценностей, но абсолютному злу – безбожному и бездушному, без чётких культурных и нравственных ориентиров, – которое запрограммировано разъесть их родную цивилизацию. Что есть явная гипербола.

Сокровище Запада

Не только ярые критики, но и некоторые апологеты Византии путают географию Европы и культурные признаки, когда причисляют ту к миру Востока. И заявляют, что она даёт хотя бы один пример успешного глобального «восточного» политического проекта. Ошибочность этих взглядов хорошо показала не только русская наука, но и такие авторитетные западные медиевисты, как Ж. Лё Гофф и С. Рансимен.

В политическом, административном и юридическом смыслах Восточная Римская Империя была продолжением западного (европейского) глобального политиического проекта. Более того, с переносом туда Константином общеимперской столицы, она и до отделения западных провинций, и после их отпадения и гибели под ударами готов олицетворяла собой всю его полноту.

Это хорошо понимали её романо-германские современники. Как те, что стремились уничтожить её и Константинопольский престол, чтобы остаться единственными наследниками Древнего Рима и получить монополию в Церкви, так и те, что смотрели на неё как на последний оплот и залог возрождения на ином витке Вселенской державы. Как те, кто оговаривал помощь против турок неукоснительным и немедленным следованием Флорентийской унии, так и те, кто носился с идеей нового Крестового похода в защиту братьев-христиан. Как те, кто ревновал её как живую носительницу бесценных традиций, так и те, кто полагал императора в Константинополе единственным истинным и законным цезарем, хранителем подлинного общего достояния.

В силу эгоизма, алчности, зависти к блеску, богатствам и бесспорному моральному авторитету Византии, слабости и внутренних распрей франкских королей, первые одержали верх. Непреходящая общеевропейская ценность её культурного наследия после её исчезновения быстро забылась. А идейные последователи тех, кто с чёрной неблагодарностью наблюдал за её гибелью, ученики Вольтера и Гиббона, оболгали её, как сугубо восточную сатрапию. И навязали обществу свой ложный стереотип[5].

На самом же деле, Византия и Запад – две части единого целого. Константинополю почему-то прежде всего припоминают интриги и тактические хитросплетения василевсов. Но при современных им крестоносцах, испанских, французских, британских, итальянских и германских дворах коварства было не меньше. Да и деспотизм, раболепие, произвол и волокита властей, придавленность «черни» и чванство чиновников были тогда и много позже всеобщими бичами. Кроме документов, есть сочинения Рабле и Свифта и история «огораживания» в Англии.

Византия оказала глубокое позитивное политическое влияние на своих западных соседей. Она сохранила от античности партии, сенат, муниципальное самоуправление. И вернула их отказавшимся от них франкам через Венецию и Флоренцию, что в раннем Средневековье находились под её контролем. Исландии и Британии было, у кого перенимать демократические институты.