Как спасти жизнь

– Скажи, когда!

Медсестры проводят кропотливую операцию на торте с лимонной глазурью, принесенном чьим-то родственником. Когда я выхожу вслед за Джоэлом, я чувствую прилив адреналина из-за того, что мы нарушаем правила.

– На лестничную клетку, – пыхтит он. Мы притворяемся, что для него совершенно нормально иметь объем легких пенсионера, потребляющего восемьдесят сигарет в день. – На случай, если кто-нибудь… увидит нас, пока мы… ждем.

Мы на пятом этаже, и за металлическими перилами мир исчезает по спирали, как на рисунке Эшера. Я стою на страже рядом с верхней ступенькой, так что если Джоэл действительно упадет, то он, по крайней мере, не скатится с лестницы.

Это новая я – готовая к действию. В очереди за обедом, в автобусе, в торговом центре на Черчилл-сквер я рассматриваю людей, находящихся поблизости, в поисках признаков неминуемой остановки сердца.

«Дыхательные пути», «Дыхание», «Кровообращение» теперь прописаны во мне, как буквы на карамельной палочке. Мышцы моих рук наконец-то перестали болеть, но они готовы качать и колошматить чью-то грудь в такт: «Слониха Нелли упаковала свой хобот…»

– Мне нужно… одолжить твое пальто.

Я уже на полпути к тому, чтобы снять его, прежде чем понимаю, что он имеет в виду.

– О нет. Ты ни за что не выйдешь на улицу. Температура ниже нуля.

Джоэл пожимает плечами, и это движение заставляет его поморщиться: врачи говорят, что на заживление хряща между ребрами может потребоваться еще месяц.

– За последние двенадцать дней я чувствовал только запах больничной еды, судна и антисептика. Мне нужен свежий воздух.

– Ты ведь не послушаешься меня, так?

– Обычно я добиваюсь своего, потому что я невероятно очаровательный!

«Очаровательный» – совсем не то слово, которым можно описать Джоэла последние несколько дней. Он давит психологически, а иногда и физически, и в основном на меня.

– Лучшее, что я могу предложить – это напиток из чайного киоска. Последнее предложение.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Керри. Я буду любить тебя вечно.

Он смотрит на меня глубокими щенячьими глазами янтарного цвета. Я моргаю, прогоняя воспоминание о тех же самых глазах, невидяще уставившихся в черное небо.

Мы оба слышим сигнал лифта, когда он прибывает на наш этаж.

– Веди себя нормально, – произносит он и выпрямляется, но я вижу боль на его лице, когда он открывает противопожарную дверь. В лифте уже несколько пациентов плюс медсестра. Она смотрит на нас с подозрением. Мы неуместны в больнице – слишком молодые, слишком живые. Даже Джоэл после двадцатиминутной смерти.

– Прекрасный день для прогулки, – говорит Джоэл, и медсестра многозначительно смотрит на его стариковские клетчатые тапочки.

Он ждет, пока кабина опустеет, и выползает, шаркая ногами.

– Пожалуйста, мы можем выйти, Керри? Ведь я еще даже не вдохнул воздух двухтысячного года, не так ли? Он может пахнуть по-другому.

Я принимаю решение, о котором могу пожалеть.

– Ты голоден?

Джоэл пожимает плечами.

– Я забыл, как выглядит настоящая еда.

В закусочной никого нет, кроме нас. Окно запотело, и пока мы ждем заказ, я провожу по стеклу ладонью, чтобы увидеть огни больницы, стоящей чуть выше на склоне: меня беспокоит, справится ли Джоэл с подъемом, возвращаясь назад. Даже после спуска с холма ему потребовалась целая вечность, чтобы отдышаться.

– Видишь, воздух точно такой же, как и в прошлом веке.

Он снова пожимает плечами.

– Да, но ощущать запах жареной картошки лучше, чем стариковский пердеж.

Шутки позволяют мне держаться, заставляют поверить: все, что ему нужно, чтобы мозг и тело восстановились – это время. Он все еще… почти красив – обычные слова, такие как красивый или привлекательный без приставки «почти», не слишком подходят. Его кожа сероватая, а карие глаза запали в глазницы. И он насторожен, словно я собираюсь указать ему на его уязвимость.

Парень выходит из-за прилавка с теплым свертком и бутылкой уксуса огромного размера.

– Он же не умрет у нас на глазах, правда? – спрашивает он меня.

Мы с Джоэлом обмениваемся многозначительными взглядами. Если бы ты только знал, приятель!

Не успеваю я опомниться, как уже хихикаю, и Джоэл тоже, и это превращается в тот смех в задних рядах собрания, который ты пытаешься сдержать, но просто не в состоянии, потому что веселье начинает разрывать тебя, и оно должно найти выход.

Он смеется и кашляет, смеется и кашляет, работник закусочной приносит полную кружку воды.

– Что вас так рассмешило?

– У меня раскалываются бока, – говорит Джоэл, и это доводит нас до истерического хохота, хотя я понимаю, что его ребра, должно быть, убивают его.

В конце концов он выдыхается. Я разворачиваю сверток с картошкой: попавший в ловушку пар сделал ее мягкой и вкусной. Это запах нашего родного города.

Мы едим. Или, скорее, я смотрю, как ест Джоэл. Я не голодна. Отчасти это из-за стресса от ответственности за него, но в основном из-за того, что я уже выпила послеобеденный чай предателя.

Его родители забрали меня из школы пораньше и отвезли в Grand. Я думала, что это угощение в знак благодарности, но булочки застряли у меня в горле, когда стало ясно, чего они хотят взамен. «Нужна операция», – повторяла Линетт, и мне было странно слышать этот убедительный голос, такой знакомый по телешоу и рекламе, теперь обращенный лично ко мне.

Не думаю, что она привыкла к тому, что люди говорят «нет». Джоэл похож на нее.

Вода каплями стекает по стеклу, как кровь, но Джоэл продолжает уплетать за обе щеки.

– Не ешь так быстро, – предупреждаю я. – Я не слишком уверена в своей способности на маневр Геймлиха.[23]

– Чего?

– Это то, что необходимо сделать, когда кто-то задыхается.

– Что бы ты сказала, если бы я попросил тебя вместо этого о еще одном «поцелуе жизни»?

В его глазах вопрос. Если бы я не знала его лучше, то сказала бы, что он флиртует. Но никто не флиртует с Керри Смит, и особенно Джоэл Гринуэй. Я отказываюсь поддаваться на очередную шутку.

– Я бы сказала, что ты недостаточно близок к смерти.

Он отводит взгляд, съедает еще одну горсть картошки.

– Значит, ты действительно собираешься стать врачом?

– Если позволят оценки.

– Как только я выйду, меня больше не увидят мертвым в больнице, – он ухмыляется этой полушутке.

– Они сказали, когда тебя могут выписать? – я смотрю вперед, чтобы он не мог прочитать по выражению моего лица. Я уже знаю ответ. Его родители рассказали мне все.

– Скоро. У них закончились тесты, которые нужно было на мне провести.

– Они нашли причину случившегося?

Он фыркает.

– Нет. Просто не повезло. Но молния не ударяет дважды в одно и то же место.

– Но если они не нашли причину… что, если твое сердце снова остановится, Джоэл? В следующий раз рядом может не оказаться кого-то, кто мог бы помочь.

В следующий раз меня может там не оказаться.

– Черт возьми! Ты говоришь, как моя мама. У них есть лекарства, чтобы лечить мое сердце, но я буду их принимать, если они не влияют на мою игру.

Я делаю глубокий вдох, ощущая в горле привкус желчи и клубничного джема.

– Только… Разве они не могут сделать какую-нибудь операцию? Я читала об этом. Есть… устройство, которое починит твое сердце, если оно снова начнет плохо себя вести.

Мама Джоэла подняла пачку сигарет, чтобы показать, каким крошечным будет имплантат, и попыталась убедить меня, что это правильно. Но я видела накачанную грудь Джоэла. Втиснуть металлическую коробку в его торс было бы все равно что пририсовать усы Моне Лизе.

Кто-то уже делал подобное? Тим бы знал.

– Они и до тебя добрались, – цедит Джоэл. – Мои родители.

Я не могу этого отрицать.

– С тех пор, как это случилось, – мой голос едва слышен, – я просыпаюсь каждую ночь, незадолго до полуночи, от одного и того же кошмара. Ты падаешь вдалеке, но я не могу броситься к тебе на помощь. Фейерверки вспыхивают и гаснут, а ты лежишь там на земле, и никто тебя не видит, кроме меня.

– Это пройдет, Керри. Это всего лишь сон.

Вспышка гнева освещает меня изнутри.

– Ты понимаешь, что они никогда больше не позволят тебе играть, если существует хоть малейший риск, что ты упадешь замертво на поле?

Он таращится на меня.

– Посмотри правде в глаза, Джоэл. Без операции ты больше не сможешь быть футболистом.

Его челюсть отвисает еще больше. Я хочу взять свои слова обратно, несмотря на то, что они правдивы.

– Да пошла ты, Керри!

Теперь он, спотыкаясь, идет к двери, но даже не в силах ее открыть. Я делаю это за него, ненавидя беспомощное выражение на его лице.

– Джоэл, прости, мне не следовало так говорить…

– А с этой коробкой они позволят мне играть?

Я не осмелилась задать этот вопрос его родителям, хотя у меня имеются определенные сомнения. Джоэл играет изящно, но футбол может быть грубым видом спорта. Захочет ли какая-либо команда выставлять игрока с имплантатом, игрока, который уязвим для удара мяча или жесткого подката?

Я не знаю наверняка, однако понимаю: металлическая коробка – единственная гарантия, что он будет жить. Поэтому я улыбаюсь и беру его за локоть, чтобы помочь взобраться обратно на гору.

– Это должно стать твоим лучшим ударом.

14 февраля 2000 года

10. Тим

– Просто заскочи сюда, и мы нанесем немного макияжа, чтобы ты не сиял под светом прожекторов.

Джоэл колеблется, стоя в дверях.

– Давай, Джоэл, – подбадриваю я. – После сломанных ребер и операции на сердце, я уверен, ты справишься с этим.

Он бросает на меня злобный взгляд, но заходит в комнату. Загорается свет: лампочки окружают гигантское зеркало, и наши отражения бледны, в особенности Джоэла.

Гримерша открывает ящик стола и достает полотенце, баночку с апельсиновым порошком и большую щетку – и ничто из перечисленного не выглядит достаточно чистым. Интересно, сколько чужих бактерий и омертвевших клеток кожи задерживается на щетине? Но я проверяю наши лица в зеркале – никаких признаков поврежденной кожи, царапин или пятен, что сводит риск к минимуму.

Гримерша накидывает полотенце спереди на красное бархатное платье Керри, отчего ее груди кажутся еще больше. Я отвожу взгляд. Они мучают меня, заставляют забыть, что вообще-то мы должны быть друзьями. Я должен выяснить, какая часть мозга отвечает за подобную реакцию. Это могло бы помочь мне чувствовать себя менее развратным.

Пудра пахнет ванилью и мускусом, хотя я подозреваю, что мускус может быть от кожного сала других людей, прилипшего к немытой щетке. Лицо Керри теперь цвета мандарина, но она выглядит старше, более собранной.

Хотел бы я вернуться к тому, что чувствовал к ней прежде, чем мы пошли в шестой класс. Находить ее привлекательной – неловко. Нет, это мучительно! Подчас я думаю, что она может чувствовать то же самое, но иногда ловлю на себе такой взгляд, словно она не может вынести моего вида.

– Ты следующий.

Пока пудра сыплется мне на лицо, я закрываю глаза, стараясь не вдыхать. Когда я снова открываю их, моя кожа в зеркале матовая, словно у трупов в моей книге по анатомии Эдвардианской эпохи. Как кому-то могло такое прийти в голову?[24]

– Теперь ты… ах! – гримерша смотрит вниз на оранжевый оттенок макияжа и снова на кожу Джоэла. Она только сейчас поняла, как нелепо будет смотреться на нем этот цвет. – Мы, вероятно, можем обойтись без этого.

Держу пари, телевизионщикам это понравится. Чем хуже он выглядит, тем лучше история.

Но Джоэл лишь пожимает плечами. Кажется, его ничего не волнует. Я не могу понять, то ли это повреждение мозга, то ли бета-блокаторы, то ли и то и другое. Он вообще не должен здесь быть. Не должен быть живым и уж точно – не должен быть в телестудии, где о нем будут говорить как о «Чуде тысячелетия».

По крайней мере, теперь он в безопасности. Ему установили устройство, называемое ИКД – имплантируемый кардиовертер-дефибриллятор, – которое пошлет необходимый разряд, если у Джоэла снова возникнет аритмия. Это невероятная технология, и я просил Керри убедить Джоэла, чтобы тот позволил мне взглянуть, однако она говорит, что я веду себя отвратительно. Но она неправа: это было бы отвратительно, только если бы он действительно был мертв.

Я говорил об ИКД на своем собеседовании. Это, вместе с проведенной реанимацией, подтвердило, насколько серьезно я отношусь к медицине. Я почти уверен, что именно это позволило мне получить мое место…

– Как только мы войдем в студию, ведите себя как можно тише, потому что у нас прямая трансляцию. И, пожалуйста, не хихикайте! – наставляет администратор, как будто нам по пять лет.

Студия меньше, чем я ожидал. Установки для камер скользят на колесах, объезжая съемочную площадку, которая переливается солнечными красками. Перед фальшивым окном стоит Г-образный диван, а сбоку – приподнятый круглый подиум и кухонная зона, где шеф-повар с лунообразным лицом в настоящее время показывает двум ведущим, как обжигать заварной крем в форме сердца с помощью паяльной лампы.

Запах жженого сахара застревает у меня в горле.

– …и мы вернемся после перерыва с невероятной историей о том, как подростковый поцелуй помог спасти жизнь блестящему молодому футболисту.

Я ловлю взгляд Керри. С чего они это взяли? Впервые за несколько недель я вспоминаю, что история, которую мы рассказывали о той ночи – это просто история.

Невероятно, насколько быстро человеческий мозг может перестраивать события так, чтобы мы сами верили в ту ложь, которую говорим! Даже Ант, похоже, купился на мою версию.

– Мы вне эфира, перезагрузитесь, пожалуйста. Может кто-нибудь избавиться от этого чертова дыма? У нас есть три минуты.

Телевизионщики с гарнитурами и планшетами появляются из ниоткуда. Один выпроваживает шеф-повара, другой включает шумную вытяжку над плитой. Администратор говорит нам, как расположиться на желтом диване:

– Керри посередине, пожалуйста, Джоэл ближе к ведущим, Том в конце.

– Меня зовут Тим, – поправляю я, но тихо. Если что-то пойдет не так, возможно, будет лучше, чтобы медицинский колледж не увидел связи.

Пока ретушируют макияж ведущей – без оранжевой пудры, – ее муж приветствует нас почти президентскими рукопожатиями.

– Ребята, здорово, что вы здесь! И особенно ты, Джоэл. Какая история! Мы работали с твоей матерью на протяжении многих лет. Не могли поверить, что ты заболел! Однако, похоже, сейчас ты в отличной форме, действительно великолепно выглядишь.

Джоэл на самом деле не в лучшей форме. Прошло всего шесть недель с тех пор, как его сердце остановилось, и четыре – с того момента, как ему имплантировали коробку в брюшную полость, дабы это не повторилось снова.

К нам присоединяется женщина-ведущая. Мама их обожает, хотя мать Джоэла – «Зовите меня Линетт!» – была менее комплиментарна по дороге наверх: «Они рассчитаны на наименьший общий знаменатель, но, по крайней мере, это позволит донести информацию о первой помощи до максимально широкой аудитории».

– Я бы не смогла сделать то, что сделали вы двое! – восклицает женщина, обнимая каждого из нас по очереди. Ее щека скользит по моей, кожа влажная и натянутая. Линетт намекнула моей матери, что ее коллега «серьезно поработала», хотя, на мой взгляд, у этой женщины значительно более выразительное и подвижное лицо, чем у Линетт.

– Все закончится раньше, чем вы успеете оглянуться, – продолжает мужчина, приглаживая пальцами волосы. – Забудьте, что там есть камеры. Это просто непринужденная беседа.

Интересно, верят ли они в свою ложь или тоже просто действуют автоматически?

Играет музыкальный джингл, и человек с самой большой гарнитурой ведет обратный отсчет пальцами.[25]

– Поехали, – шепчет женщина-ведущая уголком рта, чтобы не испортить приветственную улыбку.

– Добро пожаловать обратно на наш специальный выпуск в День святого Валентина! И сейчас у нас для вас самая невероятная история, которая восстановит вашу веру в подростков, Национальную службу здравоохранения и силу поцелуя.

На верхней части камеры, обращенной к нам, загорается красный огонек. Кто-то должен был предупредить нас, улыбаться нам или оставаться серьезными. Губы Керри приоткрыты в выражении, которое можно расценить либо как ужас, либо как удивление.

– Да, в то время как многие из нас праздновали наступление нового тысячелетия, талантливый футболист – подросток Джоэл Гринуэй – буквально боролся за свою жизнь – и, что удивительно, именно двое его старых школьных приятелей пришли ему на помощь. Керри Смит была первой, кто заметил, что что-то не так, верно, Керри?

Я не могу дышать. Она полностью придерживалась моей версии, так как я умолял ее об этом. Все приняли это, даже те, кто был там. Свидетели податливы, их воспоминания меняются с поступлением новой информации. Но одно дело – говорить заведомую ложь ради мамы, а другое – повторять ее миллионам людей.

– На самом деле мы с Тимом заметили это одновременно. Мы ходили в ту же школу, что и Джоэл, до того, как его взяли учеником в Dolphins, поэтому мы узнали его, когда он играл в футбол, и я просто… – теперь она краснеет от студийного света, – я случайно увидела, как Джоэл упал в обморок.

– И ничто этого не предвещало? – спрашивает мужчина.

– Только что он бежал, а в следующую минуту…

– Ты помнишь тот момент, Джоэл?

– Нет. Нет, не помню.

Они делают паузу, чтобы он мог продолжить, но он уже ответил на их вопрос. Можно было бы предположить, что они зададут вопросы поинтереснее, ведь все эти годы они брали интервью у тысяч людей.

– Итак, вероятно, жизнь Джоэлу спасло то обстоятельство, что оба – Керри и Тим – обучены оказывать первую помощь, верно?

Я киваю.

– Да, мы курсанты «Скорой помощи Святого Иоанна». Мы планируем стать врачами. И оба уже зачислены в медицинский колледж.

Женщина лучезарно улыбается мне.

– Удивительно! Итак, кто из вас двоих поставил диагноз?

Керри бросает на меня испуганный взгляд. Я отвечаю за нее:

– Первая помощь – это не диагностика, а оценка жизненно важных показателей и стабилизация состояния пациента, чтобы он мог добраться до больницы. Но в случае с Джоэлом было очевидно, что он не дышит и не реагирует на внешние раздражители. Это наводило на мысль, что его сердце остановилось, а значит, он был фактически мертв.

– Черт возьми, ты знаешь свое дело, Тим, – говорит женщина, подавшись вперед. – Значит, единственным способом вернуть его к жизни было искусственное дыхание рот в рот, я права?

Нет. Я собираюсь поправить ее, потому что такого рода дезинформация может поставить под угрозу пациентов, а не помочь им. Однако наконец заговаривает Керри:

– Ну, если точнее – это и СЛР. Это компрессия грудной клетки, чтобы кровь поступала в мозг.

– Но все-таки вы подарили ему «поцелуй жизни»? – настаивает мужчина.

Керри снова розовеет.

– Мы называем это искусственным дыханием. Это не… не похоже на обычный поцелуй…

– Если только обычный поцелуй не включает в себя зажимание ноздрей вашего партнера и выдыхание воздуха, чтобы его легкие наполнились, – подхватываю я, чтобы помочь ей.

Я вижу, как в глазах обоих ведущих мелькает веселье. Шутка, показанная по национальному телевидению. Мама будет гордиться мной. Она всегда говорит, что я слишком серьезен.

– И все это происходило буквально в то время, когда начиналось новое тысячелетие?

– Вокруг гремели фейерверки, – вспоминает Керри, – хотя мы их почти не заметили.

– Я так понимаю, Керри, ты также была у постели больного, когда этот молодой человек открыл глаза? Не хочешь ли ты рассказать нам об этом, Джоэл?

Джоэл хмурится.

– Я мало что помню. Я понятия не имел, где нахожусь и что произошло. Это было ужасно.

После еще одной небольшой паузы женщина подается вперед:

– И тебе установили кардиостимулятор, чтобы убедиться, что твое сердце больше не будет играть с тобой?

Я должен ее поправить:

– Вообще-то, это дефибриллятор…

Взгляд ведущей окаменел, она игнорирует меня.

– Джоэл, ты уже вернулся на поле?

Тишина.

– Джоэл? – тихо зовет Керри.

– Я возвращаюсь в свою физическую форму и надеюсь скоро снова начать играть.

Если он в это верит, то он намного тупее, чем я думал.

– Итак, – вступает мужчина, – это наш специальный выпуск ко Дню святого Валентина, и нашим зрителям наверняка интересно, будет ли у этого согревающего душу Чуда тысячелетия счастливый конец. Мне птичка принесла на хвосте: то, что произошло в канун Нового года, могло быть самым первым поцелуем Керри, это верно?

Нет. О нет!

Кажется, тишина длится несколько минут.

– Ты очень плохой человек, Алистер, если задаешь девушке такой вопрос! – ведущая хлопает коллегу по колену. – Я спрошу деликатнее. Есть ли какой-нибудь намек на то, что из этого может развиться нечто большее, чем дружба? Джоэл? В конце концов, это та девушка, которая помогла спасти твою жизнь!

– Э-э… – я поднимаю руку, но не думаю, что камера сейчас направлена на меня.

Джоэл вздыхает.

– Без нее меня бы здесь не было. И без Тима и «Скорой помощи» и больницы. Я очень всем благодарен.

Откуда-то взявшаяся бестелесная рука передает ведущему самый большой букет роз, который я когда-либо видел.

– Мы подумали, что ты мог бы поблагодарить Керри этим, – он протягивает их Джоэлу, который выглядит так, словно кто-то только что вложил ему в руки детеныша аллигатора.

Он почти швыряет их в Керри.

– Спасибо за то, что ты сделала.

Женщина-ведущая в восторге хлопает в ладоши.

– А теперь – как насчет легкого поцелуя в щечку? Думаю, это меньшее, чего заслуживает эта девушка.

Если он поцелует ее сейчас, не знаю, смогу ли я удержаться, чтобы не вырубить его…

Керри качает головой.

– Цветов вполне достаточно, спасибо.

Она не хочет, чтобы Джоэл целовал ее! Я улыбаюсь, глядя на нее поверх букета. Из-за света прожекторов лепестки уже начали сворачиваться по краям, но аромат остается густым.

Возможно, это признак того, что она действительно испытывает ко мне чувства.

Тогда еще не все потеряно.

11. Джоэл

Это шоу – самый унизительный эпизод в моей жизни, не считая того, что в момент смерти в Лаунсе я описался, но тогда, по крайней мере, только Керри видела это.

После него моя мама тащит меня за кулисы, чтобы она могла пообщаться с телевизионщиками. Я так устал, что вынужден сидеть, точно инвалид, пока она посылает воздушные поцелуи продюсеру и режиссеру.

– Дорогой, я все еще не забыла, как мы попали в переделку с мафией, пока снимали «Отдых на Сицилии» в 1997-ом, но как было весело! – затем она передает интервьюерам свои самые искренние поздравления с их последней премией BAFTA.[26]

После чего в такси, приспособленном для инвалидных колясок, она бесконечно жалуется на кумовство, из-за которого ее не пускают на высшие должности, в то время как мать Тима слушает в ошеломленном молчании. Телевизионный мир полон типов из Оксбриджа – таких, как мой отец, – и даже несмотря на то, что моя мать вышла замуж «на повышение», она по-прежнему считается «дерзкой северной женщиной» плюс уже есть парочка, которая монополизировала рынок больших реалити-шоу.

Но я не думаю, что это вся история. Папа как-то сказал, что у Линетт Гринуэй репутация сложного человека.

– И это на работе, Джоэл. Хотел бы я, чтобы они взглянули, как она ведет себя дома.

Такси подъезжает к The Ivy, и водитель пытается вывезти инвалидное кресло миссис Палмер, но Тиму приходится взять управление на себя. Он сильный, а я слабый, и меня это бесит.

До этих пор я не понимал, насколько неполноценна его мать, насколько вспыльчива. Это, разумеется, не оправдывает того, что он напыщенный мерзавец, но, возможно, это объясняет, почему в школе он ни минуты не смеялся.

– Ты в порядке? – интересуется Керри, пока мы ждем, чтобы войти в ресторан следом за моей мамой и мамой Керри, которая взбудоражена идеей пойти в какое-нибудь «шоубизное» местечко.

Нет. Все это слишком рано. Я выписался из больницы только три недели назад. В операции не было ничего особенного, кроме этой чертовой коробки. Я ненавижу ее, и мне приходится заставлять себя не смотреть в зеркало, когда я бреюсь. Хотя первые пару дней я не делал даже этого, потому что с трудом добирался из своей спальни до ванной. По крайней мере, теперь я могу отлить и не ложиться пластом от усталости.

Но сегодняшний день показал, как много мне еще нужно пройти. Врачи сказали, что я молод и в остальном здоров, так что должен очень быстро восстановить свою физическую форму. Может быть, их представление о фитнесе отличается от моего.

– С нетерпением жду, когда все это закончится. А ты?