Смерть и креативный директор

Довольно быстро Фил убедился, что может спокойно передоверить управление фирмой Кувалдиной жене, после чего повысил ее статус до генерального, а сам замутил еще один бизнес, вложив капитал в совместное предприятие с китайскими товарищами.

Посему ни единой встречи в реале с хозяином фирмы у Олеси Звягиной не случилось, чему она была безмерно рада. В качестве информации о большом боссе ее вполне устраивали легенды, коими в изобилии снабжали желающих девчонки из делопроизводственного отдела и дамы из бухгалтерии, а больше ни с кем она и не общалась. Она работала удаленно, и даже отдельного кабинета у нее в «Радуге причуд» не было, несмотря на громкий статус главного креативщика. Лапина распорядилась организовать в своей приемной для Олеси полноценное рабочее место – с хорошим ноутбуком и прочей канцеляркой, что и было исполнено, но и это место неделями пустовало. Для начальницы был важен результат, и Олеся никогда ее не подводила.

К работе на фирму ее привлекла сама Надежда Михайловна, вытащив из фрилансеров.

А до фриланса Звягина работала дизайнером-верстальщиком в небольшом еженедельнике «Пути и тропы». Газета была печатным изданием, хотя сетевая версия тоже имелась. Однако шеф-редактор на интернет особую ставку не делал, работал по старинке, а напрасно. Желающих разместить рекламу в бумажных «Путях и тропах» становилось все меньше, наконец их поток иссяк совершенно. Газету прикрыли, сотрудников распустили.

Олесе было жаль газету. Ей нравилась атмосфера некоего специфического пофигизма и анархии, царящая в коридорах и комнатах редакции в течение четырех дней недели, и шального веселого аврала перед сдачей материала в типографию, начинающегося с одиннадцати тридцати пятницы вплоть до двадцати двух ноль-ноль того же дня. И журналисты горластые нравились, и выпускающие редакторы, и даже оба бухгалтера. А конфликты с агентами по рекламе – четырьмя скандальными возрастными тетеньками – она таки научилась пресекать, хотя иногда они и пытались затеять свару то по поводу срочности их заявки на макет, то по поводу не такого, как им виделось, рекламного модуля, сотворенного Олесей буквально за минуты в связи с той же возникшей ниоткуда срочностью.

Звягина была приветлива и улыбчива, и поначалу тетенек это вводило в заблуждение. Они коллективно решили, что такой беззубой личностью можно помыкать как захочется. У каждой из них это получилось по одному разу, ровно по одному. Олеся, оценив повторное хамство как попытку поставить ее под себя, невозмутимым голосом и не поворачивая головы от «макинтоша» сообщала очередной подбоченившейся рекламщице свое видение ситуации: «Не надо обещать невозможное, Зоя Ивановна. Это я не про себя, а про вас. Не надо обещать рекламодателю в четверг вечером, что в субботу утром он увидит материал о своем детище на страницах нашей газеты. Если только вы не собираетесь ваять макет самостоятельно. Или сами не будете писать рекламную статью».

Про статью Олеся добавляла из сочувствия к журналистам, поскольку по отношению к ним тоже практиковались подобные наезды. И все под предлогом, что добывают издательскому дому деньги лишь одни героические продажницы, а все остальные, включая шеф-редактора и гендиректора, ни кто иные, как нахлебники и дармоеды.

После Олесиной тирады Зоя Ивановна возмущенно выпучивала глаза и набирала в легкие много-много воздуха, чтобы дать отповедь зарвавшейся «обслуге», но произнести не успевала ни слова. Олеся, развернувшись наконец в ее сторону, добавляла: «Мне нужно работать. А вы мне мешаете. Направьте мне на почту заявку, и, если успею, то сделаю».

Со временем тетеньки из отдела по сбору рекламы научились вежливо просить вместо нахраписто командовать, отношения наладились, причем настолько, что Олеся бывала не раз приглашена в их комнату на отмечание чьей-нибудь днюхи. Может быть, они и затаили к Звягиной неприязнь, но внешне все выглядело так, как будто, напротив – зауважали.

Сейчас Олеся с теплом вспоминает этот период своей жизни, несмотря на тетенек-рекламщиц.

Хотя были дни, когда она в мерзком настроении после очередного «рабочего момента» радовалась, что у нее есть к кому возвращаться по вечерам, и хрен с ними, со злыднями, портящими ей кровь на работе.

А потом настали дни, когда она радовалась, что ей есть куда уходить – сбегать? – по утрам из дома.

На момент, когда гендиректор собрал коллектив редакции в единственной просторной комнате на восемь журналистских столов, из которых занято теперь было только три, с тем чтобы объявить подчиненным безрадостную новость, Олеся уже проживала в своей малогабаритной квартире, вернувшись со съемной. И радовалась, что год назад не поддалась порыву пригласить Янека к себе.

Они собирались расписаться, но все откладывали почему-то. Точнее не почему-то, а по причине: постоянно находились какие-то более важные дела в сравнении с двадцатиминутной поездкой на его автомобиле до районного загса, дабы подать заявление.

Ей мечталось о пышной свадьбе с множеством гостей, о свадебном путешествии в какую-нибудь экзотическую страну и, конечно, венчании в церкви, но это немного погодя. Но непременно.

Положив голову ему на колени, а ноги в пушистых тапочках водрузив на мягкий подлокотник дивана, Олеся рассуждала вслух, рисуя эти волшебные картины. Ян снисходительно улыбался, гладя узкой ладонью ее по коротко стриженным рыжевато-русым волосам и соглашаясь.

Ни он, ни она о ребенке не заговаривали, но Олеся считала, что ребенок – это естественное следствие счастливого брака, а она намеревалась в браке быть счастливой. Видимо, Янек придерживался такого же мнения – как думалось Олесе.

Ян снимал жилплощадь не потому, что был приезжий. У его родителей имелась трехкомнатная, где он и был прописан. Но он неплохо зарабатывал, сделавшись к тридцати двум годам классным программистом, и мог себе позволить не только финансовую независимость, но и территориальную.

А еще у него был двухлетний «опель», навороченный комп и много дорогих шмоток в платяном шкафу. Он был строен, гибок, светловолос и красив до изумления какой-то нездешней скандинавской красотой.

Его мужской шарм зашкаливал, и Олеся искренне не понимала, с какой стати такой классный мужик выбрал ее?! Она, конечно, не уродка, напротив – миловидна и к тому же умна, но рядом с любимым чувствовала себя словно рябая крестьянка, толстогубая и толстоносая, которой милостиво обронил слово молодой хозяин поместья.

Ее чувство к Янеку было похоже на вспышку сверхновой: ошеломляющим, волнующим, радостным. Оттого радостным, что не виделось Олесе преград, чтобы им быть вместе.

Кстати, по паспорту он значился Иваном Алексеевичем Николаевым, но все его звали Ян или Янек – с его подачи, естественно. Он был тщеславен, совсем чуть-чуть, но Олесе это было заметно.

Или, если заметно, то уже не чуть-чуть?

Но она прощала ему эту слабость как общечеловеческую.

До сих пор она помнит их первую встречу. Редакция «Путей и троп» занимала часть второго этажа бизнес-центра, а ей понадобилось подняться на третий, чтобы у Алика Толубеева, дизайнера глянцевого айтишного журнала, слить на флешку хитрую прогу, которую тот наотрез отказался прислать ей через интернет. Там она и застала Яна, зашедшего перекинуться парой слов с бывшим однокурсником по пути от потенциального нанимателя на выход. С нанимателем они тогда ни о чем не договорились, но было время, когда Янек не уставал повторять, что те полчаса, потраченные на пустое собеседование, плюс дорога туда и обратно окуплены во сто крат встречей с девушкой его мечты. Подразумевай – с Олесей.

Раньше при этом воспоминании Олесю окатывала теплая волна счастья. Сейчас – щемящая боль и, пожалуй, была в этой боли некая часть стыда.

Когда Ян в первый раз ее ударил, ей тоже было стыдно. Но это потом, некоторое время спустя. А сначала было больно и было страшно.

Схватившись за огнем горевшую щеку, она с недоуменным ужасом взглянула на любимого. И натолкнулась на самодовольную улыбку незнакомого чужого человека, на лице которого светилась одна лишь ликующая мстительная злоба.

Слезы брызнули – не от боли, а от острой обиды. В голове воцарился сумбур. Она не могла понять, что произошло.

Почему? За что?! Я же так тебя люблю, милый!.. Так люблю!.. Как ты мог меня ударить, если я тебя так люблю?.. Не понимаю!..

Был какой-то пустяковый спор по совершенно ничтожной причине, вечером, после ужина. Олеся пожалела, что его затеяла. Ян взъярился. Моментально, неожиданно, пугающе.

Остыл он довольно быстро. Как ни в чем не бывало, отправился к компьютеру. Олеся закрылась в ванной плакать. Он ее не пытался оттуда вытащить, хотя она ждала. Спать легла на диванчике в кухне. Долго не могла успокоиться, размышляя, как оценить происшедшее, и как ей вести себя дальше.

Самое поганое – на донышке души затаился страх. Олеся теперь боялась этого человека.

Наутро были от него извинения и сожаления, и оправдания, и она начала надеяться, что все не так плохо. Но его оправдания быстро перешли в обоснования, и этим он примирение испортил. А в завершение проговорил: «Кстати, ты сама виновата. Могла бы и не задираться с мужчиной». И улыбнулся торжествующе – последнее слово опять за ним.

К его несправедливым придиркам и обидным репликам Олеся успела притерпеться за год – обращала в шутку или притворялась, что не расслышала. Но сегодня ведь совсем другое дело, верно?

И она произнесла приготовленную бессонной ночью фразу: «Если это повториться, нам придется расстаться».

На скулах любимого заходили желваки. Он кисло улыбнулся. Олеся давно заметила, что ему невыносимо ощущать себя виноватым. «Пора на работу, – бодро проговорил он. – Подбросить не смогу, сегодня мне в другую сторону».

Олеся и днем не перестала размышлять, с чего вдруг у Янека произошел такой срыв, и сделала грустный вывод, что, наверно, он прав – доля ее вины в происшедшем имеется. Чем-то она его раздражает, вот только понять бы, чем? Похоже, его недовольство копилось весь год, а вчера взяло и выплеснулось бесконтрольно.

Пошарила в интернете, нашла несколько публикаций о домашнем насилии. И выяснила: так бывает. В смысле – не с первых дней совместной жизни начинается рукоприкладство. Ему предшествуют избиения моральные. Садист кайфует от издевок, но со временем ему становится недостаточным мучить жертву словесно. Особенно если он уверится в своей безнаказанности.

Ни при чем твои несовершенства, Олеся, не нужно копаться в себе.

И еще узнала: жди рецидива.

Ждала недолго. Кажется, не удивилась. Снова было страшно.

Наутро, позвонив шеф-редактору, отпросилась на полдня. Собрала вещи и уехала в свою однушку, радуясь, что вещей немного, а еще тому, что синяк на скуле почти незаметен под пудрой.

Постепенно жизнь в своем бытовом аспекте наладилась и вошла в спокойную колею. Работа в редакции помогала отвлечься, а трудный период относительного безденежья, наступивший после закрытия газеты вплоть до первых финансовых поступлений от случайных заказов на макеты для полиграфии, Олеся преодолела стоически, посадив себя на овсянку, макароны и молоко. Родителям жаловаться не хотела, Татьяне – тоже.

Но на первых порах было тяжко – любовь к Янеку нисколько не ослабела. Олеся тосковала о нем, и сердце разрывалось от боли, смешанной с горькой обидой. Она ждала, что любимый ее отыщет, приедет, просто позвонит, и снова все будет хорошо. Ведь людям свойственно совершать ошибки, главное признать их и больше не повторять.

Ей с трудом удалось пресечь глупый порыв приехать к нему самой. Воображение услужливо рисовало, как Ян откроет дверь, и радость вспыхнет в его глазах, и он распахнет объятия, а она бросится ему на грудь и заплачет слезами облегчения, и он тоже, возможно, прослезится, и забормочет, уткнувшись в ее макушку: «Олеська, милая, родная, прости! Я такой дурак! С тебя пылинки сдувать надо, сокровище мое, на руках носить! А я… Прости, никогда это не повторится, слышишь?!»

Он действительно ей позвонил. На работу. Чтобы сообщить, что она психованная дура. И еще какие-то гадости добавил. Олеся не стала спорить. Даже если бы она нашла подходящие слова, произнести их не сумела бы – спазм сдавил горло тугими клешнями.

Тамара Павловна, главная рекламщица, сидела в это время возле нее на гостевом стуле и излагала детали очередного рекламного макета. Когда Олеся отложила в сторону трубку, спросила неприязненно: «Козлина звонил? Молодец, что не стала с ним разговаривать». Олеся не выдержала и разревелась в голос. Тамара Павловна потянулась к местному телефону, стоявшему на краю стола, и, набрав короткий номер, распорядилась: «Девки, чайник ставьте. Звягину реанимировать будем».

Все, оказывается, всё знали. И откуда?

Главная рекламщица вытолкала ее, рыдающую, в коридор и, схватив под локоть, потащила к дверям своего отдела.

Чаю Олесе не хотелось, особенно горячего, а ей никто его и не предлагал. «Девки» плеснули ей в кружку граммов тридцать сорокоградусной настойки на корне калгана, заставили выпить, дали заесть колесиком лимона.

Наталья Семёновна проговорила: «Вот нелюдь. Не угомонится никак. Молодец, что ушла от него». «Конечно, она молодец, – поддакнула Вера Сергеевна. – Соседку мою каждый вечер сожитель колотит, как грушу. А идиотка терпит». «Так ты ж говорила, дети же у нее, трое, – парировала Тамара Павловна. – А сама она не работает нигде». «Я бы ушла», – гордо проговорила Вера Сергеевна. «Да откуда ты знаешь?! Ушла бы она… Никуда бы не делась». «Лёлечка, а ты, случайно, не в положении?» – осторожно поинтересовалась Зоя Ивановна. «Рогожина, заткнись, – одернула ее начальница. – Лучше бутербродик Лёльке сооруди, а то окосеет она, а ей еще наш макет доделывать».

Вечером, забравшись с ногами на диван, чтобы по обыкновению последних недель разбередить рану и всласть поплакать, Олеся с удивлением обнаружила, что тоска по Янеку ушла. Боль осталась. Жалость к себе – тоже.

Но боль, жалость – какие пустяки! Она свободна!

И не рваная рана это вовсе, а так, глубокая царапина. Заживет, зарастет, забудется – успокаивала себя Олеся, всей душой желая этому верить.

«Кажется, я должна благодарить бывшего за сегодняшний звонок», – подумалось ей с горькой иронией.

В тот день, когда гендиректор газету прикрыл, а редакционный народ начал разбредаться по комнатам и кабинетам, чтобы, собрав пожитки, уйти и больше никогда здесь не появляться, Тамара Павловна отвела Олесю в сторонку и проговорила:

– Я без работы не останусь, Звягина. Продажники моего уровня нарасхват. Когда устроюсь, позвоню. Возможно, для тебя дело тоже найдется.

Так у Олеси появились первые заказы: дизайн листовок, буклетов, визиток.

Некоторое время спустя она набрела в интернете на сайт рекламного агентства под названием «Радуга причуд». Агентство призывало креативщиков поучаствовать в конкурсе сценариев для промо-ролика на одну из предложенных тем. Темы были заведомо абсурдные. Олеся никогда не сочиняла сценарии, но ей стало забавно, и она отправила на электронный адрес какой-то Лапиной Н.М. родившуюся идею про пару резиновых галош на воздушной подушке, решив про себя, что получатель – секретарша или какая-либо другая мелкая сошка, посаженная для сортировки «входящих».

Отправила и забыла, но вскоре пришел ответ из агентства с предложением прийти и обсудить детали сотрудничества. Олеся сначала удивилась, а потом очень обрадовалась.

Она удивилась еще больше, когда увидела «мелкую сошку».

В просторном кабинете, на двери которого висела латунная табличка «Лапина Н.М., гендиректор», ее встретила элегантная блондинка слегка за сорок, как впоследствии выяснилось – за пятьдесят, с яркими синими глазами и яркой помадой на губах, обладательница великолепной фигуры, к тому же дорого и со вкусом одетой и с трехкаратовым бриллиантом на правом безымянном – впрочем, бриллиант был в скромной оправе.

– Проходите, Олеся Александровна, – проговорила Лапина со сдержанной улыбкой. – Присаживайтесь, поговорим.

– Можно просто «Олеся», – стесненно сказала соискательница, подходя к столу.

– Идет, – не стала спорить Надежда Михайловна. – Мне понравился ваш сценарий, Олеся, но более всего – ваш подход. Дизайнеры у меня есть, и стратеги есть, а идей у них маловато. Я предлагаю вам их генерировать. Испытательный срок даю месяц, этого достаточно. Если в принципе вы согласны, обговорим условия. Ну, как?

Конечно, Олеся согласилась и ни разу не пожалела.

Она быстро поняла, что Лапина – человек непростой, даже очень непростой. Олесе донесли – те же девочки из делопроизводственного отдела, – что Надежда Михайловна прежде работала в каком-то крупном холдинге, но уволилась, выйдя замуж за его владельца – ни больше, ни меньше.

Главное не это. На прежней работе ее звали за глаза веселой змеей, и прозвище отлично начальницу характеризовало.

Она была проницательна и умна, в житейском плане – многоопытна, на словах – несколько цинична. Была ли она цинична внутри в той же степени, как и снаружи, Олеся сказать не взялась бы, но похоже – да, была.

Лапина фонтанировала энергией и задором; когда она сердилась, перед ней трусливо робели; когда заливисто хохотала, заражала смехом всех, кто бы рядом ни находился, но самое главное в ней, пожалуй, было то, что Надежда Михайловна была эффектна и агрессивно обаятельна, и об этом она не просто догадывалась, а знала.

Она была не просто хороша, она была великолепна, оттого и завидовать ей смысла не имело. Олеся не завидовала. Она восхищалась – тайком, чтобы не вызвать ухмылки окружающих. Да и самой Лапиной про это знать ни к чему. Однако подружиться с ней хотелось страстно, несмотря на разницу в возрасте почти в двадцать лет. Но Надежда Лапина неоднократно заявляла, что понятие возраста для нее не существует. Значит, для дружбы его тоже не должно существовать.

С ней хотелось делиться горестями и спрашивать совета – если уж нельзя быть ее доверенным лицом. «Угомонись, – одергивала себя Олеся, – Кому нужны твои сопли, кому они интересны?», но как-то раз, поддавшись порыву, пожаловалась Лапиной, не вдаваясь в детали, на до сих пор саднящую рану, и поняла, что слушать так, как слушает Надежда Михайловна, не может никто.

Дня через два после этого разговора начальница пригласила ее на неформальное мероприятие, вызвонив из дома и безапелляционно сообщив, что они встречаются через два часа в центре зала в метро «Белорусская кольцевая». Форма одежды – свободная.

В светло-голубых джинсах-бананах, подвернутых выше щиколотки, розово-желтом полосатом джемпере крупной вязки поверх вылезающей из-под него белой льняной рубахи, белых кроссовках на голубые носочки в цветной горошек, Олеся чувствовала себя восхитительно свободно, как босс велел, и ей было весело. И еще она немного волновалась.

Надежда Михайловна рассказывала ей о «девчонках», с которыми подружилась, работая в холдинге «Микротрон». Вот им Олеся завидовала.

Их было трое, и они так и продолжали трудиться на капиталиста Лапина, а Надежда Михайловна время от времени, чтобы заполнить пустоты общения, заезжала к подругам, минуя кабинет мужа и даже, кажется, о приездах не ставя его в известность.

Чаепитие по традиции устраивали в серверной. Одна из трех подруг Надежды была системным администратором, звали ее Катя, и она гарантировала, что их посиделкам никто не помешает, ибо доступ в ее владения был ограничен, а тяжелая бронированная дверь всегда запиралась изнутри на электронный замок.

Письменный стол, отодвинутый от стены, был накрыт на пять персон и уставлен разнокалиберными чашками и тарелками с печеньем и пирожками – похоже, домашней выпечки.

Катерина имела вид спокойный и доброжелательный, Алина, юрисконсульт холдинга, – суховато-чопорный, Валерия, которая руководила здешним отделом маркетинга, показалась Олесе дамой резкой и прямодушной. Все трое обращались к Лапиной на «вы» и по имени отчеству, тогда как сама Надежда Михайловна звала их только по именам – то на «ты», то на «вы», совершенно бессистемно. Кате было тридцать шесть, Алине тридцать два, как и Олесе, а самой старшей из трех, Валерии – недавно исполнилось сорок четыре.

Олеся быстро поняла, что аудитория про нее наслышана, но этому не удивилась. Какие могут быть секреты у Надежды Лапиной от подруг? Еще ей стало ясно, что дружба между этими четырьмя женщинами неподдельная и проверенная не единожды.

Лапина проговорила, подталкивая гостью легонько в спину:

– Знакомьтесь, девчонки. Та самая Олеся Звягина. Интроверт, косящий под экстраверта.

Олеся удивленно вскинула брови. Ну, Лапина, ну, психолог…

Они расселись вокруг двухтумбового письменного стола, и принялись болтать о пустяках, вспоминая какие-то события и перемывая беззлобно кости знакомым. Олеся улыбалась деревянно и безмолвствовала.

– Э, так не пойдет, – решительно проговорила Валерия. – Пускай нам девушка про себя расскажет. А то сидит молча и впитывает. А про себя ни гу-гу.

Лапина сказала:

– Не наседай на нее, Бурова. Разве не видишь, человечек намучился. И в себя еще не пришел.

– Иногда легчает, если выговоришься, – заметила Катя.

– За одного битого двух небитых дают, – сухо сказала Алина.

Звягина на нее зыркнула. Алина, сообразив, что ляпнула бестактность, закашлялась в кулачок, отведя в сторону взгляд.

Надежда Михайловна произнесла примирительно:

– Мы тут все немножко подранки, Лёля. За Катюху мы сейчас рады, она в браке счастлива, а от бывшего натерпелась – кобель был совершенно наглый. Представь, девку какую-то в дом привел, поскольку «бедняжке» жить было негде. Мой бывший тоже был ходок знатный, все деньги на баб тратил, неделями дома не ночевал, и все на глазах у сына. А Алинку охмурил один брутальный подонок на спор с дружками. Она даже квартиру на собственные деньги сняла, чтобы гнездышко обустроить. Когда узнала, выгнала, конечно, но рану пришлось долго залечивать. Доверять никому не могла, пока своего Росомахина не встретила. Одна Валерия у нас более-менее благополучная. Если не считать случай, когда к ее мужу внебрачная дочь заявилась. Правда, та оказалась никакой не дочерью, а аферисткой, но узнали об этом не сразу. И вот что я тебе скажу с полной ответственностью: все проходит. Только лапки не надо складывать.

– Все плохое проходит, – поправила Катя, улыбнувшись. – Хорошее остается навсегда.

– Клин клином вышибается, – проронила без улыбки Алина.

– Надежда Михайловна, это как раз в вашей компетенции, – взяла быка за рога Валерия. – Есть у вас в агентстве кто-нибудь достойный и неженатый? Наверняка имеется!

– Да что я вам, сваха?! – деланно возмутилась Лапина. – Между прочим, девочка сама справилась. Да, Лёля? Понравился тебе кто-то из наших?

И пояснила окружающим:

– Она помаду купила. И духи стала носить.

– Эээ… – растерялась Олеся. – А что, уж и помаду нельзя купить просто так?

– Нельзя, – категоричным тоном проговорила Надежда Михайловна. – Так не бывает.

– А может, она в поиске, – предположила Катя.

– Мы это выясним, – твердо проговорила Валерия.

– Привяжем скотчем к креслу и выкрасим волосы зеленым фломастером? – оживилась Лапина. – Я помню! Вы, поганки, хотели так со мной поступить однажды.

– Мы еще собирались вам стрижку подправить канцелярскими ножницами, но ведь не подправили же! – резонно заметила Алина.

– Это потому что она одумалась, – припомнила давний случай Катя. – Одумалась и новость рассказала. Главное, пригрозить убедительно. Олеся, ты еще не испугалась?

До Звягиной наконец дошло, что над ней дружно прикалываются. Юморные у Надежды Михайловны подружки!

Ей стало легко и весело. Она спросила:

– А подойдет ли вступительным взносом история про соседского мента?

История началась в прошлом июле, и не с мента, а его дочери. Ее звали Настя, ей было семь лет, и познакомилась с ней Олеся на детской площадке возле дома. Точнее – это Настя познакомилась со Звягиной.

Худенькая белобрысая девчонка в джинсовом комбезике и розовой футболке присела на скамейку рядом с Олесей, с головой ушедшей в чтение нового Лукьяненко, и горестно вздохнула.

Солнце стояло еще высоко, но время близилось к ужину. Или к полднику – это кому какой распорядок больше нравится. Олеся считала, что ужинать после семи вечера неправильно, и, если обстоятельства позволяли, садилась за вечернюю трапезу ровно в девятнадцать.

Детская площадка опустела, гомонящую и снующую мелюзку развели по домам мамаши и бабульки, а скамейка, на которой устроилась Олеся с книжкой, была ничуть не хуже любой другой, расположенной в сквере в полукилометре от дома, зато значительно к нему ближе, что позволяло сэкономить время. Время Звягина ценила.

Девочка вздохнула снова, и Олеся оторвалась от планшета. Вздохи предназначались ей – это несомненно. Она повернула голову выяснить, что же произошло, и поняла, что у человека трагедия. Иначе как объяснить понурую позу и покрасневший нос, если только не большой бедой?