Смерть и креативный директор

Произнеся последнюю фразу, она осеклась, себе неприятно удивившись.

Что с тобой происходит-то, Лёля? Откуда агрессия, язвительный тон, выражения, опять же, хамские?..

Тебе, конечно, нравится острить, и это у тебя неплохо получается, однако твои шутки на выходе всегда беззлобные и безвредные. А сегодня не успела порог родионовской квартиры переступить, как принялась Витьку шпынять, да и Танюшке досталось. Ты сделалась язвой, Олеся? Вот так вдруг и внезапно перекинулась?

Все просто: за Таньку испугалась, на Витьку разозлилась, вот и весь ответ.

Ну что ж, обосновала. Но все же будь поаккуратней. Иначе прирастет намертво шкурка, и из кратковременной язвы превратишься в постоянно действующую. Станешь желчной и злобной разведенкой, от которой будут шарахаться подруги и приятели. Хотя приятелей у тебя как раз и нет. Но если станешь язвой, то их никогда не будет.

Мужики только на словах тащатся от стерв. Брешут. Стерв никто не любит. Но мужики парадоксально к ним тянутся. Глючится им, болезным, что смогут стерву приручить, а это круто – в глазах друганов и всего окружающего мира. Ага, как же, приручил один такой. А если и приручил, значит, то была не стерва.

– Витюш, – сказала она, – извини, заносит меня что-то. Нервы. Расскажи все-таки, что следователю рассказывал. Вдруг упустил какой-нибудь нюанс, а сейчас вспомнишь…

Он кивнул. Откашлялся в кулак. И начал говорить, глядя поверх Танькиной макушки:

– Когда Таня в кресле у камина сидела, я подошел к ней, а она от меня шарахнулась. Я хотел ее поддержать! Чтобы она поняла, что мне абсолютно по фигу, как остальные ее поступок расценивают. Она мою руку с плеча сбросила, вот как только что, один в один. Я обиделся, естественно. Тем более, эти самые «остальные» пялились отовсюду. Когда я это заметил, мне сделалось совсем хреново. И зло разобрало. Решил проветриться.

Он вышел из гостиной, остановился в центре пустого холла. Из-за закрытой двери кухни доносились звуки льющейся из крана воды, звон столовых приборов, а еще запах ванильной выпечки и кофе, но Родионову было не до десерта.

Видеть не хотелось никого.

Если устроиться на пуфике за пальмой, кто-нибудь из гостей все равно его отследит, займет соседний и привяжется с разговорами. Хорошо, если не «русалка». А если она? А если вслед за ней выйдет в холл Татьяна?

Танькой он дорожил. Родионов хорошо понимал, что ему самому выгодно, чтобы жена была с ним счастлива и спокойна. Он был тотальный прагматик и посему придерживался твердого убеждения, что брак должен быть крепким, как броня, таким, чтобы при любой передряге можно было укрыться в своем логове, отсидеться, набраться сил, зализать раны, если они случатся. Никакая интрижка на стороне не стоит разбалансировки в семье, которая непременно в результате произойдет – рано или поздно, но непременно. Он наблюдал у других, он знает. Тогда повседневная жизнь превращается в тяжкую муку, и уже не до бизнеса, не до отдыха на побережье, вообще ни до чего. Слезы, истерики, битье посуды. Упреки в ответ на недомолвки и ложь… Бумерангом встречный левак.

И ради чего все это? Ради какого волшебного праздника уничтожать свою безопасную тихую гавань?

Все эти «праздники» – обманка, похмелье догонит, и в одночасье сделается на душе мерзко, как будто сам себе в карман нагадил.

Даже если, обманывая жену, станешь обманывать и совесть, закон возмездия не обхитрить. Правда, в этом случае расплачиваться придется не сразу. Но придется.

И опять же: чем его, взрослого мужика, может удивить любая из баб – хоть соплячка, хоть матерая? Что продемонстрирует такого невиданного, чего нет у его Татьяны или чего она не умеет? Смешной вопрос.

Но если он все-таки настолько обезумеет, что решится ей изменить, то истериками не отделается. Его жена не такая. И в этом он только что убедился, слегка даже струхнув.

Он прошел на террасу, сбежал по ступеням и направился в сторону сада.

Спустились осенние сумерки, самое ненавидимое им время суток, когда от дневного света остается серая вязкая подсветка и давит на глаза, и раздражает своей незавершенностью.

Но дышалось в саду легко, и главное – никого не было рядом. Прогулка пошла на пользу нервам, Виталий немного успокоился и принялся размышлять.

Нужно уезжать отсюда. Хрен с ним, с деловым предложением расфуфыренного бюрократа. Дома он все объяснит жене, и впредь постарается не пересекаться с Ларой – хищницей вкрадчивой, льстивой и наглой.

При мысли о ней сердце скакнуло и дыхание непроизвольно участилось. Он ругнулся.

Прагматик, говоришь? До мозга костей – семьянин примерный? А может, судьба тебя просто-напросто щадила, индюка самодовольного, и не встречался ни с какой такой вот… как эта?..

Уезжать нужно срочно. Можно и не попрощавшись.

Вряд ли он бродил по михеевскому участку дольше десяти минут, но с уверенностью назвать время не смог бы.

Выйдя на гранитную дорожку, пролегающую через свежеподстриженный газон перед особняком, увидел самого хозяина, стоявшего на террасе возле входной двери и озирающегося по сторонам. Михеев выглядел растерянным, и это ему не шло.

– Виталий Сергеевич, а я вас потерял! – выкрикнул он радостно, опознав Родионова.

– Да вот… Прогуляться решил… Освежиться, – ответил Виталий, подходя к порожкам террасы. – У вас замечательный сад. Восьмое чудо света.

– Буду рад видеть вас у себя почаще, – улыбнулся хозяин и добавил: – А давайте поговорим тет-а-тет, не возражаете? Пойдемте, я провожу вас в тренажерный зал, там никто нам не помешает.

Он легко сбежал по ступеням крыльца и, сделав приглашающий жест, направился к боковой стене дома, в которой на уровне цокольного этажа имелась дверь, ведущая в полуподвал.

Тренажерный зал своим размерами и отделкой впечатлял не меньше, чем сам коттедж, однако оборудован был скудно. В распоряжении желающих подкачать мышцы имелась свисающая с потолка боксерская груша, велотренажер в центре помещения и пара двухкилограммовых гантелей на топчане возле двустворчатого шкафа, куда, надо полагать, предусмотрительно был уложен фен, а также смена белья, махровые полотенца и купальный халат. Предположение насчет содержимого шкафа подтверждалось наличием в левом углу зала душевой кабины, а также монументального массажного стола у правой стены.

Фуф, – с легкой досадой проговорил хозяин, – присесть-то негде, я как-то не подумал… Если только топчан разгрести. Не беда, устроимся как-нибудь. Кстати, мне вот какая мысль в голову пришла: а не пригласить ли мне на наш блиц Алекса Турчина? Думается, вам будет о чем с ним потолковать. Подождете минутку? Я мигом. А вы, если хотите, можете пока в дартс сыграть. Умеете? Вон мишень, там же и дротики.

И вправду мишень с воткнутыми в нее дротиками была на стене, а Виталий сразу не заметил. Но этот вид спорта его не забавлял, и он сказал, что просто полистает новостную ленту.

– Ну, как вам угодно. Тем более, что я ненадолго, – бодро проговорил Михеев и заспешил по ступенькам вверх.

Он и вправду отсутствовал всего несколько минут, но за это время успел не только сделать распоряжение повару насчет десерта, но и прихватить из библиотеки – как он сказал сам – стограммовую фляжку коньяка и два хрустальных лафитничка. Коньяк пронес за брючным ремнем, спрятав на животе под джемпером, а стопки, хитро подмигнув Родионову, извлек из боковых карманов штанов.

– А давайте выпьем за знакомство и взаимовыгодное сотрудничество, – предложил он, водружая на массажный стол принесенные предметы. – Почему-то мне кажется, что мы договоримся. Я рассчитывал, что Алекс поможет мне вас убедить. На своем, так сказать, примере. Но он как-то быстро… устал. Значит, с ним вы потолкуете позже, если потребуются дополнительные аргументы. Видите ли, уже завтра мне надо решить один важный вопрос в министерстве, а без консультации с вами не хочу. Я вам сейчас коротенько суть дела обрисую. К гостям нам нужно будет вернуться не позже девятнадцати, чтобы десерт не задерживать. Думаю, успеем. Сейчас у нас…

Он вздернул рукав джемпера, обнажив на запястье пластинчатый браслет из серебристого металла с часами – самыми обыкновенными, «Касио», которые и Родионов мог бы себе позволить.

– Ё-мое, – проговорил удивленно, – уже столько?! Или они спешат? Виталий Сергеевич, сколько на ваших?

Виталий достал из кармана смартфон, всмотрелся в дисплей, проговорил:

– Восемнадцать сорок две. А, нет – сорок три уже.

– У на моих столько же. Ничего, я думаю, народ не обидится, если мы слегка запоздаем.

Он ловко откупорил фляжку и плеснул коньяка в каждую стопочку примерно на треть. Одну передал Виталию. Тот с полуулыбкой принял.

И в этот момент у них над головой раздался пронзительный визг. Звук был приглушен, поскольку доносился откуда-то из-за стен и потолочных перекрытий, но было понятно, что визжала женщина. Долго визжала, минуту, наверно. Потом зашлась истерическими рыданиями. Мужчины замерли, оцепенев от предчувствия беды.

– Что это? – разжал губы Виталий. – Ваши гости смотрят страшилку? И отчего все так хорошо слышно?

– Здесь проходит вентиляционная шахта, – с побелевшими губами ответил Аркадий, кивком головы указав на решетку под потолком. – Что-то произошло. Нужно срочно выяснить, что. Вот дьявол. Не надо было мне отлучаться!

Они бегом направились в дом.

На первом этаже никого не было. Взбежали по лестнице на второй. В коридоре второго этажа обнаружили сразу всех. Почти всех.

В полной тишине гости толпились у распахнутой двери одной из комнат, не решаясь войти. Изнутри доносилось тихое поскуливание.

Михеев протиснулся между Валяевым и Хохловым, толкнув нечаянно Валяева. Извинился, хлопнув того по плечу. Потеснил Турчина, стоявшего ближе всех к дверному проему. Остановился на пороге как вкопанный. Выругался. Не поворачивая головы, сказал: «Дружище, тут такое дело…» И взглянул на Родионова. Покосился на Турчина.

Юрист произнес предостерегающе:

– Только внутрь не заходите.

И добавил:

– Нужно вызвать полицию.

– Так, – проговорил Хохлов севшим голосом, – мы с женой уезжаем.

– А стоит ли? – безразличным тоном поинтересовался Валяев, но вопрос был риторический. – Вас обоих вызовут по-любому, а подозрения на ваш счет усилятся.

– Какие еще подозрения?! – вызверился Хохлов. – Ясно же, кто ее замочил.

– А вот если вы слиняете, будет неясно, – мягко парировал Валяев.

– С чего вы решили, что она мертва? – послышался голос Ирины Беркутовой. – Нужно скорую вызывать. Или вызвали?

– Приедут и все следы затопчут?! – возразил Михеев, нервно оглядываясь.

Турчин, помедлив, вытащил смартфон и набрал номер скорой.

Виталий смотрел на всех этих людей, утративших игривость и пафос, искал среди них Татьяну, и не находил.

«Убили?! Таньку?!» – и он шагнул к двери.

– Вам лучше здесь остаться, – предостерег его Михеев.

Виталий отпихнул чиновника, но дорогу ему заступил грузный Турчин.

– Понятно, – протянула задумчиво Олеся. – Минус два, получается. Точнее, минус три, потому что Танька по определению не убивала. Мне потребуется список гостей. Виталий, сделаешь? И все, что про каждого успел узнать, прибавь, пожалуйста.

Тот кивнул, но проговорил:

– Только что тебе даст этот список? Тем более, что их контакты мне неизвестны. Михеев, конечно, располагает. Но захочет ли он с тобой говорить? Хотя… Погоди! У меня же их визитки есть! Совсем из головы вылетело.

Татьяна взглянула на мужа. Спросила со слабым интересом:

– Откуда у тебя визитки?

– Танюш, это когда вы с мадам Хохловой в холле задержались, а все уже были в гостиной. Тогда мы с Турчиным и обменялись визитками. А потом и с остальными. Кроме Михеева и… покойной.

– Ей визитки не полагалось, – желчно произнесла Танька и уселась поудобнее, подобрав под себя ноги. Плед она отбросила в сторону, и Олеся сочла это хорошим признаком.

Из прихожей вернулся Виталий, неся серебристый футлярчик визитницы. Сел в кресло рядом с чайным столиком, вытряхнул на полированную поверхность ее содержимое. Глянцевые разноцветные прямоугольнички улеглись неровным веером. Виталий выбрал несколько картонок, передал Олесе. Спросил с сомнением в голосе:

– И как они тебе помогут? Обзванивать станешь? А скажешь что?

– Сначала буду думать, Витя, буду думать. Не напрасно же я креативный директор в агентстве…

Она помолчала минутку, а потом произнесла:

– Тань, ты хозяйка вообще-то, или где? Чайку сестре организуй. Попьем чайку с медком и крендельком, а потом ты мне расскажешь, что увидела в той комнате. Справишься?

– Справлюсь ли чай заварить? – кисло улыбнулась Татьяна.

– Нет, Танюха, я не про чай. Тут я в тебе не сомневаюсь. Сможешь ли снова вспомнить подробности ситуации? Захочешь ли? Очень надо, поверь.

Татьяна, прижимая к груди туфли, медленно поднялась на второй этаж. Главное, никого сейчас не встретить, а то позора не оберешься. Но с кем она может столкнуться, кроме Виталия и этой крысы, вместе или порознь? Хохловы и Валяев в гостиной, Беркутова тоже там, скорее всего. Николя на кухне, Турчин в сортире, а сам хозяин, похоже, вышел на улицу Виталия искать, чудак-человек.

Лестница вывела ее в маленький холл, а оттуда – коридор, такой же, как на первом этаже, с одним отличием – светильники были другие, сталинский ампир, а пол устилала ковровая дорожка, бордовая, с темно-зеленым орнаментом по бокам.

По левой стене коридора имелась лишь одна дверь, и то на другом его конце, тогда как по правой – целых четыре. Решив действовать методично, начала осмотр с ближайшей правой.

Комната за первой дверью оказалась спальней с доминирующей в ее пространстве широченной, белого дерева, кроватью, переутяжеленной фигурными излишествами и инкрустированной желтым металлом. Ложе было застелено жемчужно-белым шелковым покрывалом – абсолютно не смятым. Из-под величественного карниза, венчающего оконный проем, мягкими складками спадали парчовые портьеры, украшенные золотистой бахромой с бомбошками и кистями. Обстановка комнаты в целом напоминала фотки из каталогов пафосных мебельных магазинов и потому казалась скучной и неинтересной. Кроме кровати, имелся туалетный столик, уставленный мужским парфюмом, перед столиком – пуфик, у противоположной от кровати стены – четырехстворчатый платяной шкаф с зеркалами по фасаду. Вопиющий и совершенно мещанский шик.

За второй дверью Татьяна, к своему удивлению, обнаружила еще одну спальню, убранство которой было попроще: вместо царского ложа – тахта под пушистым пледом, да и шкаф имел две створки, а не четыре.

Решив, что это комната для гостей, Татьяна, не входя внутрь, дверь тихонько прикрыла.

За третьей дверью была ванная, совмещенная с туалетом, и это помещение сильно отличалось от того, в котором Татьяна успела побывать, когда приводила нервы в порядок. Чего стоила только джакузи диаметром метра в два, а прочую чепуховину: душевую кабину, унитаз и биде, а также всякие-разные шкафчики и полочки, и их сияющие дверные ручки, кафель стен, зеркала и светильники – можно даже не упоминать.

«Неплохо зарабатывают бюджетники», – хмыкнула Татьяна, покидая царский санузел.

Лицезрея тутошние красоты, она отвлеклась от своих скорбных мыслей, и даже, кажется, напряжение спало. Но, подойдя к последней в правом ряду двери, вспомнила, зачем она здесь.

Ее пробрал озноб.

В какую из двух необследованных комнат ей зайти сначала? В ту, что за правой дверью? Или за левой, которая напротив?

Левая была приоткрыта, призывая войти.

Татьяна толкнула ее легонько, тяжелая створка мягко и беззвучно поддалась. Кинув взгляд в открывшееся пространство, она поняла, что перед ней зимний сад, который на крыше.

Она ступила в застекленный бликующий полумрак, окинула взглядом ряды напольных кашпо с сидящими в них гигантскими опунциями, фикусами, пальмами, вьющимися по пальмам и спадающими до пола лианами и какими-то еще удивительными растениями, название которых ей были незнакомы. Сад был тих, прозрачен и пуст.

Вернулась в коридор.

Последняя комната.

Танька перевела дух.

Тут-то мы их и застукаем.

Дверь она открыла рывком и настежь. Переступила порог. Слегка удивилась, сообразив, что находится в каком-то служебном помещении, довольно просторном, скорее всего – кастелянской.

В сумеречном свете, приглушенном оконными жалюзи, она увидела у правой стены простенький рукомойник, стиральную машину, за ней – большую гладильную доску. Слева от входа стояла П-образная вешалка на колесиках, заполненная под завязку Михеевским шмотьем. Похоже – отстиранным, отчищенным и отутюженным.

Середину комнаты занимала напольная сушилка с растопыренными створками. На ее решетках сохло что-то в сине-белую клетку – одежда, белье, полотенце?

Было тихо: ни шелеста, ни шепотка, ни звука затаенного дыхания… А слух у Родионовой был о-го-го!

Танька облегченно вздохнула. И устыдилась своей слежки – поступка весьма недостойного, надо заметить. Вот, дуреха какая. Пожалуй, не будет она рассказывать Витьке про свой демарш, обидится еще. Даже наверняка обидится.

А что она скажет, если ее застанут здесь?

Ну… Придумает что-нибудь. Искала туалет, потому что на первом этаже был занят. И заблудилась! Да, именно так – заблудилась.

Ей захотелось осмотреться, и она включила свет, нащупав выключатель сбоку от двери.

Неспешно вспыхнули по периметру потолка люминесцентные трубки светильников, и тогда Татьяна смогла увидеть все, что было дальше за сушилкой.

На противоположной стене, вплотную к окну, был придвинут стол – похож на письменный – со швейной машинкой на нем. В углу, слева от стола, еще один столик, низенький, на котором стоял электрический чайник и блюдо с… печенюшками? Конфетами? Ей было не видно от двери. Над столиком – полка, в глубине которой невысокой стопкой лежали книжки в мягком переплете, стояла жестянка индийского чая, керамическая кружка. Перед столом – простенькое компьютерное кресло.

Ее память восприняла картинку как панорамный стоп-кадр, который моментально отпечатался в сознании. Рассмотреть все методично и с умеренным любопытством, чтобы запомнить и впоследствии рассказать Витюше, она не успела.

Потому что интерьер в целом уже не имел никакого значения – склонившись до полу, чтобы аккуратно поставить туфли и наконец обуться, Танька увидела за и под рамой сушилки знакомые алые розочки, расплывшиеся кровавыми пятнами по черному шелку.

– Эй, – страшным шепотом проговорила она, не разгибаясь, – эй, Лариска, шалава, ты зачем разлеглась?.. Вставай, шалава, или я тебя из чайника обдам…

Почему-то она не удивилась, не услышав ответа.

Меленькими шажками, прихрамывая, с туфлей в руке, Татьяна обогнула шаткую конструкцию и застыла на месте, и похолодела от ужаса, увидев распростертое на полу неподвижное тело с неестественно подогнутыми ногами, с правой рукой, откинутой в сторону, и левой – лежащей на животе. Тело было явно Ларискино, судя по прикиду и волосам. Рассмотреть лицо возможности не было – на нем расположился утюг, прикрывая черты, хоть и сполз подошвой несколько на сторону.

Туфля выскользнула из рук. Татьяна дернулась ее подобрать, и наткнулась взглядом на валяющуюся возле Ларискиного локтя золотую вещицу с обрывком цепочки.

Не сразу, но все-таки до нее дошло, что это был тот самый кулон, который она, скандаля, час назад сорвала с Ларискиной шеи. Хотя не кулон это был, а винтажный медальон с механическими часиками внутри, Танька видела такие в витрине ломбарда. Но эти уж точно теперь не перепродашь: лицевая крышечка была наполовину сорвана, стекло дало трещину, а что показывали стрелки, ей было все равно! Потому что утюг на лице покойницы она больше сносить не могла.

Заскулив тихонько, трясущейся рукой Танька его сняла – он был не очень тяжелый, обычный, на тефлоновой подошве. Увидев остекленевшие глаза и кровавое месиво над правым ухом неудачницы, вознамерившейся разлучить их с Виталькой, она отпрянула назад и завизжала – истошно, пронзительно, страшно. Так и не впустив из рук утюга, упала спиной на сушилку, опрокидывая, и заваливаясь навзничь.

В падении она основательно приложилась копчиком к ее металлическому остову, боль была оглушающе острой. И это ее доконало. Сидя на полу, она принялась истерично рыдать с подвываниями и не делала попыток подняться.

Когда умолкла, обессилив, услышала из-за спины спокойный голос: «Все-таки ты ее пришибла».

– И кто это был, такой невозмутимый? – поинтересовалась Олеся.

– Не знаю! – несчастным голосом воскликнула Татьяна. – Я же плакала, Лёля! У меня тушь потекла, глаза щипало! Я их подолом протереть пыталась, да куда там!.. Только несколько силуэтов в дверях и увидела. Но что интересно – потом никто не признался, что эти слова произнес. Никто.

– То есть, ты их следователю передала?

– Конечно, – выпрямилась в кресле Таня. – Я не убивала. Почему я должна утаивать, что кто-то хотел на меня преступление свалить? Может, этот кто-то и есть убийца.

– Помогло? – с грустной улыбкой спросила Олеся.

Ей никто не ответил.

– Ты так и сидела на полу до приезда полиции?

– До приезда скорой. Про скорую Беркутова догадалась. Говорит: «Может, она жива еще. Может, ей помощь медицинская нужна, а мы время теряем». Полицию уже медики вызвали.

Татьяна тихонько заплакала, вытирая слезы пятерней, как очень огорченный и напуганный маленький ребенок, и у Олеси зашлось сердце от жалости.

Она встала со своего кресла, торопливо подошла к сестре, обхватила за плечи. Танька уткнулась ей в живот мокрым от слез лицом. Сказала: «Как же все погано, Олеська…»

Олеся гладила ее по голове и молчала, потому что Танька была права: все было очень погано.

– Скажи, Танюш, я правильно поняла, что с четой Турчиных никто из гостей знаком не был? Кроме Беркутовой, конечно, если уж они втроем на банкет прибыли, и самого хозяина.

– С Лариской даже сам Михеев не был знаком. Поэтому менты вцепились в меня намертво! У меня, видите ли, мотив имеется! Нашли мотив, уроды!

Не отвлекаясь на «ментов-уродов», Олеся продолжила мысль:

– Но ведь друг с другом-то эти трое давно знакомы были, верно? Значит, можно строить гипотезу. Даже две. Первая: Лариску кокнул ейный супружник по причине изматывающей ревности; вторая: ее прикончила Беркутова, и, кстати, вела себя она странно, а мотив для нее отыщется, если поискать.

Виталий хмуро проговорил:

– Я предполагаю, что у каждого из участников какое-никакое алиби, но есть. В отличие от Тани. Предварительное следствие практически завершено, обоснование ее виновности сформулировано. Сейчас в полиции решают, не назначить ли судебно-психиатрическую экспертизу. Если выявят отклонения…

– Можешь не продолжать. Это смягчит приговор. Или вообще приговора не будет.

– А будет психушка! – выкрикнула Танька. – Нормальная альтернатива!

– Поборемся, Тань, мы поборемся еще, – проговорила Олеся и потрепала сестру по макушке, и подмигнула, улыбнувшись.

Обращаясь к Виталию, спросила:

– А почему бы следователю не задаться вопросом, как может такая вот балерина, как наша Танька, проломить череп утюгом, да еще левой рукой?

Виталий сказал, скривив губы:

– А в состоянии аффекта. Запросто может.

– На все-то у них есть ответ.

– Работа такая, – мрачно сострил зять.

– Ладно, ребят. Поеду я уже, – вздохнула Олеся. – Все мне более-менее понятно, буду думать. Завтра же начну что-нибудь предпринимать.

Про завтра – это она для Родионовых сказала, чтобы поддержать их как-то. Сейчас в голове было пусто. Хотя поутру, может, и впрямь какая-нибудь дельная мысль забрезжит, и Олеся не преминет ею воспользоваться.

Татьяна встрепенулась, сказала, что приготовит сейчас что-нибудь на скорую руку, но Олеся отказалась, сославшись на поздний час. Ей очень хотелось оказаться одной, и полупустой маршрутный автобус вполне подходил для этой цели. Глядя в окошко на плывущие мимо темные улицы с яркими витринами и блеклыми фонарями, она сначала попробует от всего отрешиться, а затем уж собраться с мыслями. Жаль, что до метро ехать только три остановки. Хотя и там ей никто не помешает думать.

Посоветоваться бы с Лапиной, но беспокоить начальницу вечером пятницы не хотелось. Может быть, завтра. Если ничего не придумается само.

С начальницей Олесе повезло, а это редчайшая редкость, равносильная чуду. Надежда Лапина являлась гендиректором в «Радуге причуд», и выше ее по статусу был только сам владелец рекламного агентства, Филипп Мещеренко, в простонародье – Фил Ящер, махровый мизантроп с абсолютно несносным нравом. Надежда Михайловна, года три назад заступив на должность исполнительного директора, сделалась превосходным буфером между самодуром-сеньором и его крепостными. Ящер остерегался задевать Надежду по двум причинам: во-первых, она была великолепным стратегом, дипломатом, психологом и, наконец, завхозом – настоящий подарок свыше для его фирмы, а во-вторых, с Иваном Лапиным, а по-простому – Иваном Кувалдой, мужем Надежды Михайловны, Фил Ящер в далекие девяностые партнерствовал по бизнесу, недолго, но ярко. Им обоим хватило ума партнерство вовремя расторгнуть, в результате чего они сохранили приятельские отношения, сдабривая неформальные встречи изрядной долей сентиментальных воспоминаний и смакуя общее чувство причастности к той безумной эпохе, где многое пьянило, а еще большее – калечило и убивало.