Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Следующим шагом стала замена правительства премьер-министра Раковского. В соответствии с договоренностью, достигнутой на круглом столе, предполагалось, что «Солидарность» останется в оппозиции, в то время как возглавляемое коммунистами правительство будет управлять страной. Однако драматичные результаты выборов 4 июня сделали оригинальные весенние договоренности смешными. Вследствие этого коммунисты теперь стали выступать за большую коалицию с «Солидарностью» (не в последнюю очередь для того, чтобы поделиться ответственностью за углублявшийся экономический кризис). Но в «Солидарности» не было единства по вопросу о новом курсе; большинство ее членов не хотело участвовать в правительстве, в котором будут главенствовать коммунисты. И в любом случае, они полагали, что результаты июньских выборов на самом деле дают им мандат на управление страной.

В это время 2 августа Ярузельский назначил своего коллегу коммуниста генерала Чеслава Кищака Председателем Совета министров. Но он не смог сформировать кабинет, потому что союзники компартии – Объединенная крестьянская партия и Демократическая партия – отказались от сотрудничества с ними. И тут Лех Валенса объявил, что он сформирует кабинет под знаменем «Солидарности». Этим поступком Валенса вышел за рамки договоренностей круглого стола. Так в первые недели августа и до того крайне неустойчивая политическая ситуация была дополнена растущей нестабильностью, не считая того, что начала подыматься новая волна забастовок против инфляции и нехватки продовольствия на промышленном юге в районе Катовице и на балтийских верфях.

Ярузельский был в сомнениях. Должен ли он сдаться и принять ускоряющийся темп политического перехода? Или ему нужно твердо стоять на своем и распустить парламент? Новые свободные выборы, без сомнения, станут полным поражением коммунистов. Посол США в Варшаве предупреждал, что Польша «находится на грани». Если произойдет эскалация ситуации, то неизвестно, насколько долго «слабеющая власть элиты сможет себя защищать». Как предотвратить консервативную реакцию? Или даже гражданскую войну?307.

Ярузельский мучился несколько дней. Против того, чтобы выступить в роли сторонника жесткой линии, были перспективы политического и экономического хаоса, а также спокойное, но уверенное давление со стороны Горбачева и Кремля. Валенса пошел на решающие уступки – он обещал, что Польша останется в составе Организации Варшавского договора и что коммунисты займут ключевые министерские посты – министра обороны и министра внутренних дел, другими словами, контроль за армией и полицией останется у них. И то и другое было очень важными жестами для Москвы – или по меньшей мере для Москвы образца 1956 и 1968 гг., в случае если холодная война еще не стала настолько прошлым, как об этом говорил Горбачев. В этих условиях Ярузельский решил сделать шаг, который вытолкнул польскую политическую систему намного дальше, чем кто-либо в Восточном блоке пытался сделать, – в «партнерское сотрудничество» между партией и движением. Президент-коммунист принял премьер-министра «Солидарности»308.

Редактор оппозиционного издания «Газета Выборча» (Адам Михник. – Примеч. пер.), выступая за правление «одного из нас и одного из них», месяцем раньше уже предлагал такое решение, исходя из принципа, который он назвал «ваш президент, наш премьер-министр». Роль последнего выпала на долю журналиста Тадеуша Мазовецкого, с 1950-х зарекомендовавшего себя выдающимся католическим деятелем-мирянином. С самых первых дней возникновения движения «Солидарность» он выступал как важное звено, связывавшее прогрессивную интеллигенцию и по-боевому настроенных рабочих, работал редактором «Тугодник Солидарношч» – нового еженедельника «Солидарности», пока не был на год интернирован на основании закона о военном положении. В 1988–1989 гг. он помогал вести переговоры о завершении массовых стачек и проведении заседаний круглого стола309.

24 августа Сейм утвердил Мазовецкого в должности премьер-министра, при этом за него проголосовало и большинство депутатов-коммунистов, показав тем самым, что в принципе они готовы служить под его началом. Он стал первым некоммунистическим главой правительства в Восточной Европе со времен начальных послевоенных лет, но, впрочем, ни у кого на Западе не было каких-либо «юбилейных» настроений. «Историческим шагом» назвал это событие официальный представитель Госдепартамента США, однако «нет никакого повода для восхищения», имея в виду те огромные и требующие срочного решения экономические проблемы, стоявшие перед Мазовецким310. Фактически и новый польский лидер не отрицал этого, признавая: «Никто прежде еще не вступал на дорогу, ведущую от социализма к капитализму»311.

Плюсом стало то, что новому польскому премьеру понадобилось лишь три недели, чтобы представить парламенту свое правительство, которое было одобрено голосами 402 депутатов, при этом 13 отсутствовали, и никто не проголосовал против. Вполне символичным выглядело и то, что во время своей первой речи в качестве премьера 12 сентября шестидесятидвухлетний Мазовецкий почувствовал головокружение и вынужден был взять перерыв на час, чтобы прийти в себя. Когда он вернулся на трибуну под гром аплодисментов, то пошутил: «Извините меня, но я нахожусь в том же состоянии, что и экономика Польши». А после того, как стих смех, он добавил: «Я пришел в себя – и я надеюсь, то же произойдет и с экономикой». В конце своего выступления Мазовецкий встал с кресла премьер-министра «как член Солидарности», подняв в знак триумфа обе руки, словно повторяя жест победы «Солидарности»: два пальца одной руки в форме буквы V312.

Боровшиеся друг с другом на протяжении десятилетия «Солидарность» и коммунисты теперь приступили к непростой совместной работе, при этом большая часть правительственного аппарата осталась на своих местах, приспосабливаясь, иногда даже старательно, к новым целям и манере поведения. Взамен безвыходного треугольника Партия–«Солидарность»–Церковь жизнь страны теперь определялась деятельностью новой конфигурации сил: правительство, парламент и президент, при том что ведущая политическая фигура и стратег «Солидарности» Лех Валенса фактически занимал положение будущего президента.

И хотя измученная экономика Польши едва начала свое движение от плана к рынку, первая и решающая фаза политического перехода – намеченного, но не прописанного в соглашениях круглого стола, – была пройдена без какого-либо конфликта. Не случилось никакой гражданской войны и советской военной интервенции. Эта мирная «революция» имела динамический эффект не только в Польше, и в других странах, где коммунисты были у власти, показав, что немыслимое стало возможным.

В то время как события в Польше шли своим чередом, сверхдержавы выглядели сторонними наблюдателями. Можно с уверенностью утверждать, что Госдепартамент предпочел бы вести более авантюрную и открыто поддерживающую политику. Но Белый дом оставался на охранительных позициях, твердо возлагая всю ответственность на Варшаву. «Только поляки могут знать о том, что они достигли успеха», – сказал Скоукрофт в интервью Си-эн-эн, когда его спросили, почему президент не решился предложить Варшаве больше помощи. «Мы можем помочь, но мы сможем помогать только тогда, когда деньги будут направлены в те структуры, которые способны использовать их надлежащим образом». Его посыл был совершенно четким: давайте подождем и посмотрим. Буш чувствовал, что «важно действовать осторожно и избегать растаскивания денег по крысиным норам»313.

Что касается СССР, то Горбачев, казалось, цеплялся за иллюзию того, что «демократический социализм» в Польше и Венгрии имел будущее. Но даже если и так, у Кремля не было ни воли, ни ресурсов для проведения в отношении Восточной Европы политики в стиле Сталина, Хрущева или Брежнева. В любом случае, перед Горбачевым стояла тяжелейшая проблема, как удержаться у власти у себя дома и как сохранить Советский Союз. Ему приходилось действовать в совершенно новой политической системе, сложившейся после первых свободных выборов в СССР с 1917 г. Стремясь убедить Коммунистическую партию отменить Верховный Совет и создать работающий парламент, Съезд народных депутатов, в марте 1989 г. он понял, что это достижение перестройки создало более независимый орган, способный постепенно подрывать его власть. Как заметил его биограф Уильям Таубман, он «заменил старую политическую “игру”, в которой ему не было равных, на новую, в которую он прежде не играл». В этом процессе все больше и больше власти получали республики и высвобождались новые националистические, даже сецессионистские силы. Эти центробежные силы проявились самым драматическим образом в Грузии, спровоцировав вмешательство Советской армии в Тбилиси в апреле 1989 г., когда погиб 21 человек, и стали еще более очевидными по мере того, как Европа стала проявлять озабоченность в отношении Прибалтийских республик на западной окраине СССР314.

23 августа, за день до того, как Мазовецкий был утвержден на посту премьера Польши, около двух миллионов человек, взявшись за руки, образовали человеческую цепочку длиной в 400 миль по Эстонии, Латвии и Литве в память о пятидесятой годовщине пакта между Сталиным и Гитлером, заключенного в 1939 г., который передал Советскому Союзу эти три государства Балтии, пользовавшиеся независимостью с 1918 г. Этот «Балтийский путь» стал напоминанием о том, что СССР и советская империя существовали благодаря силе. Польский Сейм и компартия Польши публично осудили пакт, так же как это сделал и Горбачев за несколько дней до этого. Но никто из них до сих пор не хотел браться за то, чтобы сделать логические практические выводы из этих слов. Пакт передал в состав СССР не только страны Балтии, но и значительную часть восточной Польши. Осуждение сталинистской политики возвращало к жизни когда-то похороненные вопросы о европейской геополитике – вопросы, влиявшие на основы отношений между супердержавами315. Так Польша выступила в роли чего-то вроде ледокола для холодной войны летом 1989 г. Венгрия следовала за ней, начав собственные переговоры за круглым столом о реформе электорального процесса и структуре правления. В этом случае, впрочем, стол был не круглым, а треугольным – что отражало более четкую конфигурацию венгерской политики, в которой ключевыми игроками были коммунисты, оппозиционные партии и непартийные организации. Начав переговоры 13 июня, все три группировки достигли 18 сентября соглашения о переходе к многопартийной парламентской демократии через полностью свободные общенациональные выборы. План предусматривал, что перед этими выборами старый, пока существующий парламент проведет выборы президента – на самом деле, существовало общее понимание, что Имре Пожгаи является наиболее вероятным кандидатом на этот пост. Но как только идея получила огласку, «Свободные демократы», «Молодые демократы» и Независимые профсоюзы нарушили уже достигнутый консенсус, отказавшись подписать соглашение. Очень скоро венгерская треугольная политика стала распадаться на фрагменты. Оппозиционные партии начали ссориться между собой, в то время как 7 октября ВСРП проголосовала за самороспуск и затем провозгласила себя Венгерской социалистической партией (ВСП), ее возглавил Режё Ньерш. Это стало для них фатальным решением, потому что общество видело, что стоит за косметическими изменениями. В течение следующих месяцев и в процессе подготовки к выборам «новая-старая партия» не выросла численно, в отличие от ее оппозиционных соперников. Тем временем некоторые коммунисты, сплотившись вокруг Кароя Гроса, сформировали партию под старым названием, но эта их собственная, на скорую руку созданная партия стала в венгерской политической жизни еще более маргинальной.

Эти драматические перемены полностью захватили содержание венгерской политики. 18 октября парламент продолжил работу и одобрил конституционные поправки, согласованные за круглым столом, и в том числе переименовал страну в Венгерскую Республику, убрав из него слово «Народная». Свободные выборы были назначены на 25 марта 1990 г., а президентские выборы – на лето. Так Венгрия пошла в направлении многопартийной политики, еще до того, как стала демократией. Дольше, чем в Польше старое – хотя теперь и нацеленное на проведение реформ – правительство, ведомое переименовавшимися коммунистами, здесь продолжило управлять политическим процессом. В то время как в Польше выборы 4 июня стали решающим пунктом в процессе ухода от коммунизма, в Венгрии эмоциональные и символические корни обновления как нации прошли через драматические события 16 июня, когда состоялось перезахоронение останков Надя и отречение от событий 1956 г.

Поляки пошли в авангарде демократизации. Но это все-таки было процессом, происходившим в границах одного государства, так же как в советских республиках Эстонии, Латвии и Литве. Железный занавес в Европе был поднят в Венгрии.

***

Август был главным месяцем отпусков для всего континента. Почти все в Париже оказывалось закрытым. Итальянцы нежились на прибрежных курортах Средиземноморья и Адриатики. Западные немцы терялись в горах Баварии или где-то на берегах Северного моря. На коммунистическом Востоке любители позагорать двигались на Черноморское побережье Болгарии или расслаблялись на берегах Балтики, в то время как множество восточных немцев, набившись в свои маленькие, цвета карамели «трабанты», отправились в Венгрию. Для тех, кто любил отдыхать в кемпингах, наиболее популярным местом были берега озера Балатон. Но в тот год многие туристы отправились в путешествие только в один конец, услышав или прочитав сообщения о том, что в Венгрии сняли колючую проволоку с границы. Они решили ухватить шанс и проскользнуть на Запад. Историк Мэри Саротт отмечает, что Штази (Министерство государственной безопасности) Восточной Германии подготовило «удивительно честный доклад для внутреннего пользования» о побуждениях своих граждан к отъезду из ГДР: нехватка потребительских товаров, ненадлежащие услуги, слабая система здравоохранения, ограниченные возможности для передвижения, плохие условия труда, жестко бюрократические подходы государственных органов и отсутствие свободных СМИ316.

Помимо причин, упомянутых в этом материале, были еще и политические резоны для отъезда. Вдохновленные политическими преобразованиями в Польше и Венгрии – в странах, которые они хорошо знали и посещали сотнями тысяч, – многие восточные немцы видели, что в их собственной стране Хонеккер, напротив, остается нерушимым препятствием для прогресса. Он давал «вчерашние ответы на вопросы сегодняшнего дня». Открытое недовольство впервые проявилось в мае, во время местных выборов, когда многие восточные немцы надеялись, что они будут проходить, как в СССР, в духе «демократизации». Вместо этого выборы прошли, как обычно, под жестким контролем партии. На избирательных участках никто не ожидал, что кто-то может не одобрить списка кандидатов от правящей партии. Не было никакой оппозиции и никакого выбора, кроме одного – отвергнуть кандидатов, что многие и сделали. К тем, кто «забыл» о выборах, очень быстро пришли от Штази с напоминанием сделать это. И когда в ночь после выборов 7 мая 1989 г. были оглашены результаты, то оказалось, что 98,86% избирателей проголосовали за официальный список. Все было «в порядке»: во всяком случае об этом сообщил Председатель Государственного совета ГДР Эгон Кренц317.

Выборы были пародией, и их результаты, конечно, имели мало общего с реальным настроением граждан ГДР. Они чувствовали себя обманутыми этой игрой в демократию. На одном из немногих протестных плакатов была начертана саркастическая надпись «Махинаций на выборах много не бывает» (Nie genug vom Wahlbetrug). Выглядело все так, словно с восточными немцами можно было играть как с детьми, а вот полякам и венграм позволили вести себя как взрослым – свободно выражать свои политические взгляды и самостоятельно определять политические перемены.

Рейнхард Шульт, ведущий восточногерманский активист, говорил: «Многие не могли больше терпеть атмосферу детского сада». «Люди покидали Восточную Германию, потому что потеряли надежду на перемены»318. В 1988 г. из ГДР легально уехали 29 тыс. человек. А в первые шесть месяцев 1989 г. было выдано уже 37 тыс. разрешений на выезд319.

Экономические перспективы и политическое разочарование были «выталкивающими» факторами. А особую роль «втягивающего» момента стала играть все более пористая граница Венгрии и Австрии. Хотя сама по себе она не была достаточной возможностью, поскольку, если людей задерживали при «подготовке» или «попытке» совершить незаконный побег, то венгерские власти обязаны были таких людей возвращать в ГДР, как было решено сторонами в секретном двустороннем протоколе 1969 г. Но 12 июня 1989-го был совершен новый правовой поворот, когда Венгрия начала применять Женевскую конвенцию о статусе беженцев 1951 г., что, собственно, было ею обещано еще в марте. Эта поразительная замена политических принципов предполагала, что Венгрия может более не принуждать восточных немцев к возвращению в ГДР: говоря горбачевским языком, правительство теперь заменило приверженностью к всеобщим ценностям всякие обязательства перед братскими коммунистическими странами. Теперь восточные немцы переставали быть незаконными нарушителями и могли претендовать на статус «беженцев по политическим мотивам» в соответствии с международным правом и таким образом получить обоснование своего бегства320.

Фактическая ситуация тем не менее оставалась неопределенной. Венгерская бюрократия все еще не решила вопрос о статусе граждан ГДР: они доказывали, что тех, кто хочет покинуть ГДР (ausreisewillige DDR-Burger), нельзя относить к категории лиц, подвергающихся политическим преследованиям (politisch Verfolgte), согласно конвенции ООН. Но даже несмотря на то, что венгерские пограничные власти все еще препятствовали попыткам бегства со стороны восточных немцев, делая это иногда при помощи оружия, как случилось 21 августа, число тех, кого возвращали силам безопасности ГДР, или хотя бы тех беглецов, чьи имена сообщали в Восточный Берлин, все равно уменьшалось. Было ясно, что тесное сотрудничество между Штази и службой безопасности Венгрии (так же как и с Польшей) уходит в прошлое; и это стало еще одной приметой того, что блок начинает рушиться321.

К концу августа около 150–200 тыс. восточных немцев проводили отпуск в Венгрии, в основном возле озера Балатон. Все кемпинги были полны, машины на дорогах стояли в пробках. Многие гости из ГДР уже превысили срок планового пребывания и свои двух-трехнедельные официальные отпуска. Некоторые просто бродили по округе в надежде стать свидетелями каких-то новых драматических политических изменений; другие поджидали подходящий момент, чтобы проскочить полем или лесом через один из все множившихся открытых проходов в пограничном заграждении. Многие сотни пытались отыскать какой-то иной путь к свободе, собираясь неподалеку от западногерманского посольства в Будапеште, где они надеялись воспользоваться своим автоматическим правом на гражданство ФРГ. Но каким бы ни был их маршрут, восточные немцы-беженцы становились серьезной проблемой для Венгрии.

Дню 19 августа суждено было стать решающим. Депутат Европарламента Отто фон Габсбург – старший сын последнего императора Австро-Венгерской империи – вместе с активистами правозащитниками и членами оппозиционного Венгерского демократического форума планировал провести вечеринку, чтобы сказать: «Прощай, Железный занавес». То, что потом получило название «Панъевропейский пикник», предполагалось провести как веселую встречу для австрийцев и венгров солнечным летним днем на лугах возле пограничного перехода на дороге из города Шопрон (Венгрия) в Санкт-Маргаретен-им-Бургенланд (Австрия). Недалеко от этого места несколькими неделями ранее министры иностранных дел Хорн и Мок перерезали проволоку на заборе между Востоком и Западом322.

Однако этот спокойный, местный праздник стал намного более политическим, когда в последний момент сам Имре Пожгаи вошел в это дело как коспонсор со стороны партии. Он договорился со своим давним другом Иштваном Хорватом, реформатором и министром внутренних дел, а также с премьер-министром Неметом, что ворота на границе в качестве символического жеста будут открыты в полдень на три часа. Пограничникам запретили иметь при себе оружие и предпринимать какие-либо действия. В отличие от венгерских и австрийских граждан, имевших право передвигаться между двумя странами, для восточных немцев дело обстояло иначе. Буклеты о предстоящем мероприятии были напечатаны на немецком языке и распространялись заблаговременно; в них была карта, показывавшая, как добраться до места пикника и где они смогут «вырезать кусок Железного занавеса». В результате маленький пограничный городок Шопрон заполнили 9 тыс. человек, забивших все гостиницы и места для кемпинга, а западногерманское Министерство иностранных дел было вынуждено срочно отправить туда дополнительных консульских работников, чтобы «помочь соотечественникам». Все это дополнительно увеличило давление на венгерских пограничников, за которыми кроме всего практически наблюдали западные дипломаты323.

Тем не менее большинство восточных немцев, намеревавшихся бежать, по-настоящему боялись. Они ничего не знали о приказах, отданных венгерским солдатам. И вот пикник начался. Играл духовой оркестр, пиво текло рекой, и танцоры в венгерских и бургенландских национальных костюмах смешались с толпой. В тот день в пикнике приняли участие около 660 восточных немцев. Как только открыли деревянные ворота, сразу возникла давка. Люди рванулись сквозь ворота и, не встречая сопротивления пограничников, оказались в Австрии – удивленные и восторженные. Это стало самым большим массовым побегом восточных немцев с момента установления Берлинской стены в 1961 г. Еще 320 человек в тот же уикенд смогли относительно свободно пересечь границу в других местах324.

Сами по себе эти цифры не впечатляют. Они не учитывали тысяч других восточных немцев, терзаемых сомнениями. В течение нескольких следующих дней венгерское правительство увеличило число пограничников, патрулирующих западную границу, что привело к существенному уменьшению числа людей, попадающих на Запад. Тем не менее с каждым днем все больше восточных немцев приезжало в Венгрию. За кулисами событий правительство ФРГ нажимало на венгерские власти, с тем чтобы те предоставляли восточным немцам статус беженца по Декларации ООН. Но целью Бонна совсем не было превращение потока в наводнение – совсем нет: ФРГ стремилась избежать беспорядков и нестабильности. Были предприняты безумные усилия для предотвращения того, чтобы СМИ грели руки на теме беженцев, пересекающих границу или захватывающих посольства (Festsetzer), чтобы не порождать у восточных немцев надежд на простоту выезда из страны в условиях, когда у ФРГ формально нет никаких соглашений на этот счет ни с Венгрией, ни с ГДР. А на заднем плане все еще маячила тень Советской армии. А что, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля? Что, если толпы беженцев восстанут или кто-то из солдат или сотрудников тайной полиции запаникует и начнет стрелять? Вмешаются ли Советы в этом случае? В такой атмосфере транснациональный миграционный кризис получил импульс. Тревожило, что у него все еще не было международного решения325.

В конечном счете не эти метания на венгерской границе заставили довести дело до конца, а гуманитарный кризис в Будапеште. Правительство Немета осознало, что оно больше не может бездействовать и лишь наблюдать за событиями: на их глазах толпа беженцев из ГДР вокруг немецкого посольства росла день ото дня. Около 800 человек разбили палатки возле здания. Еще 181 человек находился на территории посольства. Посольство было вынуждено закрыть свои двери для посетителей 13 августа. Поблизости от посольства при помощи Красного Креста, Мальтийского ордена и других гуманитарных организаций открыли несколько временных палаточных городков: в пригороде Будапешта Зуглигете (на 600 человек) и Чиллеберк (на 2 200 человек), а позднее возле озера Балатон (примерно на 2 тыс. человек или около того). Во всех этих лагерях была большая нехватка продовольствия и воды. Там оказалось мало туалетов и душей, не говоря уже о спальных мешках, подушках, одежде и туалетных принадлежностях326.

Под пристальным взором мировых СМИ Бонн не мог оставаться безучастным, глядя на страдания восточных немцев в условиях развивающегося международного кризиса. Но оба немецких правительства не знали, что делать с этими людьми. Режим Хонеккера не мог выйти за границы коммунистической ортодоксии и позволить ГДР дрейфовать в «буржуазный лагерь». Потребовалось не менее шести бесед в промежуток между 11 и 31 августа 1989 г., прежде чем Восточный Берлин неохотно пообещал Бонну, что он не будет «наказывать» тех, кто оккупировал здание посольства, и займется их заявками на выезд, но без какого-либо обещания дать положительный ответ на просьбу о постоянной эмиграции. Тем не менее в самом Восточном Берлине день за днем стремительно росло число таких заявок, что объяснялось запретительной бюрократической практикой в ГДР и враждебным отношением к вопросам гражданства в свете либерализации, произошедшей в Польше и Венгрии327.