Восставшие из рая

Глава десятая

Прощай, прощай, и помни обо мне.

В. Шекспир

То, что это был призрак – первая стадия, – мы поняли сразу. Почти совсем прозрачное существо, сквозь которое было отлично видно стену и ворох смятого сена у этой стены.

Но одновременно можно было достаточно хорошо различить лицо призрака, да и всю его фигуру в светлом просторном платье. Только это была не бабка. Это была девушка. Довольно красивая и с очень грустным лицом. А еще у нее не хватало одной руки. Правой. От кисти до локтя. Потом я внимательно вгляделся в ее черты, и мне почудилось что-то знакомое…

Наверное, такой могла быть та умиравшая на хуторе бабка, когда ей было лет восемнадцать.

Бакс глядел на призрак стоя, при этом неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Здравствуйте, – наконец выдавил он.

Девушка ненадолго задержала на нем взгляд, мельком взглянула на меня и уставилась на Тальку. Талька тоже смотрел на нее и молчал.

А потом губы девушки шевельнулись, и в сарае тихо прошелестело первое слово призрака:

– Здравствуйте.

Голос девушки оказался неожиданно скрипучим и не слишком приятным.

Некоторое время все молчали.

– Это вы там… на хуторе? – невпопад осведомился я лишь для того, чтобы прервать эту затянувшуюся паузу.

– Я, – кивнула девушка.

И, чуть помедлив, добавила:

– Вы у меня Дар забрали. Его полторы сотни лет копили, растили… по наследству передавали. А теперь – на три части. Да вы все равно не поймете. Не наши вы.

– Это почему же не поймем? – обиделся несколько пришедший в себя Бакс. – Мы – ребята понятливые, даром что покойные. И насчет Дара вашего в том числе. Так что давайте разбираться вместе. Только сначала хоть познакомимся. Бакс. Анджей. Талька.

– Вилисса, – ответила девушка-призрак и впервые улыбнулась.

Глава одиннадцатая

Его борода – как снег,Его голова – как лен;Он уснул в гробу,Полно клясть судьбу;В раю да воскреснет он!..В. Шекспир

…С незапамятных времен, когда забытые гении ломали головы, сочиняя первые строки «Махабхараты», «Сказания о Гильгамеше» или «Нюргун Боотура», – с тех самых времен, а может быть, еще ранее, начали рождаться не совсем обычные дети. Нет, внешне-то они были совершенно нормальными – ели, спали, пачкали шкуры и пеленки, и рогов у них на лбу отнюдь не наблюдалось. Разве что нет-нет да сквозило в их взгляде нечто такое, отчего не только их товарищам по играм, но и многим взрослым становилось не по себе.

И язык такие детки совершенно не умели держать на привязи. Молчит дитя, молчит – и вдруг как примется вещать не своим голосом о том, что грядет, или что происходит в соседней деревне, а то и вообще неведомо где… и лишь через месяц докатывалась весть о нашествии варваров или смене династий.

Шалости шалостями, а ведь сбывается…

И не только это водилось за необычными чадами – обидит кто малолетка, а после животом с полгода мается или вовсе Богу душу отдает. Хоть и Богу, а жалко – душа ведь своя, разъединственная!

И то еще бывало, пойдет такой ребеночек в лес за ягодами – ягод не принесет, зато расскажет, как выходили к нему из чащи три здоровенных волка и как они играли все вместе в разные детские игры. Родители, понятное дело, не верят, смеются. Чадушко – в слезы. Идемте, мол, покажу – и шел, и показывал, и волосы у взрослых дыбом вставали…

Росли странные дети, вырастали, влюблялись, становились в свою очередь родителями – и рождались у них наследники, тоже зачастую довольно странные. Да только скоро сказка сказывается, а все остальное помедленнее происходит. Мало кто из таких детишек успевал дожить до совершеннолетия, а уж тем паче – до старости. Обычно считалось, что тело ребенка облюбовали злые духи для своих душных шалостей, и духов сих надлежит изгнать, а лучше – истребить.

И истребляли. Зачастую вместе с ребенком.

А выжившие – наиболее скрытные или наиболее удачливые – искали в себе новое, неведомое и иногда находили; искали себе подобных – и тоже иногда находили; делились опытом, летали на шабаш, или как оно там у других народов прозывается, книги тайные писали да читали, а то и веселились изрядно – когда кругом свои, чего бояться-то?

Добро творили и зло творили. Творили вроде поровну, как и все люди, да только злое – оно заметнее…

Ну а со временем обнаружилась у ведьм с колдунами (как звало их простонародье) еще одна интересная особенность. Для обычного человека после смерти три пути есть: вниз, вверх и по кругу – когда душа его в чужое тело вселяется. Обычно – в ребенка новорожденного или еще не родившегося. Правда, памяти у простой души немного, и начинает ребенок жить как бы заново. А у Ведающих – не так. Переносится душа его после смерти в мир иной – и не в верхний там или нижний, а в действительно иной. Такой же, как наш… вернее, такие же, как наши, – да не совсем. И начинает жить там по-новому, поскольку Дар умершему память при переходе сохраняет. Там и тело себе новое выращивает – по мере того, как разлагается его прежнее тело в прежнем мире. И тело это Ведающий может вырастить по собственному усмотрению – не обязательно копию предыдущего. Некоторые даже специально жизнь зверями проживают, плодя сказки о говорящих зверях, не глупее человека. А с чего ему глупее быть – с того, что звериный облик на новую жизнь приглянулся?

Так вот, проживают они еще одну жизнь в ином мире, помирают, и душа обратно к нам возвращается. И опять все сначала – тело новое выращивать… А пока не вырастил – привидение привидением, люди от него шарахаются да крестятся; потому и прячутся призраки от глаз людских по руинам да чащобам, что при их-то способностях не так уж и трудно…

Ну бывает изредка, что после первой смерти времени не так уж много протекло – а душа снова к нам вернулась. И надо же такому случиться – вырастил колдун себе тело точь-в-точь как старое.

Отсюда и разговоры об «оживших покойниках», только к настоящим живым мертвецам – зомби и вампирам – отношения это не имеет.

А из других миров души людей с Даром точно так же к нам попадают; а после – обратно к себе.

И все бы хорошо – да только нигде и никогда не любили обычные люди носителей Дара. Иногда терпели, когда пользу от них видели; а чаще – жгли, топили, на кол сажали, и прочее, в меру богатой людской фантазии. А ведь если колдуна убивать слишком часто, его Дар понемногу и исчезнуть может. И быть тогда Ведающему – Лишенным Лица, но об этом после…

И вот на Великом Шабаше договорились меж собой носители Дара о том, как не только выжить, но и приумножить ряды свои. Решено было перед смертью Дар свой передавать преемнику, от рождения его не имевшему, но достойному приобщения. Ну а там, в новой-то жизни, мог колдун Дар свой заново обрести, вырастить помаленьку, поскольку помнил многое и знал, где искать, – и перед смертью вновь отдать преемнику. Дар, добровольно отданный, – он ведь как свой… и память сохранит, и прочее…

То же самое и колдуны иных миров делать стали – и через пару сотен лет выросли заметно ряды владеющих Даром, и даже у кое-кого зародилась мечта со временем весь род людской Даром наделить. Может, хоть тогда перестанут люди Даровитых изводить – ведь изводить самих себя по меньшей мере глупо…

Лет пятьсот все шло относительно хорошо – и вдруг из одного мира, куда после смерти многие носители Дара уходили, перестали возвращаться. Умирали земные ведьмы, Дар передавали, и… Как в воду канули. Ничего. Будто и не было их.

И колдуны того мира у нас не являлись более.

Забеспокоились Даровитые – теперь не то что число свое увеличить, а и сохранить прежнее нелегко стало. Уходили в никуда маги, ведьмы, колдуны, уходили старые мастера – а молодые, хоть и с Даром, но пока еще в полную силу войдут…

Пришлось собирать Совет Семи. Долго спорили Семеро и решили, что настала нужда в Белой Старухе Йери-ер, что раз в тысячелетие родиться может. Отныне самый сильный Дар передавался по наследству ребенку по женской линии из древнего рода Черчеков-хуторян; и лишь тому ребенку, кто врожденным Даром обладал. Хотя и таяли от того ведьмовские ряды еще быстрее, но росла и крепла из поколения в поколение сила колдовская, и близился год появления на свет Йери-ер, Белой Старухи…

Вилисса была в роду предпоследней. У ее дочери Иоганны, под надежной защитой Серого Йориса и старого ведуна Черчека, отца Иоганны, и должна была родиться Белая Старуха. Да не утерпела старая ведьма. Знак ей явился. Видение.

Стала к дряхлой Вилиссе в снах являться девушка – платье воздушное, волосы льняные, глаза печальные, но твердые в своей решимости. Не должны вроде бы к ведьме потомственной ангелы приходить, да еще с таким черным бездонным взором – но глаза эти звали Вилиссу, и слышала она тихий и ясный голос:

– Иди за Переплет! Иди вся, какая есть! Нельзя ждать более, нельзя… иди, Вилисса… иди!..

И сквозило в лице ночной девушки что-то знакомое – словно сама Вилисса много поколений назад…

А вот что такое Переплет – старуха не знала.

И она решилась.

Никого не было на хуторе в час ее смерти. Чтобы никто, даже случайно, не мог перенять ее Дар, от многих колен накопленный; чтобы она ушла за неведомый Переплет с ним.

Но умирать, не передав Дара, долго и мучительно. И тут как снег на голову объявились трое глупых чужаков, а намерения у них были самые добрые…

В общем, те самые намерения, которыми вымощена дорога в Ад.

Глава двенадцатая

…мы не настолько тупы,Чтобы, когда опасность нас хватаетЗа бороду, считать, что это вздор.Ждать новостей недолго…В. Шекспир

– Вот, значит, как, – протянул Бакс, глядя куда-то в сторону, чтобы не видеть печального лица Вилиссы, на котором отчетливо проступили знакомые старческие морщины.

– А почему у вас одна рука? – спросил вдруг Талька. – Ведь вы же могли…

– Не могла, – эхом прошелестел голос девушки-старухи. – Через эту руку Дар мой ушел. К вам. Не по воле моей. Только-только и осталось, чтоб себя не забыть. А руку… Отрезало руку. Теперь лишь вместе с Даром ее вернуть можно.

– Да вернем мы вам Дар этот, – примирительно заговорил Бакс. – Вы только скажите – как… А нам он и даром не нужен! Тьфу, черт, дурацкий каламбур получился…

– Вернуть его не так-то просто, – грустно улыбнулась Вилисса. – Для этого мне сначала надо обрести тело. Ну а вам… Вам придется умереть.

Некоторое время мы молча переваривали услышанное. Вот так: стоит раз совершить не тот поступок – и расплачиваться приходится всей оставшейся жизнью. А то и следующей…

Как следует обдумать создавшуюся ситуацию нам не дали: снаружи послышался невнятный шум, крики – и они не сулили ничего хорошего. Я глянул на Бакса, но тот уже ломился к двери с явным намерением дать кому-нибудь по морде. По правде говоря, у меня от тоски и слов Вилиссы возникло аналогичное желание, но по дороге я успел провести один эксперимент – с размаху врезался в стену сарая и… оказался снаружи.

Обстановка для бития морд была самая подходящая, потому что сие битие уже началось без нас. Старый Черчек вместе с тремя крепкими молодыми парнями угрюмо и безнадежно отбивались от полутора дюжин орущих крестьян, вооруженных дубинами и кольями. За спинами нападавших нетерпеливо переминались еще несколько человек, а поодаль неподвижно застыла сутулая фигура в белом балахоне, весьма смахивающая на волхва или монаха. Капюшон был низко надвинут, что усугубляло сходство.

Все это я успел сообразить за какие-то две-три секунды, поскольку потом времени глазеть по сторонам не осталось – Черчек упал, парни попытались заслонить старика, но ободренные успехом нападающие усилили натиск, оттеснили парней… и я уже предвидел, что сейчас и деду, и его союзникам придется плохо, – но тут в самую гущу драки вломилось разъяренное привидение по имени Бакс.

Бакс после нашей смерти, а также разговоров с Черчеком и Вилиссой пребывал в самом мрачном расположении духа, а тут как раз подвернулась возможность под благовидным предлогом защиты хозяев хутора намылить кому-нибудь шею.

Уж что-что, а мылить шеи Бакс умел. Даже будучи привидением.

Уследить, что именно творил разбушевавшийся Баксик, было довольно сложно – я лишь успел пару раз заметить, как его кулак или нога прошибали противника навылет, однако ни крови, ни разорванных внутренностей видно не было – точно так же я сам сейчас просочился через стену, оставшуюся целой и невредимой. Такое предательское поведение собственного тела несколько озадачило новоявленного супермена, и я прекрасно понимал, что сейчас чувствует мой друг.

Недавно я пережил то же самое.

Однако первое недоумение у Бакса быстро прошло, и он мгновенно сообразил, как использовать преимущества своего, так сказать, недовыращенного тела.

Бакс просто-напросто перестал реагировать на удары противников и, дождавшись, пока их колья и конечности поглубже увязнут в его по-прежнему объемистом теле, завалился в ближайшую канаву с грязью, увлекая врагов за собой. Из канавы послышались дружные ругательства, перемежаемые звонкими оплеухами и боевыми воплями Бакса.

Тем временем очухавшийся Черчек успел подняться на ноги, а его ребята оттеснили оставшихся агрессоров к околице хутора.

Я оглянулся, ища глазами Тальку, и обнаружил, что он стоит у дверей сарая и с интересом наблюдает за происходящим. Лезть в драку он пока не собирался – и на том спасибо. Рядом с моим сыном еле-еле угадывался призрак однорукой Вилиссы.

Баксу помощь явно не требовалась – осознав свою неуязвимость и новые безграничные возможности для самовыражения, он веселился вовсю, и его противникам приходилось гораздо хуже, чем самому Баксу. Поэтому я побежал на подмогу Черчековым парням. Там уже подключились зрители, и защитникам хутора вновь приходилось туго.

До сих пор удивляюсь, как у меня хватило духу сделать то, что я сделал. Неуязвимость – дело хорошее, но когда несколько человек дубасят тебя здоровенными жердями, и эти жерди застревают в тебе… Больно все-таки!..

К счастью, Черчековы парни не растерялись, с криками набросились на обезоруженных мною противников и обратили их в бегство. Я в погоне участия не принимал – остался на месте, вытаскивая из себя все эти кривые дрова.

И тут позади раздался еще один крик. Кричал Черчек, и, проследив за его вытянутой рукой, я увидел, что предполагаемый монах начал действовать. Воздев руки над головой, он медленно приближался, и с губ его срывались какие-то непонятные слова – вроде того, что вырвалось у меня сегодня утром.

Поведение монаха мне очень не понравилось. Я уже начинал потихоньку верить во все, что угодно, – обстоятельства вынуждали, – а от его заклинаний явно ничего хорошего ждать не приходилось. Тем более что от монашьей тарабарщины моя полуматериальная плоть закостенела и стала подсыхать, как свернувшаяся кровь на ране.

И тогда я увидел такое, от чего, несмотря на все предыдущие чудеса, застыл на месте – надеюсь, хоть не с открытым ртом.

Навстречу монаху шел Талька. Мой маленький Талька. И в то же время не мой. Глаза его дико сверкали, руки будто самопроизвольно совершали разнообразные пассы, а губы шевелились, произнося слова, которых, уверен, мой сын знать не мог. Впрочем, я тоже не знал ТОГО слова…

А потом я разглядел за спиной Тальки призрачную фигуру Вилиссы – и ощутил жаркую пенящуюся волну, захлестнувшую меня с головой. Я доверился ей, я что-то делал, что-то говорил; а рядом со мной уже шел Бакс, и он делал то же самое. Монах запнулся на полуслове, та часть его лица, что была видна из-под капюшона, побледнела и стала почти такой же белой, как и сам капюшон; он попятился, а мужики уже бежали, бросая по дороге дубины… и я все никак не мог понять – что такого странного было во всей этой картине?! А через мгновение наваждение закончилось, и я наконец понял, что показалось мне странным.

Ни один из нападавших не отбрасывал тени.

Глава тринадцатая

Теперь пора ночного колдовства.Скрипят гроба и дышит ад заразой,Сейчас я мог бы пить живую кровьИ на дела способен, от которыхОтпряну днем…В. Шекспир

…Черчеков хутор горел уже не раз. Мы успели обнаружить заросшие травой останки срубов более ранних времен – уголь и труха – и теперь прекрасно понимали причины их мрачного происхождения. Но даже не это, и не регулярные разбойные вылазки местного населения, одну из которых мы только что помогли отбить, – хуже всего было совсем другое.

Все упиралось в Переплет. Мы так толком и не поняли, чем этот Переплет является на самом деле, но, по словам Черчека, весь здешний мир упирался в Переплет.

И здесь пришельцы из-за Переплета были обречены. А вернее, они были обречены ИЗ-ЗА Переплета, причем и ЗДЕСЬ, и ТАМ.

Проклятый Переплет, чем бы он ни был, отгораживающий этот мир – или кусок мира, что ничего для нас не меняло, – не давал бывшим Ведающим заново развить свой Дар. Не давал – и все тут! А когда человек, не развивший Дара заново, умирал, и дух его проходил через Переплет в любую сторону, – он терял память о прошлом, и его призрак восстанавливал тело, просто приспосабливаясь к внешней среде. Наугад, так сказать. Ну и тело получалось соответствующее, не говоря уже о психике.

Вот и возвращались великие ведуны, становясь мелкой, почти не имеющей разума нечистью – лесной, водяной, домовой и черт его знает какой еще… кто куда попал и где сумел выжить, себя не помня. Здесь ли, там ли – одна судьба, одна на всех…

Черчек звал таких – Лишенные Лица. И голос у деда при этом был как с глухого похмелья.

Помнить, кем ты был; видеть, кем ты стал; ощущать в себе труп умершего и не способного возродиться Дара; жить уныло и позорно и знать, что после смерти тебя ждет гнилая участь Лишенного Лица… знать – и не иметь никакой возможности изменить скалящуюся в лицо судьбу.

Это был ад. Не для всех, живущих в нем, но для таких, как мы, – ад.

Нет. Для таких, как мы, – нет. В нас был Дар. Чужой, случайный, краденый, во многом бесполезный, но – Дар.

Ну и что? Ну и – ничего…

…Некоторые упрямцы пытались. У большинства попросту ничего не получалось, а тех, у кого все же начинал проклевываться робкий росток нового Дара, – тех вскоре находили мертвыми.

– Вот так и живем, – вздохнул старый Черчек. – Ни здесь выкрутиться, ни своих там, дома, предупредить… Вроде и вернемся домой, после смертушки, да только Лишенный Лица никого и ни о чем не предупредит. Так и сгинет в беспамятстве. А вообще – живем. Живем перед смертью…

– Да разве ж это жизнь, мать ее размать! – возмутился Бакс. – Это…

Он поискал подходящее сравнение, не нашел и в сердцах стукнул себя кулаком по колену, на миг смешав первое со вторым.

– Может, и не жизнь… так другой все одно нету. Правда, вы вот пришли… С Даром. Глядишь, и сумеете что-нибудь. Впрочем, парни, времени на это «что-нибудь» у вас с гулькин нос. Учуяли вас! Сразу учуяли. Вы думали, эти сегодня зря приходили? Нет, не зря… Дурачье, конечно, так приперлось – душеньку против шерсти почесать, – да только не сами они пришли. Их Страничник привел.

– Страничник – это который в белом? – серьезно осведомился Талька. – А почему он – Страничник?

– Потому что за ним – страница из Зверь-Книги. Он за нее душу Книге продал, лапу Зверю целовал и слезой расписывался. А сюда пришел силу вашу испытывать. Он-то пришел, а вы ему по незнанию все, как есть, на подносе и выложили! Эх, не успел я вам сказать!.. Чай, не убили бы нас – бока бы намяли, как обычно, не впервой… И я, дурень старый, бухнулся бы им в ножки, ублажил – глядишь, покуражились бы да и убрались восвояси! Рано нам еще зубы показывать, рано со Зверь-Книгой тягаться… нет у нас ни зубов на Зверя, ни слов на Книгу… ничего у нас нету…

Черчек захлебнулся досадой и сунул в рот клок пегой бородищи – жевать с горя.

– Ладно, – наконец пробурчал он. – Несколько дней у нас во всяком разе есть. Пока еще эта белая пакость к своим доберется, пока доложит, что вынюхал у Черчекова хутора, – а там уже и Большое Паломничество наступит. Местные, принявшие Закон Переплета, в Книжный Ларь поедут – к святыням приобщаться, себя Зверь-Книге показывать. А до того к нам никто не сунется. У них ведь все по правилам, по порядку… души чернильные!

Помолчали. Теплый ветерок как-то уныло посвистывал, бродя между замшелыми избами. Бакс, разжившийся у деда пригоршней местного курительного зелья, заменявшего табак, сосредоточенно дымил самокруткой из каких-то подозрительных сохлых листьев.

– Будешь? – он протянул мне окурок.

Я машинально затянулся, и глаза мои чуть не вылезли на лоб. Более крепкого и вонючего самосада в жизни пробовать не приходилось!

Вот ПОСЛЕ – пришлось…

– Все, мужики, утро вечера мудренее, – сквозь зубы процедил Бакс, наблюдая, как солнце медленно сползает за неровный частокол верхушек деревьев. – Спать пошли. Вон у пацана глаза слипаются… Глядишь, поутру чего и надумаем, а то сегодня день какой-то… – Бакс сделал рукой неопределенный жест, отражающий его мнение о сегодняшнем дне. – Думаешь, если мы – привидения, так нас можно по башке дубасить, и ничего?! Может, и ничего, только мысли все, похоже, вышибло. В общем, завтра договорим.

Черчек угрюмо кивнул, и мы поднялись с бревен. Призрак Вилиссы последовал за нами. Как ни странно, но старик не обращал на нее ни малейшего внимания. Даже ни разу не заговорил с ней. Не видит он ее, что ли? А ведь как пить дать – не видит! Что ж это тогда получается…

Бакс аккуратно прикрыл дверь сарая – мы уже привыкли к этому сенохранилищу и решили ночевать в нем же – и подпер дверь изнутри увесистым поленом.

– Ну что, Вилисса? – поинтересовался он, не оборачиваясь. – Что скажешь?

– О чем? – прошелестел голос однорукого призрака.

И тут вмешался я:

– О Книге. О Зверь-Книге, которую упоминал Черчек. Тебе что-нибудь известно об этом дивном сочетании?

Говоря это, я почему-то отчетливо представил себе трехглавого змея с толстенными фолиантами на чешуйчатых шеях. Змей скалил книги-головы, и алая закладка облизывала острые зубы-буквы.

Ничего лучшего в мою голову не лезло.

– Известно, – слабо колыхнулся воздух, пропитанный ароматами кожи и сена. – Но я всегда считала, что это – сказка. Мудрая и страшная сказка.

Меня словно холодом пробрало. То, что было сказкой для потомственной ведьмы Вилиссы, – чем же это могло оказаться для нас?

Чем могло быть на самом деле?

– Сказывала мне моя бабка, – голос Вилиссы стал еле слышен, и я старался не пропустить ни единого слова, – будто слыхала она от своей прабабки, что где-то на свете – на этом ли, на том или на каком еще – есть Зверь-Книга в переплете из черного тумана. Кем писана – неведомо, кем читана – незнаемо, что в себе несет – не нам о том судить… А только если весь Дар собрать, что у Даровитых имеется, да все тайные знания к нему прибавить, что у Знающих водятся, – так в Зверь-Книге поболе того будет. Но читать Книгу эту нельзя, ибо Дар даром не дается… потому что как ты читаешь Зверь-Книгу, так и Зверь-Книга читает тебя, листая помыслы и чаяния дерзнувшего. И если она дочитает тебя до конца быстрее, чем ты ее, то станет в Книге на одну страницу больше, а в мире – на одну душу меньше. И расхохочется черный туман, обнимая Книгу, пришедшую из Алой Бездны, Бездны Голодных глаз, которой маги пугают нерадивых учеников…

– Дальше! – не выдержав тишины, повисшей между нами, крикнул Талька. – Дальше!

– Все, – коротко ответила Вилисса. – Дальше ничего не знаю. И боюсь, что придется узнавать. Позовет Книжный Ларь – надо будет идти. Правда, Дар мой – у вас. А вы не умеете им пользоваться.

– А ты на что? – простодушно изумился Бакс. – Научи! Глядишь, и склеим твой Дар…

– Склеим… – печально усмехнулась Вилисса. – На учение время нужно. Нет у нас времени, и ничего у нас нет. Может, и впрямь надо было ждать, пока родится Йери-ер, Белая Старуха. Разве что…

– Разве – что?

– Разве что вы все-таки согласитесь умереть и передать мне Дар. А я уж дальше сама, как получится… если получится. Недаром же та, из снов, меня сюда звала. Наверное, есть еще надежда – мне со Зверь-Книгой встретиться, в Переплет ее постучать…

– А нам, значит, копыта отбрасывать? – недобро переспросил Бакс и кинул быстрый взгляд на полено, подпиравшее дверь.

По-моему, он нашел ему новое применение.

– Да. А что тут такого? Вы же назад, к себе, вернетесь…

– Призраками? Тенью отца Гамлета?!

– Да, призраками. А Дар вам память при переходе сохранит – он ведь добровольно отданный… вырастите себе новые тела…

Я прошелся по сараю, словно выбираясь из болота молчания, более красноречивого, чем любые слова.

Вроде бы все она говорила правильно… И Зверь-Книга эта, пугало молоденьких ведьмочек, прах их всех забери! – не наша забота ее искать; и Дар нам Вилиссин – как корове седло, а Вилисса им пользоваться умеет… и память мы, похоже, сохраним, чем черт не шутит…

Умирать почему-то не хотелось. С чего бы это? Да все с того, с родимого… Вдруг врет нам бабка-девушка, или просто не сработает какая-нибудь деталь – и станем мы там или здесь банальными покойничками или этими… Лишенными Лица…