Культурные особенности – II. Божья воля

Ближе. Еще. Эрвин замер, обратившись в слух. Шаги там, в лесу – часты и какие-то дробные, будто там больше двух ног. Или…

Мысль холодом по спине. Или там, в лесу за беглецом шла погоня. В сетке прицела – дрожит и вертится на паутинке тонкий зеленый лист… Треск веток и шум шагов – уже близко и рядом. Желтый пернатый летун вылетел из лесу, хлопнул крыльями в воздухе и завис. Еще немного…

Вон и ветки шевелятся уже впереди. Качнулись, раздались в стороны.

Треснул куст под ногой.

Эхом по склонам – хлопок. Резкий, но тихий. И непонятно откуда. Совсем – звук бился в ушах, звенел, отражаясь эхом от красного камня склонов. В кустах – короткий, захлебывающийся вскрик. И тишина. Мертвая, лишь там, впереди – схлопнулись и закачались себе на ветру зазря потревоженные зеленые ветки.

– Что за… Прошипел было Эрвин под нос. Потом дернулся, сообразив – сообразив, что. Рявкнул – под ноги, вниз, страшно:

– Ирина, откуда стреляли?

Свист дудки, птичий, протяжный напев. Ответный гам с вышины – на сто голосов, дикий и недоумевающий. Изумленный шепот. Ирины, в ответ:

– Не знаю…

– Как так? – рявкнул Эрвин было. Погрозил снизу вверх кулаком. Разгильдяи, мол. Тыща, мол, глаз и все, как один, тетери сонные. Орлан каркнул – виновато, будто в ответ. И шелест листьев над головой. Убаюкивающий такой, мирный.

– Миа, с открытого места. Рули назад. Помалу, кустами.

Миа умница, все поняла. Вокруг, в сетке прицела, горные склоны – справа и слева, охряные скалы, шелестящие зеленый лес, оба – крутые и одинаковые до боли в глазах.

– Кто стрелял, откуда? – шипел Эрвин, доворачивая туда-обратно прицел. Лес молчал. Птицы бились, хлопали крыльями над головою. Летали, но хаотично, туда – сюда. И дудка Иринина не нужна – видно и так, что без толку.

– Пабло, подмени меня, – бросил Эрвин, спрыгивая вниз с машины. Земля толкнулась, ударила в сапоги. Мягкая, шелестящая желтой хвоей по голенищам.

– Осторожнее, Эрвин. – Ирина, сзади. Клекот сверху – орлан. Бэха – стальной клепаный борт ползет назад, тихо, укутанный хвоей. Ветка хлестнула в лицо. Зеленая, клейкая, щекочущая ноздри тонким запахом смолы. И крови – это там, впереди. Вроде тихо – нет, из кустов еще слышится стон. Тихий, на грани слышимости. Бэха, как Мие сказано, отползла помалу назад. Осторожно, таясь за кустами от невидимого даже птицам стрелка.

А Эрвин шагнул вперед, в лес, раздвигая кусты дулом тяжелой туземной винтовки.

– О черт, везет мне на баб, – прошептал он было, шагнув за кусты. И замер – самого передернуло от невольного кощунства. Та, что бежала к ним за кустами была мертва. Слишком спокойно лежит. Лицом вниз, лишь ветер, играя, катает и мнет по грязи длинную туземную юбку. Кровь – лужей от головы. Эрвин невольно сглотнул. Бэха скрылась, лишь орлан в вышине парит – почти невидим за пологом веток. Тишина вокруг. Мертвая. Винтовка в руках дернулась, ощупывая прицелом деревья вокруг. Ничего, лишь мшистые ветки шевелятся, да дрожат на ветру длинные мягкие иглы. Птица упала вниз – мелкая, пестрый яркий комок перьев и свиста. Упала, уселась на ветку, чирикнула протяжно: «Я тут»

Эрвин кивнул и шагнул вперед, к лежащему на траве телу. Присесть, оглядеть. Лицо спокойное, тихое… Не дышит уже. Серым маревом, пленкой затянулась туземная, яркая, зеркальная кожа. По лицу знаки – ковром. Местные татуировки, тонкая, черная вязь. Птичье крыло на лбу, от него, зигзагом – непонятные глазу засечки. В уголке глаза – словно рябь, мелькание. Птичий посвист – в три ноты, знакомый напев. «Все в порядке». На щеке убитой – детская игрушка. Татуировка в три краски – юла. Эрвина передернуло вдруг, как от похабной сплетни. Еще почему-то котенок. Чуть повыше крыла.

– Похож на знак старого Яго. Надо будет…

Сзади – шелест и тихий, чуть слышный шлепок. Мысль оборвалась. Эрвин вскочил – мягко, поднимая винтовку. В глазу в уголке – мельтешение, тихая, чуть видная хмарь. Птица – пестрый комок перьев перевернулся, упал и лег, неподвижно, задрав в небо лапы. Тихо так. Винтовка взлетела, прижалась прикладом к плечу. Затвор лязгнул в руке. Слишком громко, шелест сосны за спиной утонул, спрятался в клацанье стали. Затылок вспыхнул огнем. Винтовка выпала, мир растаял в глазах. Серый свет может быть таким ярким.

Сознание исчезло, чтобы вернуться. Медленно, очень медленно. Серая хмарь все плескалась в глазах, упорно не желавших открываться. В уши – короткий, злобный смешок.

– Ну что, звездный, много тебе помогли твои демоны?

Глаза распахнулись – рывком, Эрвин дернулся, попытался встать. Руки повело назад – связаны. Птичьий крик – чуть слышно, тихо и далеко. Эрвин дернулся было – узнал орланов, хрипящий карк. Тут же ударили в бок – по ребрам, носком сапога. И засмеялись – обидно:

– Не дергайся, звездный. Есть у нас и на машины твои колдовство и на бабье шаманство – приемы.

Знакомый – в три ноты посвист. «Все в порядке». Теперь ясно, что дудки, но… Крылья затихли вдали. Над головою – камень и желтый, неяркий, плещущий свет. Эрвин огляделся – шея болела, вертелась с трудом, но вертелась. Пещера, маленький, укрытый камнями костер и – вокруг – туземные воины, полтора десятка. Плосколицые, спокойные, с неизменными стволами в руках. Смотрят на прислоненного к стене Эрвина, спокойно и зло. Один присел в углу, рассматривает винтовку. Вертел в руках, задумчиво морщил лоб, считая засечки на истертом прикладе. От сердца чуть отлегло – приятно было узнать «Лаав Куанджало». Рядом, пусть и в чужих руках. Жаль, свои связаны. Знаки на плоских лицах – незнакомы, чудны. Перечеркнутая молния – лишь у одного. Вместе с короной из птичьих перьев на голове. И тяжелой челюстью, знакомой до боли в костяшках пальцев. Чиркнула птица, Эрвин рванулся было – с надеждой. Опять ударили в бок.

– Сиди, звездный. Бабье колдовство тебе не поможет.

Плеснуло пламя – желтым отблеском в потолок, отразившись золотом на хищной улыбке. Тяжелым, червонным золотом на все тридцать два. Эрвин захохотал – вдруг. Нелепо, по дурацки, задрав голову в небо.

– Привет, вождь. Гляжу, тебе пригодились мои сто баксов.

Говорившего перекосило. Было с чего. Теперь Эрвин его узнал. Старый знакомый – вождь дома туманного леса. Это он продал ему Мию с Лиианной тогда, в самом начале. Только зубы у него золотые теперь. Все тридцать два. А Ирина еще сверху оформила штраф за «Нарушение правил торговли». Эрвин вспомнил – захохотал опять. Памятью, как огнем зачесались костяшки на пальцах.

Вождь шагнул вперед и ударил – снова, опять носком сапога. Целил в губы, попал по плечу. Эрвин встряхнулся, сгоняя с губ дурной смех. Оскалился – туземцам в лицо, прямо в червонные, отливающие золотом зубы:

– Эй, вождь. Когда я бил тебя – у тебя были развязаны руки.

Глава 6 Эрвин. Расколотая скала

– Тишина, – чужой голос хлестнул по ушам, прошелестев эхом по стенам пещеры. Замерли все, даже «золотые зубы» – на полушаге, удержав занесенную для удара ногу. Эрвину зажали рот. Качнулся, плюнул искрами огонек. И поник, укрытый рогожей.

На камни упала тьма. Непроглядная, черная тьма, будто повязку на глаза надели. Птица закричала вдали. Тихий, протяжный, ломающийся эхом на камнях крик. Эрвин дернулся – на месте, плечом вперед, со всей оставшейся силы. Кричал орлан – там вдали, в скрытом гранитным пологом небе. Раз другой. Чужая рука сжала плечо, скрутила, вдавила в землю.

– Тихо сиди, чужой, не дергайся, – шепнули на ухо. Тихо. Орлан закричал опять. С неба. И тут же – как отклик, куда ближе, с земли. Тонкая, в три такта, птичья трель. Еще и еще. Звонкая, как перекличка.

«Ирина погнала, небось. Ищут, – успел подумать Эрвин. Птица свистнула – опять, ближе, еще раз. Уже другая – навострился различать голоса. Ближе.

– Цивик цивик.

«ищем, ищем»

По разбитым губам – кровь, разбередил рану улыбкой. В уши – тихий, ласковый птичий посвист. Опять. Эрвин вздрогнул даже. Звук тянулся, звенел в ушах, летел – откуда? Попытался повернуть голову и не смог. Держали крепко. Но рядом, похоже – изнутри пещеры. Уж больно звенит, ломается на острых камнях эхо. Цивик – цивик… Знакомый напев. По привычке Эрвин перевел его в слова.

«все в порядке».

Далеко, с неба – орланье карканье, тягучий, словно разочарованный крик. Раз два… Все дальше и дальше. Плечо отпустили, на камнях опять вспыхнул, разгораясь, огонь.

Туземец – тот, что сидел в углу, рассматривая винтовку – повертел в руках тонкую дудку. Поймал Эринов взгляд, убрал тростинку в карман, усмехнулся:

– Есть у нас и на ведьмино колдовство методы, звездный.

Птичий крик бился, звенел в небе еще. Тихо, на грани слышимости. Орлан что-то кричал в вышине. Похоже – разочаровано.

«Держись, брат, как бы Ира тебя в тетерева теперь не переименовала. Или там в глухаря… Она может»

Мысль скрутила, хлестнуло виной по нервам. Представил себе Ирку внутренним взором – строгую, нахмуренную, отчитывающую почем зря ни в чем не повинную птицу. Строго, под стать фамилии, с неизменным пальцем, поднятым вверх. Коса, небось, растрепалась, да морщинки собрались в усталых глазах… И носок нарядного, расшитого бисером сапожка постукивает, ковыряет, бьется впустую о землю.

«Не ругайся, – захотелось сказать, – Тетеря здесь я. Расслабился»

Мысль хлестнула, обожгла нервы чувством вины. Эрвин встряхнулся. Выбираться надо, теперь уже самому. А то Иришка обидится, и орлану придется век в тетеревах куковать. Жалко пернатого. Оглядел пещеру – шея шевелилась с трудом, но все-таки шевелилась. Шевелились глаза, взгляд скользил – внимательно, подмечая каждую мелочь. Туземцы вокруг. Люди, как люди, местный тип – широкоскулые, зеркальные лица, винтовки, куртки мягкой охряной кожи, бахрома на рукавах. Черная, змеящаяся по телу вязь татуировок. Знаки на лице. Местный аналог паспорта и трудовой книжки. Эрвин сморгнул, сообразив, что на них надо посмотреть внимательнее.

Пригляделся – благо туземцы сидели почти неподвижно, давая себя рассмотреть. Так, латинских крестов, как у старого Яго нет – значит не христиане, язычники. Шеки чистые – холостые значит, еще молодежь. Хотя по виду – не скажешь, в возрасте мужики. Сидят – а лица плоские, суровые, почти неподвижные. Лишь сквозняк шевелит нити бахромы на рукавах, да поясные бляхи звенят иногда о вытертую ладонями сталь затворов винтовок. На лбу… Эрвин сморгнул в третий раз, вспоминая уроки старого Яго. На лбу местные носят отметку «коммандо» – рода или боевой группы. И засечки – знаки побед. Миа в качестве такого приспособила себе Эрвинов наплечный знак: ромб «волонтера флота». Прямо на лоб, да. Яго носит латинский крест и котенка, люди Дювалье – перечеркнутую молнию. У поймавших Эрвина туземцев на лбу была какая-то непонятная хрень. Вроде зубчатого колеса но странная, без засечек. Странно, насколько Эрвин понимал – здесь знак прилагался к победной засечке, а не наоборот. Нет победы – значит, хвалится нечем, нет повода рисовать знак. У золотозубого вон, всего одна, но аж на нос заехала – так, размахался. А на щеке у непонятный зверь. Рогатый, мелкий, похож то ли на земного козла, то ли на своего владельца… Но похож…

Золотозубый поймал его взгляд, набычился – лохматые брови опустились, сошлись тучей на переносицу. Скрипнул червонным золотом – зубами, размахнулся опять. И замер, остановленный коротким:

– Оставь. Пусть с ним король разбирается.

Переводчик в ухе пискнул, запнулся на незнакомом слове. Два слога, россыпь огласовки в конце. Ее Эрвин узнал – уважение – а вот основные звуки нет. «Кар ойл»…

Не слышал он еще здесь такого слова.

Встряхнулся – не время сейчас тонуть в лингвистических тонкостях – перевел глаза на говорящего. Пламя плеснуло, услужливо подсветив тому лицо, пробежало искрами по дымому зеркалу кожи. Тот самый туземец с дудкой, что сидел в углу, рассматривая «Лаав Куанджало». Видимо главный здесь – золотозубый еще поворчал, но послушно заткнулся. Хотя и вождь… Раньше он был куда более грозным. Но и бог с ним. Откуда козел на щеках, интересно?

– Кто такой король? – спросил Эрвин, поймав глазами спокойный взгляд туземца с дудкой.

– Увидишь, – ответил тот, смерив Эрвина взглядом с головы до ног, – а если то, что я вижу правда, то и поговоришь.

– Видишь – что? Спросил Эрвин, гадая, как ещё не устал удивляться. Туземец его услышал – сморгнул, расширил глаза. Буркнул под нос что-то про диких звездных.

И показал вниз, проведя пальцем по вязи рун на ложе винтовки.

– Это великий ствол, «Ройане», – задумчиво проговорил он, положив ладонь на темную сталь и выцветшее белое дерево ложа «Лаав Куанджало». Россыпь звонких туземных звуков в конце – непереводимая огласовка прозвучала торжественно, звучно, как королевский титул. В тон голосу, глухо лязгнула сталь – это в зеркальной руке чуть дернулся, наливаясь рыжим огнем от костра полированный шарик затвора.

«Кокетка, блин» – огрызнулся, мысленно, Эрвин. Близко ведь так. Видеть свой ствол в чужих руках было почему то обидно. Туземец не заметил – продолжал, нараспев, вытягивая слова подобно бусам:

– Из него убивали драконов, чужак. Исполинов, ступающих тяжко зверей, ужас нашего мира. И она признала тебя? Скажи звездный…

– Харамбе, не смущай людей. Ты говоришь как колдуньи, – отозвался золотозубый. Туземец прервал его – жестом, быстрым, как взмах мухобойки.

– Подожди. «Кар ойл» решит, он всегда все решает. Светает уже.. «Говорящая с птицами» не вчера родилась, надо идти, пока ее слуги нас не увидели. Идем, чужак. И лучше иди сам, нести тебя будет тяжко. Хоть и можно, да…

– Хочешь, чтобы я не дергался? Тогда, скажи – куда…

– Я сказал уже. К королю… – Харамбе сморгнул вдруг – один раз, другой, поймав удивление в глазах Эрвина. Потряс головой, удивляясь чужому недоумению. И пояснил:

– Чему ты удивляешься, чужак? Это же ваше слово…

Изумление качалось в его глазах – глубоких, зеркальных. Отражением, тенью чужого изумления. В глазах Эрвина, да. Теперь он слово узнал. Земное, действительно. Только откуда, к курвиной матери, здесь может взяться король – здесь, на чужой планете, на влажной красноватой земле, никогда не носившей на себе Карла с погонялом Великий…

Золотозубый кашлянул. Воин откинул полог. Серый цвет полился внутрь, заливая гранит рассветной, призрачной хмарью. Зашипел залитый костер, люди встали, поднялись и пошли. И Эрвин пошел. Что оставалось? Туземцы шли тихо, след в след, тенями скользя меж низких, густых, клонящихся к земле веток. По небу струйками тек серый предрассветный туман. Тек, клубился, кутал пологом невысокие фигуры туземцев, застывал инеем росы на стволах. Высоко в небе чирикала птица. Тогда туземцы замирали – все. Харамбе доставал дудку, выводил короткую трель – три ноты, отрывисто, на птичий манер. «всё в порядке». Застывал на минуту, слушая шелест ветвей. По лицу плескались, вились клубами туманные тени. Потом махал рукой – вперед, мол. Шли вверх, потом вниз. Эрвин крутил головой, считал повороты, но скоро сбился. Лес вокруг был глухой, еловый. Одинаковый, до тошноты, вид. Пытался обламывать ветки – дали по рукам. Больно. А золотозубый, оскалившись, наклонился и распрямил, вернул тонкие зелёные побеги на место. Качалась трава. Лишь сбитая роса напоминала о прошедшем отряде. Высохнет – и все, будто и не шли они здесь никогда два десятка человек и один звездный оболтус под конвоем. Под сапогом захрустела, покатилась по осыпи мелкая галька. Расступились деревья, покатый холм мигнул в глаза проплешинами желтой, оплывшей глины. Впереди. А на другой его стороне стояла деревня.

Туземная деревня – Эрвин уже как будто видел ее. Как в Туманном лесу или Фиделите – поля расчищенной от леса и распаханной земли – правильным кругом, кольцом по земле и крутой, заросший холм в их середине. Невысокие, очень толстые, похожие на пивные бутылки деревья по краю, высокие, шумящие сосны – за ними, внутри.

Роща на вид и роща – дикая, если не обращать внимания на подстриженные кусты и свитые, переплетенные сеткой лиан ветки.

Заревел глухо гигантский зверь, Харамбе впереди замер, понимая руку вверх в защитном, отвергающем жесте. Затворы залязгали, Эрвин завертел головой. С трех сторон деревню окружала стена глухих гор, с четвертой высились громадные стальные ежи за которыми бродила голодная высоколобая тень. Треугольная голова, две мощные лапы, пупырчатая, желтая кожа, алая пасть. Сотрясатель. Золотозубый оскалился вновь – чуть нервно, как показалось. Что-то крикнул, Эрвин не разобрал – что. Харамбе встряхнулся, махнул ладонью опять. Зашагал – по ровному полю, прямо у зверя на глазах. Остальные – за ним, невозмутимо на вид, будто не на них косил алый глаз многотонный двулапый монстр. Земля под сапогами дрогнула, заскрипела протяжно сталь – зверь боднул стальные полосы лбом, яростно, но на вид бесполезно. Двутавровые, заросшие лианами балки скрипели и гнулись, но держали надежно. Эрвин пожал плечами и выкинул сотрясателя из головы. Пусть ревет. Харамбе свернул пару раз с прямого пути, зачем то делая восьмерку по ровному полю перед деревней. У Сотрясателя на глазах. Остальные шли за ним, след в след, не пытаясь поправить вожака или сократить путь. Эрвин, улучив момент, шагнул было в сторону. Его дернули за плечо, удержали на полушаге. Улучил момент, наклонился. Голыш в траве – плоский камень удачно попал под каблук – Эрвин откинул его и исподтишка понаблюдал за полетом. Тот пролетел по дуге прорвал рыжую сетку травы, и канул, провалился под землю без звука. Толкнули в плечо.

«Умно… Волчьи ямы отрыли»

Впереди, в тени окружающих деревню, заросли густых колючих кустов. И в зеленой тени веток – вороненый стальной блеск. Тонкие дула, укутанные ветками стволы. Пушки. Птица свистнула в вышине.

«Передай Мие, чтоб не форсила, не гоняла бэху по ровному. Сожгут же», – подумал Эрвин, дернув, как от зубной боли лицом. Наверное, зря. Вряд ли острокрылая рыжая сойка смогла прочесть его мысль, а свистеть по-птичьему он так у Ирины и не научился. Харамбе услышал и – с места, на каблуках – повернулся, положил руку на затвор. Солнце сверкнуло – радугой по лицу, замерцала на багровой точке в уголке глаза. С неба – хриплый посвист опять и хлопанье – птица заметила его жест, сложила крылья и, заложив вираж, ушла за деревья.

– Смерть колдунам и их прихвостням, – Рявкнул Харамбе, поднимая к плечу кулак.

Эрвин – мысленно – завязал на памяти узелок. Расписать при случае «под хохлому» эту плоскую, сверкающую, что начищенная тарелка, рожу.

С деревьев, сверху Харамбе окрикнули часовые – короткий, переливчатый клич. И отзыв из туземных уст такой же короткий. Заскрипели ветки, стена кустов на глазах разошлась. Эрвина снова толкнули в спину, он качнулся, но на ногах устоял. Огрызнулся – через плечо, сердито

– Что за деревня то хоть?.

– Расколотая скала…

Ответили ему. И впрямь, над деревьями, прямо перед глазами скала – два гранитных пика, два змеиных клыка охряно – рыжих в синеве неба. Эрвин пошел вперед, крутя головой и гадая, откуда он помнит это название.

Деревня встретила его глухим гулом голосов, гамом, мельтешением и теснотой – плотной, кружащей голову. Охра и зелень лозы на стенах, блеск солнца в траве – хороводом, игривой пляской на зеркалах сотен. При виде Эрвина люди поворачивались, поднимали глаза – полдневное солнце плясал, играя зайчиками на зеркальных туземных лицах. И замирало, подергиваясь тонкой серой переной, когда Харамбе или золотозубый поворачивали на них голову. Сосны вокруг – высокие, гордые, шелестящие густыми кронами в вышине. Дома меж них – знакомые Эрвину по Туманному лесу и Фиделите плетенки вокруг опорных столбов. Как в Фиделите, только та стояла привольно, дома ставила широко, кутая землю узорочьем розовых, желтых белых цветов в рамке пахучей зелени огородов. Здесь же царила охра и камедь. Плетенки – дома стояли тесно, стена к стене, даже забираясь друг на друга – один над другим. Новый, зеленый, блестящий тонкой пахучей лозой, на платформе над старым, высушенным солнцем до черно – желтого блеска. Балки, сучья, яркие ленты меж них – та же лоза, зеленая и желтая, высохшая – полосами. Подъемники на крюках, лестницы с тонкими перилами, просто веревки, на которых, как дома, женщины сушили белье. Платформы из толстых балок нависали над головой. Наколочены криво – опасно скрипели, кренились кое-где. И проворачивались – на глазах у Эрвина туземный мальчишка, навалившись плечами на вытертый деревянный рычаг крутил свой третий этаж окнами к солнцу. Конструкция отчаянно скрипела и гнулась, лоза топорщилась, балки скрипели и подпрыгивали в пазах. За шиворот с высоты сыпался мусор, пыль и мелкая древесная крошка. Эрвин догнал Харамбе, ткнул пальцем, показал на гнущуюся балку над головой:

– А не рухнет?

Тот было махнул рукой – пустое, мол, не о том думаешь. Но поднял глаза. На покосившейся, в сетке трещин опорной балке его взгляд не задержался, скользнул выше, на третий «этаж». Должно быть, увидел что – то: замер, изменился лицом, поднял руку вверх и крикнул своим – хрипло, гортанное что-то. Толпа вокруг загудела на сто голосов – Эрвин не понял слов, лишь отраженное солнце вспыхнуло россыпью блесток на лицах. Один из воинов подпрыгнул, ухватился за лиану, подтянулся – конструкция протяжно заскрипела и накренилась. Запрыгнул наверх, потянулся, сорвал с плетеной стены покрывало. Эрвин сморгнул – то была просто тряпка, ворсистый истертый ковер, каким здесь прикрывали стены – от холодных ветров или чужих взглядов. Но сейчас ее сорвали вниз, будто знамя с флагштока. Сорвали, спрыгнули, потоптали ногой. Сверкнула искра, раздался крик – женский, злой и визгливый вначале, испуганный – потом, когда за стеной увидели, с кем имеют дело. Золотозубый оскалился, Харамбе поднял палец вверх:

– Честному человеку от глаз скрывать нечего. А нечестный королю не друг.

Толпа загудела снова. Внизу тихо, и без интереса. Видимо – не в первый раз. Загудело сверху, на этажах – кого-то склоняли на все лады, кто-то отругивался, дрожащим, тонким с обиды голосом. Звонкая, бессмысленная бабья ругань. Харамбе отвернулся, брезгливо откинув ковер каблуком – прочь с глаз, в кучу мусора за углом.

«Спаси нас бог от таких друзей, а с врагами мы как-нибудь разберемся»

Угрюмо думал Эрвин такую мысль, шагая Харамбе вслед и косясь снизу вверх на трещины в опорных балках. Улица на глазах разошлась, ветер плеснул в лицо духотой и бурой пылью утоптанной площади. Планировка – Эрвин оценил на глаз – знакомая, две улицы сходились крестом, на манер Фиделиты. Только там, где у «крестовых» пел и тянулся в небо собор – здесь стояла приземистая бревенчатая изба. Низкая с покатой, загибающейся на стороны крышей. Маски демонов на торцах бревен, На окнах – резные, глухие наличники.

Эрвин, увидев их, хмыкнул, подумав, что местный король, наверное, и сам себе не друг. Дали по шее. Харамбе поклонился вдруг – низко, резным маскам зверей на дверях. Двум страшным, совиным, похоже – отводящим зло мордам. Перед ними – два ярких костра, в железных, кованых плошках. Трепетали огни, копоть плыла, ложась черными пятнами сажи на балки, маски зверей и слепые, вытаращенные глаза резных демонов.

Привратник окликнул их. Харамбе поклонился – снова, низко, достав ладонью земли. Копоть плеснула, колечко дыма закружилась, легла тому на лицо.

«Чего это он?» – опять подумал Эрвин, глядя сзади на это все. А притолока на двери низкая – поклонишься, если хочешь войти. Эрвин, на всякий, плюнул через левое плечо – попал прямо в огонь, под негодующий вопль привратника. И шагнул вперед, в полутьму, держа пальцы – тоже на всякий – скрещенными в отводящие зло рожки.

** **

Еще ни разу Эрвин не видел корону, носимую с большим достоинством. Цветную, пластиковую, по три сорок за штуку – Эрвин, вроде бы, видел такую уже, дома, в магазине игрушек. С ценником, криво прилепленным на ободок. Но теперь она сидела на весьма примечательной голове. Высокий, ладно скроенный, широкоплечий туземец – пятнистая, переливающаяся чешуйками радуги шкура едва сходилась в узел на груди. Длинные волосы по плечам, широкие скулы, высокий правильный лоб – туземная кожа переливалась в свете огней, мерцала в глаза теплым янтарем и тусклым, червонным золотом. Внимательные, большие глаза, а руки на резных подлокотниках кресла – тонкие, спокойные, сильные.

«Видели бы производители, какой лоб будет украшать их игрушка – поставили бы ей не три сорок на ценник, а больше» – успел подумать Эрвин, прежде чем сидящий заговорил:

– Удачной ли была охота?

Голос низкий, спокойный. Вроде и приветливый, только глаза смотрят мимо людей – вдаль, на вырезанную на потолке драконью морду. Харамбе в ответ поклонился. Низко, Эрвин увидел, как свились узлом мышцы на его шее. И изумленно сморгнул. За сегодняшний день он увидел больше поклонов, чем за все предыдущие дни на этой планете.