Ежедневные вечера танцевальной культуры и отдыха в Парке имени железнодорожников

– Кто это тебя так? – спросила Ольга.

– Хулиганы.

– Любишь ты, Ваня, лезть в пекло.

В лице Ольги одновременно читалось и сожаление по поводу того, что хулиганы окончательно не свернули Ванину шею, и глубочайший ужас оттого, что его могли убить и навсегда разлучить таким образом с нею. С не менее двусмысленным и забавным выражением, чем у Ольги, Ваня подвинул по столу коробочку с часами. Ольга открыла её и закрыла, но отодвигать часы не стала, а неожиданно прикоснулась к забинтованной руке.

– Тебе что, руку сломали?

Вчера на тренировке, пока остальные развлекались и бегали под быстрой, как табун коней, июльской грозой, по залитой гари, стараясь перемазать друг друга побольше, Ивану в медпункте под присмотром перепуганного тренера накладывали повязку.

– Нет, просто сильный вывих, – покраснел Иван.

Как всётаки невыносимо сидеть рядом с Ольгой, чувствовать, что она гладит тебя по руке, – и ничего.

– А я решила тебе тоже сделать подарок, – сказала Ольга крайне торжественно и печально, видимо, имея в виду подарок прощальный и памятный, и подвинула по столу книгу.

– Это учебник. «Политэкономия» Лапидуса. Он, конечно, старый, но он очень хороший. Самыйсамый лучший, как сказал мой самыйсамый лучший профессор. Если прочтёшь, точно будешь политэкономию знать, а ты говорил, тебе надо будет её учить. Тебе пригодится.

Иван боролся с непреодолимым желанием сжать в объятиях Ольгу и сжимать всё сильнее, такую хорошенькую, с торжественнотрагическим выражением лица.

Самое ужасное было то, что кафе, где Ольга назначила встречу, было то самое кафе, где он раньше сидел с ней вплотную. И даже под скатертью обнимал за робеющую талию.

Всё те же стены из изумрудного камня вокруг, та же огромная белая маска над зелёной верандой, те же белые маркизы и ленивые чёрные вентиляторы на потолке, те же салфетки в тех же колечках. То же, единственное в городе, мороженое в шариках с изюмом, на серебряных чашках с костяными ножками, ради которого, собственно, они сюда и ходили. Здесь стоял отдельный стол с пирожными и самоваром, отдельная стойка с напитками, и здесь всегда было людно, а целоваться не получалось никогда. Но сидеть, как сейчас, по противоположным концам зелёной бархатной скатерти, без малейшей возможности соприкоснуться иначе, чем рукой, – это было уже слишком!

Столько счастливого связывалось у Вани с этим зелёным театральным кафе, что он не пожелал дольше в нём мучиться. И, подхватив Ольгу здоровой рукой, потащил её прочь от нетронутого мороженого, мимо домакорабля, гулять в сторону реки. Так они и шли – Ольга с часовой коробочкой в руках и Ваня, неловко ведущий её за локоть пальцами здоровой руки и прижимающий «Политэкономию» Лапидуса рукой на перевязи.

Миновав крахмальнобелую мечеть и кладбище, они прошли мимо переполненных резных беседок и покачались на мосту. Вернее, раскачивался Иван, с наслаждением чувствуя, как в скрипе вант и треске досок на мосту, подвешенном на серебряных колоннах, – сливаются, качаясь вместе, они и мост, и он с Ольгой – одинаково беспомощные в воздухе над ущельем.

Иван помог Ольге спуститься по утомительно высоким и кривым каменным ступеням вниз, к реке.

«Неужели я не удержу себя в руках? – думал он. – Нельзя же показать себя перед Ольгой форменной свиньёй, после того, что я уже наворотил. Осталось отпроситься или сбежать с курсов, съездить домой, развестись, чего бы оно ни стоило, вернуться и там уже разбираться, чего сама Ольга от меня хочет и чего я от неё хочу… Не сейчас, совсем ещё не сейчас… Конечно, с неё, с Ольги, ещё и станется отказать, и пропаду я пропадом. Но я уж там придумаю, что делать, если откажет. А оставлять всё как есть сейчас – совершенно не могу, при любом раскладе. Душу тянет. Так что пока мы с Ольгой только друзья. У Капитонова получается дружить с девушками, а чем я хуже? Только здоровее…»

Разлив в том году был высокий, и хотя набережная давно высохла, под ногами чекиста и его девушки так и шныряли чёрные, мелкие, как горох, лягушата. На каждой лесенке, ведущей к воде, сидели парочки, а то и несколько, дымки сигарет заранее обозначали их присутствие. Жара прибивала голоса к земле. Было особое, сугубо летнее время суток – ни ночь, ни день. Молочная речная вода в кругах прожорливых комаров. Отражённые дымные ивы и кремовые пески противоположного берега. Над головами гуляющих гирляндами зелёных воздушных шаров громоздились кусты, из них в небо устремлялись статуи на шарах и белые беседки. Колёсный пароход «Джамбул» брали штурмом белые клубы мотыля, и «Джамбул» осыпал с ободьев алмазные искры у ног Ольги с Иваном, сидевших на ресторанной палубе. Белорозовые тельца бабочек осыпались на палубу, в реку, на набережную, под ноги.

– Как неприятно, оказывается, когда бабочки в лицо. – Ольга вздрогнула и поскользнулась на них босоножками с перепонками. Иван удержал её, затем отпустил, принявшись внимательно листать подаренную книгу.

– «Ивану от Ольги Sbaglioni», число, дата, – стояло на жёлтом форзаце. Видимо, Ольга не была уверена, как правильно пишется её фамилия порусски, и подписалась поитальянски. Латинские буквы имели неприятно чужой вид.

– Ольга Збальони. Ты действительно итальянка?

– Да. Ты спрашивал. Збальони – очень забавная фамилия. Уно збальо –переводится как «ошибка». Збальони – «много больших ошибок». Ольга Збальони.

– Никогда, ни за что, ни почему, Ольга, не должно этого больше быть – никаких разных алфавитов, фамилий, государств, ошибок. И так и будет. Ничто, и никто, и никогда не должен в это вмешиваться. Никто, никогда не должен.

Ольга оглянулась на взволнованного Ивана, помолчала растерянно.

– Можно я надену твои часы?

– Можно. Пойдём сегодня в парк на танцы!

– Сегодня? В парк имени Железнодорожников?

– Сегодня. Именно сегодня. Забудь всё прежнее, всё к чёрту!

– Не могу, – сказала Ольга.

* * *

– Ты что так светишься? – поймал его за пуговицу Зайнулла в первом же перерыве. – Где Ольга? Она не ночевала дома. На рассвете ко мне Марьям прибежала. Ты её подруге ничего плохого не сделал, не убивал?

– Не убивал, – ответил Иван улыбаясь и подумал, что ничего более странного, чем смывать землю с белого платья на озере в пять часов утра, в его жизни, наверное, уже не будет. И точно ничего похожего с ним не случалось раньше, не считая залитого кофе и торжественно сожжённого на пустыре Ольгиного ковра. – А плохого тут ничего нет, – твёрдо добавил он.

Зайнулла был груб, он просто побелел от гнева.

– Симулянт! Где твоя рука? Где? Где ты повязку потерял? Где шиина? Хочешь, понастоящему сломаю?

Иван сам удивлялся, отчего минувшим вечером у него встала на место рука, он сам стыдился немного синяков, которые нечаянно наставил Ольге, но Зайнулла всё же его поразил. Их уже бросились разнимать, как маленький офицер вдруг успокоился и сел с холодным, но перекошенным лицом. С таким лицом Зайнулла просидел до конца занятий, не стронувшись с места и по их окончании. Но Ивану некогда было с ним разговаривать. Вечером у него было свидание с Ольгой. И хотя вчера она его простила за всё и даже за то, что он пока женат, – вдруг сегодня передумает? Тем более, когда все вокруг так и лезут!

9

Ольга опустила руку с часами в холодную тёмную воду, к ней сразу подплыли рыбки и начали пощипывать пальцы. Ивану хотелось показать Ольге всё, что он полюбил в городе, каждое приятное местечко обойти с ней, привязать Ольгу как можно больше к этому городу, его холмам и таким образом самому привязаться и к Ольге, и к городу.

Одним из любимейших мест приезжего Ивана оказался отчегото рыбный магазин и ведущий к нему над крышами домов, садами, огородами решетчатый мостик. Деревья прорастали сквозь него, под ногами Ольги и Вани, мост змеился между печных труб, поднимаясь с уровня на уровень тонкими, скользкими, прозрачными лесенками. Мостик был хорош. Что же касается рыбного магазина – то в нём соединялись сразу три любимые Ванины вещи. Вопервых, он был бывшей церковью, с высоченными белёными арками и резными напольными плитками, что всегда пленяло Ивана. А вовторых, во всю ширь магазина простирался выложенный разноцветным кафелем, разгороженный решётками бассейн с фонтанами, в который из огромных чёрных цистерн запускали щук, карасей, осетров, стерлядь и карпов. И, втретьих, от этого бассейна и маленьких окон лучи плясали вверх и вниз, пронзая крестнакрест загадочные сумерки огромного рыбного магазина. Настроение Ольги со вчерашней ночи вновь качнуло в обратную сторону. Её нельзя было сейчас надолго оставлять одну. Но гулкий магазин с журчащей сквозь зелень водой подходил к этому настроению значительно лучше, чем вчерашнее лёгкое и солнечное кафе. Ольга опустила руку с часами и ноющими синяками в холодную воду.

– Они остановятся.

– Пусть.

– Тебе больно?

– Это как попасть под поезд, – тихо засмеялась Ольга. – Я хочу, но не могу тебе сопротивляться, – это так ужасно! Ужасно!

– Это замечательно.

– Нет, это ужасно. Меня больше нет. Впрочем, и тебя нет. А то, что есть, – ни я, ни ты и вообще непонятно кто. До дрожи хочется сбежать на край света, до того страшно. Знаешь, если я решу больше никогда с тобой не встречаться, уехать, ты обидишься? Потому что пока мы вместе – мир переворачивается.

Иван испугался. В жизни ему не было так страшно, как сейчас, пока он ждал, что Ольга улыбнётся, или оглянется, или ещё чтонибудь скажет, а она не говорила и не шевелилась. И кто знает, что произошло бы дальше. Его обидела её холодность. Но в магазин с гулкими рыбами влетело несколько товарищей Ивана по курсам, и все уставились на него с девушкой.

– А ты что прохлаждаешься? – быстро подошёл один. – Ты хоть слышал, что было?

* * *

Иван, опустив глаза, шёл по коридору. Он несколько запыхался, и редкие встречные на него нехорошо оглядывались. Полкилометра по городу он бежал, как последний этап эстафеты, и теперь сердце просто выскакивало из груди. Он распахнул дверь. Один из его знакомых стоял у стола. Видимо, он тоже слышал о произошедшем, потому что не возмутился, а лишь блеснул на Ивана диким глазом.

– Вы теперь мои друзья! – нагло начал Иван, выбив из собеседника тусклую улыбку. – Так за помощью я сразу к вам! Помогите! Объясните, кто кого там убил! Понимаете, Зайнулла очень любит Марусю… мм… Марьям. А Марьям Зайнуллу. Ничего плохого нет. Только они так друг друга любят, так, что их обоих… просто… – Иван пытался найти слово, – …оторопь берёт. Вот… Честное офицерское, как парализованные стоят и смотрят друг на друга, и дальше этого – нини. А что делать, не знают. Что они там натворили, товарищ… – он посмотрел на лычки, – старший лейтенант… – он вспомнил фамилию: – Пономарёв! Зайнулла вам тоже не чужой! Помогите, пожалуйста, как другу! Вы же честный человек! Коммунист! Я верю!

Выслушав всё это, старший лейтенант госорганов Пономарёв с фырканьем тряхнул головой и, не найдя слов, какимто невнятным жестом повертел ладонью в воздухе: то ли звал Ивана за собой, то ли махал на него рукой, то ли пожаловался ему на судьбу. Печатая шаги за лейтенантом, будто так и надо, Иван отметил с удовлетворением, что фырканье у Пономарёва вышло добродушное, вроде как у циркового тюленя. Он как следователь знал, что иногда можно раскрыть человека и таким дурацким способом, но, откровенно говоря, не ожидал, что номер сработает с кадровым офицером. Поняв, что план почти сработал, отчаявшийся Иван приободрился и ощутил некоторую уверенность.

«Повезло, на хорошего парня, видимо, попал», – благодарно пояснил он себе и чуть не сглазил, потому что, уже взявшись за дверную ручку, хороший парень и старший лейтенант Пономарёв почуял неладное, оглянулся и нарочито строго поинтересовался:

– Да как вы… Как ты вообще сюда попал?

– Сказал, что нужно отчитаться перед вами в проделанной работе.

Давя улыбку («Напою его коньяком, если всё удастся», – благодарно подумал Иван), старший лейтенант открыл дверь и представил присутствующим вошедшего.

И тут вдохновение покинуло Ивана. Дело было не в тёмной комнате и сразу нескольких сияющих высокими ромбами чекистах, сидящих за столом, – этого он ждал, и это бы он снёс. Как и то, что некоторые были их преподавателями. Дело в том, что посреди комнаты на табуретках сидели Марьям с Зайнуллой и в ослепительном свете лампы смотрели друг на друга улыбаясь. Марьям прижимала к груди забинтованную руку.

Старший лейтенант сказал громко Ивану, показывая на влюблённых:

– Вот! Пятый час уже так сидят и молчат! То вместе, то по отдельности. Может ты, Вань, нам что объяснишь? – и ввёл Ивана в тесный круг. Зайнулла и Марьям не прекратили улыбаться и не оторвали взглядов друг от друга.

– Да. Хватит уже этих влюблённых… Ты, что ли, Иван Челищев? – бросил сквозь зубы седой генерал. – Давай его сюда!

* * *

– Открою тебе одну тайну, – сказал не без насмешки, но и не без уважения старший лейтенант, когда выведенный им наружу Иван прислонился к железной двери и закрыл глаза. – Видел генерала? Никого не напоминает?

– Хороший генерал. Красивый.

– Ты, Вань, как бы сказать, только не обижайся, у нас далеко не первый проситель. Первым был четыре часа назад тот самый генерал. Мингали Минвалиевич Ахметов, герой войны, руководитель всего округа, отец Марьям Мингалиевны. Так что за девушку не беспокойся, волоса с головы твоей Маруси в ближайшем будущем не упадёт. А вот насчёт твоего друга сказать наверняка не могу.

– Николай…Тебя ведь Николаем зовут?

– Если мы друзья, говоришь, то валяй, зови Колей.

– Коля, мне надо срочно ещё раз с генералом поговорить, только с глазу на глаз.

* * *

У генерала было действительно очень красивое лицо. Но ничего похожего на убийственную красоту дочери в нём не было. Оно скорее располагало, чем пугало.

Иван неуклюже взял под козырёк.

– Разрешите обратиться к вам, товарищ генерал, не как к генералу, а как к отцу Марьям, просто как к человеку.

Генерал поднял на Ивана глаза – они оказались чистого яркозелёного цвета, цвета майской листвы, – и кивнул. Видно было, что он сильно расстроен и утомлён.

–У меня есть к вам предложение, товарищ генерал. Если вы, Минвали Мингалиевич…

– Мингали Минвалиевич, – вежливо поправил генерал, причём на лице его ненадолго появилось такое же, как у Марьям, неопределимое выражение.

– Простите, Мингали Минвалиевич, у меня к вам важное предложение. Если вы сделаете так, что мой друг, который там сидит, Зайнулла, будет спасён, – я смогу уговорить Марьям дать показания. Иначе она будет молчать, дело пойдёт по верхам, я знаю, и вы знаете, никто тогда не сможет поручиться, чем всё закончится. Но моего друга, Зайнуллу Наврузова, нужно спасти. Иначе Маруся не согласится. Вы можете мне пообещать спасти друга, чтобы я, не обманывая, мог это обещать Марьям?

– Нет, – тяжело, но почти сразу ответил генерал.

«Ну всё, точно Зайнулла погиб», – подумал Иван и замолчал.

Генерал, сидя за письменным столом, снизу вверх внимательно смотрел на него.

– Совсем дочь меня довела, – сказал он ласково. Ивану показалось, что генерал плачет, но это у него самого плыло в глазах. – Нет, я не могу отпустить Зайнуллу. Он чтото сделал, и никто не может просто так его отпустить. Но, что бы он ни натворил, – генерал сузил ослепительно зелёные глаза, – что бы такого он ни натворил, я могу сделать так, что через месяц он выйдет на свободу. Вы не знаете, но я в курсе: скоро, примерно через месяц, будет амнистия. И я могу пообещать, что ваш друг пройдёт по статье, которая попадёт под эту амнистию. И через месяц его освободят. Я могу сделать так, чтобы с ним ничего плохого не случилось. – Генерал помолчал. – Если вы пообещаете это моей дочери, вы сможете уговорить её дать показания? – Генерал всмотрелся пристально в Ивана.

– Да. – Иван медленно кивнул головой.

– Сядьте, выпейте воды, – предложил генерал. Иван с готовностью послушался. – Я и сам, пожалуй, налью…

– Скажите, вы были в Испании, товарищ генерал? – спросил Иван, отдышавшись.

– Был, а что? – с любопытством взглянул на него генерал.

– Ничего. Это я так. Я смогу уговорить Марьям, только, возможно, мне понадобится помощь нескольких человек. В первую очередь Ростислава Капитонова, художника из Москвы. И той девушки, её подруги, Ольги Збальони, итальянки.

Генерал долго и грустно глядел на Ивана.

– Капитонов здесь. Уже давно все здесь, и Стёпа ваш, и сестра ваша Таня. Да толку никакого. Только вас с Ольгой не могли найти. Но теперь все здесь.

Иван представил, что гдето там, в коридорах, сидят и ждут, не зная, что думать и делать, и Ольга, и Капитонов, и другие.

– Можно я с ними поговорю, объясню, почему они нужны, и отошлю домой? Может быть, их помощь ещё и не понадобится.

Генерал разрешил. Иван отпустил бледную Ольгу, её увёл художник, и увидел Таню.

– Надо взять молитву и читать! – узнав, в чём дело, сразу зашептала Таня. – Я найду хорошую молитву. Знаешь пятиэтажный универмаг рядом с парком Железнодорожников? Её моей подруге давали читать, она там продавщицей работает. Она девушка честная, но начальник вор, и дело плохо. И она читала каждый день. Богородице. И та спасла её от недостачи. Помогла.

Помощь понадобилась, и не только небесная.

Несколько тяжких дней не только Иван, но и Слава, и Ольга, и даже Стёпа и Таня уговаривали Марьям. Уговаривали девушку и её отец, генерал, и хороший человек, старший лейтенант Коля Пономарёв, и его начальник, и простодушный преподаватель курсов, которого однажды так смутил Ванин ответ, и другие преподаватели, имевшие отношение к учреждению, и много кто ещё. Уговорщики сменяли друг друга днём и ночью. Капитонов, как ревниво предполагал Иван, действительно оказался довольно близок обеим девушкам. И в конце концов обещаниями и посулами Ивану и отцу удалось Марьям разговорить.

Сморщив лоб, Маруся вглядывалась в Ивана.

– Поклянись, что Зайнулле точно ничего не будет!

– Точно. Его арестуют и выпустят через месяц с небольшим, через сорок шесть дней. Он, конечно, больше не будет следователем и уедет из этого города, но в остальном с ним всё будет хорошо, что бы он тогда ни натворил.

Генерал вздохнул.

– Главное, чтобы он не обиделся, – подняла туманные синие глаза Марьям. – А то он доверился, он всё объяснил… Хорошо, я всё скажу, Ваня. Когда ты был… – она покосилась на отца, – …гулял на острове с Ольгой, ты знаешь, в парке имени Железнодорожников, тогда Зайнуллу зло взяло. Он забрал из чемодана кобуру с оружием, убедился, что Ольги нет, и пришёл в комнату.

– Он ломал дверь? – спросил Ваня, потому что генерал был безгласен.

– Нет. Я сама открыла, – скорее трепеща, чем волнуясь, отвечала Марьям. – На пороге Зайнулла наставил на меня наградной маузер, такой, с планкой, и сказал: «Отдайся или буду стрелять!»

– И что?

– И я сказала: «Стреляй!» Не потому, что Зайнулла мне не нравится, совсем наоборот. Но чтобы он не подумал, что я согласилась изза маузера. И потому, что была в восторге оттого, до чего мой Зайнулла дошёл – пистолет направил. И я сказала: «Стреляй!» – и зажала дуло ладонью, вот так! – Марьям сжала забинтованную руку, к большой радости Ивана, убедившегося, что какимто чудом друг её не сильно покалечил.

– А дальше?

– А дальше Зайнулла выстрелил и пробил мне ладонь. Я закричала и расплакалась. И он расплакался. И мы наконецто смогли объясниться! – улыбнулась ослепительной радостной улыбкой Марьям. Иван вздрогнул и закрыл глаза. – Вот и всё, что было. Как ты думаешь, он меня простит? Потому что он поделился сокровенным, тем, что на душе, а я открыла… Я за ним куда угодно пойду! Хоть в Сибирь!

Генерал вздохнул.

10

«Надо взять молитву и читать! – сказала Таня. – И всё будет хорошо».

И всё стало хорошо. Зайнулла сидел. А Марьям лечила руку и вязала ему носки.

По безумной логике, свойственной влюблённым, Зайнулла, конечно же, навсегда обиделся на девушку, которой прострелил ладонь, и на друга, который спас ему жизнь. Но этого «навсегда», по крайней мере, в отношении красавицы Марьям, ему хватило дней на десять в одиночной камере. Ваня понимал, что его «предательство» Зайнулла будет переживать дольше и болезненней. Но готов был ждать сколько угодно. Тем более что не сомневался в Марусином миротворческом таланте. Синеглазая красавица с тех пор, как Зайнулла одумался, каждый день таскала ему передачи.

Иван смирился со всем тем охотнее, что все дни заключения Зайнуллы наслаждался обществом Ольги. Весь этот месяц Ольга была с ним, ни в чём его не упрекала. И никто их ни в чём не упрекал. И никто к ним не приставал. Хотя, может, они просто перестали обращать внимание на других.

Всё стало хорошо, хотя Ваня так и не начал договариваться о разводе.

Он хорошо относился к своей недолгой жене, та была хорошая девушка, и хотя бы с нею хотелось договориться и расстаться похорошему. Но договариваться с кемлибо не осталось сил, история с Зайнуллой выжала Ивана всухую. А ведь ещё после развода предстояли проработка и осуждение товарищей, такие, что мало не покажется! Пережить проработку сейчас Иван не мог. Надо заново набраться сил, чтобы вытерпеть и не наломать дров в придачу к уже наломанным за весну и лето… Только не сейчас. Не здесь… Впрочем, они с Ольгой почти не выходили на улицу, и было не так уж важно, когда будут эти «здесь и сейчас».

Не выходить на улицу получилось само собой. Потому что у них наконецто появилось своё жильё, где их никто не мог побеспокоить. Ну, не считая домоуправления с флагами. Марьям захотела вдруг пожить у приехавшего отцагенерала. А Ваня вдруг взял и переселился в светлую девичью комнату. В их собственную комнату.

Всё, конечно, было не так, но Ване нравилось думать, что впервые они живут в собственном жилье. Что и комната с раскрытыми полукруглыми зелёными окнами, и высокий узкий гардероб с Ольгиными матрёшкамибогатырями напротив входа, и по левую руку от него, под ковром с ночником, Марусины зелёный диванлилия, зеркало и столик, и широкий Ольгин диван, в подушках, похожих на сардельки с кистями, и круглый стол со спиртовкой, и старинный пальмовый вазон в синеголубых завитках, и бамбуковые полки с книгами на стенах, и нигде более на свете не водившийся предмет – деревянная ширма с розовыми атласными занавесками… – всё это теперь стало его и Ольги нераздельным владением, их независимой народной италорусской республикой. Пусть единственным предметом, напоминавшим здесь об Италии, был маленький, очень красивый чёрный шкафчик с хрустальными дверцами и полками, весь уставленный белоснежными кораллами и ракушками, с танцующей девочкой в нездешнем чепчике на крышке.

Кроме этого и пары тяжёлых, казённых дермантиновых стульев, здесь была ещё хрустальная пепельница, использовавшаяся для хранения иголок и ниток, маленькие пластмассовые пальмы с обезьянками и несколько фарфоровых фигурок: Маяковский, революционные партизаны, Крокодил Крокодилыч в пальто, зевающий бегемот, пират в платке, зелёном жилете и лиловых шароварах, теряющий жёлтую туфлю и хватающийся, оглядываясь, за ятаган. А на столике Марьям – ещё большая белая девочка с красным мячиком в вытянутых руках. Да старая пишущая машинка «Триумф» – Марьям утверждала, что она принадлежала Ленину. Больше ничего не было, но этого было так много!

И всё это теперь както слилось и прониклось жизнями Ивана и Ольги, их отношениями, их мгновениями. Можно было не выходить, не одеваться, не вставать с дивана, а только нежиться рядом.

Но неизвестно почему и для кого – кто знает? – Иван продолжал ходить на курсы и тренировки. А Ольга – на учёбу. Пару раз они ещё посещали шофёрское кафе с шёлковыми розовыми колокольчиками, то, что вдоль стены рынка, за которой мраморные прилавки, эхо, мухи и воробьи под высокими колоннами. И кондитерскую с кружевными чугунными колоннами, фонариками и белыми конфетами, нарисованными на стекле. Но ни с кем почти, даже со Стёпой, Таней и художником, не говоря про остальных, не виделись, не разговаривали. За исключением единственного вечера, когда Иван, вспомнив о данном себе слове, в офицерском клубе напоил армянским коньяком хорошего старшего лейтенанта Пономарёва так, что тот стал совсем хорошим.

За этим исключением, Ольга и Ваня были вполне довольны обществом друг друга. И даже не ходили больше на вечера танцевальной культуры и отдыха в парк.

И всётаки, пока шли к концу эти сорок шесть дней, Иван переживал про себя. Он то ли боялся, что Зайнулла будет вести себя как дурак, то ли беспокоился о собственном будущем, то ли тревожился за Ольгу, то ли всё сразу. И, видимо, поэтому Ивану начали сниться кошмары, и в основном такие же, как раньше снились его девушке. Снилось, что над ними гасят постепенно свет. И всё тонет во мраке, голоса удаляются. Происходило такое то у зелёной раковины парковой эстрады, то у глухих маркиз театрального кафе, то в комнатах и на кухне Стёпы и Тани под патефон, карты и стучанье «Зингера». Или свет угасал здесь, в комнате Ольги, на жёлтозелёнокрасном полосатом диване с четырьмя длинными узкими подушками. А Иван с Ольгой сидели, обнявшись, в последнем, сжимающемся вокруг них тусклом мигающем пятачке света. Словно от настольной лампы. Необычный шелестящий звук вроде стрекотанья кузнечиков нарастал со всех сторон.