Как Шагал в нарисованном Витебске шагал

Глава 9. Полет Шагала на волшебном петухе

Петух выглядел очень живописно. Прежде всего, он был синего цвета с огромным, как у павлина, изумрудным хвостом. Окончания перьев хвоста заканчивались фиолетовыми пятнами с лиловыми обрамлениями. Петушиные глазки приветливо взирали на окружающих. На груди красовались все те же стрелки, что и на часах. Как выяснилось впоследствии, стрелки выполняли роль пропеллера. Крылья у петуха были не очень большие, зато сразу по два с каждой стороны. Когда он летел вперед, использовал первую пару крыльев, а если надо было дать задний ход, вторую. На одном из крыльев висела серебряная сабелька. Тело петушка опиралось на две тонкие желтые ноги, обутые в красные ботфорты с серебряными шпорами. Он встрепенулся, кукарекнул и произнес:

– Здравствуйте, дорогие господа художники, уважаемые маэстры и прекрасные кобылы! Меня зовут Петр Петрович.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Шагал, слегка поклонился и представил присутствующих.

– Я так понимаю, что вы собрались в далекое путешествие, а если ко-ко-конкретно, в Витебск? – спросил петух, потрясывая головой и повернувшись к Шагалу правой стороной. Разговаривая, ему приходилось все время вертеть ею, так как петушиные глазки располагались по бокам головы, царственно украшенной алым гребешком.

– Да, я мечтаю об этом, – молвил художник.

– Что ж, я не против отвезти вас туда, но прежде давайте отобедаем, путь нам предстоит не близкий.

– Я сыт, – проинформировал Марк Захарович петуха и осведомился у друзей, кто и чем хотел бы закусить.

– Я вообще никогда не голоден, меня музыка питает. Как только захочу есть, поиграю на скрипке – и пожалуйста: сыт, пьян и нос в табаке, – весело сообщил Скрипач.

Озорница ответила не сразу, вначале она кокетливо передернула туфлями-копытами, потом повертелась, оправляя платье и фартук, встряхнула головой так, что волосы разлетелись по плечам непослушной гривой, и только после этого, скромно опустив глаза, тихо произнесла:

– А я… Ах, мне неловко признаться. Извините меня, достопочтенные мужчины и благородный господин петух, но я всегда хочу есть. Это моя особенность, уж очень я люблю на досуге пожевать ржаного хлебушка с солью, а когда я занята работой, то тем более не прочь закусить. Как говорила моя любимая бабушка, если во рту что-то вкусненькое, то любая, даже самая тяжелая работа спорится лучше. Так что я с удовольствием отобедаю. Предлагаю поступить так: давайте вначале съедим ваше, а потом каждый полакомится тем, что у него имеется в запасе.

Услышав в свой адрес «благородный господин», Петр Петрович удовлетворенно кукарекнул, повернулся к кобылке бочком, подмигнул левым глазом и по секрету прошептал ей на ухо:

– Уважаемая красавица, советую вам всегда и при всех обстоятельствах, отвечая на вопрос «не голодны ли вы?», держаться именно этой версии. Тогда мы с вами не пропадем, – и он весело кукарекнул. Затем петух, нарочито выпячивая грудь и подкручивая стрелки, словно усы, подошел к хозяину дома. Выразительно взглянув на него сначала одним глазом, потом другим, сообщил: – В обычные дни я на обед употребляю стеклярус, в крайнем случае, бисер, но сегодня мне надо заправиться более калорийным питанием, а если ко-ко-конкретно, жемчужин двадцать пять до полета и хотя бы десять – в конце путешествия. После дальних перелетов я обязательно должен подкрепиться жемчугом, иначе нежданно-негаданно могу опять превратиться в часы.

Возникла пауза. На лбу Шагала появилась испарина, он отер ее тыльной стороной ладони и задумался. Художник не представлял, где срочно купить или добыть иным способом жемчуг. Настроение его сникло, а тут еще петух строго прибавил:

– И запомните, для дальних полетов я употребляю только натуральный жемчуг, на искусственном мы с вами далеко не долетим. Если только до Ниццы.

Тут Шагал совсем скис, но ему подсказал Скрипач:

– Может, у вашей жены есть нитка жемчуга?

– Есть! И не одна! Как я мог забыть?! – и художник бросился вон из мастерской.

Вернулся он быстро, неся в руках длинную нитку крупного белого жемчуга и огромный кусок черного хлеба, натертого солью. Собственно, это был не кусок, а полбуханки.

Хлеб вручил Озорнице, жемчуг – Петру Петровичу. Петух пересчитал жемчужины. Их оказалось семьдесят четыре. Он разорвал нитку сабелькой и одну за другой принялся склевывать бусины. Клевал так быстро, что лошадь не успевала считать, сколько он проглотил. Следить за этим мешал хлеб, который она почти целиком запихнула в рот, и, наслаждаясь вкусом, увлеченно пыталась счесть склевываемые жемчужины. Лошадке все казалось, что петушок по ошибке проглотит больше, чем необходимо для полета. Как использовать остальные бусины, Озорница моментально сообразила, решив, что будет вполне уместно вплести оставшиеся жемчужины в ее гриву.

Когда петушок закончил свой обед, художник спрятал оставшиеся бусины в боковой карман жилетки. Озорница контролировала его действия, чтобы он случайно не обронил ни одной жемчужины. Положив оставшийся жемчуг в карман, он похлопал по нему ладонью и спросил петушка:

– Ну что теперь, вы готовы к полету?

– Не совсем. Осталось небольшое дельце. Где василек? – Шагал протянул ему цветок. – Так, друзья, все встаньте в ряд передо мной, как лист перед травой, – скомандовал он.

Художник и его спутники выполнили приказ. Петр Петрович, позвякивая шпорами, прошелся вдоль строя и глубокомысленно произнес:

– Как говорил любимый сын несправедливо убитого отца: будь или не будь? – немного подумав, петушок встрепенулся и сам себе ответил: – Будь! Подходя к каждому, он дотрагивался васильком и, как бы читая заклинание, курлыкал: – Был большой, стань маленьким.

Тут же тот, кого касался цветок, моментально уменьшался в размере. Когда все приобрели размер мальчика-с-пальчика, петух прокукарекал:

– А теперь полезайте в мой хвост и устраивайтесь между перьев.

Все устремились куда указано и расположились там не хуже, чем в бизнес-классе самолета.

– Вам ко-кок-комфортно? – спросил Петр Петрович.

– Очень, – ответили они хором.

– К полету готовы?

– Готовы! – заверещали маленькие Шагал, Озорница и Скрипач. Высунувшись из петушиного хвоста, как блошки из спины котенка, они стали махать ручками, посылая прощальные приветы героям картин, висевших на стене мастерской. Громче и активнее всех был художник, он размахивал васильком и пищал:

– До свидания, мастерская, до свидания, друзья.

Что тут началось! Холсты ожили, и все, что на них нарисовано, задвигалось, запрыгало и засвиристело на разные голоса. Так нарисованные жители провожали в дальнюю дорогу своего создателя.

Петух оттолкнулся сабелькой от пола, с места запрыгнул на подоконник, оттуда слетел на землю и двинулся по дороге к крепостной стене Сен-Поля. Добежав, потоптался немного на месте, поприседал и, четко выговаривая слова, прокричал:

– Держитесь крепче, я приступаю к взлету!

Как по взлетной полосе, он со всех ног побежал вдоль сен-польской стены, широко расставляя длинные ноги, все сильнее и сильнее ускоряясь. Наконец, Петр Петрович оттолкнулся серебряной сабелькой от земли, взмахнул всеми четырьмя крыльями и взлетел. Сабля сама собой спряталась в перьях хвоста, а его длинные ноги вытянулись вдоль туловища, как у журавля во время полета. Постепенно набирая высоту, он полетел в сторону моря. Вскоре, медленно приближаясь к горизонту, он стал почти незаметным, только гребешок торчал как красный факел, да на серебряных шпорах играло лучами солнышко.

Шагал посмотрел вниз и увидел синюю гладь и горное побережье. Море с заметной скоростью удалялось, горы становились все меньше. Наконец земля пропала, и вокруг раскинулось пространство из белых облаков. Петушок спокойно летел над бесконечной молочной гладью. От ровного полета и тихих урчащих звуков, похожих на движение шаров в боулинге до того, как они собьют кеглю, Шагал невольно задремал. Перед тем как заснуть, подумал: «Этот рокот прекрасно успокаивает. Вероятно, это катаются жемчужины в желудке Петра Петровича».

Сколько проспал, он не знал. Его разбудила пылкая мелодия. Она напомнила ему детство, когда во времена хасидских праздников к ним в дом приходили родственники и все вместе они плясали и пели. Он выглянул из петушиных перьев и увидел, как, стоя на хвосте петуха, Скрипач темпераментно выводит старинную Hava Nagila – знаменитую на весь мир песню. Ветер трепал его бороду, а он знай с жаром наяривал. Его воодушевление передалось Шагалу, и, присоединившись к музыканту, художник страстно запел:

– Давайте радоваться.

Давайте радоваться и веселиться.

Давайте петь.

Давайте петь и веселиться.

Пробудитесь, пробудитесь, братья!

Проснитесь, братья, с веселым сердцем!

Проснитесь, братья, пробудитесь, братья!

С весельем в сердце!

Услышав песню, Озорница, примостившаяся в конце хвоста, вылезла на самое широкое перо и задала такого залихватского трепака, какого на земле никто не видывал. В такт мелодии она отбивала каблуками и высоко подпрыгивала, а дочурка, настежь открыв окошко, звонко присвистывала матери. Их дуэт выглядел столь задорно, что заставил Шагала запеть еще громче. Правда, он не на шутку побаивался, что лошадка потеряет равновесие и ненароком соскользнет с неустойчивой площадки. Однако мадам Госпожа-Графиня-Баронесса, несмотря на свой почтенный возраст, оказалась ловкой танцовщицей. Как олимпийская гимнастка, выступающая на бревне, она великолепно удерживала баланс и улыбалась встречному ветру.

Так весело летели они, распространяя окрест радостное настроение. Долго ли, коротко ли продолжался их полет, об этом не стоит задумываться. Вот вдалеке показался нарисованный Витебск. Он был похож на фиолетовый шар, плывущий в голубом мерцающем пространстве. При приближении Петра Петровича к нарисованному Витебску им стали встречаться странные облака, очень похожие на героев картин Шагала. Вот мимо проплыл крылатый ангел, его сменил рогатый козлик, за ним старик в обнимку с толстой книгой, а после прямо перед глазами художника стала парить пара влюбленных, двигаясь параллельно их курсу. Марк Захарович вздрогнул, узнав в них себя и свою первую жену – прекрасную Беллу.

«Белла, сердце мое, моя любимая девочка, как мне не хватает тебя», – подумал он и невольно протянул к облачной красавице руки. Ему вспомнилось, что именно с Беллой он часто чувствовал себя, как в полете, а бывало, даже в невесомости. Когда-то давно это ощущение придавало ему ни с чем не сравнимое чувство свободы, и он творил, отпуская свои мысли и кисти в привольный полет. Во времена молодости это никогда не удивляло его, он воспринимал воздушную легкость художественного полета как обыкновенную данность. Сейчас осознал: в том, что многие герои его картин летают по небу, явное влияние особенной души любимой Беллы. Это была его последняя мысль перед тем, как петушок опустился на землю у высоченного, словно гора, забора, стоявшего на Покровской улице нарисованного Витебска.

Часть 2. В нарисованном Витебске

Ты помнишь ли меня, мой город,

Мальчишку, ветром вздутый ворот…

Река, их памяти испей-ка

И вспомни вновь юнца того,

Что на твоих сидел скамейках

И ждал призванья своего.

Марк Шагал, «Ангел над крышами»

Глава 1. Дом на Покровской улице

Между тем в нарисованном Витебске шагаловский дом существовал своей обычной жизнью. Правду сказать, смотрелся он довольно невзрачно, но к этому строение относилось невозмутимо, так как его внешность могла быстро измениться. Все зависело от обстоятельств. Сейчас он стоял и окнами, выходящими на Покровскую улицу, как глазами, наблюдал за тем, что происходит снаружи.

Округа выглядела скучновато. Где-то на окраине грустно потявкивали собаки, в канавке тоскливо картавя переквакивались лягушки, а на старой липе, что росла напротив дома, сидела поникшая ворона и время от времени истошно каркала, сетуя на свою не сложившуюся судьбу. Она была одинока и, как следствие, бездетна, от этого бедняжка чаще всего находилась не в настроении.

Откуда-то из чрева дома зазвучало нестройное пиликанье скрипки. Понимая, что это пытается играть старший сын хозяев Мовша, дом всеми своими кирпичами недовольно поморщился. Затем обреченно вздохнул, тихо пошелестел обоями и умолк. Это было еще не самое нестерпимое. Настоящая проблема начиналась тогда, когда мальчик приступал к пению.

– Узнаешь, кто так «прекрасно» играет на скрипке? – ехидно пропищав, спросил музыкант Шагала.

– Нет, а где это мы оказались?

– В нарисованном Витебске, а если ко-ко-конкретно, на твоей Покровской улице, – ответил петух и принял гордую позу.

– Неужели это она? – озираясь, спросил Шагал.

Его смущал окружающий полумрак, откровенно раздражало бездарное пиликанье, слышащееся из огромного неказистого дома, что притаился у серых кривых ворот, но главное, он никак не мог сориентироваться в этом странном пространстве. Ему казалось, что он попал в страну великанов.

– Привез туда, куда заказывали, – уточнил Петр Петрович.

– Интересно…

Петух снял ботфорты, отряхнул с них дорожную пыль и поставил у поленницы березовых дров. Легко взлетев на забор, он резво похлопал крыльями и громко прокукарекал петушиную песню. В ней он сообщил жителям, что в живописный Витебск пожаловал автор, созидатель местной флоры, фауны и людей, проживающих здесь. Затем он ловко спрыгнул с забора и выстроил путешественников в ряд. Дотрагиваясь до них васильком, он произнес заклинательные слова, и все обрели свое прежнее обличье. Но и после этого Витебск не произвел на художника должного впечатления. Пространство постепенно затягивал сгущающийся туман.

– И улица, и дом смахивают на старую, стертую от времени, театральную декорацию, – удивленно констатировал Шагал.

– Не сомневайся, это ваш дом и улица, – кукарекнул петух с березы.

– Неужели это мой дом? Да, вот уж действительно правду говорит пословица: «Ищу рукавицы, а обе за поясом».

– За что боролся, на то и напоролся, – философски заметила Озорница.

Округа не произвела на Шагала впечатления, он загрустил, в глазах показалась влага, и тут же стал накрапывать дождь. Чтобы укрыться от небесных слез, лошадка, дернув раздраженно туфлями-копытцами, попыталась найти хоть какое-нибудь пристанище, но, ничего поблизости не обнаружив, остановилась у зарослей крапивы буно разросшейся прямо под навесом. Петр Петрович ловко спрыгнул с берёзы и, размахнувшись со всей силы, саблей освободил от крапивы место для Озорницы. Кивнув ему, лошадка уныло опустила голову и заняла предложеное место.

– Милая моя, любимая Родина, здравствуй! – надрывно произнес Шагал, провел рукой по старым заборным доскам и, тяжело вздохнув, уселся на березовое бревно. Рядом с ним тут же стала образовываться лужа.

– М-да. Родина встречает нас дождем, – недовольно констатировала кобылка и, как озорной ребенок, топнула по луже. Брызги разлетелись в разные стороны и чуть не достигли Скрипача. Он еле успел отскочить, а она, ехидно улыбаясь, уточнила у него:

– И долго мы будем здесь мокнуть?

Приняв глубокомысленную позу, Скрипач рассудительно молвил: – Дождь – явление временное.

– А когда он закончится?

– Закончится своевременно, – вежливо молвин он, но увидев угрожающий взгляд Озорницы, прибавил: – Дождь льет потому, что Марк тоскует. В нарисованом городе все зависит от состояния его души.

Между тем непогода усиливалась, и лужа быстро увеличивалась. Петр Петрович, заметив, что его сапоги вот-вот поплывут, перенес их на пригорок.

– Перестаньте, ну перестаньте же разводить сырость, – вскричала Озорница и в сердцах опять топнула по луже.

Шагал сидел на березом бревнышке у забора и, печально свесив голову, молчал. Его переполняли тяжелые чувства. Однако понимая, что он возглавляет экспедицию и ему никак нельзя раскисать, художник старался не показывать друзьям своего настроения. Он изо всех сил пытался сдерживать слезы. Это ему с трудом, но удавалось. Чем больше он сдерживался, тем зримее менялось все вокруг. Густой туман таял, постепенно раскрывая Покровскую улицу. Дом все заметнее проявлялся: обозначилось небольшое крылечко с тремя ступенями и старая покрашенная дверь, ведущая внутрь дома. На углу строения проявилась водосточная труба, а три его окна даже слегка заблестели. Наконец Шагал увидел крышу, крытую оцинкованным железом, и кирпичные трубы. Теперь он узнал свой дом. Капли дождя, хотя и уменьшили свой поток, но еще гулко стучали по крыше.

Совершенно промокшая Озорница не выдержала и, обращаясь к Скрипачу, потребовала:

– Сделай так, чтобы дождь перестал, ты же здесь главный. Распорядись! – она с силой толкнула его в бок.

– Никакой я не главный. Я всего лишь хранитель, – тихо сообщил он кобылке и, обращаясь к художнику, попросил: – Марк, улыбнись, иначе дождь никогда не перестанет. Ты пойми, из-за твоего грустного настроения мы можем утонуть. Ты этого хочешь?

– Все, все. Боже мой, я в Витебске… Нет, не могу, – пытаясь сдерживаться, бормотал Марк, но его эмоции зашкаливали и рыдания прорвались вновь. Тут же стало темнеть. Буквально через пару минут откуда ни возьмись на небе появилась Луна, а за ней, как грибы из лукошка, высыпались звезды.

– Ничего не понимаю, сейчас около трех пополудни, а тут вдруг ночь настала.

– О-о! Вон Луна зевает, значит, мне давно пора почивать, – сказал Петр Петрович, взлетел на забор, поудобнее устроился и, склонив голову под крыло, задремал.

– У нас тут так. Если Марк плачет – идет дождь. Если его душа скорбит, в городе наступает ночь и будет длиться, пока маэстро не придет в себя.

– Друзья мои, сейчас я постараюсь все исправить, – сказал художник и закричал: – Э-ге-гей! Здравствуй, мой Витебск! Здравствуйте, жители нарисованного города! Привет тебе, Покровская улица! Низкий поклон и тебе, дом предков!

Тут же на противоположной от Луны стороне появилось Солнце. Его глаза радостно осмотрели нарисованный город и, посылая на землю целый сноп золотых лучей, оно рассмеялось.

– О, смотрите, смотрите, – закричала кобылка, – Солнце вышло, а Луна и звезды не исчезли, они тоже остались на небе!

– Да, явление необычное. Я бы сказал, очень редкое, слышал от здешних стариков, что такое бывает, но сам никогда не видел. Марк, вероятно, это случилось из-за твоего визита. Теперь, когда ты улыбаешься, у нас все будет в порядке, – заключил музыкант.

Округа преобразилась, стала краше и наряднее. Кривой забор приосанился, его доски подтянулись, подравнялись и встали как солдаты на параде. Лягушки заквакали громче и веселее. Если бы кто-то присмотрелся к их компании, то заметил, они не просто квакают, а выстроились в три ряда, как хор на сцене, и с удовольствием концертируют. Старая липа помолодела, ее листья зазеленели ярче. Грустная ворона, сидящая на ней, встрепенулась и оправила перья. Маленькие вороньи глазки наполнились надеждой. Она увидела, что откуда-то издалека в ее сторону летит черная птица с красным маком в клюве. В ней она узнала давнего друга и заулыбалась, открыв клюв во всю ширь. Собаки с громким лаем устремились к Шагалу, а добежав, стали лизать ему руки.

– Марк, посмотри на свой дом. Ты узнаешь его? – спросил Скрипач, сам удивляясь увиденному. – Таким красивым я его еще никогда не видел.

Шагал оглянулся на дом. Тот совершенно преобразился: окна блистали так, будто их только что промыли от старинной пыли, а кирпичи ярко краснели, словно лишь минуту назад вылезли после обжига из печи. Входная дверь распахнулась настежь, гостеприимно приглашая войти. Из дома вальяжной походкой вышла почтенная черно-белая кошка и приветливо замурлыкала:

– Пожалуйте в дом, господа, – улыбаясь на всю мордочку, она склонила голову в сторону входа. Ее пушистый хвост придерживал дверь, чтобы та случайно не захлопнулась.

Художник подбежал к дому и, ласково поглаживая его кирпичи, воскликнул:

– Мой родной, мой любимый, как я рад видеть тебя в полном здравии!

Дом ответил облегченным вздохом и приветственно пыхнул дымом сразу тремя трубами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.