Сказочная жизнь несказочного Ивана

Она крепко обняла Ивана за шею и уткнулась носом в жесткую щетинку.

– Не забывай меня там, в своем мире, – прошептала она. Вскоре Иван почувствовал на своей холке спокойное дыхание. Ему почему-то стало стыдно. Но через пару минут он об этом забыл. Также, как и о том, что уже завтра будет дома возле своей бесформенной жены, неблагодарных детей и сантехнического оборудования.

***

Во сне Иван дергал копытами, потому что бежал по стадиону. Впереди сверкал татуированный зад то борова Пахана, то плотника Петровича. Вместо зрителей по всему периметру стадиона сидели яблоки и, что есть силы, болели за Ивана. Посреди стадиона виляли бедрами обнаженные Маруси из группы поддержки, держа в руках таблички с подсвеченными электронными буквами.

Он проснулся оттого, что чья-то рука крепко схватила его пятачок. В испуге Иван попытался вскочить, но это у него не вышло, так как передние и задние копыта оказались тесно связаны между собой. В поле зрения показались четыре фигуры в масках. Одна из них дала знак, и все четверо взвалили на плечи массивную тушу Скукина. Он с отчаянием смотрел на оставшуюся на ковре Марусю, которая все еще спала и слегка подергивалась во сне. Напрягая все свои силы, слесарь начал было активно сопротивляться, но почувствовал укол в зад, и провалился в глубокий спокойный сон.

7. Лишенные Голоса Бесправные Твари

Иван пришел в себя под пронзительную вонь и удивленные расспросы.

– Это что еще за свиноматка?

– Держись от моего корыта подальше, сразу предупреждаю!

– Оставьте ее в покое, она одна из нас. Так сказать, своя среди чужих, чужая среди своих, – неприятно задребезжал чей-то голос.

Иван с трудом открыл толстокожие веки:

– Кто вы и как я здесь очутился? – произнес он на удивление четко. Мысли легко складывались в слова, что не шло ни в какое сравнение со вчерашней жалкой попыткой побеседовать с Марусей. Но уже через секунду удивление улетучилось, уступая место панике, ибо находился он в вонючем старом хлеву, кишащему свиньями. Несмотря на новую страсть к грязи, жить в ней Иван не намеревался и почувствовал искреннее отвращение к новой обстановке. На нетвердых копытцах он вскочил и прижался щетинистой спинкой к прутьям клетки.

– Смотри-смотри, какая забавная, – захихикал совсем молоденький поросенок.

– Кто это к нам тут пожаловал? – донесся до Ивана насмешливый густой бас, и перед его испуганными очами появился никто иной, как Пахан собственной персоной. Вставленный золотой клык хряка поблескивал даже в темноте, губа угрожающе оттопыривалась вверх, ноздри шумно вдыхали и выдыхали воздух. Скукин осознал, что, возможно, пришел конец его жизни, но почему-то этот факт воспринял не как избавление от тяжкого бремени, а, наоборот, все его свиное существо противилось перспективе откинуть копыта. Поджилки затряслись, и в этот момент Иван с радостью перемотал бы весь забег назад, чтобы после команды «старт» остаться стоять на месте и не под каким предлогом не двигаться вперед.

– Чемпионка, значит? Ну, здравствуй, малышка! – насмешливо произнес Пахан.

– Вообще-то, малыш! – возмущенно хрюкнул Иван в ответ, затем, спохватившись, добавил: – То есть, МУЖИК!

– Но формы у тебя, что надо, милочка, – одобрительно обвел его взглядом Пахан.

– Еще раз повторяю, я – ОН!!!

– Ого-го какие мы суровые, – тон хряка сменился на шутливо-игривый. – Не хотите ли разделить со мной ложе любви тунайт?

– Папа, да хватит тебе! – вмешался все тот же юный голосок. – Не обращай внимания, тетя! Папочка на самом деле добрый.

– Кто тебя просил вмешиваться, Пой-Пой? – недовольно хрюкнул боров, но, вздохнув, уселся на зад.

– Да ладно тебе, Пахан!… Видишь, как запугал девочку… Ну хорош из себя цербера строить… – доносились до Ивана голоса со всех сторон.

Кажется, опасность миновала. Постепенно Ивана окружали свиньи разных мастей и сортов. Они с любопытством рассматривали гостя, предлагали полакомиться содержимым своих корыт, с готовностью рассказывали о своей непростой жизни в загоне. Из путаных историй Скукин понял следующее: все эти несчастные существа находились во власти алчной и жадной до наживы группы людей. Кто-то из бедняг участвовал в забегах, подобно Пахану (внешность которого, как выяснилось, искусственно была приведена в устрашающий вид. На самом же деле, внутри жуткой оболочки скрывалась душа поэта. Пахан ночами сочинял стихи, а днем декларировал их соседям, растягивая нараспев и слегка коверкая слова – почерк поэта. И это приносило ему славу ловеласа, похитителя женских сердец и их целомудрия).

Другие содержались в клетке для увеселительных зрелищ на публике, третьи выполняли работы на посевных. Иван благоразумно промолчал, для чего держат свиней в его собственной стране. В конце концов, он являлся их собратом. И, надо признаться, все эти создания оказались милейшими людьми. То есть животными. Несмотря на запах и внешний вид, Иван все больше проникался симпатией к новым соседям. На небе уже засияли звезды – намного ярче и крупнее, чем в его собственных краях – когда он, спохватившись, задал самый волнующий вопрос:

– Так почему в вашей стране даже травинки и дубы способны говорить, а вы, то есть, мы, свиньи, умнейшие существа, только хрюкаем?

Свиньи возбужденно захрюкали, подняв шум. Судя по всему, это волновало их не меньше, чем самого Ивана.

– Тебе еще многому нужно научиться, милочка! – торжественно заявил Пахан, никак не реагируя на возмущения Ивана по поводу своей половой принадлежности. – Раньше свиньи являлись частью приличного общества. Многие наши представители становились писателями, учеными, астрономами, географами и химиками. Свинтус Великий, например, создал целое учение о Гендерных Различиях в Искусстве Колдовства, чем вызвал целый ряд демонстраций по всей стране. Мол, женщины изначально рождаются ведьмами, поэтому колдовать способны с пеленок. Мужчины же, напротив, существа крайне примитивные, а потому легко поддаются чарам противоположного пола и не способны оным сопротивляются.

Но однажды Эпохе Просвещения Парнокопытных пришел конец: в процессе переговоров из-за непримиримых разногласий одна свинья (предположительно, тот же самый Свинтус Великий) укусила Дабдзека. Но никто не смеет кусать Дабдзека! В наказание правитель лишил голоса весь наш род. Теперь мы – представители Лишенных голоса бесправных тварей.

Иван встрепенулся и вскочил на копытца.

– То есть, Лишённые Голоса Бесправные Твари, – как ни в чем ни бывало продолжил Пахан.

– А, я-то уж подумал! – облегченно вздохнув, Иван присел обратно на зад. – Как чудовищная несправедливость – судить по одному представителю обо всем народе!

Все стадо посмотрело на него так, словно Иван утверждал, что земля круглая, а не имеет форму кристалла.

– А в твоей стране все справедливо?

– Ну как сказать…

Повисло тяжелое молчание. Двадцать три рыла, как одно, уставились в пол.

Ивана выкрали для эксплуатации, отныне слесарь – тоже Лишенная Голоса Бесправная Тварь. А он-то, дурак, думал, что это в своей стране был Лишенной Голоса Бесправной Тварью! Теперь же из года в год Скукину предстояло выигрывать свиные бега и обогащать тем самым хозяев.

– А может быть, даже давать потомство, – вздохнула из угла какая-то свиноматка.

– Чтооо? – завопил Иван. Он даже не заметил, что рассуждает вслух. – Выпустите меня отсюда! Я сказал, выпустите!!!

– Расскажи, как было в твоей стране? – попытался успокоить разбушевавшегося гостя маленький Пой-Пой.

Иван придался с упоением своему повествованию. О пяти рабочих днях и двух выходных в неделю. Про трехразовое питание и вкусный кисель в заводской столовой. Про игру в нарды с коллегами и ежегодный хайлайт лета – недельную рыбалку. Про любимую семью, где никто никого не принуждал размножаться. И чем дальше Иван рассказывал, тем невыносимее становилась тоска по дому. В конце концов, по пухлой щеке с легкой щетиной потекла скупая мужская слеза. Затем вторая. И, наконец, Иван разрыдался, словно сентиментальная женщина. И ему даже не было стыдно, потому что, собственно, он и являлся женщиной. Розовой, с круглыми боками и щетиной на лице – совсем как его ненаглядная супруга Марья.

Свиньи слушали внимательно. Периодически кто-то завистливо вздыхал и переспрашивал:

– Да ты гонишь! Кормила? Каждый день? Свежим супом?

– Да, как максимум, двухдневной давности. Или трехдневной. Ну край – неделя, – ностальгировал Иван.

– И спал прямо на настоящем матрасе?

– А то! Хавёйсунд! В ИКЕЕ лично покупал!

– Что такое ИКЕЯ? – полюбопытствовал кто-то так, словно «Хавёйсунд» – самое обычное слово в поросячьем лексиконе.

– Это такой большой гараж с кучей предметов с непонятными названиями, из которых можно собрать что угодно, – со знанием дела удивил сородичей Иван. Те ахнули:

– И хлев?

– Естественно!

– И корыто?

– А то!

– И диван? – мечтательно протянул чей-то мягкий баритон.

– У меня дома Фрихетен! – гордо хрюкнул слесарь в ответ.

– Фрихетен! – завистливо воскликнуло хором несколько собратьев.

Внезапно Ивану померещилось, что на него уставились с восхищением не двадцать три рыла, а его коллеги по цеху – Митька, Константиныч, Иваныч, Иваныч Младший, Иваныч Одноглазый (получивший такое прозвище из-за своего чрезвычайно косящего левого глаза), Петрович, Павлова Валентина Викторовна, Палыч, Валентиныч, Викторович и остальные, менее значимые в его жизни, лица.

***

Было время, когда он, Иван, тогда еще не слесарь третьего разряда, а выпускник технического училища, амбициозный, перспективный и фонтанирующий идеями, ворвался в тусклую жизнь 45 цеха Хлыщевского Арматурного завода и наполнил своей харизмой пыльные заводские помещения. Его пылкие речи по всяким поводам – о политике, экономике, спорте, чистоте рабочего места, инновационных идеях по благоустройству цеха, сведении к минимуму бесполезной и приближение к максимуму полезной работы, встречались бурными овациями соратников и коллег. Его слушали, усевшись на импровизированных табуреточках, засунув руки в карманы или грызя семечки, и оживленно кивали головами. Мол, мы с тобой, Иван, на двести десять процентов согласны, но революционируй сам, а нам не досуг – должен же кто-то работать! Иногда во время таких обсуждений входило начальство, и рабочие разбегались в разные стороны, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга – словно тараканы, когда хозяйка включит ночью свет на кухне. Главное было оказаться у своего станка и усиленно делать вид, что изучаешь какую-то особенно упрямую деталь. Иван часто не успевал сориентироваться и оставался на месте, как самый главный бездельник. Но учился он быстро, схватывал материал, так сказать, на лету. Прошло пару лет, и Иван, словно самый чуткий и шустрый таракан, первым вскакивал с места, едва заслышав шаги руководства. Остальные уважали его за природное чутье и острый слух. Иван стал для них своего рода полярной звездой – ориентиром.

Правда однажды начальник цеха подошел к Ивану и демонстративно перевернул инструкцию по эксплуатации какого-то агрегата, которую тот второпях схватил вверх ногами. При этом Алексей Николаевич бросил на Ивана столь многозначительный взгляд, что слесарь густо покраснел. Врать он, как известно, не умел. Все рабочие цеха лишились премий. Авторитету Ивана был нанесен непоправимый урон.

Потом сменился собственник завода, и половину рабочих сократили. Оставшиеся продолжали сидеть на импровизированных табуреточках, грызть семечки и скорбно вздыхать, потому что работать было некому и за старую зарплату приходилось впахивать за двоих, а то и за троих. Ругались. Матерились. Если перевести эти речи на человеческий язык, то звучали они примерно так: «Вечно это начальство ни в чем не разбирается. Как только можно было оставить столь сложный производственный процесс с таким малым количеством персонала! Неудивительно, что производственные планы регулярно недовыполняются». Однако, при звуке шагов руководства работники подпрыгивали также лихо и бежали к рабочим местам по более стройным, годами выстраданным, траекториям.

К тому моменту Иван перестал фонтанировать идеями и выдвигать предложения по улучшению. Он предпочитал слушать других, яростно грызть семечки и томно ожидать конца рабдня, чтобы слезть с галеры и грести домой в собственность супруги и детей. Слесарь превратился в ленивого борова и встроился в систему. Если бы не лень, Скукин бы мог стать слесарем четвертого и даже – кто бы мог подумать – пятого разряда. Но система поглотила, пережевала и выплюнула его, словно расходный материал. А встать, вытереться и идти дальше не оставалось ни сил, ни желания.

***

И вот сейчас в груди Ивана вспыхнул давно забытый дух мятежника, который не желал мириться с обстоятельствами и отчаянно искал выход.

– Мы устроим побег! – отважно заявил он.

– О!

– Круто!

– Здорово!

– Ты просто огонь, Бро!

Последовала пауза. Свиньи смотрели на него с меньшим воодушевлением: они утомились, все чаще зевали, так как ночь близилась к утру.

Иван предлагал разные варианты: перегрызть прутья клетки, сбить с ног скотовладельцев во время кормления, притвориться мертвыми и броситься бежать, когда хозяева в панике откроют дверь. Каждое предложение свиньи встречали с вялым одобрением, но никто не развивал тему и не предлагал помощи. Перегрызть клетку? Жалко зубы! Сбежать во время кормежки? А как же кормежка?! Притвориться мертвыми? Если лечь, то потом вставать резко лень. Да и зачем бежать, если все равно поймают, еще и отлупят?

– Да что с вами такое? – нервно захрюкал Иван. – Вам нравится быть Лишенными голоса бесправными тварями и жить в этом вонючем загоне?!

– Не такой уж он и вонючий, – обидевшись, возразил Пахан и устроился поудобнее в гнилой охапке соломы.

– И кормят вполне сносно, – подтвердила молодая свинка, широко зевая.

– И погулять пускают, – взвизгнул маленький поросенок Пой-Пой.

– А главное – ни о чем не надо думать, – свиньи начали расходиться по местам, и вскоре Иван остался один в поле воин. Его охватила тоскливая усталость, заряд противостояния гаснул на глазах. Сопротивление было сломлено, не начавшись. Может, так действительно лучше? Ни забот, ни хлопот. Ну посоревнуется он раз в год на свиных бегах, ну родит пару маленьких юрких поросят. И почему только это показалось ему несколько часов назад оскорбительной идеей? Таких мааааленьких хорошеньких жирненьких поросяток. Подумаешь – великое дело.

Действительно, не так уж здесь и воняет, кормят регулярно и погулять выводят.

Спустя несколько минут Иван погрузился в сон. На этот раз на изготовленных из корыт табуреточках сидели его собратья свиньи, а он, Иван, блистал на трибуне – выдвигал рациональные предложения о сохранении соломы в чистом состоянии, о выделении отдельного угла для туалетных нужд и распределении спальных мест в хлеву, о разделении резервуара с питьевой водой от ванны для отмывания боков от навоза и создании детского поросячьего сада в загоне. Слушатели встречали каждое предложение бурными аплодисментами и одобрительным похрюкиванием. Но стоило только перейти к плану конкретных действий, широко зевали, превращались в рыжих тараканов и разбегались по щелям заводского оборудования 45 цеха Хлыщевского Арматурного завода.

***

Второй раз за прошедшие сутки Иван проснулся оттого, что чья-то рука крепко сжимала его пасть. От возмущения он принялся брыкаться.

– Тссс! Ни звука, – произнес знакомый голос. Слесарь открыл глаза и непременно завизжал бы от радости, если бы его морду не сжимали нежные ладошки Маруси.

– Я сейчас отпущу руки, а ты молчи, понял? – прошептала она. – Если кто-то услышит – нам конец!

Иван радостно закивал башкой. Все горести смело, как рукой. Она пришла за ним! Хозяйка не бросила его в беде! Ей не все равно! Такого счастья Скукину еще никогда не доводилось испытывать.

– Я открою клетку ключом, – так же шепотом продолжила она, – и ты на цыпочках-копыточках пройдешь мимо остальных. Если разбудишь хоть одну свинью, здесь такое поднимется! Нас обоих поймают, и нам не поздоровится – так и знай!

С этими словами Маруся подкралась к клетке, осторожно воткнула ключ в замочную скважину и тихонько провернула его два раза. Свиньи крайне утомились от рассказов и предложений Ивана, поэтому громко храпели, посапывали, подергивали конечностями. Совершая виражи и периодически неуклюже запинаясь о чье-нибудь тело, он пробрался к выходу и уже готовился покинуть тюрьму, как вдруг услышал за спиной тоненький голосок:

– Ты нас бросаешь? Я хочу с тобой на волю! Хочу играть и веселиться.

Пой-Пой уставился на Ивана своими крохотными грустными глазенками. Слесарю стало стыдно. И, в то же время, отрадно осознавать, что хотя бы в одной душе ему удалось зажечь искорку противостояния. Возможно, этому ребенку окажется под силу то, что не удается большинству взрослых: сохранить желание перевернуть мир и быть счастливым вопреки всему?

– Я постараюсь сделать твою жизнь лучше, – пообещал Иван.

– Как? – удивился поросенок.

– Попрошу Дабдзека дать тебе свободу.

«А как ей распорядиться зависит только от тебя: мы рождаемся легкими и свободными, но вешаем на себя всю жизнь гирьки и ярлыки. Поэтому умираем тяжеловесными рабами. Но вот в чем секрет, малыш: наши гирьки – это не семья, работа и обязанности перед обществом, а то, что мы себе сами придумываем. Свобода – это счастье, оно внутри нас, мы с ним рождаемся. Наука состоит лишь в том, чтобы сохранить его до смерти».

Так хотел сформулировать Иван посетившее его в эту ночь откровение. Но размякшие мозги и медленная, но верная трансформация из человека в животное позволили вымолвить лишь:

– Ты это… вообщем… держись.

***

Маруся больно схватила Ивана за ухо и тащила за собой в темноте, но тот предусмотрительно молчал. До ограждения оставалось не более трех метров, когда неожиданно раздался грозный рычащий голос:

– Кто здесь?

От неожиданности беглецы прижались друг к другу, боясь пошевелиться. Где-то справа зашелестела трава, и в этот миг Иван узнал, что свиньи умеют потеть от страха. Ладони Маруси еще больнее сжали ухо слесаря, так что ему пришлось приложить все усилия, чтобы не взвизгнуть.

Через минуту перед парочкой выскочил огромный облезлый пес ростом с корову. Над его глазами гневно свисали брови, порванное ухо оттопырилось, гнилые зубы обнажились в оскале. В целом, это чудовище представляло собой столь ужасающее зрелище, что Иван приготовился упасть в обморок, но в последнее мгновение передумал. Он хоть и свинья, но Марусю в беде не бросит!

– Кто вы и что здесь делаете? – прорычал пес сквозь стиснутые зубы, сверкая во тьме желтыми глазами.

– Мы тебе снимся, – быстро сориентировалась Маруся. – Сейчас ты ляжешь, уснешь, а когда откроешь глаза, нас уже не будет.

– А, так и думал, – пес резко сел и почесал задней лапой обвисший мохнатый бок. При этом в сторону путников летели клочки вонючей шерсти, соломы и чего-то еще. Он широко зевнул и поднял грозные брови. Теперь на них смотрела вполне себе добрая и местами симпатичная морда.

– Давно мне на пенсию пора, но давеча пенсионный возраст продлили. Я и говорю – ну куда же это годится? Мне, старику, всякие разные сны снятся, а я уж и не отличаю, что реально, а что нет. Мне бы в конуре своей сидеть, в карты играть, кости грызть. А тут двор сторожи, чужаков на кусочки терзай!

Скорбная мина пса вдруг прояснилась, и он предложил с ажиотажем:

– Если это сон, и вы ненастоящие, давайте я хоть на вас «терзание на кусочки» потренирую?

– Нет-нет, – поторопилась возразить Маруся, – во-первых, мы и во сне будем сопротивляться и больно бить по спине палкой. Во-вторых, даже во сне хозяин задаст тебе такую трепку, если узнает, что ты повредил его самую шуструю свинью!

– И то правда, – задумчиво ответил пес. И тут же завилял хвостом:

– Меня кстати Туз зовут. Между нами говоря, – пес перешел на шепот, – некоторые называют меня «Тузик». Как можно называть столь постыдным сокращением чемпиона по игре в карты! Самого главного Дурака окрестности!

Туз раздул щеки от важности. Очевидно, собакоподобное чудовище действительно гордилось слыть «самым главным Дураком окрестности».

– Меня зовут Королева, а это – Шестерка, – Иван возмущенно хрюкнул. Ему совсем не хотелось быть «Шестеркой», но восхищение находчивостью Маруси возобладало над мелкими обидами, и Шестерка замолчал.

– Сыграем в карты?! – пес запрыгал вокруг пленников, виляя хвостом так, что пару раз больно попал по заду Ивана. – Пожалуйста! Иначе хозяина разбужу!

Со вздохом путники направились в будку. Несмотря на внешнее благодушие Туза, его размеры и устрашающие зубы внушали им ужас. К тому же, как выяснилось, пес оказался заядлым картежником, совершенно невменяемым, стоило только взять карты в лапы.

***

В будке стоял невыносимый спертый запах. В разных углах находились тайники с костями и прочими остатками еды, знать происхождение которой Иван не желал. Туз вел себя отвратительно во время игры: постоянно пытался жульничать, крайне обижался на любой проигрыш и жалко завывал, стоило лишь Марусе объявить, что это была последняя партия. В страхе перебудить хозяев двора, Маруся продолжала игру. Иван, в силу своих ограниченных возможностей, не участвовал в партии, но не уставал поражаться сообразительности спутницы.

– Еще чуть-чуть! – заскулил Туз в очередной раз, когда Маруся уверенно отложила колоду и пообещала вернуться в следующий сон.

– Ты что скулишь? Спать мешаешь?! – донесся до ушей игроков грубый человеческий голос снаружи будки. Маруся в панике переглянулась с Иваном. Пес тоже перепугался до смерти и тут же поджал огромных размеров хвост.

– Если он спалит меня за игрой в карты, мне не сдобровать! Я итак проиграл уже несколько кур соседскому псу. Нам, пенсионерам, нынче итак несладко приходится, во всем ущемляют. А теперь брысь отсюда, да поскорее! Хозяин больно дерется, даже во сне! – и Туз, как ни в чем ни бывало, улегся на своей соломе.

Маруся и Иван выскочили из будки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.