Полная версия
Целитель. Десятое Блаженство
По моему знаку опустились плотные шторы, нагоняя тьму, и луч проектора упал на большой серебристый экран.
…Егошуа Га-Ноцри устало брел по узкой улочке, зажатой каменными стенами домов. В старенькой, латанной хламиде, распустив немытые сосульки длинных волос, Он походил на обычного нищеброда, коих в Ершалаиме хватало. Но от породистого лица Его исходила непонятная людям потаенная сила, и встречные почтительно обходили странного рабби, молодого, да раннего.
Порой тонкие губы Христа вздрагивали улыбкой, и тогда Его печальные глаза заволакивала доброта. Она пугала прохожих, чьи заскорузлые, задубевшие души не могли внимать новой заповеди…
– Das ist fantastisch… – выдохнул Эшбах.
Мой голос окреп, перепадая в деловитый тон:
– Мы предлагаем вам купить эксклюзивные права на съемку мини-сериала по роману «Видео Иисуса»…
После меня излагал свою суть Гайдай, излагали Чухрай и Старос. Я переводил – и видел, что решение Эшбах уже принял. В его глазах установилась спокойная внимательность. Но ненадолго – легкий характер взял верх, и Андреас рассмеялся.
– Kameraden! – воскликнул он, запинаясь на непривычном для него обращении. – Kameraden!
Эшбах говорил страстно и взволнованно, уверяя, что согласился сразу же, стоило ему только узнать, кто будет снимать фильм.
А уж если бесподобная Лита Сегаль перевоплотится в Сьюзен Миллер… О-о! Но у него два условия.
Прежде всего, сериал должен быть близок, насколько это возможно, к тексту романа. А во-вторых…
– Я сам хочу участвовать в съемках! – выпалил Андреас, мучительно краснея. – И получить роль Петера Эйзенхардта! Он тоже писатель, и списан с меня!
Мне удалось перевести эту мальчишескую просьбу без тени улыбки. Гайдай, пожилой пацаненок, переглянулся с Чухраем и смешливо прифыркнул:
– А почему бы и нет? – поднявшись, режиссер обошел стол и пожал руку заробевшему Эшбаху. – Знакомьтесь! Олег, надень очки…
Видов встал и приблизился, цепляя круглые «велосипеды».
– Олег Видов! Утвержден на роль Стивена Фокса.
Андреас, лишь начиная верить, что всё «по правде», поцеловал изящную кисть Руты, пожал крепкую Олегову длань, а Рита дебютанта и вовсе доконала, чмокнув в щечку.
Контрольный поцелуй.
Актеры разговорились на тарабарском наречии, мешая русский с немецким, а Гайдай, хмурый и недовольный по своему обыкновению, пришатнулся ко мне.
– Миша, я всё понимаю… э-э… – заговорил он деревянным от смущения языком. – У вас много работы, но… Мне сказали… вы не только английским и немецким владеете, а и на иврите можете… И… я помню прекрасно, как вы мне помогали, какие давали чудесные подсказки! Не могли бы вы… как консультант, как переводчик, как помощник режиссера… А?
– Согласен, Леонид Иович, – расплылся я, и Гайдай отзеркалил мою улыбку.
Вечер того же дня
Берлин, Унтер-ден-Линден
Отелю «Адлон» очень не повезло – в сорок пятом его разбомбили. А сразу после воссоединения Восточного и Западного Берлина отстроили заново. Здание получилось величавым и пышным, в точности таким же, «как при Штирлице», по выражению Филиппа Георгиевича.
Стать на постой здесь обходилось недешево, но платил «Совинтель». Чего ж не побарствовать?
Рита с Наташей ускакали в гостиничный бассейн, а я, развалясь в роскошном кожаном кресле, позвонил Инне.
– Алё? – ответил нежный голос. – Мишенька, это ты?
– Привет, Инночка-картиночка, – улыбнулся я.
– Приве-ет!
– Как ты там? Детишки не одолели?
– Да ну-у! Обе сразу уроки сделали, и утопали во Дворец пионеров. Юлька мелкую записала в свою секцию, в младшую группу. Только ты Лее не говори, что знаешь! Ладно?
– Ла-адно! А мы тут обо всем договорились. Эшбах торжественно обещал накатать сценарий с поправками Гайдая. Так что… Ждите суеты! Где-то восемнадцатого-девятнадцатого марта вылетаете в Израиль.
– Ух, ты-ы…
– Кстати, Леонид Иович и меня туда сманил.
– Правда?! – охнул радиофон, и волна эфира донесла счастливый визг. – Ох, как хорошо-то! – голос Инны зазвучал приглушенно: – Миш… Знаешь, чего я сейчас хочу? Сильно-пресильно? Чтобы у нас было «слияние»!
– Будет, – решительно кивнул я, как будто женщина могла меня видеть.
– Нет-нет, не вместе! А только у нас с тобой…
– Хорошо, Инночка, – губы сами собой изогнулись в улыбке.
– Честно? – выдохнул радик.
– Честно-пречестно!
Связь была хорошей – я расслышал тоненькие всхлипы.
– Всё будет хорошо, Инна. И даже лучше. Вот увидишь.
– Я верю, Миш… Пока!
– Пока.
– Девчонкам привет передай!
– Обязательно!
Смутно улыбаясь, я повертел в пальцах скользкую плашку «ВЭФа». За последние год-два Хорошистка немного изменилась – стал мягче, ласковей, что ли… Куда больше похожей на ту Инну, которую я провожал в девятом классе.
Даже ее отчетливый эгоцентризм как бы размяк, утратил холодную кристаллическую жесткость.
Вероятно, Наташкино зелье имеет не задокументированную функцию – при регулярном и длительном употреблении оно омолаживает не только тело, но и душу. Точнее сказать, эмоциональную матрицу – смывает с нее наслоения и наледь, возвращая в исходное состояние, к «чистому истоку».
«И сказал Он, что это хорошо…»
Щурясь на красные зори, покрывавшие Берлин, я набрал номер Динавицера. Ответила Соня.
– Ой, дядя Миша! Здрасьте!
– Шалом, Софи!
– Хи-хи… А вам маму или папу?
Ответить я не успел – властная Алина рука завладела радиофоном.
– Ой, Миша! Привет!
– Шалом, Алечка! – сказал я, посмеиваясь.
– Ой, этот Изя… Вечно со своим «шаломом»! А Соня такая повторюшка… Тебе Изю? Изя!
«Аля не меняется! – умилился я. – Всех ставит на пути истинные!»
– Чё там? – донесся недовольный голос Динавицера.
– Тебя! Мишенька звонит.
– Мишенька… – передразнил Изя, и заорал, хватая «трубку»: – Шалом, «Мишенька»!
– Ой, Изя, ну что ты за человек такой… – послышался Алькин отзыв.
– Исраэль Аркадьич, – заулыбался я, – ви таки будете завтра у себе дома?
– Будете! – жизнерадостно ответил Динавицер. – Если не выгонят!
Не дослушав Алькин комментарий, я весомо сказал:
– Дело есть, важное. Надо будет обмозговать.
– Не вопрос! А… Что? Тут Алька интересуется: один придешь или с Риткой?
– С Риткой.
– Всё! Таки ждем!
– Ну, давай…
– Таки давай!
Отложив радик, я пару минут глубокомысленно смотрел в потолок, соображая, идти мне в бассейн или не стоит. Ленивая натура рассудила, что тащится куда-то глупо, ежели душ под боком.
Я разделся и пошлепал в ванную – поклоняться Мойдодыру.
Струи воды хлестко били по коже, а мне почему-то думалось о пустыне Негев. Забавно…
Я столько бонусов израильтянам накидал, а сам ни разу не ступал по Земле Обетованной, перекрестку народов, рас и разумных видов!
Жмурясь от брызг, я рисовал в воображении ветхозаветные пески, древние развалины, источенные ветром, но даже не представлял себе, что ждет меня в реале.
* * *
– Когда мы уезжали, я заметила, что у Инны глаза на мокром месте… – излагала Наташа, встряхивая слипшимися волосами. – Мало посушила… Кончики влажные.
– Да ладно, высохнут! – легкомысленно отмахнулась Рита. – И что Инна? Молчала, как партизан?
– Не-а! Говорит, опять копалась в прошлом, жалела, что с Видовым жила, и вообще…
– Вот видишь, как… – вздохнула Гарина. – Она жалеет, а я радуюсь. Не брось Инка Мишу… Не знаю, что было бы, как бы я жила. Тимоша тогда шипела мне: «Чего ждешь? Отбей Мишу!» А я же гордая! Фыркаю, да нос деру – еще чего, буду я за счастье бороться!
– Думаешь, я лучше? – хмыкнула Ивернева. – Дональд… Зачем он мне нужен был? Ведь не любила же, просто позволяла себя любить! Нет, Дон добрый, заботливый… Бестолковый, конечно, да они там все такие. Но ведь, по сути, я поступила точно так же, как Инна – не вышла, а сбежала замуж! Думала, что так Мишу скорее забуду. Ага…
– А я еще вас вдвоем оставляла, – виновато усмехнулась Рита. – Видела же, как тебя к Мише тянет, и все равно… Я как будто наказывала его за тот секс с Инной. И это было гадко.
– Нет, ну почему, – слабо запротестовала Ивернева.
– Гадко, гадко… – вздохнула Гарина. – Знала же, что Миша устоит, что не изменит – и мучала вас обоих.
– А ну тебя, Риточка, не выдумывай! Мы с Инкой скитались по жизни десять лет, мы стали немного другими, зато теперь всё сложилось наилучшим образом, «задача трех тел» решена! Не измени Инна Мише, она, быть может, так и осталась с ним. Зато ты страдала бы. И я бы его не встретила. А если бы встретила? До тебя, до Инки?
– …И жили бы вы долго и счастливо, – улыбнулась Рита, набираясь позитива из ниоткуда.
– Мы – да, а вы с Инной?
– Тихо плакали бы в подушку по ночам…
– Во-от! Вывод? Всё хорошо, а будет еще лучше!
Смеясь, подруги вошли в «люкс», и прислушались. За дверью ванной лил душ.
– Моется, – рассудила Наташа.
Не сговариваясь, обе скинули халаты и, вертя загорелыми попами, на цыпочках перебежали в спальню. Секунду спустя оттуда донеслись сдавленное хихиканье, шиканье, прысканье в ладошку, звонкий шлепок – и громкий шепот: «Подвинься! Разлеглась…»
…А за окнами синели прозрачные сумерки, засвеченные огнями большого города. Вкрадчивая тьма затекала в номер, осаживаясь в углах непроницаемым мраком.
Затихло гулкое биение струй. Щелкнула дверь ванной, и желтый свет смахнул рандомную тайну. Вышедший мужчина ласково улыбнулся, приметив разбросанные халатики. Он бесшумно погасил электрический огонь, тихонько подкрался – и переступил порог спальни.
Глава 2
Суббота, 28 февраля. День
Москва, проспект Вернадского
Лет восемь назад Динавицерам дали двушку на Вернадского. У строителей как раз мода пошла – следовать евростандарту. В результате Соню поселили в маленькой спальне, Изе выделили угол в большой, а глава семьи, Альбина Геннадьевна, царствовала и правила в обширной кухне-гостиной.
Туда-то нас с Ритой и повели. Аля, как и все мои одноклассницы, не сохранила юную свежесть в бальзаковском-то возрасте, но прежнее обаяние осталось с нею, а гладкая, чистая кожа отливала безупречным фарфором, как и двадцать лет назад.
– Аля, – бархатисто сказал я, – тебе надо сниматься в рекламе косметики. Будешь томно говорить с экрана: «Пользуйтесь кремами фабрики «Свобода», и ваша кожа станет такой же нежной и совершенной!»
– Ой, ну ты как скажешь! – мило застеснялась женщина.
– Правильно, правильно! – поддержал меня Изя, останавливаясь в дверях «хозяйской» спальни. – Сниматься – и всё снимать!
– Изя! – с оттенком нетерпения воскликнула Альбина.
– А чё? Надо, чтобы всю кожу видно было!
Рита рассмеялась.
– Ну, правда, Аля, – выговорила она, сдерживая смех. – Не одно же лицо мазать, а и руки…
– …И ноги, – жадно подхватил Динавицер, – и…
– Изя!
– Аля! – укорил я хозяйку. – Он же о самом интересном не договорил!
– Ой, пошли, Рит! – Альбина засмущалась, и увела одноклассницу в свое царство. К столу.
Вот что мне нравилось у Динавицеров, так это угощенье. Никаких тазиков с салатами и кастрюль с пюре – всё очень скромно, но Аля всегда старалась удивить своих гостей некими изысками, а ранее и «дифисыт» подавала.
Сегодня в меню была самая настоящая фуа-гра, домашняя, переданная Алькиным дядей с Украины, и колбаски из кабанятины, а посреди стола отливала благородным серебром бутылка текилы.
«Вкус… Списифис-ский!»
– С прошлого года храню, – небрежно щелкнул Изя по стеклянному горлышку, гордясь, что утерпел, не утолил жажду. – Это я в Мехико отоварился, на археологическом конгрессе. «Легенда дель Милагро Аргенто»!
– Ой, наливай, давай, – ворчливо вмешалась сеньора Динавицер.
Исраэль Аркадьич с послушной живостью наполнил бокалы, плеснув понемногу, чтобы осталось на второй и третий заход.
– Сонечка, иди к нам! – позвала Аля, и девушка изящно присела рядом с Ритой. Черненькая, стройная, она унаследовала мамину утонченную, слегка кукольную внешность – и ничего семитского. Лицом Софи походила скорей на смуглянку-молдаванку.
– Ну, поехали! – цветисто провозгласил Изя.
Бокалы жалобно зазвенели, словно боясь разбиться.
– Мягкая… – оценила Аля, задумчиво ловя послевкусие. – Странная…
Соня чуть пригубила, стрельнув на меня черными глазками.
А я, наколов кусочек «фуа-гры», окинул взглядом убранство Алькиного царства-государства.
Кухонный гарнитур темного дерева сочетался с кожаным диваном, винтажным и пухлым, а у окна на балкон громоздилась древняя амфора, отливая то черным, то красным лаком. Однако доминировал не античный сосуд, а большой телевизор на стене, что беспокойно переливался красками – шли новости.
Балканы снова трясло – сербы сцепились со словенцами, хорваты грызлись с боснийцами, албанцы дрючили македонцев…
Югославия трещала по швам-границам, набухая пролитой кровью.
– Опять наши уговаривают… – забрюзжал Изя. – В Чехословакии уговаривали, в Польше уговаривали… А чего б не сразу – танки?
– Ой, Изя, ты как скажешь! Хочешь, чтобы люди гибли?
– Да наоборот! Чем раньше войска введут, тем меньше жертв! Эти же придурки не сами друг друга режут, их Европа науськивает!
– Ой, всё! Хватит политики! – решительная рука Али подхватила пульт, пальцем нащупывая кнопку. Экран погас, чернея, как квадрат Малевича. – Будто других тем нету…
– Есть, – дипломатично улыбнулся я, заводя новый разговор. – Изя, а у тебя в марте-апреле ничего не намечается? Ну, там, экспедиции какие-то? Конгрессы с симпозиумами?
– В марте-апреле у Изи отпуск, – фразисто сообщила Аля, подкладывая мне колбасок.
– Ага! Изя… Недельки через две Гайдай и его команда вылетят в Израиль, там начнутся съемки нового фильма. И режиссеру срочно требуется историк-консультант. Искать аутентичные руины, вести раскопки по всем правилам… Ты как? Можно неплохо заработать, и…
– Заработать – ладно, – отмахнулся Изя, подпуская к губам мечтательную улыбочку. – Главное, я впервые попаду на историческую родину!
– Так ты «за»?
– Обеими руками – и одной ногой!
– А почему – одной? – удивилась Соня.
– Так на другой я стоять буду!
Альбина не сделала замечаний супругу, но изрядно поскучнела.
– Изя уже и в Мексике побывал, и в Египте… – медленно проговорила она. – В Ираке, в Иране… А я вообще нигде не была, даже в Болгарии!
Динавицер переглянулся со мной, и воскликнул:
– Ну, так поехали! Мне заплатят, а на тебя я свои отпускные потрачу!
– Ой, да ну-у… – отмахнулась Аля. – Что ж я, Сонечку одну оставлю?
– Ма-ам, – ласково улыбнулась девушка, – мне уже восемнадцать годиков, вообще-то.
Алькин взгляд встревоженно заметался.
– Ой, да вы чего? Вы что, серьезно?
– Поехали, Аль! – подключилась Рита. – Ну, правда! А то ты совсем уже домоседкой стала! Поехали!
– Ой, ну я не знаю… – период отрицания плавно переходил к жестоким сомнениям. – Я там… Ну… Это же так далеко!
– Далеко – это Луна! – отрезал Изя. – А Тель-Авив рядом почти!
– Ой… – мучительное противоборство желаний отразились на лице Альбины. – Ну… Ладно, только…
– Без «только»! – сурово сказал Динавицер. – Едем, и всё!
Соня захлопала в ладоши, наверняка предвкушая месяц свободы и независимости, а ее папа плеснул всем текилы.
– Ну, за плавающих и путешествующих!
– За тебя, Алечка! – прозвенела Рита.
– За мир во всем мире! – постановил я.
Воскресенье, 1 марта. Ночь
Щелково-40, улица Колмогорова
Рита рассказывала, что, когда я «сливался в экстазе» с Наташей, выглядело это странно – наши тела почти не шевелились, лишь мелко подрагивали. Маленько напрягались мышцы, иногда чуть сгибались ноги в коленях или елозили руки. Глубокое дыхание то учащалось, прерываясь стонами, то стихало.
Двоих как будто качало на волнах нирваны. И только мозг неистовствовал, гоняя Силу от чакры к чакре.
Забавно, что при этом мы вовсе не выпадали из реальности. И слышали всё, и видели. Просто закрывали глаза, дабы не отвлекаться на окружающий мир…
…Я разжмурился первым. Лицо Инны круглилось совсем рядом. Ее ресницы трепетали, словно у заснувшего дитяти.
Отлепив ладонь от круглой, налитой груди, я огладил Инкины растрепанные волосы. Женщина вздохнула, и открыла глаза. В их влажной синеве дрожала блаженная мольба.
– Мишенька… – слетело с сухих губ.
Я тут же накрыл их поцелуем. Ощутив игривое касание Инкиного язычка, вернул ладонь на старое место, вдавил набухший сосок в атласную тугость. На сквознячке таял терпкий запах «молодильного зелья».
– Нельзя же долго… – задышливо прошелестел ласковый укор. – Ай… Мишенька, не выходи… ладно? Побудь еще, просто так…
– Ладно.
Долгая весенняя ночь темнела за окнами, помаргивая яркой звездочкой. Дверь в Инкину комнату я прикрыть забыл, и ощущал, какая тишина зависла в доме – ясно различалась энергичная поступь Коши. Блеснув зелеными зрачками, кот шмыгнул на галерею.
– Мне так хорошо с тобой… – нежный шепот развеял безмолвие.
– Мне тоже.
– А мне все равно хорошее! – хихикнула Инна. – И, вообще, всё прекрасно! И в театре, и в кино… А самое прекрасное – здесь, в твоем доме…
– В нашем доме, – мягко поправил я.
И уловил сладкую улыбку.
– Ну, всё, Мишенька… А то Рита заждалась уже. Ай…
Полегонечку освободясь, я присел на краешек узкой, «девичьей» кровати.
– Спи. Сегодня не вставать.
– Ага… Мишенька… Я тебя очень, очень люблю!
Лунный свет выбелил нагое женское тело, оттенив влекущие западинки. Опираясь ладонью о вздрагивающий живот, я дотянулся до Инкиных губ.
– И я тебя.
Было ли мое признание честным? Или мне всего лишь хотелось красивой правды? А, может, я просто надеялся, что когда-нибудь главные слова станут созвучны реалу?
Чтобы смазать возвышенность момента, я пощекотал Инке гладкий лобок. Женщина захихикала, поджимая колени, и луна окатила стройное бедро голубым сиянием. Картинка!
Покинув Инкину спальню, я тихонечко прикрыл за собою дверь.
Суббота, 14 марта. Утро
Москва, улица Мосфильмовская
Под «читку» Гайдай приспособил съемочный павильон номер восемь. Сегодня обширное помещение пустовало, и даже декорации были разобраны.
Легкие столики, как бы не заимствованные в столовке, выглядели странно, сдвинутые посередине павильона – свет падал на них сверху, раздвигая гулкий, загустевший мрак.
Рита мягко улыбнулась, замечая любопытство Миши и Наташи, новеньких в киношном закулисье.
Актеры, приглашенные Леонидом Иовичем, вели себя дружелюбно с Гариным, а тот не обращал ровно никакого внимания на звездные статусы – в одном тоне разговаривал и с Видовым, и с Эшбахом, и с Виторганом.
Гайдай хлопнул дверью, стремительно врываясь и шелестя ворохом бумаг.
– Всем привет! – бодро затараторил он, приседая во главе импровизированного «монастырского» стола. Видимо, эта аналогия тоже пришла ему на ум. – Начинаем нашу… э-э… тайную утреню! Та-ак… По ролям. Роль Иешуа Менеца исполнит Дмитрий Харатьян. В образ писателя Петера Эйзенхардта войдет Андреас Эшбах…
Автор сценария радостно улыбнулся при звуке своего имени.
– Лидия Эйзенхардт – Инна Дворская. Главный буржуин Джон Коун – Эммануил Виторган. Стивен Фокс – Олег Видов. Юдит Менец – Рута Шимшони. Эмиссар Ватикана, инквизитор Луиджи Скарфаро – Владимир Мсрян. Профессор Чарльз Уилфорд Смит – Александр Белявский. Главный охранник Райан – Сергей Жигунов. Да, представлю вам еще одну дебютантку – она снимется в паре эпизодов… Марина-Сильва де Ваз Сетта Баккарин!
– Да просто Марина, – смутилась порядком обрусевшая бразильяночка. – Я учусь на третьем курсе ГИТИСа, и… Мне очень, очень приятно просто быть здесь, с вами! А уж сниматься… Мечта!
Хорошенькая и непосредственная, Мариша понравилась всем – одобрительные смешки, мужские, в основном, разошлись по павильону, теряясь в гуще теней.
– Ну, во-от… – затянул Леонид Иович, нервно-зябко потирая руки. – Мы с Андреасом нашли, так сказать, общий знаменатель. Я согласился с ним, что переписывать роман совершенно излишне, но вот сценарий должен выглядеть, как переработанная версия книги. Ориентировочно, наш художественный фильм будет разбит на четыре длинные часовые серии… – он задумчиво потер подбородок. – Мне самому непривычна работа над «Видео Иисуса». И дело даже не в объеме сцен и кадров. Девятнадцатого мы вылетаем в Израиль, и за два месяца, до наступления летней жары, должны будем снять основную часть фильма. Да-да! Я не шучу! Поэтому нам нужно очень хорошо, отчетливо поработать. Товарищи из «Элрона» предоставят целый караван грузовиков с кунгами, набитыми дорогущим оборудованием. Будет нам и свет, и звук, и даже оцифровка. Хотя, если честно, я понятия не имею, что это такое!
Переждав хихиканье, Гайдай гордо вытянул руку, указывая на «Талию Истли», будто был ее учителем и наставником.
– Наталья Ивернева будет бегать вместе с нами по барханам, снимать на цифровые камеры, а потом то, что получится, ви-зу-али-зи-ровать. Так, ну ладно… – мэтр ухватился за сшитую стопку распечаток, и зашуршал листками. – Пройдемся по сценарию…
Четверг, 19 марта. День
Израиль, Тель-Авив
Огромный «Ил-96» компании «Эль-Аль» сошел с безоблачного неба на бетонные плиты аэропорта Бен-Гурион. Накачанные шины коротко взвизгнули, и белые дымки горелой резины смешались с пыльными вихорьками.
Авиалайнер резво катился, грохоча на реверсе, а я успокоено вздохнул – не люблю летать. Всё мне кажется, что крушение поезда или автокатастрофа дают пассажиру больше шансов выжить. А тут… Как говорил Паха Почтарь: «Падая с высоты десять километров, можно сильно ушибиться». Да уж…
– Дим! Дим! – «Алиса» тормошила сонливого Харатьяна. – Прилетели!
Ухмыльнувшись, я ощупал взглядом тоненькую фигурку в ярко-оранжевой форме. Мое ли «прогрессорство» так повлияло, не знаю, но стюардессам «Эль-Аль» уже больше тридцати лет шьют костюмчики цвета спелого апельсина. И правильно делают.
– Чего развалилась? – шутливо пихнул я Риту, заглядевшуюся в иллюминатор. – На работу пора!
«Главная жена» рассмеялась, и тут же, блестя черными глазками, приложила палец к губам.
– Сейчас нашему консультанту опять влетит, хи-хи!
А Динавицер, отчаянный оптимист-экстраверт, вставал во весь свой средний рост, деланно не замечая панических взглядов супруги.
– Добро пожаловать, дорогой Изя, на Землю Обетованную! – с торжественной экспрессией провозгласил он, словно пародируя мультяшного Карлсона, и небрежно добавил, обращаясь к шумным киношникам: – Ну, и вы за мной!
– Ой! – жалобно пискнула Альбина, стыдливо румянясь, но одобрительный хохот перекрыл ее одинокое возмущение.
– Алечка! – возбужденно воскликнул Гайдай. Согнувшись тощей буквой «Г», он помогал Гребешковой справиться с ремнем. – Не ругайте Исраэля Аркадьевича! Без консультанта-историка нам ни за что не разрешили бы вести раскопки, даже понарошку!
– Слышала? – горделиво обронил Изя, и с важностью прошествовал к выходу.
Толпа актеров и актрис, операторов и звукорежиссеров повалила следом, смеясь и галдя. Нас с Ритой затянуло в людской поток и вынесло за огромное смотровое окно – наклонную стеклянную стену, пронизанную солнцем, окунуло в бестолковую суету. Разноязыкие эхо сбивались в заполошную стаю, а вот четкие надписи троились, повторяя смысл по-арабски, по-русски и на иврите.
В толчее преобладала белизна распашных одеяний палестинцев и строгая чернота иудейских костюмов. На этом фоне яркие рубашки европейцев или цветастые сари казались чуждыми, как букеты на весенней пашне – той, что с тающим снегом в междурядьях.
Тревожными нотами в разгульном мотиве выглядели фигуры солдат – молчаливые стражи всем своим видом намекали: враг не пройдет.
Встречали киношников тоже люди военные, хоть и без знаков различия.
Простоватый, хиппующий Дани Лешем – на нем мятая оливковая форма сидела, как на вешалке. Быстроглазый Ури Алон, достойный своего деда. Ариэль Кахлон, холодный и безжалостный – для чужих. И огромный Амир Ршепа.
Пожав крепкую, жесткую руку Ари, я подивился фамилии Амира. Хоть мы друг друга и спасали во дни странной Semi-war, Полувойны, но обращались всё по именам, да по кличкам.
– Ршепа? – задрал я бровь. – Звучит, как Ржепа…
– Еще как звучит! – засмеялся Видов. – Амир меня гонял, как гашековский Ржепа – бравого солдата Швейка!
Фельдфебель-громила гулко хохотнул, и моя ладонь угодила в его пятерню, словно в капкан.
– Всё верно, – зарокотал Амир, слегка помяв мне руку. – Это моего прадедушку звали так – Ржепа. Сам-то он – из чешских евреев и, как только закончилась Первая мировая, попал на подмандатную территорию. А там свою фамилию прадед… как это… – Ршепа щелкнул толстыми пальцами.