Звезда заводской многотиражки

– Милиция сама сейчас приедет! Экспертизу проводить… – протестовал Веник. – У него даже пальто нет, он там продрогнет на улице, снег вчера шел!

– Какую экспертизу? – Надежда Павловна схватила меня за плечо и попыталась поднять.

– Судебно-медицинскую, – втолковывал Веник. – Расследование будет, вроде как убили его.

– Кого убили? – Надежда Павловна свела брови, между ними пролегла строгая складка.

– Вот его. – Веник ткнул в меня пальцем. – Номер семьсот тридцать четыре, по журналу проверьте.

– А почему тогда он живой? – спросила она и снова посмотрела на меня.

– Так я же с этого начал. – На лице Веника отразилось вселенское страдание. Вид он имел бледный, но это понятно, все-таки работал всю ночь человек.

– Хабаровской краевой комсомольской организации вручено переходящее Красное знамя ЦК ВЛКСМ за успехи в коммунистическом воспитании молодежи, – сказало радио все тем же бархатным голосом диктора.

«Нельзя так со мной спросонок… – подумал я, чувствуя, как снова начинаю деревенеть. – Они тут сумасшедшие все какие-то…»

– А можно позвонить? – спросил я, чтобы хоть как-то установить связь с реальностью. А то у меня было ощущение, что вокруг какое-то кино.

– Телефон в регистратуре, – сказал Веник. – Выйдешь, потом по коридору налево, потом снова налево.

– Так… – сказала Надежда Павловна, уперла руки в бока и встала грудью на защиту дверного проема. – Вы кто такой вообще?

– Жан Михайлович Колокольников, – отозвался я.

– Час от часу не легче! Что еще за Жан? Какая-то ваша кличка опять?! – Волна гнева врачихи снова покатилась почему-то на Веника.

– Да Надежда Павловна, я его только сегодня впервые увидел! – простонал Веник и закатил глаза. – Его труповозка привезла, там Воха с Юрилой, у них смена скоро закончится, вот у них и спросите!

– Да что за цирк вы мне тут устроили?! – Врачиха снова топнула ногой.

– У меня, кстати, тот же вопрос, – сказал я. – Я вообще-то с высоты упал, можно мне нормального врача, а не патологоанатома?

Врачиха несколько раз молча открыла и закрыла рот. Кажется, просто не нашлась, что сказать. Я поморщился. Не люблю таких теток. Ничего не проверила и давай сразу разборки устраивать.

Я подмигнул Венику, пока ее взгляд искал еще какой-нибудь повод для возмущения. Тот в ответ развел руками и пожал плечами.

Тут в коридоре зацокали еще чьи-то каблуки.

– Надежда Павловна, вы здесь? – В комнату заглянула девушка в белой шапочке с бесцветным рыбьим лицом. – Там милиция приехала…

Глава четвертая. Диссоциативная фуга

Женщина выскочила из комнаты отдыха, а Веник остался. Он уселся на кровать напротив и достал из кармана халата пачку папирос. Протянул мне.

– Будешь?

Меня замутило только от одного взгляда на пачку с легендарной картинкой, которую советские летчики якобы успешно использовали как полетную карту. Радиоприемник бормотал что-то про напряженность между Ираном и Ираком и агрессивную политику НАТО.

– Судмедэксперт, наверное, приехал, сейчас цирк начнется… – криво ухмыльнулся Веник, зажав зубами папиросу. – О, слышишь? Уже началось!

Веник чуть привстал с кровати и толкнул дверь. Петли скрипнули, и из коридора донесся недовольный, как у циркулярной пилы, напоровшейся на гвоздь в доске, голос Надежды Павловны.

– …уже писала жалобы и заявления! А вы все равно возите и возите! А у нас мест нет! И трубы во второй секционной протекают! Закрыли у нас лабораторию, за-кры-ли! В шинниках новый морг, там места как на стадионе! Чего вы их ко мне возите?

Слова собеседника было не слышно, только низкое «бу-бу-бу» мужского голоса.

– Вот каждый раз вы так говорите! – Надежда Павловна слегка сбавила обороты. – А мне что прикажете делать?

– Бу-бу-бу… секционную, Надежда Павловна… бу-бу-бу… последний раз, – ответил мужской голос.

– Ножом вы меня просто режете, вы же понимаете?! – отчеканила Надежда Павловна. – Но-жом! Скаль-пе-лем! И пользуетесь моей добротой. Ну какой там труп вам нужен?

Веник дымил папиросой с весьма философским видом. Его брови шевелились, а левой рукой он жестикулировал, будто мысленно озвучивал разговор, который нам сейчас было не слышно. Из коридора доносились какие-то звуки – шаги, металлический лязг, скрежет, потом вроде что-то упало и покатилось. Потом снова шаги, теперь уже более торопливые.

– А вот сейчас… – Он со значением поднял вверх указательный палец.

– Веник! – раздался вопль Надежды Павловны. – Вениамин! Немедленно иди сюда!

– Я же говорил, будет цирк! – Он бросил окурок в стакан с недопитым чаем, поднялся и расхлябанной походкой вышел из комнаты отдыха. Я тоже встал и подошел к двери, чтобы лучше слышать, что там происходит.

– Веник, да что ж это такое? – напустилась на патлатого санитара Надежда Павловна. – Согласно журналу, ты принял ночью труп номер семьсот тридцать четыре, но в холодильнике тела нет. Куда ты его дел? Опять решил, что ему надо проветриться, и выкатил на улицу?

– Я же вам говорил, Надежда Павловна, – со вздохом проговорил Веник.

– Ну вот опять, снова-здорово! Я тебя спрашиваю, где тело?!

– Да живой он, я же говорю! Я старушке грим накладывал, а он сам пришел, я чуть в штаны не наложил…

– Кто живой? Что ты мне голову морочишь?!

– Да труп этот, семьсот тридцать четвертый…

– Что значит – труп пришел?!

– Гражданочка, не могли бы вы…

– Да подождите вы, Веник, объясни толком, куда ты дел труп?!

– Никуда я его не девал, чаем напоил и уложил спать в комнате отдыха.

– Так это тот, что ли… Так и что теперь делать? Секционная-то готова?

– Надежда Павловна, какая секционная? Вы живого человека собрались там вскрывать?

Тут я понял, что не могу больше по-тупому слушать этот разговор. Все-таки про меня речь идет, это же я на своем запястье обнаружил клеенку с означенным номером. Я решительно вышел из комнаты отдыха и направился в сторону голосов.

Прошел мимо того зала, где Веник гримировал старушку, потом коридор повернул, и я чуть не уронил три прислоненных к стене крышки гроба, обитых красным ситчиком с черными оборочками.

В конце концов я оказался в тесной каморке, одна стена которой была стеклянной с окошечком, а другая с пола до потолка занята стеллажом. Над стеклянным окошечком с той стороны было написано: «РЕГИСТРАТУРА», а с этой за столом сидела та самая девушка с блеклым лицом снулой рыбы. Подперев оное лицо кулаком. За стеклом маячили два человека. Лысенький упитанный товарищ в сером пальто с каракулевым воротником. Вид он имел как будто извиняющийся, в руках крутил каракулевую же шапку, а гладкую лысину обрамляли седые венчики волос. Второй был моложе, лет, наверное, тридцати. Тоже в пальто, но в черном. Без шапки, на шею намотан длинный серый шарф.

Стол покрыт стеклом, под стеклом – какие-то бумажки с записями, черно-белое фото мужика с героическим профилем, смутно знакомого, актер, что ли, какой-то? На столе – дремуче-древний дисковый телефонный аппарат. Траурно-черного цвета. Впрочем, я же в морге, логично…

Сбоку от стола, между стеклом и стеллажом, висела картонка с отрывным календарем. Надо же, кто-то ведь еще ими пользуется. Вот только…

– А вы что здесь делаете?! – Надежда Павловна повернулась ко мне и уперла руки в бока.

– Так это же я труп номер семьсот тридцать четыре, – ответил я. – Ну, в смысле, был трупом.

– Что вы имеете в виду? – грозно спросил мужчина помоложе.

Только я открыл рот, как траурный телефон издал пронзительную трель. На рыбьем лице девушки за столом на секунду появился немой вопрос «Кто здесь?!», потом она вспомнила, что это ее работа, и сняла трубку.

– Морг, – сказала она таким же бесцветным, как и ее лицо, голосом.

– Девушка, милая! – Женский голос из трубки было слышно даже мне. – У меня муж пропал, Куцый Михаил Григорьевич. Вы бы не могли проверить, к вам его не привозили?

– Так, гражданин, что вы там говорили про труп?

– Меня привезли ночью, но, видимо, поторопились.

– А он с паспортом вместе пропал? Если с паспортом, то у нас такого не значится.

– Не знаю, девушка, может, посмотрите глазами? Он у меня такой щупленький, в синем свитере…

Я снова зацепился взглядом за календарь. На верхнем листочке было 23 ноября 1980 года, воскресенье. Удивительная последовательность, конечно. Прямо детальная реконструкция эпохи. Что за бзик у местного руководства? Корпоративная культура такая? Или это такой своеобразный протест? Мол, смотрите, у нас ремонт не делали с прошлого века, и, пока не сделают, мы календарь не поменяем.

– Так, давайте пройдем в мой кабинет. – Надежда Павловна притопнула каблуком. – Я так чувствую, что спокойно поговорить у нас здесь не получится.

– Сейчас проверю… Он точно сегодня ночью пропал? У нас вчера два неопознанных мужских трупа привезли.

– Вчера он еще дома был…

Надежда Павловна открыла дверь и впустила двоих мужчин внутрь, а сама зашагала по коридору, показывая дорогу. Еще за одной боковой дверью обнаружился небольшой отнорок, на три двери. На одной было написано: «ЛАБОРАТОРИЯ», на второй – «ЗАВЕДУЮЩИЙ МОРГОМ», а на третьей висел значок с черепом и костями. И грозная надпись «НЕ ВХОДИТЬ!».

Кабинет заведующей был не то чтобы большой, но все-таки просторнее, чем клетушка регистратуры. Стены здесь, как и везде, до середины были покрашены в бледно-зеленый, а выше – побелены. На подоконнике стояли горшки с цветами, рядом с дверью – тоже цветы. В такой гнутой металлической штуке с раскраской под березку. В детстве, помню, много у кого такие стояли. Письменный стол, на столе – тоже стекло. И такой же допотопный дисковый телефон, как и в регистратуре, и перекидной календарь. Дерматиновая кушетка, пара стульев, шкаф-стеллаж, настенные часы. Бормочущий радиоприемник, воткнутый прямо в розетку. Вездесущая раковина. Шкаф для одежды, полированный такой гроб на ножках двустворчатый.

Ну такой себе интерьер, в общем. Соответствующий остальной корпоративной культуре.

Надежда Павловна села за стол и широким жестом предложила нам всем последовать ее примеру. Я и Веник заняли кушетку, а неизвестные пока граждане в штатском – стулья.

– Так… – сказала Надежда Павловна и оглядела всех собравшихся. – Кто-нибудь мне объяснит уже, что здесь происходит?

– Надежда Павловна, мы всего лишь хотели провести вскрытие тела…

– Да говорю же вам, труп привезли, сдали, а он ожил! Вот он тут сидит!

– Но у нас написано, что от многочисленных травм он скончался еще до приезда скорой… Вы точно ничего не перепутали?

– На скорой, значит, не перепутали, а мы перепутали!

– Ну мало ли, всякое бывает…

– Я вообще-то здесь, осмотрите меня, если хотите, – сказал я. – Только можно как-нибудь без вскрытия?

После моих слов все как-то расслабились. Молодой мужик откинулся на спинку стула, старик положил шапку себе на колено, Надежда Павловна подперла подбородок кулаком. Веник похлопал по карману, видимо задумав достать папиросы, но вовремя остановился.

– Бывает же такое, – хохотнул молодой.

– Вы позволите, молодой человек? – сказал старый и подошел ко мне. Осторожно потрогал пальцами то место на голове, где у меня был ком запекшейся крови. Заглянул в глаза. – На первый взгляд с вами все в порядке.

– Я нормально себя чувствую, – кивнул я. Но в этот момент бросил взгляд на полированную поверхность дверцы шкафа. Отражение было, конечно, не зеркальным, но было четко видно, что отражаюсь там не я. А все тот же молодой парень с незнакомым лицом героя советских плакатов. Мне как-то опять резко поплохело, но виду я подавать не стал.

– И что мне теперь писать в протоколе? – Молодой задумчиво запустил в волосы пятерню. – Нас утром отправили с напутствием, что тут, возможно, убийство, парня с многоэтажки сбросили, а вы говорите, что он здоров. Сумку с вещами, кстати, еще ночью нашли, в помойку кто-то выбросил. Кстати, секундочку…

Он полез во внутренний карман пальто и извлек оттуда красную книжечку с золотым гербом СССР. Открыл ее, приблизил к моему лицу.

– Похож, – задумчиво проговорил он. – Значит, вы Иван Александрович Мельников?

Я открыл рот, чтобы возразить, но вовремя одернул себя.

Что-то было явно не так. Я сколько угодно могу себя убеждать, что вокруг меня придурки, двинутые на ретро, а под видом зеркала замаскирован монитор, показывающий мне чье-то чужое лицо. Но что-то для шоу со скрытой камерой шутка явно затянулась.

– Подождите, вы же говорили, что вас зовут… – Надежда Павловна нахмурила лоб. – Как-то еще странно так, я не запомнила…

В глазах лысенького судмедэксперта, до этого вроде бы потерявшего ко мне всякий интерес, зажглись огоньки охотничьего азарта.

Моя бабушка, вдруг вспомнил я. Мне было десять или что-то около того. Она была дамочкой с закидонами, любила выпить, иной раз даже весьма крепко, и на старушку у подъезда была ну никак не похожа. Однажды она пропала. Как раз в восьмидесятом. Неделю ее безрезультатно искали, а потом нашли. В психушке Закорска. Только она уверяла, что зовут ее вовсе не Наталья Ивановна, а Елизавета Андреевна. Никого из нас она не помнила, лезла на стены, требовала ее немедленно выпустить, а через неделю умерла. Врачи психушки долго думать не стали, поставили диагноз «белая горячка», отправили тело в морг и на этом тему закрыли. Уже много позже я узнал, что это явление называется «диссоциативная фуга». Это когда человек внезапно забывает о себе все, зато в его голове откуда-то берется другое имя и другая биография.

– Эй, гражданин? – Мужик наклонился ко мне и пощелкал пальцами перед лицом. – Вы заснули? Вы Иван Александрович Мельников?

– А, простите. – Я тряхнул головой. – Да, это я, конечно же! Немного торможу, все-таки не каждый день в морге просыпаешься… Вы говорите, что нашли мои вещи?

– Не спешите, гражданин. – Он отдернул руку с паспортом. – Это надо в отделение проехать…

– Дима, ну что ты суетишься, какое отделение? – вмешался вдруг старик. – Тебе писанины, что ли, мало? Дело уже завели?

– Нет еще… – ответил тот.

– Молодой человек, вы помните, что с вами произошло? – Внимательные глаза эксперта впились в мое лицо. Так, историю с заброшенным заводом рассказывать нельзя. Если начну гнуть свою линию, они быстренько вызовут бригаду со смирительной рубашкой, накачают меня галоперидолом, и… Ну что ж, буду импровизировать на ходу, не в первый раз.

– Я себя плохо чувствовал вчера вечером, помню, что вроде бы дошел до подъезда, но, кажется, на скамейку сесть не успел и упал в обморок, – сказал я, задумчиво потирая лоб.

– На вас кто-нибудь нападал? – спросил лысый.

– Я был без сознания, так что не помню, – ответил я.

– У вас это в порядке вещей, вот так просто посреди улицы падать?

– У меня вегетососудистая дистония, – доверительно сообщил я. – Когда устаю или волнуюсь, такое случается.

– Ну вот видишь, Дима… – Лысый покачал сочувственно головой. – Какое может быть дело об убийстве, когда он жив и на него даже не нападал никто?

– А вещи как на мусорке оказались? – Молодой подозрительно прищурился.

– Прохожий какой-нибудь выкинул, – Эксперт пожал плечами. – Или ты непременно хочешь завести дело о сумке в мусорном ящике? Сумку как вещдок все равно еще не оформили, она в машине валяется. Отдай парню его вещи, и пусть уже идет по своим делам.

В дверь постучали, а потом, не дожидаясь ответа, в кабинет заглянула бледная девица из регистратуры.

– Надежда Павловна, там Смирновы за телом приехали… – сказала она.

– Пусть подождут! – раздраженно бросила заведующая.

– Так это… – Рыбьи глаза сделались большими, как бы намекая на что-то важное.

– Ах да… – Надежда Павловна резко отодвинула стул, ножки противно скрипнули по линолеуму. – Граждане, у вас как, долго еще?

– Дима? – Лысый повернулся к своему молодому коллеге.

– Что-то здесь все-таки нечисто… – пробормотал бдительный Дима. – Я бы все-таки отвез его в участок…

– Охохонюшки. – Лысый опять покачал головой. – Ну раз такое дело…

– Я не понял, а зачем в участок-то? – спросил я. – У меня вообще-то другие дела еще есть…

– Правила такие, – с сомнением в голосе проговорил молодой.

– А что, есть какие-то специальные правила, как поступать с ожившими мертвецами? – с интересом спросил я. – Инструкция, там, протокол… Между прочим, вы мне документы не предъявляли, а формы на вас никакой нет.

– Куда вы направлялись вчера вечером? – строго спросил Дима.

– В гости шел к одной барышне, – сказал я. – Фамилию не скажу, чтобы не компрометировать.

– Дамочка замужем? – с понимающим прищуром спросил лысый.

– Законом не запрещено… – Я пожал плечами. Проверено, если уж врать что-то, то лучше приплетать личную жизнь. Проще снискать понимание.

– А если это ее муж на вас напал? – снова сделал стойку Дима.

– Да не нападал на меня никто, говорю же! – Я развел руками. – А муж ее в командировке, это совершенно точно!

– А кровь у вас откуда? – Дима ткнул пальцем в сторону моей головы.

– Я же упал, поцарапался, наверное. – Я пожал плечами.

– Так, граждане, если вы хотите продолжать допрос, то делайте это в милиции, – заявила Надежда Павловна, притопнув от нетерпения каблуком. – А мне надо работать!

– Да ладно, Юрий Леонидович прав. – Дима поднялся и протянул мне паспорт. – Мы на машине, давайте мы вас подвезем. По какому адресу вас доставить? Вы уже устроились в общежитие?

– Спасибо, я прогуляюсь, – ответил я, стараясь придать себе максимально уверенный вид.

– Ну смотрите, вообще-то не ближний свет. – Он с сомнением покачал головой. – Тогда не будем задерживать Надежду Павловну.

Мы поднялись и гуськом вышли в коридор. Сначала лысый, потом Дима, потом я, а за мной молчаливый Веник. Последней вышла Надежда Павловна и заперла кабинет на ключ.

– Где вы оставили верхнюю одежду? – спросила Надежда Павловна.

– Что, простите? – Я нахмурился.

– Ну, пальто или куртка, или в чем вас там привезли?! – Она снова нетерпеливо потопала каблуком. – На дворе ноябрь, не в рубашке же вы по улице прогуливались до своей этой шаболды!

Черт его знает, почему именно этот вопрос выбил меня из колеи. Я почувствовал, как пол под ногами качнулся. Бдительный Дима, который вроде уже расслабился, снова насторожился и с интересом посмотрел на меня. Если бы он был собакой, то в этот момент у него точно бы уши встали торчком.

– Его без верхней одежды доставили? – спросил Дима и посмотрел на Веника.

Глава пятая. Старое и новое

– Так его же… – начал Веник, но потом глянул на меня и закашлялся. – А, я же его спать уложил, а вещи в шкаф убрал. Момент!

Веник сорвался с места и ускакал по коридору. Надежда Павловна тоже нас оставила и почти бегом унеслась туда, где ее ожидали некие Смирновы, явившиеся за телом. Бдительный Дима снова потерял ко мне интерес, полез во внутренний карман, достал записную книжку и принялся ее листать с озабоченным видом.

В коридоре снова загрохотали шаги Веника. Он уже был без белого халата и застегивал на ходу коричневую куртку. А на руке висело пальто из болотно-зеленого драпа с меховым овечьим воротником, чуть траченным молью.

– Вот, надевай! – Он кинул это кошмарное творение портновского искусства. Оно вообще мужское? Выглядело так, будто раньше его носила дородная пенсионерка.

Но выбирать особенно было не из чего, так что я с невозмутимым видом натянул на плечи эту парадно-выходную мантию кокетливой шпалоукладчицы. По лицу Димы было заметно, что у него есть насчет этого пальто не то чтобы вопросики, а скорее замечания. Но мне повезло. Решение он принял, так что ограничился многозначительным хмыканьем.

Теперь у морга было не так тихо, как ночью. Где-то разговаривали, где-то топали шаги и поскрипывали колесики каталок. Кто-то причитал и всхлипывал.

– …да, только что поступил, – говорила рыба в телефонную трубку. – Куцый Михаил Григорьевич…

– Так он у вас?! – заголосила трубка. – Ну слава богу! А то я его уже обыскалась, места себе не нахожу…

– Она нормальная вообще? – прикрыв трубку руками, спросила рыба и сделала круглые глаза.

Дослушивать разговор мы не стали и вышли все вчетвером на улицу.

Да уж, не май месяц, это точно… Вчера, когда мы с Сережей бродили по заброшенному шинному, снега еще никакого не было. Ну так, какая-то невнятная крупа, переходящая в дождь. А сегодня лежали уверенные такие сугробы. В принципе, может, за ночь нападать снега так, что дома с крышами вместе завалит. Но эти сугробы явно были несвежие, как минимум неделю уже лежат.

Сквозь голые деревья было видно серое кирпичное здание больницы. Угрюмая трехэтажка сложной конфигурации, вроде там дальше еще одно строение виднеется. Морг, на крыльце которого мы топтались, стоял в отдалении, рядом с железной решеткой забора. Куда, черт возьми, меня занесло? На той стороне улицы – кирпичные дома сталинской постройки, машин почти нет.

А перед крыльцом – две машины. Серая «буханка» труповозки и желто-синий уазик с надписью «Милиция» на борту. За рулем скучал молодой паренек в синей форме. Увидев нас, он явно оживился.

Мне захотелось зажмуриться и потрясти головой. «Так, спокойно, Жан, спокойно! – мысленно сказал я себе. – Пусть дяденьки-милиционеры отдадут вещи и уедут, психанешь потом!»

Дима деловито подошел к машине и открыл заднюю дверцу.

– Вот ваши вещи, Иван Александрович. – Он протянул мне средних размеров спортивную сумку с буквами СССР.

– Ага, спасибо! Очень выручили! – сказал я, оскалившись в как можно более приветливой улыбке. Закинул сумку на плечо и повернулся к Венику. Как, должно быть, по-дурацки я смотрюсь со стороны, а! В старушечьем пальто и со спортивной сумкой…

– Я его провожу, – быстро сказал Веник, ухватил меня за рукав и повлек в сторону угрюмой трехэтажки больницы. – Прослежу, чтобы он в обморок снова не грохнулся!

– Хорошего дня! – сказал я и помахал рукой.

Скользко-то как, твою мать! Я пытался одновременно не отставать от широко и целеустремленно шагавшего Веника и не обрушиться всем собой на «зимний асфальт» плотно укатанного снега. Что за ботинки такие дурацкие? Кроме того, было здорово холодно, и уши без шапки уже начали подмерзать. Я поднял меховой воротник и поморщился от нафталинового запаха. Ну или не от нафталинового, а формалинового. Когда мы вышли из морга на свежий воздух, я снова остро ощутил, как мерзко воняет эта одежда. Внутри это было не так заметно.

– Фух, кажется, пронесло, – сказал Веник, когда милицейская машина обогнала нас и укатила к центральным воротам. – Ты как вообще?

– Да как-то… – Я неопределенно покрутил рукой и снова чуть не поскользнулся.

– А я смотрю, у тебя глаза стеклянные стали, подумал, что надо выручать тебя срочно! – Веник подхватил меня под руку. – Наша милиция нас бережет, конечно, но лучше им не попадаться. Тебе куда надо-то?

– Честно? – Я замер и потер руками уши. – Я ни черта не помню…

– Ясно, – кивнул Веник, натягивая поглубже вязаную шапочку с задорным помпоном. – Тогда пойдем пока ко мне, я тут недалеко живу. Позавтракаем, придешь в себя и все вспомнишь, лады?

Мы пропустили скорую и вышли за больничные ворота. Если бы мне не требовалось все время следить за равновесием и шагать аккуратно, я бы обалдело крутил головой. Сразу за воротами начинался какой-то не то парк, не то роща. Веник свернул с центральной аллеи на узенькую тропинку, потом мы миновали небольшую засыпанную снегом эстраду с круглой площадкой перед ней, а потом роща закончилась, и мы оказались перед фонтаном, по зимнему времени не работающим. Круглая чаша, выложенная мозаикой всех оттенков синего, а в центре – композиция из двух дельфинов. А еще чуть дальше – обширная площадь. В центре, как водится, статуя Ленина, простирающего руку в сторону светлого будущего. Справа – скучный трехэтажный куб из стекла и серой облицовочной плитки. Над его фасадом – красные буквы ЦУМ. Слева – весьма приметное здание, ни с чем не перепутаешь. Семиэтажное, с колоннами и башней в духе сталинского ампира.

Нет-нет, не может быть…

Это явно Новокиневск, причем самый его центр, площадь Советов. Вот проспект Ленина, в центре него – аллея, засаженная яблонями и липами. Слева – университет, вот только его уже много лет как красят в бледно-желтый, а тут он серый, как…

Как на старых фотографиях времен СССР.

Какой там год был на отрывном календаре в регистратуре?

– Ты только маме моей не говори, что ты труп оживший, – сказал Веник, когда мы остановились перед светофором. Машин на центральной улице было чуть побольше, но все равно далеко не поток. Мимо нас, маслено блестя новенькими бортами, прокатила черная «Волга». Следом за ней, дребезжа всеми своими запчастями, телепался серый «москвич».

Ни одной иномарки. Только суровый советский автопром. «Диссоциативная фуга, – снова подумал я. – Все переживали тогда, куда делся разум бабушки, но никому не пришло в голову уточнить, откуда взялся тот, который пришел ему на смену…»