Звезда заводской многотиражки

Узкий стол вдоль стены. Какие-то ящики и почему-то весы. Обычные такие, синие треугольные, я сто лет уже таких не видел, как в овощном магазе советского образца.

Шкаф со стеклянными дверцами. Наверное, это для тех инструментов, которые сейчас свалены кучей на подоконнике.

Еще один стол, обычный, письменный. Покрыт такой же оранжевой клеенкой. Блин, неужели ее до сих пор где-то применяют? Я честно считал, что этот ужас остался в далеком прошлом… Хотя я давненько в бесплатных больницах не был. Здесь все было таким, будто с прошлого века не менялось.

Я замер.

Не то чтобы я такой тугодум и до меня сразу не дошло. Это комната для разделки трупов. Ну, в смысле, вскрытия. И я такой вперся сюда и чуть ли не хватался за все руками. А я вообще знаю, от чего умерли те, которых потрошили на этих столах?

Я быстро вышел за дверь и снова схватился за каталку.

Ага. То есть, когда мне стало любопытно, что там за дверью, я сразу же забыл о том, что без этой дурацкой каталки я боюсь ходить. Ну так-то можно было ее и внутрь закатить, дверь на это была вполне рассчитана, порога никакого не было…

«Интересно, а как ты себе представляешь морг, двери которого НЕ рассчитаны на каталку? – мысленно спросил я сам себя. – Подвозят каталку к двери, потом берут тельце нежно за руки и за ноги… Если они есть вообще…»

– Шизгара! Ебейба шизгара! – раздалось из дальнего конца коридора. Там заскрипела и хлопнула дверь, потом еще раз. Раздалось журчание. Потом зашумел смывной бачок. Снова хлопнула дверь.

– Эй! – крикнул я и покатил каталку вперед. Коридор поворачивал под прямым углом, поэтому мне не было видно того, кто только что ходил отлить. А кто вообще в морге работает? Дежурный врач? Или санитар?

Почему я за всю свою долгую журналистскую карьеру ни разу не писал про морг? Как на другой планете нахожусь, право слово.

Каталка ударилась в стену, не вписавшись в поворот. Краска в этом месте была уже облуплена, видимо, не я один такой. Надо просто взяться поудобнее, за ручки, а не за борт. Тогда она будет более управляемой.

Так, стоп!

На фига я вообще тащу эту каталку за собой? Я отлично могу ходить и без нее!

Я зашагал вперед. Пора уже было сообщить местному аборигену, что я выжил. И вещи свои тоже неплохо бы получить. Такси вызвать, поехать домой и залезть в ванну. Запах этот смыть с себя жуткий.

Я потянул носом. Пахло не только формалином. Отчетливо тянуло табачным дымом. Он прямо здесь курит? Что за дичь?!

После короткой экскурсии в секционный зал я перестал хвататься за ручки дверей. И образ домашней ванной начал надо мной прямо-таки доминировать. Да, точно. Ванну. Почти кипяток. И оттереться мочалкой, а потом щеткой. И шмотки эти непонятные выкинуть… Откуда они вообще на мне взялись? Кто и на фига меня переодел? Грабители какие-то? Ну да, конечно. Сережа испугался и сбежал вместе со своим фотоаппаратом, а в цех пробрались какие-то маргиналы с тюком старой одежды. Увидели меня посреди ржавых железных арматурин, стянули с меня мои ботинки, брюки и толстовку. И куртку. Потом поняли, что голый труп будет смотреться более подозрительно, чем одетый. Натянули на меня эти дешевые джинсы и рубашку…

Боже, какой бред лезет мне в голову!

Я приоткрыл дверь, из-за которой слышался голос.

Ага. А вот, собственно, и хозяин голоса. Молодой парень с не очень опрятной гривой, закрывающей шею. Рубаха в каких-то ярких узорах и расклешенные брюки, как будто он сам их сшил из двух других пар брюк. Поверх этого – белый халат. Рукава закатаны до локтя. В одной руке плоская коробка размером с альбомный лист. А другой он колдует над лицом лежащего на столе тела старушки. Гримирует он ее, что ли?

В зубах зажата дымящаяся беломорина.

– Прошу прощения… – тихо сказал я и кашлянул.

На несколько секунд парень замер каменной статуей. Потом медленно, очень медленно разогнулся и повернул голову ко мне.

– А-а-а-а-а-а! – заорал он. И не сказать чтобы я его осуждал за такую реакцию. Плоская коробка выпала из его руки и грохнулась на кафельный пол.

– Тихо, тихо, – снова заговорил я. – Я не кусаюсь!

«Я бы вот так не разбрасывался обещаниями, кстати, – ехидно заметил внутренний голос. – Ты же не можешь быть стопроцентно уверен, что ты не зомби».

– Уф… – Парень схватился сначала за сердце, потом за задницу. – Ну нельзя же вот так врываться… Я чуть в штаны не наложил…

– Не наложил? – усмехнулся я.

– Вроде нет. – Мой собеседник криво улыбнулся. Над его верхней губой были дурацкие усишки. И целиком весь он выглядел так, будто подражает кому-то из «Битлз». – Подожди… Ты семьсот тридцать четвертый, да?

– Э-э-э… Если ты про бирку на руке, то да, – сказал я.

– Вот дубина, я же забыл тебя в холодильник поставить! – Парень хлопнул себя ладошкой по лбу. – Ой, что я несу, ты же ожил… А если бы я тебя в холодильник сунул, то ты бы там и замерз насмерть. А-а-а! Мне же никто не поверит… Хотя как не поверит, вот же он ты?

– Да не нервничай ты так, – сказал я и шагнул вперед. – Это морг какой больницы?

– Вторая городская. – Парень присел рядом с грохнувшейся на пол коробкой. – Вот дубина, грим расколотил… Надежда Павловна мне завтра все волосы повыдирает. Она его по блату достала…

Он бережно поднял расколовшуюся на две части коробку с пола. Да, точно, театральный грим. У него пальцы даже до сих пор измазаны. Указательный в красном, а на среднем – светло-голубой. Устраивал старушке посмертный макияж, что ли?

– А зачем грим? – спросил я.

– Что значит «зачем»? – Мой собеседник выпучил глаза. – Чтобы вид был приличный. Похожий на себя при жизни. Или даже лучше. Они, знаешь ли, всякими к нам приезжают. И с перекошенными рожами, рот раззявлен, глаза открыты. Трупные пятна, опять же. А им скоро на выход. Думаешь, им было бы приятно лежать перед всеми таким некрасивым? Вот я и занимаюсь… Коробку вот из-за тебя разбил. Может, заклеить как-нибудь можно? Знаешь как удобно с этим гримом? Где новую-то взять?

– Да заказать на «Озоне», делов-то, – сказал я. Парень похлопал глазами, на лице его отразилось полное и абсолютное непонимание. Но он тут же овладел собой, рассмеялся, махнул рукой жестом: «Ну да, точно, как я сразу не догадался!»

– Кстати, а как тебя зовут? – спросил он. – Тебя без документов привезли, так что ты пока только под номером проходишь. Но не называть же тебя семьсот тридцать четвертым.

– Жан, – ответил я.

– Серьезно? Жан? Прямо так в паспорте и записано? – И такой неподдельный восторг в голосе.

– Ну да, Жан Михайлович Колокольников. – Я утвердительно кивнул.

– Шутник был твой папаня, – криво усмехнулся он. – Мне бы такого… А я Веник. Ну, в смысле, Вениамин.

– Очень приятно. – Я вежливо кивнул, но руку протягивать не стал. Во-первых, его пальцы до сих пор были в гриме. А во-вторых, он трогал труп без перчаток! Чтобы не обдумывать эту мысль долго, я спросил: – Вторая городская – это же рядом с площадью Труда.

– Не. – Он помотал не очень чистыми патлами. Разве им не полагается носить головные уборы? С другой стороны, курить им тоже, должно быть, запрещено… Н-да. Привозят, значит, бабушку в гробу хоронить, а от нее табачищем и алкоголем разит. Будто она перед похоронами решила оторваться по полной. – Это на Куйбышева, за Дунькиной рощей. Рядом с площадью Труда – третья.

– Понятно, – кивнул я. Кажется, с тем же выражением лица, что и этот парень минуту назад. Когда ничего не понял, но не хочется это показывать. Куйбышева? Дунькина роща? Это где вообще? В пригороде? Или вообще не в Новокиневске?

– Слушай, а как ты вообще выжил? – вдруг спохватился Веник. – Ты же с восьмого этажа упал!

– С какого еще этажа? – Я потер лоб. – Я же на шинном заводе разбился!

– Да нет! Воха с Юрилой тебя из Новых Черемушек привезли, завод вообще в другой стороне! – Веник схватил грязноватое вафельное полотенце и принялся оттирать пальцы от грима. – Я тебя зарегистрировал, но мне сказали поставить как есть в холодильник, утром милиция с экспертом придет… Расследование и все такое. А я почему не довез? – На его лице отразилась мучительная работа мысли. Потом глаза засветились пониманием. – А! Я понял! Потом телефон в регистратуре зазвонил, я побежал брать трубку, а потом забыл. Уф… Но на самом деле хорошо, что так получилось! Ты вообще… это… как себя чувствуешь? Ты же закоченевший был уже!

– Нормально. – Я снова помахал руками, покрутил головой. Потоптался на месте. Подпрыгнул. – Даже, можно сказать, хорошо.

Я прошелся из стороны в сторону, стараясь не смотреть на бабульку на гранитной плите стола. Было как-то… неуютно, что ли. На похоронах мне случалось бывать, а вот чтобы трупы так просто рядом лежали, а мы весело болтали о своих делах – как-то не было. Новый опыт.

– Я вроде недавно читал новость про ожившего покойника где-то в Нижнем Новгороде, что ли, – задумчиво сказал я. И снова Веник странно захлопал глазами, словно хотел о чем-то спросить, но не стал. – А ты давно уже работаешь здесь?

– Восемь лет, – с гордостью заявил он, выпрямив спину. – Но пока ни разу не оживали. Ты первый. Поэтому я и говорю, что никто мне не поверит…

– Ты же не собираешься меня по этому поводу… того? – Я многозначительно чиркнул по горлу большим пальцем.

– Да ты чего? – дернулся Веник. – Ой, слушай, ты же, наверное, сам офигел… Закуришь?

Он схватил квадратную пачку «Беломора», которая лежала на столе рядом с трупом бабульки, и протянул мне.

– Да я бы лучше домой поехал, – сказал я немного смущенно. – Я нормально себя чувствую. Видишь, даже прыгать могу!

– Ты это брось! – строго сказал он. – Какое еще «домой»? А вдруг ты окочуришься по дороге? Мало ли какие у тебя внутренние повреждения! Да и автобусы не ходят. Ты далеко живешь?

– В Новокиневской Чайке, – сказал я. – Не ближний свет, конечно, но можно такси вызвать. Ой, меня же без вещей привезли. Вызовешь мне тачку?

– У меня рубль с копейками до зарплаты остался, – замялся он. – Слушай, а давай ты тут переночуешь? А утром Надежда Павловна придет, пусть она и решает, можно тебе домой или нет.

– А туалет у вас тут имеется? – спросил я.

– Дверь напротив, – махнул рукой Веник.

Я вышел, преодолев некоторую брезгливость, взялся за металлическую ручку. Да уж, похоже, сантехнику тут со времен царя Гороха не меняли. Сливной бачок под потолком, чтобы смыть, надо дернуть за свисающую с него цепочку. Труба покрашена коричневой краской, как и плитка на полу. В явно самодельном фанерном ящичке, прибитом к двери двумя гвоздями, порванная на аккуратные квадраты газета. Газета, Карл! Кто вообще в наше время подтирается газетой?! В какую больницу меня привезли? Туалетная бумага сейчас даже в бесплатных сортирах на улице есть!

Хорошо, что я только отлить… Не хотелось бы совать в нежные места газетную бумагу с типографской краской…

Несколько секунд я помедлил, прежде чем дернуть за цепочку. Потом все же справился с собой, мысленно добавив к списку гигиенических процедур, которые я сделаю сразу же, как вернусь домой, помыть руки с «Доместосом». Кожа слезет, да и хрен с ней. Подошел к раковине, открутил барашек. Кран чихнул, выплюнул порцию холодной воды, потом полилась нормальная струя. Я сунул под нее пальцы. Бр-р-р. Холодно-то как! Тут и так-то не жарко, еще и вода ледяная!

И мыло хозяйственное.

Хотя я где-то читал, что оно вроде как с обеззараживанием справляется чуть ли не лучше, чем всякие там бактерицидные. Я принялся намыливать руки.

А потом поднял голову и встретился взглядом со своим отражением.

И заорал.

Глава третья. Доброе утро, товарищи…

Это кто вообще?! Первым делом я подумал, что это не зеркало, а стеклянное окно, за каким-то хреном установленное над раковиной в туалете морга. Из которого на меня ошалевшим взглядом смотрит незнакомый парень годов, может, двадцати или чуть больше. С внешностью типичного героя советских плакатов. Ну, если не считать некоторой растрепанности светлокудрой шевелюры и комка запекшейся крови на правом виске.

– У тебя там все хорошо? – Веник тревожно побарабанил в дверь. – Помощь не нужна?

– Нормально все, – автоматически ответил я. Помахал отражению рукой. Парень за зеркалом повторил маневр. Я осторожно приблизил руку к зеркалу. Провел полосу, перечеркивая мутные разводы. Похлопал глазами.

Хотел бы я о чем-нибудь подумать, но голова стала похожа на воздушный шар. Пустая и гулкая.

– Ты кто? – прошептал я одними губами. Чтобы Веник меня не услышал и не решил, что я кукушечкой поехал. Что в моей ситуации, в общем-то, вполне логично. Я крепко зажмурился. Сосчитал мысленно до десяти, потом снова открыл глаза. Герой социалистического строительства все еще был за зеркалом. А меня не было.

Хозяйственное мыло выскользнуло из ослабевшей одним махом ладони, брызги холодной воды попали на рубашку и расплылись на голубой ткани темными пятнами.

Я все еще сплю?

Надо же, реалистичный сон какой…

Я посмотрел на свои ладони. Если это и сон, то какой-то очень реалистичный. Обычно, когда во сне пытаешься что-то рассмотреть в деталях, картинка расплывается, появляются какие-то артефакты, которые наблюдаешь боковым зрением. Я быстро поднял глаза обратно к зеркалу.

Ничего не изменилось.

Там все еще был кто-то молодой и красивый. А меня, старого и, как сказал Сережа, фактурного, там не было.

Я тряхнул головой. Положил на место мыло. Оттер руки от его скользких следов под все еще ледяной водой. Почувствовал, как моя кожа покрылась мурашками, а волоски на предплечьях встали дыбом. Посмотрел на висящее на крючке рядом с зеркалом ветхое сероватое вафельное полотенце с влажными пятнами. Стряхнул воду с рук и протер их об штаны.

Открыл шпингалет и вышел в коридор. На деревянных ногах. И голова деревянная. Ни тени мысли. Шоковая пустота.

– Слушай, ты… это… Надо было тебя предупредить про разбитую голову, – затараторил Веник, как только я вышел. – Вообще они сказали, что ты был уже мертв, когда они приехали. Я думал, что череп проломлен, но трогать мне тебя запретили, сказали, чтобы поставил как есть. Расследование будет, эксперт должен заключение делать, утром приедет. Может, закуришь все-таки?

– П-пожалуй. – Я медленно кивнул, взял протянутую Веником пачку. Тряхнул легонько, вытянул бумажный цилиндр. Покрутил в руках. На пол посыпались табачные крошки. Как вообще курят папиросы? Вроде как-то сминают сначала. Ну да, логично. Если так оставить, то вместе с дымом получишь полный рот табака.

Веник чиркнул спичкой. Толстенький такой коробок с фиолетовыми стенками. Желто-красная этикетка с надписью «Спички хозяйственные. Цена 2 коп». Бабушку он, что ли, какую-то ограбил? Моя такие же покупала, когда был пацаном, стаскивал от ее газовой плиты точно такие же коробки. Все равно у нее в шкафу их целая коробка была.

Я затянулся. Дымом обожгло губы, потом продрало до самого желудка. Я закашлялся, на глазах выступили слезы.

– Ох ты ж… – Я отдышался. Посмотрел на дымящуюся в пальцах папиросу. Как они курят этот ужас вообще? Или… В голове поплыло так, будто я закурил впервые после очень долгого перерыва. Я затянулся еще раз. Фу, гадость все-таки… Потушил папиросу в металлическом судке, который у Веника явно был пепельницей.

– Сообразим чайку? – предложил Веник. Как-то он напрягся резко, когда я из туалета вышел. Осторожно так стал общаться, будто я сумасшедший или что-то вроде того.

А я не сумасшедший, кстати?

Я покрутил головой, в поисках какой-нибудь отражающей поверхности. Ну, вдруг в туалете просто зеркало испорченное? Мало ли, какой-нибудь хохмач прикрутил туда экран, а чуть выше – глазок камеры. И нейросеть вместо отражения показывает там каких-то других людей. Что-то такое смотрел недавно.

Типа, вас снимает скрытая камера.

Стоп.

Так, может, это и есть розыгрыш?

Подсыпали что-то на работе в чай, потом мне приснился развесистый сон про завод и увольнение, а меня тем временем привезли в морг и положили на каталку. А тут вокруг сплошные камеры стримят. И зрители смотрят, как я офигеваю.

Я снова огляделся, прикидывая, в каких местах можно было спрятать скрытые камеры.

– Пойдем в комнату отдыха, серьезно. – Веня подошел ко мне, бережно ухватил за плечи и начал подталкивать к двери. – У меня там кипятильник есть, вроде печенье осталось еще, Юрила вчера приносил. Чайку попьем… А то ты зеленый совсем. Пойдем, пойдем.

Сопротивляться я не стал.

– Вот сюда, вот сюда… – Веник предупредительно открыл передо мной обшарпанную деревянную дверь, покрытую такой же скучной светло-зеленой краской, что и стены до половины. За ней обнаружился короткий коридорчик. За приоткрытой дверью направо – душевая. Квадратный поддон, кран, гибкий шланг с лейкой. Резиновый коврик. Занавески нет. За дверью налево – крохотная комната. Две деревянные кровати с покрывалами зелено-серого окраса, окно, наглухо закрашенное, сероватая тюлевая занавеска. Тумбочка, на тумбочке стакан с кучей авторучек и обгрызенных карандашей. И почему-то литровая банка. В этой комнате тоже была раковина. Кажется, тут водопроводом оборудовано чуть ли не каждое помещение вообще.

Веник усадил меня на кровать и принялся суетиться. Налил в банку воды из-под крана, сунул в нее кипятильник, воткнул вилку в розетку. Металлические завитки тут же покрылись пузырями. В этом морге что, пунктик на ретро? Электрический чайник не могли купить?

Тем временем Веник достал из тумбочки две чайные кружки, на вид тоже будто купленные на блошином рынке. Одна – с голубым ободком, другая – с облезшим золотистым. И картонную пачку. «Чай грузинский байховый. Первый сорт».

– Кипятильник от деда, что ли, остался? – спросил я.

– Почему от деда? – обиделся Веник. – В «Культиках» купил месяц назад только.

«В “Культиках”…» – мысленно повторил я. Мы так в детстве магазин «Культтовары» называли, рядом с крытым рынком. За батарейками туда ездили, только там можно было большие квадратные батарейки купить… Неужели до сих пор работает? Я думал, что там уже давно что-то другое… Может, какой-то двинутый на ностальгии бизнесмен выкупил и открыл там комиссионку, чтобы как раньше все было?

– А тебе не страшно в морге работать? – спросил я, чтобы как-то заполнить неловкую паузу.

– Да не. – Веник помотал патлами. – Сначала было противно, но быстро привыкаешь. А марафет на жмуров наводить мне даже нравится. Все-таки последний раз на выход. Пусть их красивыми запоминают.

– А свет почему везде включен? – спросил я. Вода в банке тем временем закипела. Веник выключил кипятильник, вытащил его из воды и щедро сыпанул в кипяток чая. Моя мама называла такой чай «с дровами». В общем-то, понятно почему. В воде плавали какие-то палочки и веточки. Чаинки медленно опускались на дно, вода вокруг них становилась желто-коричневой… Ну точно тут какой-то бзик на винтаже. Это же еще найти сейчас такой чай где-то надо!

Я глубоко вздохнул. Вроде общая деревянность начала отпускать. Я протер ладонью вспотевший лоб. Ну мало ли, приглючилось что-то. Я все-таки башкой треснулся, глупо надеяться, что вообще без последствий такое дело обошлось. Но, наверное, Веник прав насчет того, что надо подождать врачей и не торопиться домой.

– Слушай, это… – Веник прихватил банку полой халата и разлил чай по кружкам. Немного коричневой жидкости с чаинками выплеснулось на тумбочку. И на халат тоже. Веник зашипел, поставил наполовину опустевшую банку обратно на тумбочку. Снова открыл дверцу. – Наврал я тебе про печенье, я его еще час назад сожрал.

– Да ладно, ничего, я не голодный, – сказал я и отхлебнул из кружки. Чай обжег губы и небо, я втянул в себя воздух. Язык свело от «деревянного» вкуса чая. Не то чтобы он был прямо совсем дрянной. Но привкус опилок там определенно имелся.

Наверное, все-таки не сплю. Чтобы во сне так четко ощущались запахи и ощущения…

Или сплю?

Я легонько ущипнул себя за запястье.

– Слушай, это… – Веник поставил кружку на тумбочку. – Давай ты приляжешь тут, поспишь… У меня еще дел сегодня прорва просто. Я свет выключу, если мешает.

– А почему, кстати, он везде включен? – спросил я. – Ты же говоришь, что не страшно?

– Ну это… у меня привычка просто такая, – нашелся Веник. – Я даже дома свет на ночь не выключаю.

– Я сам выключу, иди работай, – великодушно согласился я. – Чай допью и лягу.

– Ну это вообще отлично! – Веник вскочил. Схватил с тумбочки свою кружку и вышел за дверь.

Я шумно выдохнул. Еще раз посмотрел на свои руки. Так, спокойно, Жан. Давай без лишних телодвижений. Не кипишуй!

Я поднял руки к лицу и ощупал его.

Хрен его знает, что я собирался таким образом понять. Не представляю себе, как слепые отличают на ощупь одни лица от других. Вот нос, вот подбородок. Щетинка пробивается, хоть и реденькая пока. Лоб… Пальцы уперлись в спутанный комок волос с чем-то твердым.

И я снова чуть не заорал. Больно, кстати, не было нисколечко. Но касания при этом я ощущал нормально.

Да все было нормально, твою мать! Даже более нормально, чем всегда!

Я посмотрел на чашку недопитого чая. Потрогал языком обожженное небо и передумал допивать.

Короче, надо правда попробовать поспать.

Я вытянулся на неудобной кровати. Снимать покрывало не стал. Раздеваться тоже.

Закрыл глаза.

Как, интересно, я смогу заснуть в такой ситуации? Раз овечка, два овечка, три овеч…

Что-то вырвало меня из сладкой неги сна. Какой-то ненужный посторонний звук… Когда я засыпал, его не было. Сквозь сон я даже опознал, что за мелодия играет – хор воодушевленных голосов торжественно пел гимн. Я наполовину проснулся, чтобы найти этот источник звука и вырубить его.

– …Нас к торжеству коммунизма ведет! – допел хор. Потом вступил чеканный голос дикторши: – Доброе утро, товарищи! В эфире первая программа Всесоюзного радио.

Ага, вот эта штука на окне… Бело-зеленый радиоприемник. Я сполз с кровати, подобрался к розетке, в которую он был воткнут, выдернул вилку. Сквозь сон успел подумать, что какая-то она маленькая, но заострить на этом внимание моего сонного мозга не хватило, конечно. На настенных часах – шесть утра.

И свет я так и не выключил… Хотя и хрен с ним.

Я снова рухнул на кровать и провалился в сон.

– Веник, ну какой еще оживший труп, что ты мне голову морочишь?! Опять собутыльника притащил, а выпроводить не успел, и теперь сказки сочиняешь? – Проснулся я чуть раньше, чем женщина заговорила. Разбудили меня шаги, хлопающие двери и всякий прочий шум. А эти слова просто были сказаны прямо за дверью. Голос был пронзительный, как будто говорила героиня мультфильма.

– Надежда Павловна, что вы такое говорите! – возмущался Веник.

– Фу, накурил опять! – сказала женщина. – Фрамугу открой!

Дверь распахнулась. На пороге стояла миниатюрная женщина в белом халате и в белой шапочке. На лице – старомодные очки в толстой оправе. В руках – картонная папка. Не только голос у нее был мультяшным, сама она тоже была какая-то мультяшная.

– Так, молодой человек… – сказала она и строго посмотрела на меня. Я поймал себя на желании вскочить и вытянуться по стойке смирно. Ну или хотя бы сложить руки на парте перед собой.

– Здрасте, – сказал я и кивнул.

– Так… – повторила она, оглядела меня с ног до головы, потом повернулась к маячащему за спиной Венику. – Веник, ты вообще обнаглел?! Что вы тут такое устроили?!

– Надежда Павловна, да он правда ожил! – заныл Веник. – Я в журнале все зарегистрировал, номер семьсот тридцать четыре, сами проверьте!

– И от чего же он умер? – Врачиха вошла в комнату, впечатывая широкие каблуки своих туфель в обшарпанный линолеум. – Кто радио выключил?!

– Э-э-э… – Я втянул голову в плечи. Женщина воткнула вилку в розетку. Бело-зеленый радиоприемник тут же ожил.

– Сообщение со всесоюзной ударной стройки Чебоксарской ГЭС, – заговорил бархатный голос диктора. – Многотысячный коллектив строителей начал подготовку к перекрытию Волги…

– Так… – Надежда Павловна снова посмотрела на меня. Мне на секунду показалось, что, если бы не очки, ее взгляд прожег бы во мне дыру. – Значит, так, одевайтесь и выметайтесь немедленно, пока я добрая. А что насчет тебя, Веник… На ближайшем собрании я поставлю вопрос о твоем увольнении! Так больше продолжаться не может!

– Да его вот так прямо и привезли! – Веник всплеснул руками и ударился пальцами правой руки об косяк. Зашипел. – У него нет никаких вещей, сейчас милиция приедет, будут экспертизу делать…

– Какую еще экспертизу, что ты мелешь?! – заорала Надежда Павловна. – Притащил какого-то своего дружка и выдумывает тут!

– Надежда Павловна, да ни один из моих дружков никогда «Рилу» не наденет! – в голосе Веника звучало прямо-таки неподдельное возмущение.

– Я слышать об этом ничего не хочу! – Надежда Павловна топнула ногой. Так сильно, что стеклянная банка с почти почерневшим чаем на тумбочке задребезжала. – Мало того, что сам одеваешься как обезьяна, так еще и… Немедленно выметайтесь, а то я милицию вызову!