Девять кругов рая. Книга первая. Он и Я

Вечерами дома, включая телевизор, я смотрел перестроечную телепередачу "Отряд", которая шла по Первому всесоюзному каналу. Как только она начиналась, я, сев на кресло, замирал в одной позе. Вот, где действительно была жизнь! У этих ребят были такие одухотворённые позы, такие интеллигентные лица и говорили они такие задушевные вещи, что хотелось встать перед телевизором на колени и исповедаться, исповедаться, исповедаться…"Какая же наверно интересная работа у этих людей!", думал я, боясь громко дышать, чтобы не пропустить что –нибудь интересное. Вот бы мне попасть в такую команду! Но кто меня возьмёт? У меня даже образования высшего не было. А эти все умные ребята, сразу видно. Один Лисьев чего стоит! А ведь как здорово бы было ездить для них на съёмки, говорить умные вещи, шутить на всякие темы… И почему я сразу не пошёл на журналиста? Я же умный. Вот, дурак!..

Невозможно передать, что я испытывал, понимая, что мне никогда не стать журналистом, чтобы рассказывать людям о том, что происходит в стране, вокруг. При том, что талант, кажется, у меня был. Но шансов при этом всё равно не было никаких.

Иногда, посмотрев очередную передачу и испытывая невероятный творческий всплеск, я, подойдя к зеркалу с флакончиком аэрозоля, говорил в распылитель, как в микрофон: "мы ведём нашу передачу из обычной московской квартиры. Что вы думаете о Перестройке?", протягивал я "микрофон" к своему отражению: «Перестройка», делал умное лицо парень в зеркале. «Перестройка, это возможно шанс, который мы не используем». «Да что вы?» , удивлялся я. «Кто же вам мешает?». «Да есть тут некоторые», отвечало моё второе «Я». «Прихлопнуть гада, и вся недолга» влезал кто –то третий, явно поглупее. «Перестройка ваша это одна туфта, развод и фуфло!», продолжала глумиться некая четвёртая ипостась моего отражения. "Развод и фуфло, вот такое мнение народа о Перестройке –заканчивал я свой «репортаж». Потом я ещё долго смотрел в зеркало, делая разные мины, оттопыривая веки и высовывая язык. "Нет, куда мне с такими данными на телевидение!", приходил я к неутешительному выводу. Фейсом не вышел!

«Конечно, надо знать своё место, чего уж там», думал я сейчас, доедая пломбир в стаканчике и рассматривая объявления о рабочих вакансиях на очередном стенде. В московский экспресс, подъехавший к остановке, тем временем, дисциплинированно по одному стали заходить люди. Облизывая мороженое, я повернулся и стал смотреть. Какая –то девушка, одетая в джинсовый костюм и солнцезащитные очки, весьма симпатичная, ожидая, пока зашедшие перед ней пройдут, от скуки начала смотреть по сторонам и вдруг, наткнувшись на меня глазами, задержала взгляд.

Оценив её милое личико и стройную фигурку, я улыбнулся ей, думая, что и она улыбнётся в ответ. Но как раз этот момент проход перед ней освободился, и она, перестав смотреть, с тем же скучным лицом шагнула в автобус. «Конечно, нужен я ей», подумал я, отворачиваясь и обиженно бегая глазами по доске объявлений, без работы, без денег, без высшего образования!

На этом стенде у московского автобуса объявлений было почему –то мало. Увидев ещё один стенд вдали, я пошёл к нему, специально пройдя мимо автобуса, в который села девушка, чтобы украдкой посмотреть –вдруг она, сев, всё -таки улыбнётся мне? Тогда бы я не раздумывая поехал бы с ней в Москву. Почему бы нет? Вдруг это судьба? Но девушка, сев на своё место, сразу отгородилась от улицы сумкой, примостив её между головой и стеклом, и собираясь как видно вздремнуть по дороге.

Вздохнув, я пошёл дальше. Однако знакомясь с объявлениями на очередном стенде, я вдруг понял, что уже читал их и, оглянувшись, увидел, что незаметно обошёл площадь по кругу и теперь стою на том же месте, откуда начал движение.

– Чего, работу ищете? – Услышал я вдруг чей -то картавый голос.

Повернув голову, я увидел продавщицу мороженого. Несмотря на жару, она была одета в пуховик грязно охрового, как у поганки цвета, ноги укутаны в чёрные зимние рейтузы, на голове её, сбившись куда –то назад, был цветастый старушечий платок, из под которого торчали рыжие и нечёсаные волосы. Из под губы у продавщицы торчал зуб, из которого её и прозвали баба Яга. На какой -то миг у меня возникло ощущение, что женщина ряженая, что она лишь притворяется старухой. И всё из -за её глаз, которые совсем не вязались с её внешностью, а были зоркими и внимательными. Я даже хотел шагнуть к ней, чтобы рассмотреть повнимательней её лицо, но подумав, как невежливо это будет выглядеть со стороны, отступил обратно, выбросив эту мысль из головы.

– Ага, – вместо этого как можно равнодушней ответил я, переключив внимание на остаток своего мороженого.

– Мороженщики к нам в контору требуются, – нехотя сказала она.

Я фыркнул. Не хватала ещё сидеть у всех на виду, продавая копеечную продукцию!

– У меня незаконченное высшее образование, – с ноткой гордости соврал я, отвлёкшись от пломбира.

В принципе, доля правды в этой лжи была. После демобилизации я подал документы в Заочный институт, где уволенных в запас брали по льготному проходному баллу, и меня приняли. Но, конечно, до диплома о высшем образовании было ещё, ох, как далеко!

– Подумаешь, у меня тоже есть высшее образование, -равнодушно заметила Баба –Яга, – а что толку?

– У вас? – Чуть не поперхнулся я мороженым.

– Да. А чему вы удивляетесь. Что такого?

– Конечно, – недоверчиво покачав головой, повернулся я к стенду. –Тогда и у всех на этой площади есть дипломы.

– Не верите? Напрасно. Только кому он сейчас нужен, диплом?

– В смысле? – Повернулся я к ней с открытым ртом.

Увидев мою саркастическую улыбку, она, вздохнув, полезла за пазуху, достала платок и, развернув его, к моему удивлению достала из него дипломные корочки:

– Вот. Сами можете посмотреть.

– Плехановка? – Округлил я глаза, заглянув внутрь. – Факультет экономики?

– Советской экономики, -поправила она.

– И что?

– А то, что сейчас это типа удостоверения извозчика в эру бензиновых двигателей, – сказала Баба Яга, выхватывая у меня из руки диплом, кладя его обратно в тряпицу и убирая назад за пазуху.

– Но Плехановка, это же статус! – Удивился я. – Вам же прямая дорога в коммерческую фирму!

– Фирму…– усмехнулась она.

– А что? – Не понял я её ухмылки. – В маленькую да возьмут!

– Маленькую…Да я десять лет отработала старшим инспектором в Министерстве торговли! Делала сводные ведомости по областям. Про меня говорили: "уникум". У меня даже краевые отчёты всегда сходилось до копейки!

– Почему же вы тогда?..– Опять показал я пальцем на тележку с мороженым.

– Хотите спросить, почему я здесь?

– Да.

– Потому что я стала им не нужна. Меня уволили. Ленинский контроль и учёт теперь видите ли не в моде. Теперь в тренде последователи Воровского!

– В каком смысле?

– Да в таком смысле, что теперь нужны люди, которые умеют грамотно воровать! – Пояснила она. – А я не умею. Я по -другому воспитана. Я им только мешала. Вот меня и сократили.

– Ясно.

– У вас нужных знакомств нет случайно? – Поинтересовалась она.

– Где? –Не понял я.

– Ну, в той же коммерческой фирме, или, например, кооперативном кафе? Я бы даже в дискоклуб бухгалтером пошла или ещё куда -нибудь. Это сейчас самые перспективные направления!

– Что, правда?

– Да. А вы не в курсе?

– Нет.

– У-у, да вы от жизни больше меня отстали. – Разочарованно произнесла она.

Теперь я смотрел на бабу Ягу другими глазами. Диплом экономиста ставил её на одну ступень с теми людьми, которых я мысленно причислял к знати и заставлял относиться к ней с уважением. Вот это да! Ничего себе, сводила бухгалтерские ведомости по областям. Это какой же уровень? Нечего было и думать о том, чтобы дальше гнуть перед ней пальцы.

– Понимаете, я недавно из армии вернулся, поэтому не всё ещё сумел разузнать. – Осторожно начал я. Потому что с кем разговаривал? С профессионалом! – Хорошо, что вы мне сейчас это сказали. Если что – то узнаю на этот счёт, непременно буду иметь вас в виду.

– Да уж, не забуду до конца жизни, если поможете. –Вздохнула она. – А то сижу тут каждый день без обеда, скоро геморрой себе насижу.

Я поморщился, представив такую болезнь у женщины. Но всё –таки она наверно имеет право на острое словцо, раз у неё диплом Плехановки за пазухой!

Эх, жаль у меня самого работы нет, а то бы я ей помог, подумал я. Ведь это же сенсация привести такого специалиста куда –нибудь в фирму и сказать: ребята, гоните вы в шею всех своих липовых счетоводов, я к вам настоящего привёл! Да они меня за этого просто в темя поцелуют!

Вежливо попрощавшись с Бабой – Ягой, я сунул в рот остатки мороженого и, выбросив в урну бумажку, пошёл к автобусной остановке. В ожидании автобуса, я искоса поглядывал на облюбованное Бабой –Ягой место возле железнодорожных касс и наблюдая за тем, как вытащив из тележки пломбир или «лакомку», она заворачивала их в бумажку, протягивала покупателю, а затем отсчитывала сдачу и всё это не спеша, словно нехотя, но с неизменным достоинством, которое порой лучше всяких слов говорит о том, что в человеке есть внутренний стержень. Оказывается, если понаблюдать за человеком, можно открыть в нём уйму положительных качеств. Так я думал, залезая в автобус и пристраиваясь у окна, деликатно растолкав перед этим стоящих рядом пассажиров.

Глядя на уменьшающуюся за окном фигуру бабы Яги, я вдруг поймал себя на мысли, что не смог бы никуда привести её из –за её страшной внешности. Так уж я устроен, что не могу я иметь дело с некрасивым внешне человеком, будь он хоть самим источником положительных качеств. Вот не могу и всё! Что поделать, уж таким я родился.

«Ага, так я тебе и помог, конечно!», думал я, поглядывая в её сторону. «Делать мне больше нечего, нечистой силе помогать»!

Не думал я, что скоро мне придётся бегать по площади, разыскивая её.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ИНЖЕНЕРЫ КУРИНЫЕ

На следующее утро мама сказала:

– Я договорилась со своей подругой тётей Клавой Жуковой, чтобы она тебя устроила на птицефабрику. Уборщиком. Блатная, между прочим, должность. Всего –то часик шваброй погонять, а зарплата, как у повара!

Тётя Клава Жукова была давнишней маминой знакомой. Дружили они уже много лет и можно было не сомневаться, что если тётя Клава маме что –то обещала, то обязательно это сделает. Не могу сказать, что это известие вызвало в моей душе бешеный энтузиазм. Но с другой стороны – почему бы нет? В самом-то деле, часок шваброй погонял, а деньги у тебя в кармане. Но перед мамой я решил разыграть недовольство. Пусть не думает, что она меня таким предложением осчастливила.

– И что я там буду делать, на этой фабрике? – Спросил я. – Скорлупу за курами выносить?

– Не смешно! – Возмутилась мама, прибежав из комнаты в кухню, где я варил новый суп и встав в дверях с упёртыми в бока руками. – Надо работать! В этой стране к людям без работы относятся с подозрением!

Как будто в другой стране к бездельникам относятся лучше! Но мать, в принципе, была не так уж и не права. Ещё недавно в нашей стране тунеядцев сажали в тюрьму. Теперь к ним всего лишь относились с подозрением – это был уже сдвиг! Хотите знать, что я ощутил, когда понял, что меня хотят пристроить уборщиком к петухам, снизив мою оценку до куриного насеста? Ничего особенного. Моё состояние можно было сравнить с нахождением космонавта в скафандре. Представьте, вокруг тьма, куда летим не понятно, но кислород пока ещё есть, а дальше, так сказать, видно будет.

На следующее утро, встав пораньше, я собрался и поехал на новую работу. Спрашивать, где птицефабрика было не нужно. У нас в городе её можно было найти по запаху. Самое забавное, что кур в наших магазинах не было. Однако, судя по вони, которая время от времени накрывала наш район, как грозовое облако Пик Коммунизма, работа там двигалась.

В офисе птицефабрики, как оказалось, было шесть комнат, в которых, не покладая рук, трудились специалисты по разведению кур. Тётя Клава, едва встретив меня на проходной, сразу начала меня инструктировать:

– Главное, вовремя приходить. Качество уборки дело пятое. (Потом оказалась, что она не права). Смотри, здесь работают инженеры -птицеводы. Они чертят схемы и графики. Иногда допускают брак.

Я осмотрел комнату, куда привела меня тётя Клава. Она вся была завалена разорванным ватманом отличного качества. Он был в углах и под столами. Его обрывки валялись на подоконниках и в нишах шкафов. "Ничего себе -иногда!", подумал я. Кусками белоснежного ватмана была забита также урна и некий ящик, видимо, из под офисной техники рядом с ней.

– Бумагу всю надо собрать и вынести на помойку, – начальственно сказала она.

– А почему её не сдать, например, в макулатуру? – Спросил я её на ухо. – Это же бумага!

Тут надо пояснить, что нас городе работали пункты приёма макулатуры. За двадцать килограммов сданной бумаги можно было получить талончик на покупку дефицитной серии книг Дюма, Жорж Санд, Жюля Верна или Драйзера. Любитель книг, я не понимал, зачем выбрасывать то, что по сути является бесценным. Об этом и я не преминул сказать тёте Клаве.

– Какого Дюма? Ты с ума сошёл? – Зашипела она, беря меня за руку, выводя в коридор и по –шпионски оглядываясь. Отсюда ничего нельзя выносить! Это же секретная птицефабрика. Не дай бог какая –нибудь разведка чертёж подберёт!

– Разведка?..

– Да! Мы уже пятнадцать лет тут выводим яйценосную породу, которая должна решить проблему дефицита кур в стране!

– И что, у вас это получается? – Недоверчиво спросил я.

– Щас! Ты наших кур в магазине видел? Синие такие. Мускулистые, как ниндзя! Их даже отбивать и то страшно.

– Почему? – Удивился я.

– Да потому что они сдачи дать могут! – Серьёзно сообщила мне тётя Клава. – Я недавно по одной стукнула дома кулинарным молоточком, хотела отбить, так хорошо увернулась вовремя, а то б видел бы ты меня! С жёстким характером птички оказались, мать их… От них, чтоб мягкости добиться, надо часов пять варить. Хуйвенбинцы, а не цыплята! Я их так называю, потому что мы им корм из Китая возим. Кто знает, может, они поэтому и вырастают такими крепкими, как кунгфуисты…

– И глаза узкие, -вспомнил я.

– Что? – Удивлённо посмотрела на меня тётя Клава.

– Глаза, говорю, у кур этих узкие, как у азиатов. Я в магазине видел. Лежат на прилавке прямо точь в точь, как мёртвые китайцы…

– Ты это…– опять начала озираться тётя Клава, – ты давай тише, а то неприятностей ещё наживёшь себе. Или нас вместе арестуют за такие разговоры. У нас это любят – докладывать обо всём. Так что – тссс!

Я замолчал, уставившись на выставленный перед моими глазами пальцем.

Следующим вечером, придя в назначенное время на работу, я выгреб из комнат уйму драгоценного ватмана и отнёс его на помойку. Потом налил в ведро воды, освежил линолеум -готово дело!

Через неделю тёте Клаве доложили, что в офисах пыль. Дождавшись меня вечером, тётя Клава тактично попеняла мне на промахи в работе:

– Тряпку мочишь? -Спросила она.

– Да, – сказал я, – слегка, как вы говорили…

– Знаешь – мочи её по -настоящему!

И она рубанула воздух, как настоящий мастер кун фу, демонстрируя, как именно нужно мочить тряпку.

– Это тряпка не очень и потом линолеум такой, – начал объяснять я, – его сколько ни мой, он грязный остаётся.

– Ну, ты вози побольше тряпкой, – водя перед собой невидимой шваброй, инструктировала меня, будто ефрейтор, тётя Клава. – Воды не жалей опять же…

Я принялся за работу с удвоенной энергией и с учётом новых инструкций. Каждый вечер, ругаясь, на чём свет стоит, я относил на помойку десятки и сотни листов белоснежного ватмана, некоторые из которых были едва изрисованы карандашом. Постепенно я стал тихо ненавидеть людей, занимающихся этой маркотнёй. "Они ещё хотят, чтобы им делали чисто!", кипел мой разум. "Хрен бы вам, а не чистоту, инженеры куриные!".

Ещё через неделю тётя Клава поймала меня на проходной:

– Кажется, против тебя плетётся заговор, – не разжимая губ, произнесла она. – Я же говорила твоей матери – место дефицитное! В последнее время мне постоянно намекают: чего -то, мол, у твоего протеже не ладится дело. Да что намекают –говорят уже открытым текстом!

– А что именно им не нравится? – Осторожно начал я. –Ну, если конкретно?

– Мокро им теперь, понимаешь ли! Утром, дескать, приходят работать, а там пол ещё не высох. Вокруг пупырышков на линолеуме, видишь ли, влага. И пахнет ещё болотом, говорят…

– Так болото и есть, – удивился я.

– Это точно, –кивнула тётя Клава.

– Но на пыль ведь жалоб нет? – Спросил я.

Мимо нас прошли какие –то женщины в белых халатах. В руках они несли полиэтиленовые пакеты, туго чем -то набитые. Подозреваю, что дефицитом. Так и было. Одна, поздоровавшись с тётей Клавой, показала ей на пакет глазами и сказала:

– Беги, давай, чего стоишь, всё разберут. Без набора хочешь на праздники остаться?

Тётя Клава кивнула, уставившись в ту сторону, откуда пришли женщины.

– Что ты говоришь? Пыль? – Не поворачиваясь ко мне, рассеянно спросила меня тётя Клава. –Нет, на пыль –жалоб нет.

– Так чего же они тогда? – Не понял я, подходя к ней и тоже глядя в ту же сторону, куда смотрела она.

– Ты это, знаешь что, -сказала тётя Клава, поворачиваясь ко мне и одновременно делая шаг, чтобы хочет уйти. – Ты старайся давай изо всех сил, а то я ничем не смогу тебе помочь. Всё, бывай, у меня дела. С наступающим. Я побегу. Там наборы к празднику дают, вдруг ещё не успею…

И, махнув рукой на прощание, тётя Клава побежала.

После праздников я опять пришёл на работу выносить ватман. В этот раз я не только всё вымыл и убрал, но, так как впереди были праздники, полил даже цветы. Особенно обильно я полил кактус, который, как мне показалось, выглядел чересчур сухим. Вообще, я старался от души, как просила тётя Клава. Но через неделю меня всё равно уволили. Оказалось, что ватман однажды я выбросил какой –то нужный и, кроме того, кактус вообще поливать так часто было нельзя.

Но если честно, я не особо переживал из –за увольнения. Такой «дефицитной» работы, как эта вокруг было навалом. После уборщика я ещё поработал буфетчиком в маленьком подмосковном посёлке и даже заведующим в одной московской столовой, где борщ варили в огромных котлах, а очередь к раздаче выстраивалась из таких забулдыг, что от одного их вида недавно поджаренные семикопеечные котлеты холодели от ужаса и покрывались жиром.

Так шли дни. Я по-прежнему думал, где бы найти хорошую работу. И вот однажды удача мне, наконец, улыбнулась – меня пригласили работать шеф -поваром в недавно открывшемся кооперативном молодёжном кафе! Тут-то я впервые и узнал, что такое Перестройка и с чем её едят!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Доходное место.

Я вовсе не случайно назвал эту главу также, как знаменитую пьесу. Потому что любая фраза оттуда, например: «в законе не совсем твёрд, из другого ведомства…», это про меня. Или «неблагонадёжность и вольнодумство» – это тоже про меня.

Правда, женщина, которая присутствовала в моей истории, была в отличие от женщины из пьесы, по меркам советского времени можно сказать из обеспеченных. Кроме того я, в отличие от героя пьесы Островского не мог обратиться за помощью к богатому дядюшке, поскольку его у меня не было, и к богатой тётушке тоже, поскольку хотя тётушка, как факт и была, но денег у неё тоже не было.

Однако к делу. Судьбе было угодно сделать так, чтобы я нашёл это место случайно. Из одной газеты я узнал, что кооперативному кафе, кстати, первому в городе, требовался свой шеф –повар. Таким образом, я получил это место без чьей –либо помощи.

Кафе было задумано, как молодёжный клуб. Посетители могли здесь поесть мороженого и бутербродов, выпить сок и посмотреть западный боевик. В конце 80- х видеомагнитофоны были в дефиците, и посмотреть хороший зарубежный фильм на кассете неизменно собиралось много народа. Это было кафе и кинотеатр одновременно. Людям нравилось пить, есть и смотреть. Кассовый аппарат в нашем буфете трещал беспрерывно.

Моим единственным подчинённым в буфете, куда я был назначен старшим, был молодой человек по фамилии Беридаров. Звали его Гришей. Мы быстро подружились и начали проводить много времени вместе.

У Гриши была пассия – знойная женщина, старше его на десять лет. Звали её Руфина. Одно имя её вызывало к ней расположение. Она приезжала к нам на работу на «Жигулях» шестой модели, что было по тем временам высшим шиком, носила дорогой джинсовый костюм, светлые водолазки и вела наполовину светский образ жизни. «Наполовину», потому что утром Руфина как все уходила якобы куда –то на работу, смысл и значение которой был для всех нас загадкой, (по –моему никакой работы у неё не было) а вечера проводила в компании своих или Гришиных друзей, то есть и в моей компании тоже.

Я бы не сказал, что Руфина была красивой, скорее эффектной. У неё была фигура, хоть и постаревшей, но гимнастки и, кроме того, упругий, круглый зад. А вот лицо, с лицом её было что –то не так.… Было в нём что –то от напряжённо ожидающего в засаде снайпера, который только мечтает о том, чтобы выпустить в тебя пулю, если ты не так дёрнешься. Но умение изображать мимикой и позой дружелюбие как бы компенсировало все другие недостатки. Я, во всяком случае, ей их прощал. Мне кроме того нравилась неизменная причёска Руфины, напоминающая абажур модной настольной лампы, знаете такой, сделанный из тончайших пластиковых трубок с горящими на концах сиреневыми огоньками? Не понимаю, правда, откуда у меня возникло это сравнение.

С Гришей Руфина, как я заметил, разговаривала повелительно, однако не резко, а как наездница, знающая, до каких пределов может терпеть прирученный ею конь. И, кстати, до каких пределов может доходить завоёванная над ним власть. Думаю, у неё был опыт общения с подобными ребятами, поскольку она держала все ситуации под контролем и никогда не теряла бдительности. Гриша рядом с ней ходил, как прирученный.

Руфина рядом с Гришей временами выглядела, как опоздавшая нас свой поезд вагоновожатая, знаете такая в наглаженной форме, но измученная долгими переездами и недосыпанием. А иногда как перешедшая незаконно границу контрабандистка, которой пограничник только что крикнул «стой!».

И всё –же Гришу Руфина по не понятным лично для меня причинам очень сильно привлекала. Однако чем именно –я узнал позже.

Про Руфину Гриша мне говорил, что у неё безошибочный нюх на деньги, и что она, в отличие от всех его знакомых, умеет их зарабатывать. Мне это было, если честно, безразлично. Я в то время, как многие, не делал из денег культа, то есть, почти, как все советские люди относился к финансам легкомысленно, думая, что деньги совсем не главное, что деньги обязательно будут, если постараться, но главное всё же здоровье, поэтому пропустил эту Гришину похвалу в адрес Руфины мимо ушей. А зря. Я не знал ещё тогда, что Гриша мечтал разбогатеть, чтобы открыть свой собственный магазин.

Про себя Гриша иногда говорил в шутку, что он «работает по мелочи». Руфина же, по его словам «ворочала крупными делами». Какими именно – он не распространялся. Однако каждый раз провожая её, он, после непременного поцелуя и глядя, как она садится за руль собственной «шестёрки», шутливо интонируя, говорил, подняв руку: «большому кораблю – большое плавание»!

Подыгрывая ему, Руфина отвечала ему с улыбкой: «и тебе счастливо оставаться, дорогой»! Махнув в открытое окно на прощание Грише рукой, она уезжала. Если честно, в этот момент я ему очень завидовал. У меня всё-таки не было женщины, которая была бы ко мне так привязана.

Поэтому очень странно, что имея такую женщину, как Руфина, Гриша, в её отсутствие, спокойно ей изменял. Свои отношения с Руфиной в эти дни Гриша называл «свободными». Мой напарник мог неделями куролесить с разными женщинами, но стоило ей позвонить, он всё бросал и мчался с ней на свидание, чтобы, как он говорил «засвидетельствовать ей своё почтение».

Таких отношений я не понимал. В этой паре было что –то от союза молодого вождя дикого племени с представительницей Европейской державы, переживающей закат. Их связывало что-то, чего я никак не мог понять. Какая –то тайна. Более молодой и неопытный в делах дикарь поклонялся зрелой, расчётливой и умной стерве, при этом не имея перед ней никаких моральных обязательств.

Поначалу я не спрашивал у Гриши замужем Руфина или нет. Выросшего в нерелигиозной среде, отрицавшей существование Бога, меня это просто не интересовало. Возможно Гришу тоже. Меня удивляло лишь, что они милуются на глазах у всех, при том, что разница в их возрасте была совершенно очевидна. Правда иногда их свидания напоминали встречи официальных лиц – сухое приветствие, обмен вежливостями, пара уточняющих вопросов, прощальный кивок – и разошлись.

Иногда встретившись на заднем дворе нашего кафе, они долго перешептывались о чём –то, при этом Руфина, время от времени пытливо заглядывала Грише в глаза. А он, словно принимая этот вызов, также прямо смотрел на неё. Я рассказываю об этом столь подробно, потому что до сих пор не могу понять, где и что я упустил в оценке этих отношений.