Селлтирианд. Серые сумерки

– Если мне не изменяет память, то этот красавчик, из жемчужного камня, встречал Изначального лично? – Бальтор разглядывал скульптуру, не торопясь вступить на мягкий ковер из ароматных трав под ногами. – Великий Галлар, кто же не знает знаменитого спасителя от проказников тьмы!

– Гелвин, но ведь он же и в самом деле остановил Изначального. Именно ему удалось собрать под свои знамена всех тех, кто разбил легионы Искаженных. Его силы были действительно велики. Говорят, сам Изначальный страшился дать ему бой.

– Ой! История твоего ордена, написанная самим орденом, и место для нас – бальторов, там весьма скудное. Тут и рассуждать-то нечего: старшая раса могла возводить и города, и прекрасные памятники, потому тем и занималась, вот только увековечивали они своих героев, по большей части. С чего бы им сребробородого Каррона лепить?

– Ворчлив ты, однако, старик, сильнее обычного! У вас ведь свой город-наследие имеется, или ты запамятовал улицы Гроденорга? Там одних только скульптур, обделенного Каррона, десяток наберется!

– Да, что с тобой спорить, мальчик! – притопнул Гелвин, сверкнув взглядом. – Вам ведь только Сребророжденных подавай, да только таких, что горы свернуть могут! Истории про карликов бородатых только для корчмы и годятся, негоже им, плюгавым, облик мира менять.

– Все же обиделся, – сказал скиталец и отвернувшись, скрыл улыбку. – И в Селлтирианде, конечно, никогда не бывал и своими глазами не видел: десятки полок той самой истории, где ваша раса, еще как охоче, облик мира меняет! Ведь мы, в самом деле, не в Гроденорге. Возвели эти башни элнариты, не без помощи твоего народа, однако цели у них были иными…

– Да, да, да! – бальтор с помощью скитальца уложил Таркеля на траву. – Я прекрасно знаю, что ты сейчас скажешь: мол, за все это время не родилось ни одного бальтора с наследием серебряной крови. Такие мы вот – безнадежные чурбаны… И вообще, мне здесь совсем не место!

Эйстальд, забыв об осторожности, расхохотался. Опомнившись, он примиряюще добавил:

– Гелвин, твое место здесь, бок о бок со мной, и я несказанно рад этому! Не представляю, что бы я делал без тебя и как долго смог бы протянуть!

Довольный бальтор оправил плащ на писаре, что-то бурча себе под нос. Помедлив, он поднял голову на скитальца, и в его взгляде плескался смех.

– Как долго? Да вот столечко, и то, наверное, меньше! – сжал он между пальцами невидимую горошину. – Однако мы заболтались, а для привала неподходящее время. И что это за сады такие, чего нам ждать от них стоит?

Эйстальд не торопился с ответом. Опустив руку на рукоять меча, он не спеша двинулся сквозь заросли, раздвигая кустарник и задевая дивные цветы. Еще раз взглянув на писаря, бальтор последовал за ним. Друзьям не пришлось долго идти. Убрав в сторону очередные ветви, они вплотную приблизились к зеркальной стене, которая, казалось, опоясывала всю окружность помещения.

– Хитро! – разглядывая свою физиономию с опаленной бородой, сказал бальтор, подытожив окончание своего пути. – Сразу и не понять: откуда бы взяться здесь такому необъятному чулану?

Возвышаясь рядом с другом, в окружении зелени, Эйстальд молча взирал на свое отражение. Ничего примечательного он не обнаружил с тех самых пор, как последний раз глядел на себя. Ни выдающегося профиля, никаких бы то ни было иных признаков величия. Куртка, более походившая на тряпье, чем на одежду, что, впрочем, было и неудивительно, учитывая, как непрост оказался их путь; обтрепанный, грязный плащ, давно превратившийся из серого в бурый. В целом, весь его вид был весьма своеобразен и далек от привлекательности. Только глаза, цвета бездонного неба и глубины морей, выдавали в нем мечтателя. В этом взгляде скрывалось гораздо большее, чем скиталец желал показывать.

Старый бальтор, устав любоваться своим отражением, поднял взгляд на друга. Яркий, как блеск стали под полуденным солнцем, его глаз не унывал и почти всегда смеялся.

– Очень красивые, причем оба! – довольно заметил он. – Я-то, понятное дело, совершенно неотразим, но и ты, вроде еще не подпортился…

Фразы закончить он не успел, поскольку неожиданно отвлекся, сосредоточив все свое внимание на зеркальной поверхности перед собой.

– Ты гляди-ка! Кажется мне или зеркальце вокруг тебя рябью взялось?

Эйстальд уже и сам заметил слабую дрожь зеркала. Вся поверхность вокруг него казалась спокойной и мирно отражала зелень и скульптуру за спиной. Лишь его собственное отражение взялось мелкой рябью, точно в самый центр бросили камень. Заинтригованный, скиталец пристально наблюдал за необычным явлением. Необычным, как таковым, оно уже переставало для него быть, поскольку он все больше убеждался, что видит перед собой структуру нестабильного портала, организованного энергией селлестила. Не испытывая страха и не ощущая угрозы, Эйстальд протянул руку, легонько коснувшись своего отражения, и тем самым усилив интенсивность расходящихся волн. Пожалуй, это было совсем не то, что он испытал у врат Великого Клыка – никакой пустоты и бесконечности. Нечто, гораздо более знакомое, наполнило его сознание. Более близкое и оттого, с каждым мгновением, все более желанное. Все еще противясь, и убеждая себя в бессмысленности риска, скиталец ясно осознал, что через мгновение он шагнет навстречу своей довольной физиономии.

– Я просто не могу оторвать руку, Гелвин! Селлестил по ту сторону, будто вцепился в меня!

– А я-то смотрю застыл, как приклеенный, и роже своей лыбишься! А нам чего, с Таркелем, делать прикажешь? Дверки никакие передо мной вот так не дрожат, да и черного входа здесь не видать!

– Поднимай Таркеля, старина! Я еще держусь, но силы убывают быстро! Хватайтесь за меня и держитесь что есть мочи: или мы пройдем все вместе, или меня разорвет пополам!

Старик уже ловко продирался сквозь заросли, не обращая больше внимание на красоту одичавшего сада. Взвалив на плечо писаря, все теми же стремительными рывками, он быстро очутился за спиной скитальца. Тот стоял, широко расставив ноги и медленно клонился к зеркальной поверхности. По всему его телу пробегала дрожь напряжения. Не теряя ни секунды, бальтор ухватился за куртку скитальца, который, в свою очередь, свободной рукой прижал к себе писаря.

«Как же глупо полагать, что я смогу удержать еще двоих в портале, предназначенном для Сребророжденных!», – подумал Эйстальд. И сразу, вслед за отчаянием, пришла уверенность, что именно это он и сделает. Наконец, перестав противиться, он на мгновение ощутил покой и после резко поддался вперед, с одним только желанием – пройти, во что бы то ни стало, пройти всем вместе…

Зеркало взялось волнами по всей своей огромной поверхности. Когда волны замкнули круг, оно лопнуло в самом центре, не выдержав настойчивой борьбы воли и запрета. В вихре бесчисленных осколков, что истерзали ближайшую зелень и со звоном осыпались у подножия безучастной скульптуры, трое друзей провалились в темное ничто.

Эхо древних

Лагранн проснулся, хватая воздух ртом. Грудь жгло, и размытые очертания комнаты дрожали перед глазами. За окном все еще царила темнота предрассветного часа, но магистр знал – в этом новом дне зарождалось нечто большее, чем просто заря. Все говорило, нет, даже кричало внутри него, что покой лунного серебра был нарушен. В голове стучало, и кровь пульсировала в висках. Лагранн сел на кровати, судорожно переводя дыхание. Он никогда точно не знал, как Изначальный пробудил свою суть. Но сейчас он был уверен, что кто-то или что-то пытается повторить это вновь.

На другом конце Дорниана, возле кромки грязной воды, прислонившись плечом к сырому камню причала, и глядя на бледный диск среди туч, беззвучно смеялся Глендринт.

Скиталец все еще слышал осыпавшийся звон стекла, прижимаясь грудью к холодному каменному полу. Сверху немилосердно что-то давило, и только по невнятной ругани он понял, что это была не глыбы обвала, а друзья, придавившие его всей своей тяжестью к полу.

– Гелвин, несмотря на свой рост, ты весишь не меньше старого лося! – прохрипел Эйстальд, с трудом пытаясь перевернуться.

– Да ведь я куда легче шелкового платочка! – тут же отозвался бальтор. – Это вон Таркель, будто камнями набит!

Наконец, куча распалась, и только Таркель, еще бледнее обычного, тихо бормотал и постанывал, не в силах подняться на ноги. Осторожно помогая придворному подняться, Эйстальд оглядел все то, что смогло проникнуть сквозь портал вслед за ним. Кроме двоих друзей, остального оказалось не много: три изрядно потрепанных котомки, да некогда роскошный плащ магистрата, который свисал теперь лохмотьями с Таркеля, заменяя тому и накидку, и окровавленную перевязь.

Перед ними простирались недра некой, по виду, обширной пещеры. Причудливых форм и размеров тянулись пики и кривые колонны камня, закручиваясь веретенообразной спиралью или сплетаясь на манер девичьей косы. Ни одного духового окна или светильника не заметил скиталец своим скорым, но цепким на детали осмотром, и все же пещера была наполнена равномерным освещением. Казалось, сам воздух был обернут завесой света, в котором колебалась едва заметная пыльца серебра. Медленно вдохнув полной грудью, Эйстальд, впервые за долгое время, почувствовал умиротворение. Его удивило только то, что он воспринял это ощущение как должное, точно именно сюда он стремился всю свою жизнь. Испытывая покой, смешанный с трепетом от слишком долгого ожидания, скиталец интуитивно сжал рукоять клинка, твердо решив для себя, не сходить с ума дальше.

Бальтор же вовсю втягивал воздух, шумно и с придыханием, как над ароматным рагу:

– Во, как разит! Аромат такой, будто прямиком из горнила кузни, где лунное серебро с пылу-жару подходит. Смотрю, дружок, тебя повело, – с тревогой взглянул он на друга. – Личико-то румянится, как опосля пятой кружки!

Нахмурившись, Эйстальд собирался с мыслями, которые, точно назло, вытекли из его головы ручейками усталой беспечности.

– Мы совсем рядом с крупным истоком, такого дурмана я не испытывал и после двадцатой кружки! – сказал он, уже толком не понимая: то ли он придерживает Таркеля, то ли сам держится за него.

– Ты давай, не раскисай! Как веслами махать, да в зеркала прыгать, так самый первый, сил тогда за троих было!

Вымученно улыбнувшись, скиталец оглядывал детали пещеры. Собственно, кроме камня, который не брезговал уподобиться растительным формам, главное, что притягивало взор, была сферическая поверхность, видневшаяся за камнями неподалеку. Хотя изначально она не казалась сферой, а лишь едва заметным изгибом, с гранями преломлений. Необычность цвета и текстуры, похожей на чешую или, быть может, омываемая кристальными водами, призывно сверкала она своими причудливыми отражениями. Множество туманных догадок пронеслось в голове у скитальца, и все они пугали, поскольку в тот самый момент он понял, что видит перед собой ничто иное, как глубинный исток лунного серебра!

Бальтор завороженно наблюдал за подвижной поверхностью и не находил слов. Никто не находил. Вся эта пещера, все тайны, даже могущественные Башни – казалось, что они все были здесь для того, чтобы укрыть и сохранить эту безупречную форму, непостижимую субстанцию, от завистливых глаз и желаний. Все стремления к познанию и обладанию, все надежды и чаяния далеких предков, непроницаемым куполом накрыли реликт ударной эпохи. Могучие Башни были всего лишь попыткой проникнуть в суть этой субстанции, совладать с нею. Но здесь и сейчас все трое видели лунное серебро в его истинном облике, которое, столкнувшись с невероятными температурами, сумело сохранить свою целостность и не распалось омертвевшей рудой, той самой, что лишь редкими крупицами добиралась к поверхности за бессчетные века.

– Свет серебра! Никогда не представлял, что башни берегут такой невиданный источник! Взаправду твой орден, скиталец, однажды подобрался к тайнам, подвластным одному Изначальному.

– Ты забываешь, старина, – облизнул пересохшие губы Эйстальд, не в силах отвести взгляда от манящей поверхности, – Изначальный когда-то был человеком. Великим, но человеком… Впрочем, как и я…

Гелвин подозрительно покосился на своего друга, тон и сказанное им, ему совсем не понравились.

– Чего это ты будто кот на сметану облизываешься? Второе воплощение учудить, я тебе не позволю!

Закрыв глаза, скиталец глубоко вздохнул. Перед глазами плясали черные мошки, но даже они не могли затмить образ идеальной сферы, что никак не исчезал перед его мысленным взором.

– Устал я, наверное, вот и все. И потом, ты ведь меня знаешь, Гелвин, какой из меня Изначальный?

– Хреновый бы вышел, спору нет, – хмыкнул бальтор. – Легионов не собрать, и даже кривой беседки не воздвигнуть. Так бы по трактирам все и пропил!

– Да ведь мы за меня говорим, а не твои достоинства перечисляем, – хохотнул Эйстальд, и даже Таркель, пребывающий на грани сознания, вымученно улыбнулся.

– Все это прекрасно и достоинства мои велики, не поспорить. Вот только куда нас все же занесло, это хрустальное безобразие, будь оно неладно, и как нам отсюда теперь выбираться?

Эйстальд молчал в неуверенности. Только его ноги похоже все решили за него, делая шаг за шагом навстречу загадочной сфере. Рядом с ним шагал и бальтор, поддерживая писаря, и с сомнением поглядывая то на сферу, то на своего друга. Казалось, он теперь не решался доверить Таркеля скитальцу.

Когда сфера приблизилась, стали понятны ее истинные размеры. Большая ее часть была скрыта под землей, и тем не менее, было похоже, что она не прекращает своего вращения. Чем ближе подходили к ней изумленные друзья, тем более немыслимой она им казалась. Поверхность сферы напоминала неспокойную воду, хотя по интенсивности отражений, была сравнима с расплавленным металлом. Однако ни жара, и никаких иных испарений, не ощущалось вовсе. Они подошли столь близко, что причудливые отражения вытянувшись, обогнали их самих в росте, и тогда сфера ожила.

Частота вращения сферы не изменилась, вот только из ее недр стали вырастать причудливые формы, на первый взгляд лишенные всякого смысла. Надуваясь, на манер пузырей, они росли в объемах, чтобы затем, дрожа и плавясь, копировать формой силуэты друзей. Гротескные и нелепые, они лопались, как воздушные, чтобы на их месте вырастали новые, все более близкие к верным пропорциям. Но и эти фигуры, даже достигнув поразительной точности, не несли в себе жизни. Как пространственное отражение в объемных зеркалах, все они оставались частью самой сферы. Селлестил реагировал на присутствие того, у кого в крови пульсировало лунное серебро, дыша своей волей. Или, быть может, все эти формы и подражание были ничем иным, как отголоском живых существ близ самого истока.

– Я гляжу нас тут вовсю дожидаются… И этак учтиво, что только за стол не зовут!

Старый бальтор скептически разглядывал очередного двойника, который повторив едва ли не каждый волос на его бороде, мирно лопнул, освобождая место соседним наплывам.

– Думаю, нас изучают, – сказал тихо скиталец, будто опасаясь, что его могут услышать. – Нашу сущность, кем мы являемся…

– И для чего бы это, мне вот интересно? Тут ведь, как ни крути, а такого красавца и баламута, как я, ни в жизнь повторить не выйдет! Никому. Пущай хоть лунному серебру!

Словно в подтверждение сверкающие двойники, до жути похожие на бальтора и писаря, беззвучно распались, и на их месте не спешили образовываться новые. Только фигура скитальца, обрастая все новыми деталями, плыла неторопливо к центру. Казалось, сфера потеряла всякий интерес к остальным присутствующим, и сосредоточила все свои помыслы и неведомые цели на одном Эйстальде. Но вскоре и двойник скитальца начал расползаться, и вслед за ним не появлялся другой. А в самом центре сферы уже росла горловина воронки, и селлестил стекал в ее недра. Было похоже, что сфера проваливается сама в себя, и из глубин этой бездны друзьям чудились смутные тени.

– Глазу не верю! Снова портал и снова незнамо куда. Эйстальд, я прошу по-хорошему, не суйся хоть в этот. Поди знай, не отправит ли он прямиком к Великому Клыку!

– Мне это тоже в голову приходило. Такой объем лунного серебра ясно указывает на то, что и здесь упали Первые Удары. Возможно, не столь мощные, как у Великого Клыка… но я уверен, что и к этому истоку спускался сам Изначальный, и быть может, никто кроме него и не бывал в этой пещере.

– Думаешь, это не дело рук твоего ордена? Возможно, элнариты справляли здесь свои делишки, обустроив себе пещерку?

– Мне кажется, что это были не они. Зеркальный портал не должен был вести сюда. Но это всего лишь догадки, и теперь сложно сказать, что же именно пошло не так…

– И какова толща земли над нами! Узнать бы: куда нас все же занесло и как глубока пропасть под нашими ногами!

Воронка в центре все продолжала расти и, словно в ответ на слова старика, бездна глядела из нее взглядом бесконечности. Эйстальд сделал шаг навстречу, или же ему это только показалось. Но затем, еще несколько мгновений спустя, он уже падал в ледяную тьму, уверенный в том, что на самом деле не сделал ни шага. Тьма окутала его непроницаемым коконом. Эйстальд потерял полное ощущение пространства и времени: ни друзей, ни врагов, ни самой жизни… Только холод, от которого пронзило иглами жара, наполняя его изнутри пустотой. И когда он, почти уверенный, что пора бы очнуться, попробовал пошевелиться, тьма свернулась мятой бумагой и сдавила его до боли, чтобы через секунду раскрыться иным окружением, иным пространством или, быть может, иным миром…

Придя в себя, он увидел обилие серого цвета, что, отражая свет звезд и яркую точку светила, пылал серебром. И это обилие, вспыхивая и мерцая в тенях, сплошным ковром устилало все до горизонта, а над головой, уходя бесконечно ввысь, раскинулась тьма безлунной ночи, усеянная искрами звезд. И в этой тьме высились горы, скрюченными пальцами они цеплялись за необъятную черноту, пылая вершинами жемчуга. Не ведая, бредет ли он в забвении или видит все это наяву, Эйстальд судорожно хватал ртом воздух. Воздуха он не нашел, но и приступы удушья так и не наступили. Не дышать и не задыхаться оказалось куда легче, чем он мог себе представить.

Видимо, все это было в порядке вещей, успокаивал себя скиталец, догадываясь, что логика здесь, как и паника, сейчас попросту бессильны. Страх не отнял его разума, но где-то, глубоко в груди, он чувствовал его касания. Найдя в себе силы оглядеться, скиталец понемногу стал понимать, куда его занесло. Высоко над головой, позади себя, он увидел сине-зеленую сферу, закутанную в полупрозрачную вуаль облаков, под которой синева чередовалась с бурыми пятнами. В знакомых очертаниях громадного пятна, не без труда, он узнал Эллрадан, тот самый, что видел множество раз на различных картах. Сомнений больше не оставалось: или он действительно упал в бездну в недрах Башен Изменения, или его видения обрели новую силу реальности, но он был готов поспорить, что его занесло гораздо дальше, чем можно было вообразить. Дальше самых высоких вершин, сквозь бескрайнюю тьму пространства, на поверхность чужого мира… Перед ним простирался лунный пейзаж! Лунное серебро! Сейчас это не звучало ни проклятием, ни надеждой – это было самой, что ни на есть реальностью!

– Как я мог здесь очутиться? – своих слов он не услышал. Скиталец вообще не слышал ни звука вокруг себя.

Беспомощно разведя руками, он попробовал оценить свое положение. Следующей мыслью были его друзья, но он был совершенно один. Никогда раньше скитальцу не доводилось испытывать столь сильного одиночества. Насколько хватало глаз, простирался пейзаж: чуждый и неприветливый его сознанию и все же, прекрасный в своей отрешенности. Увиденное завораживало. Редкие горы чередовались с покатыми склонами или крутыми, будто обглоданными эрозией холмами. Эти холмы возвышались на многие сотни футов, нередко соперничая с горделивыми пиками. Никогда раньше не встречая ничего подобного, Эйстальд догадывался, что видит перед собой древние следы бессчетных ударов, наподобие тех, что в однажды обрушились на Эллрадан. Только здесь кратеров, провалов и расщелин было великое множество. И едва ли не на каждом склоне и на поверхностях обширных плато ярко сверкал селлестил. Это был его мир. Столь редкий в родном мире скитальца, попавший в него по воле случая, здесь он являлся основой всего вокруг. Отражая свет и преломляя его, селлестил вычерчивал контрастные тени у основания горных цепей. В этом мире серебра различных полутонов, серый цвет был повсюду, и даже в самых глубоких тенях невозможно было укрыться от его власти.

Не доверяя увиденному и все еще не теряя надежды проснуться, скиталец брел, загребая ногами пыль, которая поднималась до колен, переливаясь алмазными искрами, и неспешно плыла следом. Далекий Эллрадан, который запросто мог уместиться в ладонь, был для него единственным ориентиром, хоть и сейчас, он прекрасно понимал, что, бредя в пыли, ему никогда туда не добраться. Мысли у него путались, и ни одна не помогала с ответами. Блуждая рассеянным взглядом, скиталец невзначай подметил одинокий холм, а может и пологую гору. Вид этой возвышенности насторожил его. Здесь все было чуждым, и разум Эйстальда почти смирился с этим. Но одинокий холм явно стоил более пристального внимания. Ему вдруг показалось, что у холма меняются очертания. Неожиданное движение в этом – казалось бы мертвом мире, совсем не понравились скитальцу. Все, что его окружало, даже и не пыталось прикинуться его домом.

Холм ритмично сокращался, вздымая тучи прозрачного серебра, и вскоре пополз исполинской змеей, извиваясь, в сторону Эйстальда. Скиталец оторопел – на ожившие горы он никак не рассчитывал. Необъятное тело ловко и быстро скользило по поверхности, изредка задевая стенки кратеров и осыпая со склонов огромные пласты руды и камней. Земля дрожала все ощутимей и пылинки вокруг скитальца пополнялись новыми, тревожно танцующими у его ног.

Судорожно сглотнув, Эйстальд остался на месте, опустив руку на Серебряный Шторм. Верный клинок, всегда приходивший на помощь, был теперь бесполезен. Бежать казалось бессмыслицей, чудовище двигалось проворнее любого зверя. Вскоре тень, затмив звезды, накрыла скитальца с головой. Длинное, бесконечно длинное тело, оторвавшись от земли взмыло ввысь и выгнувшись дугой, опустило к нему исполинское лицо. Глядя на него, скитальца пробирала дрожь. Холодные прикосновения страха гуляли по его спине, но он не отвел взгляда… В упор на него глядел величественный лик Изначального: казавшийся человеческим и все же лишенный всякого выражения, застывший, как у скульптуры в зале Великого Клыка.

Изначальный был весь из лунного серебра и только глаза выглядели живыми, придавив скитальца всей своей тяжестью. Усилием воли Эйстальд сохранял спокойствие, поймав себя на мысли, что размышляет о том, как удается сохранять баланс и грацию столь гигантскому телу. Краем глаза он заметил конечности, под нависающим телом, множество конечностей, напоминающих ему членистоногих скальпоров, только эти были другими. Всмотревшись в них внимательнее, скиталец похолодел. Они оказались руками, почти человеческими, рядами расположившиеся вдоль всего брюха. Только размер поражал. Каждый палец на такой руке был сопоставим со взрослым мужчиной и под тяжестью своей ноши, они вгрызались в лунный грунт будто когти. Руки, что доходили до самого подбородка (полноценной головы у чудовища не было), свободно свисали или же неустанно жестикулировали, будто желая подчеркнуть сказанное. Но кругом была одна тишина.

Бесконечно долго длилось мгновение этого созерцания, титана и человеческой песчинки, когда тишину разорвал голос, звучавший отовсюду и ниоткуда.

– Дитя селлестила, ты пришел раньше… Куда раньше, чем должен был!

– Я не должен тебе ничего. Не должен даже здесь находится: ни сейчас, никогда либо! Это все иллюзия, мне все это только кажется.

– Но ты здесь, даже если желаешь быть где-то еще. Ты вмешался в Цикл, но нарушил его течение. Главные врата должны были еще долго безмолвствовать.

Эйстальд говорил, не открывая рта, как и гигант над ним. Голос живущий повсюду звучал на древнем наречии, словами, которые не помнили даже Хранители и все же, Эйстальд понимал сказанное.

– Что есть Цикл?

– Цикл – это мера существования. Все во вселенной циклично… Однажды мы приняли его. Первый до меня не был первым, также как и я после него. Но тогда я не знал об этом. Я впитал дар Ударов, что низверглись с небес. Я назвал себя Первым. Я назвал себя Изначальным. Но я им не был, я был частью Цикла… Теперь и ты его часть.

– Что ты хочешь сказать? – мысли поддавались с трудом, будто приколоченные гвоздями. – Ты не Изначальный?

– Для вас я тот, кем вы меня называете. Но до меня были иные. Множество творцов впитали множество ударов в бесконечных глубинах эпох. Они собирали дары и, собрав, изменяли мир. Они творили. Я пошел еще дальше. Я сотворил то, что не удавалось никому за многие циклы!

– Ты не творец! Уродливые твари из-под твоей руки – омерзительны, лишь одно зло ведомо им!