"О Боже! – простонала я. – Неужели революция так и не уничтожила это зло? Они всё ещё терзают тягловых лошадей таким же ужасным образом, каким делали это раньше?"

Но Катя уже покинула нас и, стремительно подскочив к извергу, в недвусмысленных выражениях высказала ему всё, что о нём думает. "Как же вы можете так позорно обращаться со своей лошадью, товарищ возничий? – возмущённо воскликнула Катя. – Она заслуживает лучшего. Вы ведёте себя самым нецивилизованным образом, будто вы старорежимный ломовик. Давайте-ка быстро распрягайте её, и я вам помогу".

Я была абсолютно уверена, что мужик ответит ей бранью, но, очевидно, та знала, как с ним общаться, поскольку, продолжая бубнить себе под нос что-то о плохих дорогах, тяжёлых грузах и древних клячах, он тем не менее повиновался – с Катиной и нашей помощью распряг бедное животное и поставил его на дрожащие ноги.

"Мы сейчас во всех школах учим детей быть добрыми к животным, – поделилась с нами Катя, когда мы продолжили наш путь. – Однако очень трудно изменить представления пожилого человека, который всю свою жизнь жестоко с ними обращался, и боюсь, что с этим ничего нельзя поделать. Конечно, в клубах мы проводим лекции для людей преклонного возраста типа этого индивида, и лекторы пытаются объяснить им бесполезность применения жестокости. Но, как я уже сказала, от них многого не добьёшься. Именно детям необходимо с малых лет, пока они ещё в детском саду, прививать доброту, и это как раз то, что мы делаем, – учим детей вести себя как цивилизованные люди".

"Да, как любитель животных и член ОПЖОЖ25, я всей душой желаю, чтоб как можно скорее настал тот день, когда несчастные тягловые лошади наконец-то получат должный уход", – с горьким видом промолвила я, и Катя попыталась подбодрить меня, предположив, что всех таких лошадей вскоре заменят машины.

Наконец мы добрались по Татьяниному адресу и на пару-тройку минут остановились перед зданием, где во время войны и революции жили мои родители после того, как покинули свой особняк на Фонтанке, 25. Я глядела на эркерное окно моей матери, где она обычно стояла и наблюдала за мной, когда я каждый день в одно и то же время прибегала из госпиталя. Она видела меня издалека, как раз когда я появлялась из Таврического сада, раскинувшегося между госпиталем и домом, и тогда открывала окно, и махала зажатым в левой руке носовым платком, а правой быстро-быстро совершала в моём направлении мелкие крестные знамения. Будучи уже достаточно близко, я окликала её: "Как дела, Мазз, дорогая?" – и она отвечала: "Иди скорее, Малышка, ты припозднилась", – даже если в тот день я пришла пораньше. И я взбегала по лестнице, а она всегда встречала меня у входной двери. При воспоминании жгучие слёзы внезапно ослепили меня, а затем покатились по щекам и пальто, невидимые для других, потому что было темно и наши лица и одежда и так были мокрыми от снега. Затем, взяв себя в руки и держась за локоть Вика, я проследовала за Катей к парадному входу и поднялась по лестнице к знакомой старой двери из красного дерева, в которую мы постучали и стали ожидать, пока кто-нибудь нам откроет. "А что, если всё это сон, – подумала я, – и никакой революции не было, и я не замужем за американцем, и мы не ищем Татьяну, и сейчас старый дворецкий Пётр откроет дверь, и моя мать выбежит мне навстречу, и мы пойдём в её гостиную, и сядем у камина, и будем пить горячий чай и говорить, говорить обо всём на свете?"

Вдруг мы услышали шаги по коридору, дверь отворилась, совсем чуть-чуть, и тихий голос спросил: "Что такое, кто вы, чего вы хотите?"

"Мы хотим выяснить, живёт ли тут ещё Татьяна А.?" – спросила Катя, поскольку я до сих пор слишком сильно дрожала, чтобы говорить.

"Нет, не живёт", – ответил голос, и моё сердце ушло в пятки: её тут нет, мы никогда её не найдём, и, возможно, она вообще уже мертва …

"Однако, – продолжил голос, – вы отыщете её в комнате номер семнадцать в задней части здания. Вам нужно пройти через двор, через чёрный вход, подняться по лестнице, и вы найдёте её комнату на первой лестничной площадке".

"С ней всё в порядке?" – удалось выдавить мне.

"О, да, – ответил голос, – я видела её только вчера, и тогда у неё всё было хорошо".

С этими словами дверь тихонько закрылась, и мы вновь услышали шаги – удаляющиеся.

"Побежали, скорее!" – воскликнула я, и мы ссыпались вниз по лестнице, промчались сквозь арку и внутренний двор к незаметному входу и дальше по ступенькам к двери с табличкой номер семнадцать. В волнении я стала громко колотить в дверь и кричать: "Открывай скорее, Митриевна, моя старая курица из Кёге" (это было нелепое прозвище, взятое из одной из сказок Андерсена26, которым я всегда её называла).

В следующую же минуту мы услышали шарканье тапочек, затем дверь распахнулась, и там в длинном синем ватнике стояла моя старушка Татьяна, вглядываясь в темноту лестничной площадки.

"Кто там, кто … возможно ли это?" – запинаясь, произнесла она.

"Митриевна, это я – Ирина", – воскликнула я, бросившись к ней, крепко обняв и целуя в дряблые старческие щёки. Но для неё это было слишком – шок от моего неожиданного появления чуть не убил её, и на несколько мгновений она, ошеломлённая и почти бездыханная, повисла в моих объятиях. А после начала плакать, всхлипывая: "О Боже, Ваше Сиятельство, мой золотой зайчик," (это было давным-давно данное мне ею ласковое прозвище) "неужели я действительно снова вижу Вас после стольких лет? Неужели я дожила до этого дня? А кто этот джентльмен? О, Ваш супруг! Входите, Ваша Честь, входите. Я так счастлива …"

И пока мы входили в её комнату, я заметила, что Катя улыбалась незнакомым словам – "Ваше Сиятельство, Ваша Честь", – ведь ей было всего 22 и она с трудом помнила те дни, когда употреблялись столь изысканные выражения.

Потом мы все сели – я и Татьяна на кровать, а Вик и Катя чуть поодаль, на два единственных свободных стула в комнате, – и Татьяна крепко держала меня за руку, будто боялась, что я могу в любую минуту уйти или растаять в воздухе, словно привидение. И она говорила и говорила, рассказывая мне всё о себе и о том, что она делала в последние десять лет. Слушая её, я огляделась вокруг и отметила, что, хотя комната и не отличалась просторностью, в ней было чисто, тепло и уютно. И я узнала несколько предметов мебели, что некогда нам принадлежали, и набор знакомых старых икон, который раньше висел над кроватью моей матери. А ещё там были фотографии моих родителей и меня самой в придворных костюмах, а также многочисленные виды Троицкого – снимки, сделанные мной летом 1916-го.

"Вы помните, как в том году постоянно фотографировали Троицкое? – спросила Татьяна. – Мы часто подшучивали над Вами, спрашивая: 'Откуда такая внезапная страсть к фотосъёмке?' – и Вы отвечали, что не знаете, но желали бы иметь полную коллекцию тамошних видов. Это явно было предчувствие, мой золотой зайчик … Видно, ваша душа понимала, что должно было случиться и что Вы никогда больше не увидите Троицкое, хотя Ваш разум и не предвидел ничего столь ужасного".

Потом, пока Катя и Вик вполголоса переговаривались друг с другом, чтобы нам не мешать, моя старая подруга продолжила свой рассказ о том, чем занимается и как проходят её дни.

"Мне тут комфортно, и я зарабатываю на жизнь шитьём" (раньше она была замечательной портнихой и много раз шила для меня красивейшие платья). "И у меня достаточно еды. Видите ли, обе мои падчерицы замужем за коммунистами, а те – ударники, хорошие ребята и добры ко мне, и потому, помимо моего собственного пайка, я часто получаю от них дополнительное пропитание".

"А не хотела бы ты уехать в Америку и жить там с нами?" – спросила я.

Но та покачала головой.

"Нет, – ответила она, – я слишком стара, чтобы плыть за океан, и, кроме того, я бы слишком тосковала по России, я бы там умерла. И потом, как бы я жила без своей церкви? Вы знаете, я каждый день хожу в Сергиевский собор. Для меня это приятная прогулка, и там есть батюшка, который читает прекрасные проповеди".

"Она такая же, как мои мама и бабушка, – заметила Катя. – Те тоже постоянно в церкви или ходят на кладбище".

"А ты?" – был мой вопрос.

"О, нет, я атеистка, – ответила Катя. – Но признайтесь, Татьяна Дмитриевна, что вы тоже часто посещаете кладбище".

"Раньше любила, – печально ответила Татьяна, – но теперь я для этого слишком стара. Кладбище далеко, и я больше не в силах дойти туда пешком, а трамваи пугают меня – там нынче ужас как много людей".

"Кстати, о кладбищах, завтра я собираюсь навестить могилу своего отца", – объявила я, на что Татьяна покачала головой, сомневаясь, найду ли я её, и если да, то в каком состоянии, ведь она не видела ту уже несколько лет.

Наконец пришло время прощаться, и, честно пообещав зайти опять на следующий день, мы двинулись обратно в гостиницу.

Рано утром я отправилась на могилу своего отца в старой Александро-Невской Лавре – монастыре, который сегодня необитаем и заброшен, поскольку монахи вынуждены работать, как и все остальные, а потому разошлись на все четыре стороны.

"Не ходите туда. Вы, возможно, увидите могилы разрушенными и осквернёнными", – грустно сказали в разговоре со мной несколько стариков, но я, как водится, была полна решимости проверить всё сама.

Пройдя через знакомые ворота монастыря, мимо дворца, который прежде являлся резиденцией митрополита Санкт-Петербурга, и мимо громадного собора, где покоятся мощи святого покровителя этого города Александра Невского, я наконец-то достигла некрополя, где лежал в земле мой отец. Хотя все захоронения и были покрыты толстым слоем снега, я вскоре всё-таки нашла его могилу, потому что грубо отёсанный деревянный крест, который мы с мамой установили в 1919-ом году, так и стоял достаточно ровно и на нём хорошо читалось полное имя моего отца, написанное чёрными буквами. А ещё там была маленькая иконка Воскресения Христова, прибитая нами к кресту, и истрепавшийся венок из мишуры, который мы с таким трудом купили в те дни Красного террора.

И когда я разрушила красивое белое покрывало, счистив руками снег, я обнаружила, что могила цела и всё ещё покрыта мелкими камешками, которыми мы замостили её вместо укладки надгробной плиты, являвшейся для нас в те дни непозволительной роскошью. Да, всё сохранилось в точности так, как мы и оставили много лет назад, и даже на месте был розовый куст, что сильно разросся и, очевидно, цвёл в этом году, так как на нём виднелись засохшие, ломкие цветы. Мне стало жаль, что я смела́ с могилы тот чистый белый снег, поэтому стала вновь укладывать его обратно горсть за горстью и потом разравнивать, оставляя по всему холмику следы своих пальцев. Закончив эту работу, я опустилась на колени и низко, по-русски поклонилась до самой земли. А затем сорвала один из маленьких коричневых цветков и покинула кладбище, довольная тем, что мой отец покоится там с миром.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

От переводчика: На момент работы над романом в 1933-ем году.

От переводчика: Имеется в виду социалистическая система управления, как новая по отношению к капиталистической и феодальной.

От переводчика: Цитата из известной баллады "Кристабель" английского поэта-романтика, критика и философа Сэмюэла Тейлора Кольриджа (1772 – 1834).

От переводчика: Владимир Александрович Поссе (1864 – 1940) – журналист, деятель русского революционного движения.

От переводчика: Пётр Бернгардович Струве (1870 – 1944) – русский общественный и политический деятель, редактор газет и журналов, экономист, публицист, историк, социолог, философ.

От переводчика: Максим Максимович Литвинов (1876 – 1951) – советский революционер, дипломат и государственный деятель, народный комиссар (министр) иностранных дел СССР (1930—1939).

От переводчика: Чуть более 95 километров.

От переводчика: Жан-Батист Грёз (1725 – 1805) – французский живописец, ведущий портретист и один из крупнейших художников эпохи Просвещения.

От переводчика: Город в Псковской области, который в те времена находился на границе с Латвией.

От переводчика: То событие подробно описано в моём втором романе из цикла "Миры Эры", основанном, среди прочего, на Иринином "Дневнике Революции".

От переводчика: Немецкое "Wunderbar! Kolossal!" – "Превосходно! Колоссально!"

От переводчика: Французское "cour d'honneur" – "двор чести" – парадный двор перед зданием дворца, особняка или усадебного дома, ограниченный главным корпусом и симметричными боковыми флигелями.

От переводчика: Феликс-Франсуа Фор (1841 – 1899) – 7-й президент Французской республики, являвшийся сторонником сближения Франции и России, которое вылилось в посещение Парижа российской царственной четой в 1896-ом году.

От переводчика: Вильгельм фон Каульбах (1805 – 1874) – немецкий портретист и мастер исторической живописи.

От переводчика: Мария-Антуанетта Австрийская, супруга короля Франции Людовика XVI, была после Французской революции казнена на гильотине.

От переводчика: Немецкое "Ach, me schrecklich!" – "Ах, как ужасно!"

От переводчика: Имеется в виду его поэма "Медный всадник".

От переводчика: Огюст Рикар де Монферран (1786 – 1858) – французский архитектор, крупнейший петербургский зодчий позднего неоклассицизма, создатель не только собора, но и дворца Лобанова-Ростовского, и Александровской колонны в центре Дворцовой площади, и проекта статуи Николая I.

От переводчика: Этьен Морис Фальконе (1716 – 1791) – французский мастер монументальной скульптуры.

От переводчика: Английское "summer gardens" – "летний сад".

От переводчика: В случае Якова Фёдоровича Скарятина всё случилось не совсем так, как пишет Ирина, поскольку он продолжал служить в лейб-гвардии Измайловском полку вплоть до сентября 1806-го года, уйдя в отставку в чине полковника лишь после получения серьёзных ранений в битве под Аустерлицем, где он проявил себя абсолютно героически и был удостоен от Александра I высоких наград, и только тогда отбыв в своё орловское поместье, в котором затем проводил бо́льшую часть времени, хотя периодически и появлялся в столичном высшем свете. Об этом и не только я подробно написал в главе "Троицкое" своего первого романа из цикла "Миры Эры", основанного, среди прочего, на множестве найденных мной архивных документов.

От переводчика: Тут стоит добавить, что ко времени смерти Якова Фёдоровича Скарятина два его старших сына, Фёдор и Григорий (ведь дед Ирины Владимир родился третьим), уже лежали в могиле, не оставив после себя потомства: первый умер от чахотки, немного не дожив до своего тридцатилетия, вслед за своей женой, ушедшей по той же причине, и первенцем, названным в честь деда Яковом; второй, будучи неженатым и находясь в чине генерал-майора в составе русского пехотного корпуса, помогавшего австрийским войскам в подавлении венгерского восстания, пал на поле брани в битве с венграми при Шёсбурге, когда ему был всего 41 год.

От переводчика: Франческо Бартоломео Растрелли (1700 – 1771) – русский архитектор итальянского происхождения, наиболее яркий представитель так называемого елизаветинского барокко.

От переводчика: Так назвал его в своих мемуарах видный революционер и большевистский деятель Лев Троцкий.

От переводчика: "Общество по предотвращению жестокого обращения с животными". По-английски – SPCA (Society for the Prevention of Cruelty to Animals).

От переводчика: Имеется в виду его сказка под названием "Маленький Тук".

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1...4 5 6

На страницу:

Перейти

6 из 6