Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея

– А у йока губа не дура, – хохотнул один из стрелков, подходя к долговязому. – Дашь побаловать, а, Гвид?

Юноша, названный Гвидом, брезгливо поморщился. Олга тоже внутренне скривилась, но виду не подала, только состроила гримасу испуганного зайца, выпучив глаза в напускном страхе.

Пятнадцать человек! Я не хочу убивать этих баранов! Может, не тронут?

– Все тебе неймется, Балаш, – проговорил он, убирая меч в ножны. – Лиса здесь давно не было. Я его совсем не чую, – он повел носом, как бы доказывая свою правоту. Потом вдруг повернулся к Змее, алчно поблескивая глазами. – Моя наперво будет. Отведите ее в баню, все равно Вожак на перевале. Развлечемся пока.

– Развлечемся, – подтвердила Змея, вонзая длинные бурые когти в тонкую Гвидову шею, и выхватывая другой рукой его меч. Горячая кровь фонтаном хлынула из разорванной артерии, разукрашивая Олгино лицо в красный цвет боя. Ошалевшего арбалетчика и мечника она убила одним плавным круговым движением, достав чужим мечом сразу двоих. Балаш успел выстрелить, но уроки Лиса не прошли даром. Болт прошел мимо и, разбив стекло, ушел в небо. Олга чертыхнулась и точным ударом в сердце повалила необъятного арбалетчика. Теперь вся Стая прибежит! Очередной Ловчий, сунувшийся было узнать, что происходит, получил в лоб снятым с трупа кинжалом. Четыре! Олга достала из-под лавки свой меч и, выскочив во двор, бросилась бежать. Внутри оставаться было опасно, дом могли окружить и поджечь. Мимо зло прожужжали, рассекая воздух, три болта. Змея отшатнулась, уходя из-под обстрела выскочивших из лесу Ловчих, и метнулась через плац к тропке, что вилась по южному склону. Там ее и ждали десяток мечников с острыми клинками на изготовке. Троих в диком порыве она убила сразу, охваченная жаром схватки, опьяненная соленым вкусом чужой крови на губах.

Семь!

Но потом что-то сорвалось в ней. Какая-то нить, крепко и прочно стягивающая все чувства, лопнула, не выдержав натяжения. К горлу подкатился тугой ком, мешающий ровно и глубоко дышать, ноги перестали слушаться, сделались словно ватные, руки предательски задрожали. Мечи показались неподъемно тяжелыми, норовили выскользнуть из вспотевших ладоней. В груди и животе противно заныло. Олга отбросила один клинок и принялась защищаться, неловко отмахиваясь от разъяренных псов. Даже осознавая смертельный исход такой слабости, Змея не могла побороть отчаяния и ужаса перед творящимся действом. Оттесняемая к утесу, она почувствовала, что если еще хоть немного крови обагрит стальной клинок, ее стошнит. Нет, она не умела убивать! Она не хотела этого делать! Они бы изнасиловали тебя и все равно прикончили, – холодно внушал разум, еще теплившийся где-то в черной, вязкой глубине безумия. Змея задыхалась. Да, она понимала это, прекрасно понимала. Но неведомая сила, заполнившая ее до краев и грозившая разорвать тело, не находя себе выхода, причиняла ужасную, ни с чем не сравнимую муку.

Олга отмахнулась от очередного лезвия, промелькнувшего перед самыми глазами, и почувствовала долгожданное облегчение. Боль хлынула наружу вместе с потоком крови из страшной раны на плече. Рука повисла плетью, выпуская из мокрых пальцев рукоять меча. В следующее мгновение три болта пригвоздили к скале ее сползающее на землю непослушное тело.

Сквозь жирное пульсирующее марево Змея видела, как приближается к ней один из Ловчих, как заносит тяжелый боевой топор, и, покачнувшись, валится на бок. За его широкой спиной вырастает плоская тень с черными точками глаз на белом лице.

Смерть!

Миг, и тень уже кружится среди людей, овеваемая серебристо-стальным шлейфом, и Ловчие – кто с остервенением, кто с опаской – вплетают свои умелые движения в бешеный ритм, поддаваясь неукротимой власти кровавого пляса, и падают один за другим, бездыханные, кропя землю багровой росою.

Змея смотрела в гущу вертящихся тел и молила Творца ниспослать ей спасительное забытье, лишь бы не видеть этого ужаса, не слышать скрежета металла, хруста разрубаемой плоти, криков и ругани дерущихся. Но кто-то не желал отпускать измученное сознание, будто приказывая: “Смотри! Смотри и помни! И сходи с ума от воспоминаний!” И Олга даже сквозь веки видела схватку обреченных со Смертью, и непонятная могучая Сила раз за разом накатывала на нее, обдавая удушливой, горячей волной, обжигала сжавшегося в чреве и плачущего от боли духа.

Танец оборвался внезапно. Тень на мгновение замерла среди бездыханных тел, и, покачиваясь, медленно двинулась к Олге, постепенно обретая четкие очертания и объем.

Лис, сбросив черную кожанку, присел рядом со Змеей, внимательно осматривая ее искромсанное тело.

– Я же говорил, что они придут, – произнес он, утирая лицо рукавом. Олга с ужасом наблюдала, как затягиваются глубокие раны на его шее и висках, как за секунды рассасываются ребристые шрамы, как пульсирует вокруг его тела густое смердящее облако Силы.

Нелюдь протянул к ней ладонь, охваченную жаром, и Змея дернулась прочь, выставляя вперед целую руку и хрипя:

– Нет, не трогай меня!! Ты… ты грязный!

Он наклонил к ней голову, вслушиваясь, но Олга оттолкнула его прочь, оставляя на бледном лице кровавый отпечаток ладони.

– Уйди… уйди, нелюдь!

Он вздрогнул, сжав губы, и с силой дернул болт, торчащий меж ребер. Кровь хлынула горлом, переполнив пробитое легкое, и Олгу поглотило долгожданное забвение.

***

Велидар давно собирался съездить в Кимчанский монастырь, что на Суровом озере, навестить наставника Гунария, да привезти ему пару новых рецептур и гербарий для книги “о ядовитых растениях и их полезном применении в медицинской практике”. Брат Гунарий, будучи учителем и приемным отцом Велидара, в глазах последнего являлся образцом для подражания и преклонения. А мудрость и знания, которые хранила убеленная сединами голова медика, астронома, историка и алхимика в одном лице, заслужили уважения и почтения у самого Великого Князя Владимира. Велидар уже четыре с половиной года не видел учителя, и виной тому была отнюдь не лень или нежелание сплавляться по бурной Жиле. Просто красавица-жена, черноглазая Смеяна, родившая сразу после свадьбы одного за другим двух крепеньких сыновей, никак не желала надолго отпускать от себя мужа. По крайней мере, пока малыши не подрастут. К тому же Велидар хотел свезти мальчиков на смотрины к пусть и не родному по крови, но все-таки деду. Гунарий же, узнав о появлении внуков, очень радовался и выказал огромное желание поглядеть на детей приемного сына и одного из лучших своих учеников.

В начале квитня18, вместе с паводком с гор к Закрому подошла вереница плотов, везущая из Толмани товар на большую весеннюю ярмарку в Истарь и Надар. Сговорившись с купцами, Велидар вместе с женой и сыновьями погрузился на один из плотов, где обосновался торговый люд, наемники, да батраки из крестьян, подавшиеся в город на заработок.

Берега медленно проплывали мимо, то нависая над мутной водою глинистым обрывом, усыпанным ласточкиными норами, то сгущаясь неприступным темным бором, выступающим могучими стволами к самой кромке, то светились редколесьем с зеленеющими проплешинами полян. Связанные из крепких сосновых бревен плоты напоминали плавучие острова, густо усеянные шатрами и натянутыми от дождя пологами, между которыми прогуливался, переговариваясь, скучающий без дела народ. Неудивительно, что о йоке, примостившемся под телегой у края плота, лекарь узнал этим же вечером, ужиная у костра, от золотодобытчика из Привольжского края. Словоохотливый рудокоп рассказал так же, что йок везет с собой какую-то девицу, по слухам, красоты невиданной, которая ночью так жутко кричит, что у честных людей волосы на загривках шевелятся.

– Видимо, проклятый душегуб припас ее на потом, чтобы девственное сердце выесть, коли голод замучит, – сверкая соловыми глазами, рассуждал он, размашисто жестикулируя увесистой, почти уж полой чаркой браги. – А, может, потому и воет она, что он ее ночью того… кушает понемногу.

– Врешь ты все, – грубо оборвал его рыжебородый наемник, молча хлебавший горячую похлебку, – он над этой девкой как лист осиновый трясется, сам видел. Раненая она, вся в бинтах, точно куколь.

– Ну ты, бравый, загнул, век не разогнешь, – недоверчиво ухмыльнулся рудокоп, наполняя деревянную кружку пенным напитком, – Где ж это видано, чтобы йоки кого-нибудь выхаживали. Это, знаешь ли, противно их существу, – и, вскинув указательный палец, процитировал древнюю хронику:

“Сия тварь непотребная, во гневе чрез Змея Творцом порожденная, на добро не сподобится, лишь несет разрушения тем телам, в коих души разрушены”, – после чего повернулся к Велидару и произнес наставительно:

– Ты, лекарь, за детками лучше следи, а то, не дай Бог, стервец оголодает, да захочет свеженинкой подкрепиться.

Велидар от этих слов стал белее снега, а Смеяна, вскрикнув, бросилась к пологу, под которым крепко спали малыши. Рыжебородый хмыкнул, хмуря кустистые брови:

– Не пужал бы ты людей зазря. Не веришь мне, так сам сходи, погляди.

Рудокоп пьяно захохотал над нелепостью подобного предложения, но больше про йока не заговаривал. Велидар задумчиво глядел на синий в сгущающихся сумерках берег, поглаживая аккуратно стриженную бороду. Конечно, вольжанин за все золото мира не пожелает подойти близко к духу, тем более разглядывать, что тот прячет в телеге. И виной тому не только боязнь нарушить “частную территорию” йока, но и другой, более древний и более глубокий страх. Велидару доводилось сталкиваться с “сынами смерти” несколько раз, и он навек запомнил тот липкий ужас, что, поднявшись из самых глубин сознания, обнял его своими ледяными скользкими щупальцами, словно огромный морской спрут, и не разжимал сдавливающих грудь тисков, покуда дух стоял рядом. Велидар не понимал, почему так происходило, но точно знал, что все люди испытывают нечто схожее в присутствии проклятых Змеем. Даже Ловчие, или Мстители, как они сами себя называли, гордо вскидывая буйные головы. Недаром в их Стаи вступали только самые отчаянные, умелые, проверенные в бою вояки, которым нечего было терять, кроме собственной жизни. Те, в ком жар ненависти не гас под напором страха, кто желал добыть славу и, само собой разумеется, богатство, ибо многие влиятельные особы горели желанием отомстить убийцам за гибель своих близких, и не прочь были заплатить золотом за голову ненавистного йока. Было еще одно обстоятельство, побуждавшее мстительных родственников тратить баснословные средства для снаряжения целой Стаи. Казалось, легче было бы нанять йока, чтобы тот сошелся в равном поединке со своим родичем. Легче, но невозможно, ибо самый главный закон Кодекса “сынов смерти” запрещал убийство себе подобного. Дух никогда, ни при каких условиях не поднимет меч на другого духа. Если же он нарушит данный закон, его ждет самая жестокая кара. Велидар понятия не имел, какое наказание можно придумать для существа, уже раз испытавшего смерть, не знающего боли и лишенного чувств. Но в том, что нарушителя будут долго и настойчиво преследовать, был точно уверен.

Так что Ловчим было чем заняться, так же, как и Нюхачам. Эта тоже была одна из тайн, окружавших расу йоков. По какой причине рождались люди, способные чувствовать запах духа лучше всякого пса? Чья кровь дала миру такую способность? Среди догадок самой распространенной была одна: Нюхачи ведут свой род от загадочных Детей Великого Змея. Загадочных, потому что ни одна летопись не сохранила точных упоминаний о них. А в легендах и народных сказаниях все было столь запутанно и противоречиво, что историки оставили бесплодные попытки разобраться, где правда, а где выдумка.

– Лекарь, ты не пужайся, – вдруг подал голос рыжебородый, – йок-то смирный, посмирнее своей девки будет. Он в самых верховьях к обозу пристал. Говорит, охрану обеспечивать будет, коли что. Бесплатно, лишь бы до Сурового свезли. Хозяин, что металлы с рудников в Толмань вез, согласился.

Еще бы! – мелькнуло в Велидаровой голове.

– Не съест он твоих малявок, – ободряюще похлопал по плечу наемник. – Не голодный, поди.

– Надеюсь, – слабо улыбнулся в ответ лекарь.

Утро выдалось пасмурное. Всю ночь землю кропила противная мелкая морось, наполняя осенней сыростью теплый воздух. Смеяна еще крепко спала, когда Велидар задком выбрался из-под нагретого одеяла и, ежась от холода, зашагал к краю плота справить малую нужду. Помочившись и оправив штаны, он обернулся и чуть не заорал во все горло, отскакивая назад. Велидар точно бы свалился в реку, если бы проворный йок вовремя не схватил его за руку. От этого прикосновения лекаря накрыло такой волной ужаса, что он возблагодарил Творца за его решение явить йока после, а не до облегчения. Иначе портки были бы мокрые со страху!

Йок оттащил трясущегося Велидара подальше от воды и, внимательно разглядывая его побледневшее лицо своими черными, как бездонные колодцы, глазами, спросил:

– Ты – лекарь?

Велидар, переборов желание кинуться в реку и уплыть куда подальше, кивнул.

– Пойдем, – коротко бросил йок и зашагал прочь. Велидар обреченно побрел за ним.

Телега, а точнее, крытая повозка, стояла именно там, куда указывал вчера рудокоп. Она была совсем небольшой и низенькой. Три-четыре мешка муки да пара клеток с курами – все, что туда могло поместиться. Ну и, пожалуй, еще лежащий человек. На юге в такие повозки впрягают ослов. Очень удобно и безопасно для узких горных тропок. Йок отдернул боковину полотнища, натянутого на две П-образных рамы, и взглядом указал вовнутрь.

– Мне нужно, чтобы она жила, – коротко бросил он, отступая на несколько шагов. Велидар, перегнувшись через бортик, склонился над девушкой.

Она была совсем молоденькая, лет шестнадцати, не более, к тому же, и правда, очень красивая, но какой-то нечеловеческой, звериной красоты. Словно древний дух, обретший людское обличье, что так и не смог окончательно избавиться от своей первоначальной природы. Таких, как она, очень сложно и, в какой-то мере, страшно любить, но можно подолгу, восхищенно и с наслаждением любоваться. Портили ее только нездоровый цвет лица и впалые щеки.

Велидар завороженно разглядывал тяжело дышавшую во сне девушку, как вдруг та вскинула длинные ресницы и уставилась на лекаря янтарем горящих в полумраке змеиных глаз. Несколько долгих мгновений она внимательно изучала склоненное над ней лицо, после чего произнесла не зло, но твердо:

– Пошел вон!

Велидар растерянно оглянулся на нелюдя, но тот лишь утвердительно кивнул, подбадривая.

– Позволь осмотреть тебя, – лекарь, откинув одеяло, взялся было разматывать бинт, стягивающий плечо.

– А-а-а, коллега! – прохрипела она, и в уголках губ вздулись кровянистые пузыри. Лекарь удивленно приподнял бровь. Она знает фавийские словеса?! – Зачем повязку теребишь? Я и так тебе все раны свои перечислю, – и вдруг рявкнула, выкатив безумные глаза:

– Руки убери, идиот! Иди, откуда пришел! И скажи этой сволочи смердящей, что лучше я сдохну, чем стану такой… такой… – она закашлялась, исходя пузырящейся кровью, и устало откинула голову, закрыв глаза.

Нелюдь невозмутимо слушал, глядя на проплывающий мимо берег. Велидар с опаской подошел к нему, поминутно оглядываясь на повозку, и остановился как можно дальше, неуверенно теребя завязки на поясе.

– Ну?

– Я… она, – заикаясь от тяжелого, гнетущего страха, проговорил лекарь, – я н-ничем н-не смогу ей п-помочь… она н-не хочет жить… когда человек так н-настроен, его н-невозможно излечить.

Дух метнул на Велидара такой испепеляющий взгляд, что ноги последнего подкосились, и он упал, будто кто в грудь толкнул. Йок навис над ним, перебирая длинные пряди черных волос тонкими пальцами, похожими на птичьи когти.

– Так убеди ее.

– К-как?

– Скажи ей… – он задумчиво смотрел куда-то вдаль и, спустя несколько долгих томительных мгновений, произнес, – cкажи ей, что если она будет дальше упорствовать и не позовет духа, я, – он в упор посмотрел на Велидара пустыми холодными глазами, – убью твоих детей и жену прямо здесь, перед ее упрямым носом. Скажи, что я не шучу. Иди.

Он поднял лекаря за шиворот и, встряхнув, толкнул его к повозке. Велидар неловко налетел на деревянный бортик, больно ушибив грудь, и застонал. От толчка тележка качнулась, и девушка открыла глаза, раздраженно воззрившись на бледное осунувшееся лицо напротив.

– Что тебе? Я же сказала, убира… – она оборвала фразу на полуслове. Велидар плакал, тихонько всхлипывая и утирая слезы рукавом.

– Детей пощадите… мальчиков моих, умоляю, – бормотал он. – Прошу, помилосердствуйте, сударыня, сделайте, что господин велит! Деток моих спасите от проклятого йока! Жену… я же с ней всего пять годков побыл!.. Мне-то зачем жить, коли их не станет…

Казалось бы, бледнеть уже больше и некуда, ан нет! Девушка позеленела, прикусив нижнюю губу, и отвернулась.

– Нелюдь проклятый! Знает, чем пронять…

Она блуждала взглядом по пологу, украшенному потеками и заплатами, и, казалась, забыла о застывшем в отчаянье лекаре. Велидар обреченно молчал, раздумывая над тем, что лучше будет сделать, коли йок совершит обещанное: утопиться с горя и стыда, или повеситься на ближайшей осине. Мысль об осине наполнила его трепыхавшееся в груди сердце таким блаженным спокойствием, что он растянул губы в туповато-счастливой улыбке.

Тем временем девушка остановила свой мутный взгляд где-то за Велидаровой спиной и, зло блеснув глазами, проговорила:

– Ты выиграл! Ну что, доволен?

Лекарь обернулся. Йок, стоявший позади, молча кивнул, и, переведя свой взгляд на Велидара, произнес с легкой усмешкой:

– Пошел вон!

***

Море!

Скольких поэтов вдохновила бескрайняя, изумрудно-синяя даль отраженного неба, вздыхающего прибоем. Сколько людей, посвятивших себя служению первородной стихии, с уверенностью утверждали, что в их жилах струится отнюдь не руда, как у жителей берега, а морская вода – истинная кровь Творца. Ибо Отец – небо, Мать – земля, а море – купель жизни обоих.

Сколь прекрасно шепчущее покрывало бездны, скрывающее под прозрачно-голубыми струями великую, неподвластную мощь Бога. И сколь ужасна разрушительная сила разъяренного моря. Ничто в мире не являет собою больше противоречий, чем лик самой могучей стихии.

Море…

Олга и раньше видела его, будучи в Надаре вместе с отцом. Видела грязные, закованные в склизкий гранит берега, натужно вылизываемые языками воды, тяжелой от мусора и водорослей. Видела почерневшие от влаги гнилые борта умерших кораблей, и ощущала режущую глаза вонь, висящую над причалом, как мошкариное марево над болотом. И где-то за неприступной стеною липкого воздуха мерцала голубая полоса, вливаясь на горизонте в безоблачное небо.

Впечатления детства пускают в память самые крепкие корни, и Олга до сего момента не любила моря, всегда наблюдая его с городских причалов. Может быть по этой причине она никогда не чувствовала его в своем сердце так тонко и пронзительно, как сейчас…

Волны прибоя упруго ласкали колени, не давая забыть о своем теле, а сознание плыло над темно-синею бездной вместе с выпущенным на свободу духом. Змея обогнула очередной островок, скользнула вдоль узкого перешейка, где в мокром песке увязла телега, и мужик зло бранил непутевого сына, сбившегося с сухой тропы. Поднявшись над чахлыми березами, каймою обрамляющими пологий каменистый берег, она почувствовала под собой холмистую долину с мерцающим блюдцем озера в центре и деревеньку, уютно расположившуюся под раскидистыми кронами густо-зеленеющей дубравы. Но полет продолжался, растягивая незримую струну между телом и духом, требовательно рвущимся вперед.

Сотни верст мерно вздыхающей синевы, искрящейся золотом в лучах заходящего солнца, раскинулись перед призрачным оком летящего Змея. Олга оцепенела на миг, захлебнувшись бескрайним простором открытого моря, и потянула духа обратно, в клетку бренного тела. Невидимая пружина, столь долго и тяжело растягиваемая, сжалась с невероятной быстротой, возвращая Змеиное сознание на единственный песчаный пляж крохотного островка, затерянного среди множества себе подобных. Открыв глаза, она провела рукою по растрепавшимся волосам, оправляя косу, и глубоко, до боли в подреберье, вдохнула солоноватый морской воздух. Прохладный к ночи ветер приятно холодил взмокшие от напряжения плечи и грудь, играя складками распоясанной шелковой рубахи. Ноги, больше трех часов терпевшие требовательные толчки прибоя, замерзли и дрожали от усталости. Олга умыла обветренное лицо прохладной водою и побрела к берегу, пристально оглядывая прибрежные утесы, пока не заметила одинокую фигуру, четко очерченную пылающим ореолом заката.

Так я и думала, явился!

Лис знал об излюбленном пляже своей Ученицы, где она бывала во время его краткосрочных отлучек, знал, где искать Змею по возвращении в убежище. Теперь он уезжал, точнее, уходил на ветхой лодочке ненадолго. Островки, разделенные узкими проливами, теснились близко друг к другу, и на каждом из них были не то чтобы рады, но готовы оплатить труд наемника-йока, дабы вернуть похищенную пиратами дочь, жену, либо остудить разбойничий пыл разгулявшихся соседей. Олга пользовалась возможностью и оттачивала свое мастерство владения духом, с каждым разом все более сливаясь со Змеем в единый живой организм. Застыв по колено в воде, словно изваяние, она блуждала над морем и сушей, растягивая тонкую нить сознания все сильнее. Но приближение Лиса она чувствовала, даже паря за десятки верст от тела.

Он всегда стоял на скале, молом входящей в бурлящие волны. Каменную грудь мощного утеса до безупречной гладкости вылизал прибой, а на вершине, вгрызаясь бугристыми корнями в бесплодную почву, одиноко возвышалось мертвое дерево, черными когтями веток цепляясь за небесный свод. Как только Лис понимал, что Змея заметила его присутствие, он тут же исчезал из виду. И стая чаек, непонятно почему встречавшая нелюдя молчаливым собором, с пронзительным криком снималась с утеса, белым облаком взмывая в небо.

Олга ненавидела чаек из-за этих пронзительных, вытягивающих душу криков. Это было, по меньшей мере, странно, но Змее, заслышав их плачущие голоса, хотелось реветь еще пронзительнее, истошно, в три ручья. Неописуемое чувство тоски и потери овладевало душою. Это было сродни кошмару, непреодолимому и болезненному. Олга, скрипя зубами, сдерживала слезы и силилась подавить непонятные чувства, злясь на себя и весь мир. Ибо плакать она давно зареклась, зная, как это выводит из себя Лиса.

К слову сказать, для Младшей вскрылась еще одна странность нелюдя. Путешествуя с Лисом около двух недель, Олга заметила, что чужие слезы его ничуть не трогают. Совершенно не трогают! Если поразмыслить, то такого безразличия к людям она от него никак не ожидала. Рыжий вел себя так, будто вокруг, кроме Змеи, никого не существовало. Так с чего бы это Лису так реагировать на ее слезливые истерики? Ответ был неизвестен, и Олге оставалось только задумчиво пожимать плечами.

Так я и думала, явился! Что ж ты в шторм не попал, зараза! Такой чудесный, замечательный шторм был вчера…

Олга закинула тускло поблескивающий меч на плечо, попутно заметив, что надо бы почистить оружие, и по узкой каменистой тропке медленно побрела к хижине в глубине острова, безбоязненно ступая огрубевшими пятками на острые сколы породы.

Сегодня Змея наконец-то достигла восточного мыса южной части Железного архипелага, ибо Лис увез выздоравливающую против своей воли Олгу на один из сотни островов Безграничных вод, названных так в связи с невозможностью провести морскую границу между такарами на юге и Великим Верийским Княжеством на севере. На суше рубежом служила река Гюрза и северное ответвление ее русла. На море же были иные законы, по которым населяющие острова веричи и такары мирно сосуществовали, торгуя между собою да с материком и – куда без этого – помаленьку пиратствуя как на своих, так и на чужих территориях.

Маленький, в полдня обхода, кусочек суши, где располагалась нынешняя Лисья нора, среди своих соседей был, наверное, самым диким и мертвым, так как каменистая, зашлакованная частыми извержениями почва не давала пищи для растений. Лишь небольшой островок свежей зелени, обрамляющий родничок рядом с хижиной, да поросшие низким кустарником берега горячих озер, ступенями спускающихся к основанию дремлющего вулкана – вот и вся здешняя растительность. Остальное – голый камень, загаженный птичьим пометом. Лучшее место для убежища и впрямь трудно сыскать. Горная хребтина, изгибаясь подковой, на западе ввинчивалась рогами в море, образуя удобную бухту, где причаливали лодки тех, кто приходил с соседних островов погреть застуженные кости в целебных, насыщенных серой водах гейзеров. Кто-то даже соорудил дощатую купальню на потребу пришлых людей.

Хижина, как, впрочем, и песчаный пляж, находилась на восточной стороне хребта, защищенная от любопытных глаз горным кряжем. Олга поднялась по крутой тропке, свернула направо и лоб в лоб столкнулась с хмурым Лисом. От неожиданности она чуть не выронила меч, отскакивая назад. Раньше Учитель не отличался особой нетерпеливостью и не бегал встречать уставшую Змею. Что там еще случилось? Олга боязливо поежилась, глядя в угрюмое лицо нелюдя, озабоченного, по-видимому, тяжкой думой. Он в свою очередь смерил ее долгим оценивающим взглядом, перебирая по привычке волосы у виска, и произнес: