Никакая волна

– Ты же понимаешь, мы все можем пробиться только единым фронтом, – засунув последний кусок бутерброда себе в рот, он вытирает жирные руки салфеткой.

В гулком зрительном зале загораются лампы. Свет обнажает безвкусное оформление: синяя барная стойка, колонны, оклеенные фольгой с черно-желтой зеброй, и звукорежиссерская кабина, стилизованная под пивную бочку. Ощущение такое, что дизайнер нюхал клей перед тем, как нарисовать эскизы.

Артем закидывает синтезаторный кейс прямо на сцену. Туда, где светоотражающим скотчем уже отмечены места для микрофонов и оборудования. Время саундчека. А это половина всей работы музыканта. Скрытой от глаз, но изнуряющей и неблагодарной.

Ника хвостиком плетется за мной. На ней облегающая кофта с глубоким вырезом и джинсы, а в руках рюкзачок с двумя комплектами нижнего белья, синей блузкой и целой тонной косметики.

Ее присутствие здесь – худшее, что могло случиться. Вместо того чтобы признать ошибку и попытаться исправить, я сделал следующий шаг к обрыву.

– Если хочешь, ты можешь отснять репортаж о наших гастролях, – ляпнул я накануне, и Ника сразу же начала собирать вещи. Как будто это путешествие на медовый месяц.

Змеев косится на ее фотоаппарат и сообщает, что необходимо получить специальный бейдж, разрешающий съемку, иначе будут проблемы с охраной.

Мы идем по узкому коридору в направлении гримерки. Ника вцепилась в мою руку, как будто боится потерять.

– Тебе будет полезно увидеть весь процесс изнутри, – говорю я, распахивая перед ней дверь.

Нас обдает концентрированным запахом алкоголя, сигарет и лака для волос. К этому запаху примешивается едва уловимый аромат волнения и ожиданий.

Алкогольных интоксикаций.

Разочарований и успеха.

Депрессии и эйфории.

Так пахнут стены каждой подобной комнаты в любом клубе мира.

Ника в ужасе застывает на пороге и хлопает ресницами. В гримерке полно народу: полуголые девицы, на которых наносят боди-арт, патлатые музыканты и колоритные вокалистки группы на разогреве.

Я злорадно говорю ей, чтобы привыкала:

– Если ты хочешь быть фотографом в музыкальном журнале, тебе и не такое придется увидеть.

Например, шестидесятилетних мужиков в лосинах.

Обкокаиненных и глупо хихикающих братьев-близнецов.

Ударившихся в христианство язычников от хард-рока.

– Да ладно?! – шепчет она. – Я надеюсь, что буду снимать только тех, кто мне симпатичен.

Ее фотоаппарат так и висит на шее. После слов Змеева она не решается достать его из чехла.

– Мы давно мечтали выступить с вами, – подобострастно говорит Филу одна из девиц.

Тот рассеяно кивает. Ставит на допотопном музыкальном центре Bone Machine Тома Уэйтса. И на его лице появляется хорошо мне знакомое похотливое выражение.

– Тебя мало оттаскали за кудри? – шепчу я ему на ухо. – Хочешь еще?

Фил чешет пластырь над бровью:

– Кто бы говорил!

Он совершенно прав. Мне следует во всем признаться Ульяне, покаяться, и она, возможно, простит. Праведные мысли рушит арбузный аромат жевательной резинки: это Ника прижимается ко мне так, что я ощущаю теплые очертания ее стройного силуэта под одеждой.

К восьми часам клуб заполняет публика. Люди рассаживаются на барные стулья, оккупируют диваны или просто встают кучками и там и сям. Висит атмосфера нетерпеливого ожидания.

Тощий каким-то лосьоном до блеска натирает свою лысую голову. На его обнаженном торсе красуются панковские татуировки – череп с ирокезом и британский флаг. Девицы, которых развлекает Фил, хрюкают от смеха, передавая по кругу бутылку с виски. Такая картина вполне соответствует алкогольным вибрациям Тома Уэйтса, несущимся из хриплых динамиков магнитофона.

– Обычное дело, – говорю я Нике.

Она наконец, словно проснувшись, подносит фотоаппарат к глазам и начинает снимать. Ее лицо тут же приобретает сосредоточенно-охотничье выражение.

Когда разогрев уже отыграл, а наш аппарат расставлен техниками, Змеев сообщает, что администрация клуба хочет сразу договориться с нами о будущих концертах на осень.

– Дадут лучшие даты.

– А что насчет бабла за этот тур? – интересуется Артем. – Мне даже на пиво не хватает.

– Разберемся после.

Мы переглядываемся. Змеев вместе с «Мажор Рекордс» берут немаленький процент из нашей прибыли за вычетом всех расходов на рекламу. Причем возникают какие-то суммы за афиши, которых никто не видел.

Артем уже начинает спорить, но я удерживаю его и сообщаю Змееву, что мы на низком старте.

Повисает непередаваемая атмосфера возбужденного ожидания. Мы становимся в круг и кладем друг другу руки на плечи. Я слышу, как кто-то представляет нас в микрофон, и зал взрывается аплодисментами.

Когда мы вместе с Филом ныряем в дверь на сцену – яркий свет софитов обдает жаром.

– Только опять не свались! – шутит он.

– Да иди ты!

Но он уже не слышит: пробегает по краю сцены, пожимая протянутые руки. Артем за моей спиной берет мрачный аккорд на своем синтезаторе. Энди появляется чуть позже. Как звезда – под музыку и аплодисменты. На нем бежевый костюм-тройка в стиле групп «новой волны», а на ногах – зеленые кеды.

Это начало концерта – медленный разгон в минорной тональности.

Гул синтезатора превращается в космический рокот. Рокот переходит в свист, который летает из колонки в колонку, распространяясь по залу. Все это напоминает старт баллистической ракеты. Под сценой от вступившего баса начинают дрожать сабвуферы – пол ходит ходуном.

Немного запредельной тоски, капля электроники, чуточку грува – вот наш коктейль. У Энди сумасшедший вокал – звонкий, мощный. Сколько эпитетов ни подбирай, все равно не хватит. Такой вокал, как будто Фредди Меркьюри в результате генетического эксперимента скрестили с Томом Йорком из Radiohead.

Когда Тощий наконец дает прямую «бочку» – толпа приходит в движение. Эти мальчики и девочки в растянутых полосатых свитерах, мятых пиджаках и цветных футболках упоенно танцуют. Они прыгают в такт и тянут к нам руки.

Кричат:

– Давай! Еще! Еще!

Волны колышущихся тел обдают сцену жаром.

Я перехожу на гитарное соло в финальном проигрыше и ловлю себя на мысли, что абсолютно счастлив. На сцене есть та самая магия, которая делает музыканта бессмертным. Всемогущим. Здесь нет никаких жизненных дилемм. Здесь нет ничего, кроме музыки.

Но любая иллюзия рано или поздно рушится.

Синкопа на барабанах.

Эффектный гитарный рифф.

Вспышка стробоскопа.

В толпе появляется знакомое лицо. Я узнаю его мгновенно. Это парень в водолазке – тот же искривленный маниакальный рот, те же целеустремленные движения.

Свет меняется, и он исчезает из виду.

Мое ощущение гармонии мгновенно уходит. Этот гад рушит его.

Я озабоченно подхожу к краю сцены, думая, что показалось.

Лучи прожекторов высвечивают танцующих людей. И тип снова появляется передо мной. В этот раз так близко, что можно разглядеть его безумные водянисто-голубые глаза.

Приходится принимать защитную позу, чтобы в случае чего снять гитару с ремня и разбить о его голову. Мой старенький «Фендер» – это не какая-нибудь акустика. Он весит целую тонну.

– Чего тебе надо? – кричу сквозь грохот музыки.

Но меня никто не слышит. Белокурая голова исчезает где-то в гуще поднятых рук.

– Моей крови хотел, сука? – ору я и балансирую на краю сцены.

Но звук слишком громкий. Со стороны может казаться, что это такое приветствие для поклонников!

Сердце скачет бешеным галопом.

Полтора часа пролетают как минута. Когда мы оказываемся в гримерке – вокруг мокрые, довольные лица. Пот струится со всех сторон, словно мы – команда марафонских бегунов, успешно финишировавших после забега.

– Вы отлично отыграли. – Кто-то жмет нам руки.

Предлагают виски и колы. Освобождают место, чтобы можно было плюхнуться на диваны и отдышаться.

Но меня заботит другое, я хватаю пробегающего мимо Змеева:

– Ты его видел? Ты рассмотрел этого гада?

– Кого? – удивляется тот.

– Психа, преследующего меня!

Змеев недовольно бормочет, что мне примерещилось.

А чуть позже слышу со всех сторон:

– Вы были в ударе!

Точнее, хочу слышать.

– Ни одной новой песни, – говорит очкастая девица кому-то в баре.

У меня слух на подобные реплики.

Ко мне подводят друга Шатунович, обозревателя журнала «Стоп» Антона Смирнова, будущего редактора Rolling Stone, и мы говорим о музыкальных тенденциях и звуковой индустрии.

– Ты сам посуди, – кричит он, выплевывая сигаретный дым. – Музыка совсем перестала продаваться!

Нас разделяют грохот дискотеки, полумрак и недоверие.

Под конец, совсем уже изможденный, я опускаюсь на диван рядом с Никой.

– Вы очень классно отыграли! – Она кладет мне голову на плечо.

Потом принюхивается и увлекает в душевую. Включив теплую воду, принимается методично стаскивать концертную одежду.

– Что ты делаешь?

– Хочу вымыть тебя под душем!

Мы оба тяжело дышим и через мгновение впиваемся друг в друга. Я хватаю Нику за волосы, поворачиваю к себе задницей и наклоняю.

Перед глазами всплывает лицо психа с водянистым маниакальным взглядом. Того психа, который хотел меня убить. И я хватаюсь за Нику еще крепче. Держу ее за коротенький ершик волос на голове.

Ника кричит так, что курчавые близнецы, костюмерши, полуголые девицы с их боди-арт-художниками слышат эти крики. Их, возможно, даже слышит охрана на входе.

Я вколачиваю Нику в кафель душевной кабины. Взбиваю пену под холодными струями душа. Она вскрикивает и, чтобы не упасть, хватается за кран – вода с усиленной мощью обрушивается мне на макушку.

Когда мы, обессиленные, оседаем на холодный пол душевой, она обнимает меня своими тонкими руками, скользит губами по моей коже.

– Мне ни с кем не было так хорошо, – довольная, мурлычет она.

В этот момент у меня возникает, может быть, мнимое, но очень приятное чувство гармонии. Какое-то спокойствие, которого не было раньше. Когда я возвращаюсь в гримерку, обмотанный полотенцем, пьяный Фил пытается пролезть в душевую: «Моя очередь!»

Я говорю:

– Офигел! Хочешь получить?

Ника торопливо одевается, и вязаная кофта оказывается шиворот-навыворот.

16

Организаторы концертов всегда экономят на мелочах, сколько ни подсовывай им райдер. Но главное, чтобы они не забыли о встрече на вокзале.

Мы едем в Нижний Новгород и всю ночь обсуждаем любимые диски. Например, спорим, кто внес больший вклад в проект UNKLE – Джеймс Лавелль или Диджей Шадоу. Тощий уверен, что без Шадоу проект стал увядать. А соседи по вагону шикают – наши крики мешают им спать. Какой-то парень из соседнего купе пытается с нами «поговорить». Но наглая расцарапанная рожа Фила действует на него отрезвляюще.

– А вы слышали последний альбом Sigur Rós? – Артем свешивается с верхней полки и протягивает мне пластиковый стаканчик с коньяком. – Вот такую атмосферу я представляю на нашем новом альбоме.

Мы, чокаясь, выпиваем.

Так обычно и бывает.

Курица-гриль и жирные руки.

Скомканные салфетки и обсуждение альбомов.

Мы едем и еще не знаем, что московское шоу было единственным прилично организованным выступлением за весь тур. Максу в родном городе было проще все контролировать, но чем дальше мы от центра, тем меньше остается надежд на то, что все пройдет гладко.

Перед Змеевым стоит чай в подстаканнике. Поезд разогнался, и ложечка раздражающе звенит.

– Макс, нам нужно с тобой поговорить, – говорю я, заглядывая в его купе.

– Да? – Он отрывается от ноутбука и поднимает холодные глаза.

– Ты заплатил за концерт вдвое меньше, чем год назад.

Змеев озадаченно оттопыривает нижнюю губу.

– Заплатил меньше, потому что было меньше людей, – говорит он и кидает кубик сахара в чай. – Вы не учли еще десяток приглашенных журналистов и проценты по контракту «Мажор Рекордс».

Он сжимает зубы так, что выступают желваки, и помешивает чай нарочито медленно и с раздражающим звоном.

Мы какое-то время препираемся, пока разговор не заходит в тупик. Сколько ни спорь с Максом, тот всегда окажется прав, а ты в дураках, и еще потом будешь извиняться.

Когда я рассказываю об этом группе, Фил раздраженно комментирует:

– Вот же гад, вечно пытается наебать.

– Он просто функция, и в данный момент это работает так, – рассуждаю я.– Если мы запишем отличный диск, а лейбл его продаст – все должно поменяться.

Нике скучны эти разговоры. Она расстилает постельное белье на верхней полке и как бы невзначай елозит бедром по моему колену. Не в силах дотерпеть, мы запираемся в туалете и занимаемся любовью под стук вагонных колес.

– Мне не хочется возвращаться, – говорит она уже после, вытираясь влажными салфетками.

– Куда?

– Обратно в Питер!

За окном мелькают темные силуэты деревьев и пустынные полустанки. Я с ужасом думаю о том, что ведь нам и правда рано или поздно придется вернуться. Рано или поздно придется рассказать все Ульяне. Тур – хорошая возможность отложить этот неизбежный кошмар на дальнюю полку, багажную полку купейного вагона, загроможденного нашими инструментами.

Заняв ближайший столик в вагоне-ресторане, мы заказываем виски с томатным соком. Так хочет Ника.

– Невинность окрашена красным, – цитирую я Coil и, уже пьяный, вдыхаю ванильный запах ее волос.

Мы остервенело трогаем друг друга под столом, доводя до полного сумасшествия. Томатный сок заливает скатерть. Буфетчицы косятся на нас, не понимая, как реагировать.

– Красный – твой любимый цвет, да? – спрашивает Ника.

Я шепчу ей на ухо, что уверен в обратном: не мой, а ее.

Нас окружают одноразовые предметы.

Быстрое питание.

Новые люди.

Все пространство вокруг заставлено кейсами – не вытянуть даже ноги. Мы постоянно ударяемся об углы ящиков с аппаратурой и о выступы торчащих чехлов.

– Кто будет оплачивать ей отель? – интересуется Змеев.

Учитывая грабительские проценты и утаенные цифры реальных сборов, я вправе игнорировать эти слова, но дипломатично соглашаюсь вычесть из своего гонорара. А еще чтобы он был в курсе: теперь Ника – наш официальный фотограф.

«Сексуальная кошечка», – это уже думаю про себя.

Она же при любом удобном случае вертит задницей. Садится мне на колени. В гостинице сразу с порога тащит в постель. То и дело я ловлю на себе завистливые взгляды ребят, но ничего не могу с собой поделать.

Мы с Никой так натренировались, что, задыхаясь, кончаем в самых непотребных местах: в душевых гримерок, в тамбурах поездов и на скамейках скверов.

Она царапается и шипит в экстазе:

– Ну, давай же!

Мои руки хватают ее тонкие плечи. На ней белые носочки с бабочками и майка с нелепым детским рисунком.

– Ты и вправду думаешь, что меня такое заводит? – интересуюсь я.

– Всех парней заводит.

Часть наших концертов проходит на открытых фестивальных площадках.

Украшенные цветными шарами и гирляндами металлоконструкции, где ленивая пляжная публика трясет телесами – вот что такое открытые площадки.

– Ни одной приличной девки в радиусе ста километров, – уныло констатирует Фил.

Тур – настоящий конвейер. Выступления идут друг за другом. Утром вокзал, выгрузка инструментов, завтрак, саундчек. Вечером: концерт, гостиница или ночной отъезд.

Через несколько городов я уже путаю Саратов с Пензой. Все поезда сливаются в один бесконечный, стучащий ржавыми вагонами состав. Типовые комнаты отелей обращаются в одну: кровать, тумбочка, шкаф, фен, тапочки и одинаково унылый вид из окна.

В Самаре, когда в свой единственный выходной мы, как типичные курортники, отдыхаем на берегу Волги, Ника неожиданно признается, что у нее было много парней.

– Мне кажется, я этим пытаюсь мстить своей матери, – говорит она.

– Может, не стоит так глубоко уходить в психоанализ? – интересуюсь я.

Вокруг кружат чайки. Рядом допотопная махина вбивает железные сваи. На моем телефоне десять пропущенных звонков от Макса Змеева и один от Фила – они потеряли нас. Ника, ленивая после секса, потягивается и листает новый роман Пелевина «Generation П», а потом откладывает книжку и рассказывает, что у нее есть парень: она бросила его, не сказав ни слова. Уехала с нами в тур.

– Не знаю, что со мной, – жалуется она. – Я всегда предаю тех, кто меня любит.

Я говорю: «Так бывает», а сам думаю об Ульяне.

Ника серьезно смотрит:

– Это как самозащита. Мы бежим, когда чувствуем себя в неволе. Я не знаю, почему пропадает интерес. В определенный момент просто заканчивается терпение и становится скучно.

Мы какое-то время молчим. Она лежит на расстеленном полотенце, а потом, поправив купальник, неожиданно говорит:

– А ты ведь тоже врешь своей подружке?

– Что значит «тоже»?

– Я вижу, ты бегаешь кому-то звонить, почти каждый вечер.

– Это только по работе, – оправдываюсь я, хоть и дураку ясно – она попала в точку.

– Ты вовсе не такой циник, каким хочешь казаться.

Я стараюсь превратить все в шутку – легонько ударяю ее веточкой по попе и интересуюсь:

– А куда делись твои розовые очки?

– Розовых у меня никогда не было, – морщится она. – Еще в школе носила исключительно синие.

Бью ее по попе еще раз сильнее.

– Больно! – вскрикивает она.

– Слепень, – оправдываюсь я.

Ника лежит на животе, уперев руки в подбородок, а потом поворачивается и неожиданно серьезно говорит:

– Мне нравится боль.

Я смотрю на ее короткую стрижку. На чуть угловатые, резкие движения и опять гадаю, что нас связывает помимо секса. На ее пальце кольцо с чьим-то именем. Она старательно поворачивает его надписью внутрь, так что не прочесть. Но я все равно читаю: «Синий + Ника» и решаю не спрашивать, кто этот Синий. Лишь легонько стегаю веточкой.

– Похоже на массаж, – улыбается она в пустоту.

Вечером в холле гостиницы, пока Змеев регистрирует наши паспорта, я набираю номер Ульяны. Прикидываю в уме – если она вернулась из загородной поездки, то, скорее всего, уже рисует картины, слушает Бьорк и читает книжки по экологии. Уговариваю себя, что моя поездка была неизбежна, а значит, и наша с Ульяной разлука – тоже.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.