Реальные события и фантастика. Рассказы

В таких недолгих вылазках прошла еще неделя и в тайге снег почти исчез. Пора было приниматься за работу. Мне предстояло найти на земле выявленные в ходе аэросъёмки гамма спектрометрические аномалии, найти их эпицентр, выяснить их природу и отобрать пробы. Их было много, этих аномалий. Я находил их радиометром, и потом рабочие копали шурф, из которого отбирал пробы для анализа.

Наш участок был разделен на две части рекой, на берегу которой стояли наши палатки и вагончик. Она еще не вскрылась, и мы работали на том берегу, где был наш лагерь. Половодье началось неожиданно и мощно. Огромные льдины с невероятным шумом проносились мимо нас днем и ночью, и скоро река очистилась ото льда. Рабочие свалили дерево побольше, натянули трос, и мы перешли по этой переправе на противоположный берег. Началась настоящая работа.

Буровики трактором перетащили свой канадский буровой станок на противоположный берег и начали бурить разведочные скважины. Я вначале помогал геологам, которые занимались каротажем скважин, а потом переключился на свою работу – отбраковку аэрогамма-спектрометрических аномалий. Посетил одну, вторую, но все они были связаны с коренными выходами гранита, и не представляли никакого практического интереса. Я начал с самых отдаленных аномалий, и постепенно стал приближаться к нашей переправе. Лес уже очистился от снега, везде журчали весенние ручьи. И однажды, возвращаясь с работы на одной аномалии, я стал переходить один такой ручей. Радиометр с подключенным наушником я всегда включал, когда выходил утром и не выключал его в течение всего дня, до той поры, когда переходил через переправу, за которой уже начинались наши палатки. При переходе через лог с этим ручьем, я нашел неизвестную радиометрическую аномалию. Она не была известна, и ее не смог засечь самолет, когда делал аэросъемку. На моих картах ее тоже не было.

У меня появился охотничий азарт, предвкушение открытия чисто уранового объекта. Я сразу разметил с помощью навигатора профили, и стал по ним ходить с радиометром, отмечая через десять метров гамма-активность, которую записывал в полевую книжку. Вскоре выяснилось, что максимальная радиоактивность была приурочена к логу, по которому протекал ручей. Когда я закончил работу, начинались сумерки.

Перейдя по бревну через реку, я очутился в лагере. Как раз начинался ужин, и все спешили на кухню со своими инструментами – ложками, мисками и кружками. Моя походная кружка ярко-красного цвета всегда висела над обеденным столом на одном из кольев, которые поддерживали тент на кухне. Тент был просто необходим, когда среди обеда вдруг начинался дождь. Переодевшись и умывшись в речке, я снял кружку и пошел за чаем.

На следующий день у меня было много работы. Я захватил рабочего с инструментами, нашел эпицентр аномалии и объяснил ему, где и насколько глубоко надо копать. С этим рабочим я познакомился еще на вокзале, когда мы поехали на участок. Его звали Виктор, и трудно было найти профессию, которой он не владел в свои пятьдесят лет. Еще он был обладателем языка без костей. Он на нашей базе сначала достал своей болтовней начальника партии, а потом и нас. Начальник один раз даже сказал вечером, что впервые встретился с человеком, готовым говорить так много и без перерыва.

Но все объяснилось просто – у человека не было работы. А когда он принялся копать шурфы на участке, то его болтовня сразу закончилась. Это был мастер своего дела. Он мог выкопать любой шурф, на любую глубину. И получал за этот тяжелый труд достойную оплату. Он был сдельщик. Документировали его шурфы я и еще один геолог. Когда через месяц работы выяснилось, что он накопал на двести тысяч рублей, то наша бухгалтерия была в шоке. Никогда не было такого случая, чтобы рабочий столько получил. Но вся документация была в полном порядке, и он в конце следующего месяца получил эти деньги. И купил геологам, которые документировали и закрывали его шурфы по литру водки.

В моей жизни это был второй такой мастер по шурфам. Когда я работал на мрамор, у меня в отряде был горнорабочий. Все его называли Паша-экскаватор. И он тоже копал шурфы и канавы очень быстро.

Виктор начал копать шурф, а я настроил спектрометр и начал мерять концентрацию урана, тория и калия по профилю через эпицентр, где находился шурф. Моя догадка подтвердилась. Никакого тория не было. Везде была высокая концентрация урана. Это был первый урановый объект, который был обнаружен на этом участке нашей экспедицией.

Время шло быстро, наступило время обеда. Мы Виктором оставили все инструменты около шурфа. Я забрал с собой уже не нужный спектрометр и отправился на кухню, благо она была недалеко. Радиометр остался на шурфе. Мы уже заканчивали с обедом, когда началась гроза. Громы и молнии заставили нас сбежать с кухни укрыться в вагончике. Когда перестал ливень, мы с Виктором уже не смогли попасть на противоположный берег. Река вышла из берегов и затопила нашу переправу. Бревна уже почти не было видно, а том, что тут была переправа, напоминал лишь трос, который болтался над потоками мутной воды. По реке неслись ветки, коряги и всякий весенний мусор.

Я стал жалеть радиометр, который оставил на аномалии, и не зря. Выручил меня ведущий геолог – Володя, который с риском для жизни пробрался по бревну, держась за трос. Нашел радиометр и переправился так же обратно. В этот день с работой было закончено.

На следующее утро после завтрака мы отправились на переправу. Река уже успокоилась, основная часть воды уже схлынула. Показалось наше подтопленное бревно и по нему мы осторожно перешли на другой берег. Шурфу был нанесен большой урон. Он был полный воды. И чтобы его можно было документировать, надо было откачать всю воду.

Виктор отправился копать другие шурфы, а я притащил ведро, и принялся за осушение. Черпал этим ведром часа три, не меньше. Добрался до забоя, почистил его, стенки, и только тогда залез в него с радиометром и полевой книжкой. Его глубина была около трех метров, и он был пройден в глинисто – песчаном материале серого цвета с небольшой примесью торфа. Занимался описанием долго, надо было еще произвести по всем стенкам и забою замеры радиоактивности, и потом отобрать бороздовые пробы для анализа. Как раз к ужину я все закончил. Закопал шурф, поставил кол с указанием номера шурфа, даты и название нашей партии. И довольный своей работой, я поспешил на кухню ужинать.

Полевой сезон продолжался до самого октября. Буровики бурили, горнорабочие копали канавы и шурфы, геологи документировали и опробовали эти горные выработки, указывали точки, где надо было копать новые шурфы и бурить новые скважины. Я продолжал искать и находить новые аномалии. В сентябре нас осталось только трое – я и два рабочих, с которыми мы продолжали ходить на самые дальние объекты. Уже выпал первый снег, и мы едва успели закончить нашу работу. Ехали на вездеходе на базу уже по настоящим сугробам. Полевой сезон был закончен. На вертолете мы долетели до Тюмени, пересели на поезд и благополучно прибыли в Екатеринбург в нашу контору.

Началась обычная зимняя жизнь. Я ходил на работу каждое утро и писал весь день, чертил карты и планы изученных аномалий. Вскоре заказчик попросил представить ему предварительный отчет, и наша партия занялась его написанием.

В конце года, наконец, приехали пробы, которые геологи отбирали в течение всего полевого сезона. Их надо было сдать в разные лаборатории, которые проводили анализы на спектральный анализ – на сорок пять элементов, и ренгено-спектральный анализ – на содержание урана тория. В январе все пробы были сданы в лаборатории, и нас поставили перед фактом, что большая часть персонала партии сокращалась. В том числе сокращался и я. Между тем оставался еще неизученный участок – на севере нашей площади. И неясно было, продолжаться ли полевые работы, или нет.

Я получил на руки свою трудовую книжку и стал искать работу. Поиски шли трудно, и лишь через месяц нашел подходящую вакансию. Работа была на инженерных изысканиях под будущую железную дорогу. Это было бурение и описание керна.

Пока я искал работу, выяснилось, что северный участок будет исследоваться в этом сезоне. Мне было жаль, что без меня. И как-то раз, проходя мимо одной из лабораторий, я зашел к знакомым лаборантам и спросил о результатах анализа проб, которые отбирал. Мне было просто интересно, что там, в этих пробах. Как раз закончены были анализы тех проб, которые меня интересовали. Лаборант выписал результаты проб и протянул их мне. Изучать спектральный анализ проб это любимое занятие любого геолога. Иногда анализ показывал такие высокие концентрации полезных металлов, что ломались планы не только у людей, но и целых министерств.

На листке, который мне дал лаборант, было промышленное содержание богатых урановых руд. У меня язык присох к гортани, я поблагодарил его, и направился в свою бывшую контору. Из нашей партии там остались лишь главные специалисты – начальник, ведущий геолог, ведущий геофизик и главный геофизик, которому я и протянул листок с данными анализов. Он проработал в ядерной геологии всю жизнь и моментально понял, что означают эти цифры на бланке лаборатории.

Когда мы по номерам проб установили, где они были отобраны, то выяснилось, что самые высокие концентрации урана были в бороздовых пробах, которые я отбирал в шурфе, который затапливало ливнем. К этому объекту по расчетам подходил статус рудопроявления урана. И главный геофизик тут же предложил мне дать ему название, по праву первооткрывателя. Я недолго думал. Кроме того, я был обижен, что меня сократили. И дал ему название – свою фамилию. А главный геофизик отправился к руководству экспедиции.

Ну, дальнейшее было делом техники. Моя фамилия стала звучать то тут, то там, наверху у руководства, и когда встал вопрос о работе, то мне сразу предложили устроиться обратно, и поехать летом на пока еще неизученную часть нашего участка. Справедливость была восстановлена.

После этого прощального сезона я писал главы в окончательный геологический отчет. В кабинет зашел наш главный геолог с ворохом геологических карт и девушкой, с которой я работал лет десять тому назад. Мы с Наташей сели за компьютер, она по указаниям главного геолога стала выводить на экран карты с проявлениями и рудопроявлениями урана. Все они носили мою фамилию. И отличались лишь римскими номерами после названия. Мне стало смешно, когда мы добрались до номера пять. Свое имя на карте это почет и уважение. А когда твоя фамилия на карте видна то тут, то там, это гордость за свою работу. И мне стало немного смешно и грустно.

Курение – плавание

В очередной бросил курить. Я начал курить давно, еще в школе, когда был поселковой шпаной. Все участники нашей компании курили, и я тоже. Однажды дед меня застукал. Я шел из школы с сигаретой в зубах. Конечно, мне здорово попало от отца. Но я не бросил, и научился скрывать эту привычку, как мои детские друзья. Мы ели листья смородины, жевали какой-то орех, в общем, от нас и не пахло табаком.

Продолжал курить в школе, потом на работе перед армией, потом в армии, и в институте. В институте я начал учиться бросать эту привычку. Даже не помню, когда первый раз бросил, моя память этого не сохранила. Но я не курил по году, по три, и один раз не курил шесть лет.

В геологоразведочной партии, куда я перешел работать из другой экспедиции, снова решил бросить курить. Давно это надо было сделать, но повода к столь решительному поступку у меня не было, и мне нравилось дымить. Наш начальник был некурящий, и часто говорил на торжественных ужинах, посвященным разным праздникам, что лучше выпить стопку водки, чем выкурить сигарету.

В разгар 90-х годов, когда иссяк поток заказов в нашу партию, и геологи стали искать работу, где платили деньги, я тоже стал подрабатывать на стороне, и стал толстеть. Чтобы избавиться от лишнего веса, стал ходить в бассейн «Юность». Плавать я всегда любил, с детства. У нашей компании было любимое место для плавания – старый глубокий карьер с чистой водой. Там был трамплин метра три, с которого мы прыгали, и играли в ляпки. Потом мне это здорово пригодилось.

В «Юности» была десятиметровая вышка. Но с нее я не прыгал – могли запросто лишить абонемента. Но кроме вышки в бассейне был полутораметровый трамплин, с которого иногда разрешали прыгать. Когда с него прыгаешь, то секунды две ощущаешь чувство полета, надо только прыгать не вниз, а вверх. Это я усвоил еще в Челябинской области, где был на практике после третьего курса. После работы мы шли купаться на местный пруд, где на дамбе была вкопана толстая и длинная доска. Если на ней хорошенько раскачаться, то можно было взмыть вверх метра на три, как птица, и только после полета нырнуть в освежающую прохладную воду.

В бассейне я плавал. Абонемент был на час, но меньше трех часов я там не проводил. Народу было мало, и администрации было все равно, плаваешь ты там час, или больше. Провести в бассейне сорок минут нормально. Плавать целый час это очень трудно и утомительно. Я плавал по два, три часа, и не только наверху по дорожке.

Мне нравилось плавать внизу, по дну бассейна. Я прыгал с тумбочки, засекал время по часам, которые висели на стене, и плыл по дну бассейна. Сначала шла глубокая пятиметровая яма под трамплином и вышкой, потом глубина становилась все меньше и меньше, а у противоположной стенки бассейна было всего полтора метра. С каждым посещением бассейна время нахождения под водой увеличивалась, и увеличивалось расстояние, которое я проплывал под водой. И настал день, когда я без труда проплыл под водой весь бассейн, длина которого была пятьдесят метров.

Бассейн я посещал года три. Научился не дышать минуты полторы, привык проплывать весь бассейн, и даже больше, под водой. Особенно любил плавать на глубине под трамплином. Меня стали уважать местные мальчишки за то, что я так далеко ныряю и плаваю на самом дне. Они были уверены, что я проходил службу в десанте.

За время, проведенное в бассейне, мои легкие стали очищаться от никотина, и привычка курить стала мне мешать. Я стал привыкать к тому, что курение мне не приносит былого удовольствия, а наоборот, мешает, особенно при плавании. Настал день, когда я отказался от сигарет, на долгий период – ровно десять лет. Десять лет закончились в тот день, когда я вышел на пенсию.

Но в течение этого периода были времена, когда я уезжал в очередное путешествие в отпуск, и тогда я разрешал себе в дороге курить. Так как я отпуска делил на части, обычно на два, то таких коротких отпусков было много. Утром я по пути на вокзал покупал сигареты, и оправлялся в очередное увлекательное путешествие.

У меня давно была группа инвалидности. Когда начали менять привилегии для инвалидов на деньги, то можно было выбрать льготы, которые тебе были нужны, и отказаться от тех, которые тебе ни к чему. Я оставил себе бесплатный проезд на пригородных поездах.

В своих отпусках я широко использовал эту льготу. Начал с того, что ради пробы съездил в Казань. На это у меня ушло два полных дня. Потом я освоился, и стал ездить все дальше и дальше. Самая длинная поезда была в Сочи. А в Крыму я побывал раза четыре. Доезжал и до Санкт- Петербурга, и не раз.

В каждой поездке я начинал курить, и курил все время, когда ездил. А когда приезжал домой, то сразу отменял эту временную вредную привычку, выходил на работу в кадастровую палату, где я работал, сидя перед компьютером по восемь часов каждый день. Это было нетрудно для меня – отказаться от курения дома. А в путешествиях, где сталкиваешься постоянно с новыми людьми, с разными ситуациями, лучший способ для общения и налаживанием контактов лучше не придумать.

Когда я однажды в Санкт-Петербурге на вокзале увидел расписание поездов в Финляндию, и цену на проезд в поезде до Хельсинки, мне захотелось туда съездить. И не только туда. По приезде домой я оформил себе загранпаспорт на десять лет, и решил для начала съездить в Калининград. Надо было ехать через Литву. Я доехал на электричках до Смоленска, купил билет до Калининграда, мне оформили визу в Литву, и я отправился в Калининград. Все прошло хорошо. Правда, литовские пограничники спросили у меня, не собираюсь ли я поездить по странам Евросоюза. Но я честно сказал, что такого намерения у меня нет.

Потом, дома, на пенсии, я решил посетить Париж, получил от Франции туристическую трехмесячную визу, и с ней поездил немного по странам Европы. Единственно, к чему я был психологически не готов, это к отказу от курения. Когда я вылетел из Москвы с двумя пачками сигарет «Явы», то и не думал, на сколько их хватит. Хватило их на три дня. Я зашел в один магазинчик в Париже, и начал изучать сигареты на полке. В конце концов, я купил пачку. Это мне обошлось почти в тысячу рублей. В некоторой задумчивости я решил, что это дорогое для меня удовольствие – иметь такую вредную привычку за рубежом.

Второй раз покупал сигареты в Риме. Как раз из Рима был перелет в Москву. На одной железнодорожной станции я зашел в бар и начал копаться в своем кошельке, выбирая оттуда все евроценты. Не успел даже их сосчитать, чтобы узнать, хватить мне их на сигареты. Бармен подошел и протянул мне пачку сигарет. Бесплатно.

У меня, конечно, были евро. Но я же был совсем один в чужой стране, и не стал отказываться от подарка. Поблагодарил бармена итальянца на французском языке, и пошел на поезд, который меня привез в аэропорт.

Я пробыл в тот раз за рубежом почти неделю. Курить я не бросил. Но понял, что это не только вредная, но и дорогая привычка.

Лошадиная забастовка

Наш небольшой отряд искал коренные месторождения алмазов на севере Пермского края. По идее мы занимались проверкой аэромагнитных аномалий, выявленных в ходе аэросъёмки. Но такие же аномалии были зафиксированы над алмазными трубками в Архангельской области. А россыпные месторождения алмазов были известны и на Северном Урале, и в местах, где мы проводили проверку аэромагнитных аномалий.

Места были глухие. Местное население было представлено заключенными в многочисленных колониях – поселениях, где они занимались в основном вырубкой леса. В таком поселении мы и устроили себе базу. Начальником нашего отряда был Женя, геофизиком Александр, я был геологом. Были рабочие – из заключенных. Но я их не застал. При мне рабочими были две студентки, Илья, и потом к нам присоединился Лева – мой брат, который приехал в качестве рабочего на период своего отпуска. Он вообще-то был тогда телефонистом, ходил по вызовам, делал телефонные сети на небольших предприятиях. Устроился в нашу партию, чтобы отдохнуть от города и посмотреть новые места.

Мне его появление было полной неожиданностью. Но я был очень рад, что он приехал. У него глаза горели, когда он рассказывал о том, как добирался до нас. Надо было лететь на самолете, потом на попутках, а в конце ехать по узкоколейке, по которой заключенные вывозили древесину. Больше всего его поразило, как по пути зэк вылез из маленького тепловоза, достал из кустов телефон и начал звонить.

Там не было двух линий. По рельсам, установленных на простые бревна, ездили в обоих направлениях составы с бревнами. Когда навстречу ехал порожняк, то один из составов уступал другому дорогу, – были устроены такие специальные разъезды, с телефонной связью с диспетчером.

На таких поездах мы ездили на работу, если было по пути, и меняли расположение наших полевых лагерей в тайге. Основная же база была в колонии – поселении. В нашем распоряжении был небольшой деревянный барак на окраине колонии. Когда я впервые там появился, стояли белые ночи. Можно было свободно читать на улице книги по ночам.

Мы с начальником отряда там дня три жили вдвоем, ждали, когда вернутся из тайги геофизики с рабочими. Как-то Женя предложил пристрелять винтовки. Я покрутил у себя в виске пальцем. Стрелять в зоне мне очень сильно не понравилось. Но оказалось, что винтовки были пневматические. Пули, правда, были спортивные, тяжелые. Мы повесили пару мишеней на дверь туалета на улице, и стали стрелять в них по очереди из окна. Когда стали попадать в десятку, то решили, что дело сделано.

Потом, когда геофизик с рабочими вернулся, то было решено разбиться на две группы – одна занималась бурением, а вторая занималась поисками эпицентров аномалий. У каждой группы была рация, чтобы по вечерам обмениваться новостями. Я с геофизиком и рабочими отправились на север нашего участка, где была масса аэромагнитных аномалий. Сначала мы устроили лагерь на берегу большой реки, в десяти километрах от колонии, поставили там пару палаток, кухню. Все, и приборы, и продукты, и личные вещи перетаскивали на себе по разбитой лесовозной дороге. Идешь с очередным грузом по этой дороге, и смотришь на медвежьи следы, которые оставил хозяин тайги буквально за пять минут до тебя. Медведей там было очень много.

Мы прожили там недели две. У реки в этом месте был омут, и мы после работы в нем купались – было тепло, даже жарко. Вода прогрелась до такой степени, что была просто прохладной. Мы жили, не тужили, принимали иногда гостей – к нам в гости заходили заключенные из колонии. Но все омрачало доставка продовольствия. Есть хотелось всегда, а наши продукты были на базе в колонии. И хлеб мы покупали только там.

И однажды я договорился с зеками, что продукты увезу на их лошади. Они меня заверили, что лошадь смирная, и мне не надо будет ее вести назад. Она сама дорогу найдет, и придет в колонию.

До этого я в жизни не ездил верхом, а с одной лошадью познакомился в детстве в своем родном поселке. Вечером шел из магазина с буханкой хлеба и решил угостить соседскую лошадь. Эта лошадь вместо благодарности укусила меня за большой палец. Хорошо, что не сломала. После этого случая я стал с подозрением относиться к любой лошади.

Но перспектива в очередной раз тащить на себе десять километров тяжеленный рюкзак мне не нравилось, и я решил, что лучше тушёнку, хлеб и крупу тащит лошадь. У меня было два больших рюкзака, набитых под завязку продуктами. Каждый весил примерно килограмм сорок – пятьдесят. Я тоже не собирался идти пешком, а тоже собирался ехать на этой лошади.

Добрые зэки помогли мне взгромоздить и пристроить оба рюкзака на спину лошади, посадили туда же меня, и пожелали счастливого пути. И я поехал верхом. Было прекрасно осознавать, что, наконец- то благодаря моей изобретательству и предприимчивости, продукты с каждым метром безо всяких моих усилий едут к кухне.

Дорога была широкая, утоптанная медведями, заключенными, и нами – геологами. По бокам ее тянулся молодой березняк с осинами. Я удобно устроился на лошадиной спине и смотрел по сторонам. Ярко светило солнце и настроение у меня было отличное.

Так я проехал минут тридцать. Уже и бараки зоны давно скрылись за поворотом, и становилось жарко. Лошадь стала прижиматься к краям дороги, к порослям березок. Я тянул за узду, стараясь заставить лошадь двигаться по дороге. Сначала она меня слушалась, отходила от кустов, и шагала по дороге. Но потом решила устроить забастовку. Встала и просто стояла. Я дал ей передохнуть, и под мое «но» она снова пошла. Но лесом. Рюкзаки мешали ей идти, но она протискивалась между березками, и я понял, что она либо уронит меня, либо груз, а то и все сразу. Она больше не собиралась больше работать. Заставить ее работать я не мог. И решил сойти вместе с рюкзаками сам. Пока это возможно.

Достал нож, перерезал веревки у рюкзаков и спрыгнул. Лошадь облегченно выдохнула, вышла из кустов, развернулась и пошла к зоне. Я остался на дороге один с грузом. По моим подсчетам, мне идти предстояло километров восемь. Мне было непонятно, как унесу эти два рюкзака.

Я стал пробовать. Сначала поднял с трудом один, забросил его на плечи, потом попытался одеть второй на грудь. Одеть – то я его одел, но идти не мог. Стояла жара под тридцать градусов, и я был весь в поту. Оставалось единственное – переносить все челночным методом. До вечера было еще далеко, и можно успеть дойти до лагеря. Я взвалил один рюкзак и пошел. Отошел метров на двести, скинул его, и отправился за другим. Так продолжалось часа два. Я не чувствовал вес у рюкзаков, собственное тело, но плечам было больно.

Впереди появилась фигура. Илья – наш рабочий, шел на базу за каким-то пустяком. Мы договорились, что утащим продукты вместе. Так и получилось. Больше я на лошадей не рассчитывал.

Майский снегопад

Адуйские месторождения берилла и других полудрагоценных камней были недалеко от города. Я туда ездил иногда – покопаться в отвалах старых шахт и карьеров, в надежде найти кристалл берилла, или аметиста. И решил познакомить с этими замечательными местами своего брата, и Володю – моего приятеля.

Как раз впереди были майские праздники с несколькими выходными, и мы решили их потратить на поход за кристаллами. Собрались, закупили продукты, и пустились в путь. Как раз стояла погода для путешествий – снега уже не было, комариный сезон еще не наступил, было тепло, но не жарко.

Ночью мы сели в поезд и рано утром вышли на станции, откуда до старых месторождений было часа три ходьбы. Не торопясь, осматривая по дороге старые закопушки и шурфы с разными интересными камнями, мы добрались до Семеновской шахты, где когда-то добывали берилл.