Инквизитор. Охота на дьявола

Старуха долго звякала засовами и звенела ключами. Наконец дверь открылась. Бартоломе хотел войти внутрь, но так и замер. Неизвестно, кто из них испугался больше: старуха при виде доминиканца или Бартоломе при виде отвратительной физиономии старой ведьмы. Первой мыслью Бартоломе было, что дьявол никуда не исчез после убийства ростовщика, а так в его доме и поселился. Вместо платка на голову старой карги была намотана какая-то полинявшая тряпка.

Глубокие морщины избороздили ее лицо, над беззубым, ввалившимся ртом нависал огромный крючковатый нос, похожий на вороний клюв, а на подбородке торчала большая, как пуговица, волосатая бородавка. К тому же, старуха была усатой.

Несколько минут они оторопело смотрели друг на друга, причем у старухи нервы явно оказались крепче: она пришла в себя первой.

– Теперь в долг не даем! Вещи под залог не принимаем! Обмен денег не производим! – проскрипела она. – Нет его больше, благодетеля нашего. Никого больше нет! Слуга и тот сбежал. Ничего больше нет! Все отобрали! Все разрушили! До нитки обчистили! По миру пустили!

– Вот что, старая карга, – прервал ее Бартоломе, – позволь мне войти. А теперь молчи и слушай. Сейчас ты мне выложишь все, как на исповеди. И если я замечу, старая ведьма, что ты решила водить меня за нос, то ты быстро окажешься в компании своего дражайшего супруга Яго. Только он-то уже мертв, а вот ты, старая, поджаришься заживо. Поняла?

– Как не понять, – вновь затянула она ту же песню, и голос ее был похож на скрип несмазанного каретного колеса, – последнее отобрать хочешь… Выложи ему! А нечего выкладывать. Все отобрали, все похитили, все унесли, все повытаскали… Все, что многолетними трудами нажито, по крупицам собрано…

Бартоломе понял, что угрозами от старухи ничего не добьешься, и решил ей подыграть.

– Действительно, вот изверги! – сказал он. – А что, старая, много у твоего мужа было врагов?

– О, что звезд на небе! Полгорода облагодетельствовали – полгорода на нас зло затаило. Чем больше людям добра делаешь, тем они злее. Да без моего Яго все бы они здесь пропали, передохли от голода, как собаки. Скольких мы спасли, один Бог знает. Тому дай, другому дай, третьему дай! И никому-то он по доброте душевной не отказывал. Все беды людские близко к сердцу принимал. Вот и отблагодарили его, несчастного, да еще и опорочили!

– Но ведь твой Яго был поклонником сатаны, – заметил Бартоломе.

– Что вы, что вы! Яго был верным сыном церкви. Кресты очень любил. Особенно золотые. Серебряными, правда, тоже не гнушался. А уж сколько священников у нас в доме перебывало – и не сосчитать!

– Значит, с церковью у него были замечательные отношения?

– Да как же иначе? К нам сам настоятель монастыря святого Доминика захаживал. Бывали каноник собора святого Петра. Они церковную утварь сбывали. Каноник, так тот даже мощи предлагал. Чей-то палец да клок волос, а чей, не припомню…

– Ясно, ясно! – перебил ее Бартоломе. – Но ты говоришь, недоброжелателей у Яго было предостаточно? Можешь назвать имена?

– Как же, как же! Хулио Лоретта занял у нас сто пятьдесят эскудо, и был таков, мерзавец!! Бенито Перейра продал подсвечник, выдав за золотой, а он оказался только позолоченным. А еще… – и тут старуха начала длинное перечисление тех, кто, по ее мнению, так или иначе обидел ее благоверного.

– Довольно! – остановил ее Бартоломе. – Лучше скажи, не угрожал ли ему кто-нибудь?

– Как не угрожали! Чего только он, бедный, за свою жизнь не натерпелся! С лестницы спускали, палками били, даже собаками травили…

– В последнее время он с кем-нибудь ссорился?

– Ну да. С Антонио Диасом. Сколько крови ему этот молокосос перепортил! А того, дурак, не понимает, что его товар сбыть – это же какая ловкость нужна, какая смелость! И раздел тут может быть только такой: ему – треть, нам – две трети. Он же себе две трети требовал. «Я, – говорит, – жизнью рискую, а ты – только прибылью».

– Что это был за товар?

Старуха замялась.

– Всякий бывал… То одно, то другое…

– Ну-ка, объясни, старая!

– Они обычно говорили тихо, когда о делах совещались. А я, знаете ли, с годами туговата на ухо стала. Не могу всего разобрать. То ли было в прежние годы! О чем говорили в доме напротив и то слышала.

Бартоломе расхохотался. Он-то думал, что осведомленность старухи объясняется доверием к ней со стороны мужа, оказалось, она попросту подслушивала!

– Так о чем же говорили Яго и Антонио Диас в последний раз?

– Ругались. Этот мальчишка все кричал: «Чтоб дьявол утащил тебя в ад, старый хрыч! Чтобы ты, живоглот, провалился в преисподнюю!» Прямо так и сказал. «Или две трети мне выкладываешь, – говорит, – или я тебя сам, своими руками, задушу».

– Кто этот Антонио Диас? Торговец?

– Если бы! Если бы он был честным, добропорядочным торговцем! А то он грабитель, разбойник, пират паршивый! За таким глаз да глаз нужен. Любого обведет вокруг пальца!

– Если я правильно понял, он моряк?

– Да-да.

– Где его найти, не знаешь?

– У черта на рогах! – выругалась старуха. – Чтоб мои глаза никогда его больше не видели!

– Понятно, – улыбнулся Бартоломе. – Спасибо, старая. У черта или еще где-нибудь, но я его разыщу.

Бартоломе покидал старую еврейку в превосходном настроении. Во-первых, она его порядком позабавила, во-вторых, у него появилась надежда найти разгадку таинственного преступления.

* * *

Волны накатывались на песчаный пляж, замусоренный щепками, обрывками веревок, водорослями и отбросами. Пахло смолой и протухшей рыбой.

Бартоломе шел вдоль вереницы растянутых для просушки рыбацких сетей. Он счел неуместным явиться в порт в одеянии священника и, по своему обыкновению, на время опять превратился в светского человека. По этому случаю он надел черный бархатный камзол, отороченный тончайшими кружевами, завернулся в черный плащ, надвинул на глаза широкополую шляпу с черным пером.

Он заглянул сюда впервые и сейчас с любопытством рассматривал гавань, образованную двумя мысами, далеко вдающимися в море. На одном из них находился защищавший вход в бухту прямоугольный форт и королевская таможня, другой, за исключением нескольких полуразвалившихся лачуг, был гол и пуст.

В гавани на якоре стояло примерно с десяток небольших суденышек, предназначенных для каботажных плаваний: двухмачтовые тартаны или маленькие барки. Среди них выделялась длинная, узкая, выкрашенная в черный цвет шебека с ярко-желтой полосой вдоль борта. Судно было вооружено: солнечные блики вспыхивали на начищенных стволах медных пушек. Однако ни одного человека не было видно на палубе. В этот жаркий час весь порт словно погрузился в сон.

Только одно зрелище оживляло картину: в гавань медленно входил венецианский галеон. Бартоломе, щурясь от солнца, остановился, чтобы полюбоваться огромным кораблем. Даже отсюда были видны черные точки, перемещавшиеся по реям: матросы убирали паруса, – и два ряда задраенных пушечных портов. На фоне ярко-голубого неба четко вырисовывалось переплетение снастей и обнаженные мачты. Только под бушпритом еще трепетал блинд, да на корме развевался флаг республики св. Марка: золотой лев на красном фоне. Вот с кормы корабля поднялось небольшое облачко дыма, и над водой прогремел выстрел. Галеон салютовал. В ответ ухнула пушка форта. Вслед за этим со стороны таможни от берега отвалила шлюпка и заскользила по направлению к кораблю.

Бартоломе поискал взглядом, к кому бы обратиться, и заметил только пожилого рыбака, который, сидя на перевернутой лодке под навесом из парусины, чинил порванную сеть.

– Не знаешь ли ты Антонио Диаса? – обратился к нему Бартоломе.

– Как же, знаю, – ответил тот. – Вот его шебека «Золотая стрела». Самое быстрое судно на побережье от Барселоны до Гранады, – неожиданно с гордостью добавил он. – На ней служит мой сын.

– Скажи, где мне найти Диаса?

– Пойди туда, – рыбак ткнул пальцем в сторону портовой таверны, откуда даже с расстояния двухсот шагов были слышны пьяные возгласы. – Если его самого там нет, то, по крайней мере, тебе скажут, где он.

В таверне было жарко, чадно и шумно. Оглядевшись, Бартоломе понял, что здесь не так уж много народа, как могло бы показаться, судя по громкому стуку оловянных кружек, пьяным выкрикам и хриплому хохоту. Вся компания сгрудилась вокруг одного из колченогих, почерневших столов, за которым четверо моряков играли в кости. Остальные десять человек – грубые парни в рубашках, которые, вероятно, когда-то были белыми, босые или в грубых башмаках – просто наблюдали. По всей видимости, это были просто местные рыбаки, которые сами могли поставить на кон разве что свои грешные души. Здесь же вертелись три женщины, не менее пьяные, чем вся остальная компания, и отнюдь не первой молодости.

На столе из рук в руки переходила груда мелочи. Очередной проигрыш или выигрыш сопровождался возгласами одобрения или выражением сочувствия в форме витиеватых проклятий.

В зале было жарко из-за находившегося тут же очага, над которым на вертелах жарились куски мяса. Смуглый мальчишка-поваренок время от времени поворачивал их.

Бартоломе ненадолго растерялся, представив себе, как нелепо он выглядит в этом обществе в своей строгой черной одежде, отделанной дорогими кружевами. Но увлеченные игрой рыбаки и матросы не обратили на него никакого внимания.

Бартоломе сразу понял, что Диаса не может быть среди полунищих зрителей, разве что капитан «Золотой стрелы» – это один из игроков, которые и одеты получше, и деньги у них вроде бы водятся.

Бартоломе поискал взглядом, к кому бы обратиться, но вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо.

– Кого-то ищешь, сынок?

Бартоломе обернулся: с ним заговорил старый, седой моряк, которого инквизитор сперва не заметил, потому что тот сидел отдельно, за угловым столиком. Видимо, его уже не прельщало веселье молодежи. Бартоломе отметил, что, в отличие от всех остальных, старик почти не пьян и одет вполне прилично – в кожаную куртку. К тому же, у него было довольно приятное лицо – честное, открытое, загорелое до темно-коричневого цвета.

– Мне нужен Антонио Диас, – сказал Бартоломе.

– Его здесь нет, – ответил старик. – Но он тут непременно будет, если немного подождать.

– Когда?

– Этого никто не знает, – покачал головой старик. – Сюда всякий приходит, когда ему вздумается, и уходит, когда захочет. Но все люди моря встречаются именно здесь. Но мы можем скоротать часок-другой за кружкой вина, – предложил он.

Бартоломе понял, что, как человек новый, он вызывает интерес, а старику просто хочется с кем-нибудь поболтать. Бартоломе поморщился: грязный трактир вызывал у него отвращение, – но согласился. Он решил с пользой провести время и расспросить старика об Антонио Диасе.

Старый моряк сказал, что его зовут Алонсо Вальдес и что он капитан бригантины «Гальега» с экипажем из десяти человек. Инквизитор представился так, как обычно представлялся, когда хотел выдать себя за светского человека, то есть сказал, что его имя – Бартоломе де Сильва.

– Ты нездешний? – оживился Вальдес.

– Нет, – ответил Бартоломе. – Я здесь по делам.

– Ну что ж, – откликнулся старик, – наш город не хуже любого другого, а может быть, и получше.

– Однако я услышал здесь странные вещи. Говорят, будто черти у вас тут разгуливают по улицам так же спокойно, как у себя в преисподней, хватают попавшихся под руку грешников и волокут их прямиком в ад.

– Говорят. Но на суше я чертей не встречал, врать не буду, – ответил старик, – а вот морского видел.

– В самом деле?

– Конечно! И препротивнейшая это тварь, скажу я тебе. Зеленого цвета и в чешуе. Три года назад он вынырнул как раз под кормой «Гальеги» и уставился на нас круглыми зелеными глазами. Другие бы на нашем месте струхнули. Но мой друг Альфонсо не растерялся и разрядил в него мушкет.

– Попал?

– Не знаю. Черт нырнул – и был таков.

– Что ж, могло быть и хуже.

– Да. Морской черт по сравнению с морским змеем – очень милое существо. Огромное чудовище может проглотить любой корабль, как жаба – муху, и не подавится.

– Его ты тоже видел?

– Нет, слава Богу, не приходилось. Но я видел людей, которые его видели.

– Понятно, – улыбнулся Бартоломе.

– Ты мне веришь?

– Нет, – покачал головой Бартоломе.

– И правильно делаешь, сынок, – не обиделся старик. – И за это я скажу тебе правду: нет никакого морского змея.

– А черта?

– А черт его знает!

– Оставим черта в покое, – поморщился Бартоломе. – В конце концов, я не за этим сюда пришел.

– Ах да, тебе нужен Диас…

– Может быть, и не Диас… Мне нужен надежный и ловкий человек, который не испугался бы пойти на риск.

– Тогда тебе действительно нужен Диас.

– Он придет сюда играть? – Бартоломе кивнул на азартных матросов.

– Нет, Диас не играет.

– Он что же, скуп?

– Нет, напротив. Ради друга, ради близкого человека он отдаст все, до последнего мараведи.

– Так почему же он не хочет рискнуть сейчас?

– Он рискует каждый день и не только кошельком – для этого ума хватит у каждого, – он рискует своей жизнью!

– Ради чего же, в таком случае?

– Послушай, сынок. Я знал Антонио еще мальчишкой, когда он бегал по пристани в рваных штанишках, а рядом с ним – еще семеро таких же оборвышей – его братья и сестры. Он был самым старшим. Его отец тоже был моряком. Ему оторвало голову ядром, когда наш галеон атаковали проклятые еретики, английские пираты. И Антонио пришлось заботиться и о себе, и о матери, и о братьях и сестрах.

Последние слова Вальдес произнес в полной тишине. Бартоломе скорее почувствовал, чем увидел: в таверне что-то произошло. Он обернулся. В дверях зала стоял новый посетитель. Ему было года двадцать два-двадцать три, не больше, но он держался, как хозяин. При его появлении все замолчали, так замолкают слуги при появлении господина, подчиненные при виде начальника.

А потом послышались возгласы, исполненные искреннего восхищения. Рыбаки распустились, пропуская его к столу. Видимо, контрабандист пользовался искренним и вполне заслуженным уважением. Хозяин таверны поспешил к нему навстречу.

– Антонио! – воскликнул он. – Ну что, сегодня ты опять угощаешь? О, мы уже наслышаны о твоих новых приключениях!

– Антонио! – подхватил Вальдес. – Ну-ка, сынок, расскажи, как ты отправил на съедение акулам тунисского корсара. Вот этот человек, мне кажется, не прочь послушать рассказы о твоих подвигах, – и он подтолкнул вперед Бартоломе.

– Кто ты такой? – поинтересовался Диас, бесцеремонно разглядывая Бартоломе.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– О чем, позволь узнать, мне с тобой разговаривать?!

– О деле. Конечно, если ты тот парень, который готов хорошо заработать, не спрашивая о происхождении товара и его предназначении.

– А почему ты решил, что я как раз тот? – прищурился Диас.

– Нас могут услышать?

– Отойдем.

Вальдес с готовностью уступил им угловой стол, приятели Диаса отошли в сторонку. Определенно, Диас внушал им очень глубокое почтение.

– Так откуда ты узнал?..

– Мне рекомендовал тебя Яго Перальта.

– Что я должен сделать?

– Переправить… кое-что… кое-куда…

– Поговорим по-деловому. Я не привык терять время даром. Итак, что?

– Порох и ядра.

– Куда?

– На Майорку.

– Как?

– Разумеется, тайно.

– Я не спрашиваю тебя, кому предназначен груз, но платить придется и за перевозку, и за молчание.

– Я понимаю. Потому и обращаюсь именно к тебе. Но погрузку нужно произвести тайно.

– О, это легко устроить. «Золотая стрела» будет ждать за мысом святого Висенте. Я отправлю своих людей на шлюпках в бухточку за мысом. Жди их там в полночь.

– Я доверяю только тебе лично. К тому же, только с глазу на глаз я могу назвать имя человека, которому предназначен груз.

– Хорошо, я там буду.

– По рукам?

– По рукам!

– Значит, до вечера, вернее, до полуночи?

– Да, конечно.

В полночь все произошло так, как и было задумано. Точнее, так, как было задумано Бартоломе.

Инквизитор ждал контрабандистов около одинокой рыбацкой хижины. На песке ожидала погрузки груда ящиков и мешков.

Шлюпка подошла почти бесшумно – весла были обмотаны тряпками.

– А ты точен! – воскликнул Диас, спрыгнув на берег. – Готов?

– Готов, – кивнул Бартоломе.

– Придется потрудиться, ребята, – заметил Диас, бросив взгляд на ящики и мешки. – Ну, за работу!

Матросы принялись перегружать товар в шлюпку.

И тут из хижины выскочили два десятка солдат. Прежде чем контрабандисты успели опомниться, Диаса скрутили, связали. Матросы отделались разбитыми носами. Видимо, нападавших интересовал исключительно капитан. Его подхватили, поволокли прочь…

Избитые матросы поднялись, вспороли мешки – там был песок. Они взломали ящики – там оказались камни. И тихая ночь содрогнулась от чудовищных проклятий обманутых моряков, оставшихся без своего капитана.

* * *

«Удивительно не то, что Яго Перальту убили, а то, что его не убили лет пятнадцать-двадцать назад. Необычен только способ, с помощью которого еврея отправили на тот свет – убийца обладал поистине дьявольской изобретательностью», – Бартоломе отложил пухлую книгу записей ростовщика. На столе в медном канделябре тихо таяли восковые свечи. Инквизитору казалось, что и на столе, и на стенах, и на потолке пляшут те же самые нескончаемые столбцы цифр. Он устал. К тому же, выявить подлинных врагов Перальты оказалось совершенно невозможным. Из десяти тысяч жителей города по крайней мере четверть имела все основания желать смерти ростовщику. Прав был маленький пройдоха Пабло: еврея здесь не любили. Может быть, дело не в деньгах?.. В конце концов, его ведь не ограбили…

Тихий стук прервал размышления Бартоломе. Он даже не сразу понял, что в дверь стучат, сначала ему показалось, что это скребется мышка.

Бартоломе захлопнул книгу. Стук повторился, на этот раз чуть громче.

– Войдите! – сказал Бартоломе.

Дверь слегка приоткрылась.

– Войдите же!

Дверь медленно, со скрипом, отворилась.

Долорес! Да, да, она должна была прийти именно сегодня, ведь он сам так приказал. Но, признаться, он ее сегодня не ждал. Нет, он не забыл – он просто не верил в то, что она придет. Он знал, она никуда не денется, она попалась, как птичка в силки, но все же он не думал, что эту гордячку удастся сломить так скоро. Он не надеялся, что она так быстро покорится судьбе. Или не смел надеяться.

Бартоломе встал.

– Подойди! – сказал он.

Она сделала три шага бесшумно и робко, словно тень, и медленно, как обреченная на заклание жертва. Теперь она стояла в освещенном круге. Обреченность, страх и… любопытство прочел Бартоломе в ее глазах. Она впервые видела его в светской одежде. Она ожидала встретить священника – перед ней стоял изящный кабальеро.

Бартоломе взял ее за руку и почувствовал, как дрожат ее пальцы.

– Существует суд Божий! – сказала она, осмелившись посмотреть ему в глаза.

– Что ты говоришь? – улыбнулся Бартоломе. – Неужели?

– И существует расплата! – с вызовом добавила она.

– Вот именно, – заметил Бартоломе, – я думаю, ты затем и пришла сюда, чтобы расплатиться.

– Это подло!

– Да, но и ты сама, и твоя мать на свободе. Слово свое я сдержал.

Он взял ее за плечи и привлек к себе.

Она попыталась оттолкнуть его, но он только рассмеялся. И в тот же миг с ужасом, с трепетом, но в то же время и с каким-то неясным чувством тайного наслаждения Долорес поняла, что у нее нет ни малейшей возможности ему сопротивляться, что он может сделать с ней все, что захочет. И дело было вовсе не в том, что его мускулы были тверды, как железо, и у Долорес просто не хватило бы сил с ним совпадать. Напротив, она хорошо ощущала, что он старается не причинять ей боли. Но ведь Рамиро, неуклюжий матрос Рамиро, тоже был сильным, он одним ударом кулака мог сбить с ног любого из здешних парней, он мог разогнуть подкову и свалить быка за рога, но она ничуть не задумываясь отвешивала ему пощечину, если он распускал руки, и Рамиро отступал, как побитый щенок. А Бартоломе имел над ней какую-то странную власть. Ее влекло к нему, тянуло, как кусочек железа к магниту. Но все, что внушали ей с детства, восставало, противилось тому, что сейчас могло произойти. Грех, прелюбодеяние – вот как все это называлось и влекло за собой осуждение людей и кару на небесах. Так говорила ей совесть. А сердце бешено колотилось в груди и как будто хотело совсем иного. Она была готова разорваться между страстным «да» и яростным «нет», и сделать этот выбор было выше ее сил.

– Я внушаю тебе страх? Отвращение? – он заглянул ей в глаза.

У Долорес закружилась голова, подогнулись колени. И она упала бы, если б Бартоломе не поддержал ее.

Девушка потеряла сознание. Бартоломе бережно положил ее на кровать. Она казалась сломленной и беззащитной, как поникший цветок.

Острая жалость пронзила сердце Бартоломе. Жалость и стыд за то, что он уже совершил и то, что хотел совершить, – те чувства, которые инквизитор всегда старался гнать прочь, чтобы они не превратили его жизнь в кошмар, – нахлынули на него.

«Ты подонок, Бартоломе! – сказал он себе. – Какой же ты подонок! Девочка месяц провела в камере на хлебе и воде. А сейчас? Есть ли у них с матерью другие средства, кроме тех, которые Франсиска добывала торговлей травами?»

Впрочем, Долорес быстро пришла в себя. Первый ее взгляд был непонимающим, вопросительным, но, по-видимому, тотчас вспомнила, где она и что с ней. Она лежала на постели, а над ней склонился ее мучитель! С ее губ сорвался то ли тихий крик, то ли стон, она попыталась сесть, но от слабости вновь откинулась на подушку.

– Успокойся, – сказал Бартоломе, – ради Бога, успокойся. Я не причиню тебе зла. Обещаю, – сказал и увидел недоверие в ее глазах, глазах испуганной дикой лани.

– Санчо! – позвал он. – Санчо! Принеси вина.

Появился слуга с бутылкой и кубком.

Бартоломе поднес кубок к губам Долорес, она отшатнулась.

– Не упрямься, дурочка, – произнес Бартоломе как можно мягче. – Ты что, думаешь, что я хочу тебя отравить? Или что я подмешал в вино сонное зелье? Смотри, – он сделал несколько глотков, – вино совершенно безвредно. Ну же, не бойся.

Пока она пила, Бартоломе осторожно поддерживал ее за плечи. Санчо молча наблюдал эту сцену.

– Похоже, хозяин, у вас ничего не вышло, – заключил он наконец.

– У нас в доме найдется что-нибудь съестное?

– Был как будто кусок говядины, не помню точно, съел я его или нет…

– Скотина! Быстро беги в ближайшую таверну, и если через полчаса не будет накрыт стол, я выбью тебе все зубы!

– Но, хозяин, ночь на дворе…

– Делай, что я сказал!

Недовольный Санчо отправился добывать ужин.

Бартоломе, чтобы не причинять девушке беспокойства, отошел к столу, в глубь комнаты.

– Мне кажется, я чувствую себя лучше, – тихо произнесла она. – Я ведь не ослышалась, вы сказали, что отпустите меня?..

– Да, ты свободна. И… я хотел бы, чтобы ты забыла о том недоразумении, которое едва не произошло.

– И я могу идти?

– С одним условием.

– Значит, – ее голос дрогнул, – вы не отступитесь, пока я… не расплачусь?

– Я дал слово! Помнишь, я обещал, что спасу тебя и твою мать. Разве я не выполнил обещание? Почему же сейчас ты мне не веришь?!

– Чего же вы хотите?

– Я хочу, чтобы ты задержалась здесь всего лишь на час. Я хочу, чтобы ты разделила со мной ужин. Только и всего. Надеюсь, тебя это не затруднит?

– Зачем?..

– Девочка, милая, посмотри на себя, ты же едва на ногах держишься… Кстати, все ценности (если, конечно, они у вас вообще были), все имущество было возвращено вам приемщиком инквизиции? Нет? Еще нет? Я займусь этим, – последние слова он произнес очень тихо, скорее самому себе, чем ей, и уже мысленно добавил: «Если я этим не займусь, вы вообще ничего не получите обратно».

Через полчаса вернулся Санчо, злой, недовольный, но молчаливый и покорный, так как вполне осознавал, что сейчас хозяину лучше не противоречить, и принялся расставлять тарелки. Санчо потрудился на славу. Очевидно, ему не только удалось вытащить из постели какого-нибудь трактирщика, но и заставить его разогреть ужин. На столе появилась олья-подрида – горячее блюдо из мяса с овощами, асадо – жаренное на вертеле мясо. На десерт предназначались фрукты. В довершение Санчо водрузил на стол две бутылки Канарского и удалился с мрачным, но торжественным видом.

– Но ведь сегодня пятница! – сказала Долорес, увидев на тарелках мясо.

– Дурочка! – улыбнулся Бартоломе. – Разве ты не знаешь, больным разрешается не придерживаться постов. А кроме того, разве ты не видишь, на столе два прибора, значит, согрешим мы вместе. Впрочем, если хочешь, после ужина я дам тебе отпущение, – добавил инквизитор. – Идет?

Сперва Долорес стеснялась, но вскоре голод взял свое. Пока она ела, Бартоломе задумчиво ковырял мясо вилкой и размышлял о том, в какое нелепое положение он попал и находил утешение лишь в том, что Долорес этого все равно не понимает. Зато она поняла, что ей и в самом деле больше ничего не грозит. Бартоломе даже не раз замечал острый взгляд, брошенный в его сторону, еще немного настороженный, но скорее любопытный, чем испуганный.