Игра воображения

Бюргеры снисходительно аплодировали, у них, видимо, пока не возникло ощущения, что их вниманием злоупотребляют. К тому же денег за концерт с них пока никто не просил.

За нашими спинами послышался шум совсем другого рода: появление стражей порядка во все времена сопровождается примерно одинаковыми звуками. Пара солдат под предводительством дюжего командира сноровисто протолкались через народ и окружили примолкшего бедолагу-певца.

– Не положено, – произнес командир интернациональную формулу власти.

Менестрель не нашелся что ответить, и только пискнул нечто бессвязное. Командир забубнил что-то про арест, солдаты ухватили поэта под руки…

Мне отчего-то активно не понравилось их обращение с представителем богемы. Кроме того, нужно было поддерживать имидж безумной русской аристократки, и я решила вмешаться. Я открыла было рот, но Генрих опередил меня на долю секунды. Он смерил мизансцену ленивым взглядом и небрежно поинтересовался:

– Что вам нужно от парня, молодцы?

И видимо, что-то такое прозвучало в его голосе, что заставило солдат замереть на месте, а командира вступить в переговоры. Наше преимущество состояло во внезапности, и в том, что мы так и остались в седлах. Командиру приходилось обращаться к Генриху снизу вверх, отчего тон его сам собою становился почтительным.

– По приказу господина бургомистра, арестуем бродягу Шметтерлинга, дабы, сняв с него показания, выдворить за пределы города, – его речь сильно смахивала на доклад начальству.

Мой спутник тут же использовал ситуацию – принял начальственный вид, и распорядился:

– С его слов, – он пренебрежительно кивнул в сторону менестреля, – запишете, что он сожалеет о случившемся и готов впредь обходить ваш славный город стороною. Благородная госпожа изволит забрать сего музыкантишку с собой, и оплачивает ваше беспокойство, солдаты.

Я тоже приосанилась. Обо мне отчего-то говорили в третьем лице, и через мгновение я поняла, почему.

– Госпожа из России, не изволит изъясняться по-немецки, и доверяет все переговоры мне, как ее управляющему, – предупредил Генрих дальнейшие расспросы, и вполголоса добавил, наклонившись к уху командира: – Странные они, эти русские, поверь мне, приятель… Но деньгами швыряются знатно – ты не останешься внакладе. Не будем спорить с благородной госпожой, если уж ей приспела охота каждый день слушать песенки этого бездельника.

Солдат понимающе ухмыльнулся, принял от Генриха увесистый кошель с деньгами, и по его команде пииту возвратили свободу. После этого стражи порядка испарились так же быстро, как и возникли. По-моему, они опасались, как бы моя внезапная придурь не миновала.

Только я изготовилась отчитать Генриха за неподобающие намеки, отпущенные в диалоге со стражниками, как выяснилось, что мои испытания не закончились.

Менестрель со странным именем Шметтерлинг (надо же, «мотылек», фонвизинщина чистой воды, а я-то думала, что таких фамилий в природе не существует) мгновенно оправился от потрясения и по-свойски обратился к Генриху:

– Могу я узнать, госпоже понравился я сам или мои песни? Я должен знать доподлинно, свела меня судьба с подлинной ценительницей поэзии или всего лишь со скучающей богачкой…

Приготовленная для Генриха отповедь застряла у меня в горле, и я очутилась перед нешуточной дилеммой: объяснить пииту «кто есть мать Кузьмы» или сперва душевно побеседовать с господином Штайнбергом.

Однако Генрих не собирался и дальше вести беседу в том же фривольном духе.

– Тебя, парень, прежде всего судьба свела со мной – и я не знаю, кому из нас от этого придется хуже, – безрадостно отрезал он, и обратился, наконец, ко мне: – Прошу меня извинить, госпожа, за доставленное неудовольствие, в свое оправдание могу лишь заметить, что это был единственный способ выручить юношу…

Произнося свою покаянную речь, вид он имел настолько ехидный, что я осознала как никогда ясно: придется смириться с отдельными проявлениями неуважения к моей персоне… Разумеется, во имя достижения благородных целей.

– Где ближайшая приличная гостиница? – спросила я пиита на чистейшем немецком языке, которого, якобы, совершенно не понимала.

Вьюнош остолбенел, к большому удовольствию Генриха.

– Ну что застыл? – раздраженно поинтересовалась я. Мне начало надоедать затянувшееся представление, разыгранное нами на глазах изумленных горожан.

Поскольку оно до сих пор было бесплатным, почтенные бюргеры даже не собирались расходиться.

– В самом деле, ты разве не слышал, что велела госпожа? – присоединился ко мне Генрих, почти совершенно избавившийся от ехидства в голосе и взгляде, – Проводи нас до гостиницы, в которой не зазорно будет остановиться на ночлег.

Шметтерлинг закивал и проследовал через площадь к маленькому проулку. Вскоре выяснилось, что там находится небольшая гостиница, над воротами которой значилось, что «именно здесь только для благородных путешественников…» и прочее. У меня появилась устойчивая надежда на нормальный отдых, горячий ужин и ночлег на чистых простынях. Правда, слуг во дворе не было видно, но Генрих быстро разрешил это небольшое неудобство.

– Шметтерлинг, позаботься-ка о лошадях, – приказал он, направляясь к двери трактира.

Он был прав на все сто – нежданное приобретение, безусловно, следовало пристроить к делу. Сам поэт, правда, был другого мнения на сей счет.

– У меня есть имя! – от возмущения срываясь на петушиный фальцет, заявил он.

– Вот как! И какое же? – полюбопытствовал Генрих, не оборачиваясь, и только самую малость замедлив шаг.

– Клаус, – представился юноша с непонятной гордостью.

Можно подумать, это поименование принадлежало прежде какому-нибудь эпическому герою!

Генрих приподнял брови, подумал пару секунд, и затем отрицательно покачал головой.

– Нет, – припечатал он, -Никакой ты не Клаус… Посмотри на себя, парень, – ты же истинный Шметтерлинг! Зачем тебе имя?

От неожиданности я застопорилась на месте. Моему наемнику свойственно, оказывается, довольно нестандартное чувство юмора. Отрадно сознавать, что рядом со мной находится не тупой солдафон, а вполне гармоничная личность. Эта мысль удобно устроилась в моей голове и не покидала насиженного места довольно долго, вызвав какое-то смутное беспокойство. Я даже к ужину отнеслась сперва без должного почтения, пытаясь уяснить, что же меня беспокоит. Однако дальше смутных ощущений в тот день дело не пошло, постепенно я успокоилась, и даже смогла отдать должное куриной грудке, плавающей в умопомрачительном соусе. Положительно, кухня галантного века, пусть и в обыкновенном небольшом трактире, могла отвлечь кого угодно от абстрактных умозаключений.

* * *

После того, как наша компания неожиданно пополнилась поэтом, Генрих ненавязчиво напомнил мне, что неплохо бы нанять парочку настоящих вояк. Он как будто чувствовал, что грядущее приключение будет не слишком мирным. Мне пришлось согласиться с этой необходимостью, и прямо в трактире Генрих подсел за стол к двум мрачным личностям, уныло поедающим что-то неаппетитное из общей миски. Похоже, это было все, что они могли себе позволить, а на их бывалых физиономиях читалось застарелое похмелье. Генрих о чем-то пошептался с ними, покосился в сторону стойки, и оттуда, как по мановению волшебной палочки, побежали поварята с запотевшими кувшинами, обширными мисками и дымящимися горшочками.

Я громко прыснула в своем углу. Методы вербовки не отличались большим разнообразием. Но зато обе стороны хорошо знали правила игры. Физиономии вояк заметно прояснились, и они принялись переглядываться между собой. Генрих следил за развитием событий с совершенно особенным хулиганским выражением лица. При этом он даже не улыбался, но глаза так явно смеялись, что мне стало завидно. Вот бы научиться так же лихо работать с кадрами…

– О чем он там шепчется с этими громилами? – чуть слышно прошелестел за моей спиной Шметтерлинг.

– Нанимает для меня пару бывалых парней, которые хорошо знают цену деньгам, честному слову и своевременному молчанию, – откликнулась я, с сожалением отрываясь от наблюдения и переводя взгляд на пиита.

К моему крайнему изумлению, он чего-то очень сильно испугался. Мало этого, он, похоже, решил напугать и меня.

– Вы так неосторожны, госпожа, – глаза его округлились, будто у напуганного страшной сказкой ребенка, – Такие темные личности на все способны, уж поверьте мне!

Между прочим, это была в моих глазах наилучшая рекомендация. Мне как раз и нужны были люди, способные на все. Я совершенно не представляла, чем нам придется заниматься в ходе нашей операции, так что способности моих спутников должны быть неограниченными – просто на всякий случай. Однако Шметтерлинга я обязана была успокоить – он и без того плохо ладил с Генрихом, не хватало, чтобы и с доблестными ландскнехтами не сошелся с самого начала…

– Объясни мне, дорогой мой, что тебя так пугает в этих достойных господах? – ласково улыбаясь, поинтересовалась я.

– Боже мой, госпожа, должно быть, в России таких злодеев не бывает, но у нас здесь…

И тут началось. Вот уж никогда бы не подумала, что этот юноша, ведущий столь призрачный образ жизни, способен выдавать такие страстные монологи на темы личной безопасности каждого. Послушать его, так никто из нас не должен был подходить к наемникам вообще и этим в частности ближе, нежели на километр, да и то с особыми предосторожностями. Иначе говоря, все складывалось превосходно – я даже решила немного увеличить жалованье потенциальных компаньонов, если они и вправду окажутся настолько опасны.

Я терпеливо выслушала бредовый монолог Шметтерлинга и разразилась ответной речью. Красной нитью сквозь нее проходила мысль, что в России водятся такие персонажи, какие бедняге пииту и не снились, даже в самых страшных кошмарах. В заключение, я упомянула о своей несомненной способности управляться с означенными персонажами легко и непринужденно.

Пока я вселяла уверенность в наполненное комплексами сердечко своего «придворного барда», Генрих завершил первый тур переговоров и подвел к нам соискателей на места в личной гвардии моего графского сиятельства.

Чем-то два этих мужика были неуловимо похожи. Не то угрюмой сосредоточенностью, проглядывающей сквозь мутное марево похмелья, не то еще какой-то трудно описуемой деталью поведения.

– Двое из ларца, одинаковых с лица, – не сдержавшись, произнесла я по-русски.

Сказочная формула из моего детства произвела на солдат неотразимое впечатление. Они ощутимо расслабились и даже почти одинаково усмехнулись. Подозреваю, что это стало завершающим штрихом к моим чисто русским чудачествам, на описание которых, видимо, не пожалел красок Генрих.

Молодцы откликались на клички Раупе и Краваль и очень просили не утруждаться в поиске их настоящих имен. Я понимающе кивнула. Меня мало занимали причины, по которым они скрывали «паспортные данные» – наверняка эти причины были достаточно вескими. По правде говоря, мне их паспорта были и вовсе ни к чему.

Мы переночевали с изрядным комфортом, а на рассвете были безжалостно изъяты из постелей неумолимым Генрихом. Ради меня он нацепил на лицо любезную приветственную улыбку, которая никого не могла обмануть… Его голос все равно остался напористым и властным, когда он предлагал «выехать немедленно, пока не наступила жара». Нельзя было отрицать очевидное: он давил на меня возрастом и опытом, которого я не имела. Отныне, видимо, мне предстояло передать ему все полномочия, оставив за собой только главное – решать, куда и для чего мы едем. Способы выполнения этих задач он, похоже, собирался выбирать сам.

3. В маленьком цветнике безумия

Невзирая на сумерки сознания, я не могла не глазеть вокруг. Этим утром нас окружали какие-то особенно пасторальные пейзажи. Не хватало разве что пастушков и пастушек, все остальное имелось в изобилии: повсюду буйно цвела свежая зелень, громко распевали неизвестные мне пташки, и вся эта идиллия освещалась теплыми лучами яркого солнца. Удивительно, как летнее цветение преображало довольно, в общем-то, суровые места.

Сонная муть постепенно выветривалась из моего организма, уступая место благонадежной умеренной веселости. Можно было на время забыть обо всем, кроме чудесного денька, и от души наслаждаться безмятежностью. Компанию мне составил Шметтерлинг, мурлычущий что-то невнятно, но с большим чувством.

Прочие представители моей личной гвардии не спешили предаваться отдыху. «Двое из ларца» бдительно оглядывались по сторонам, иногда уезжали вперед, а возвращаясь, тихо докладывали что-то Генриху – должно быть, обстановку. Он кивал, задумчиво и значительно, отдавал новые приказания, и мы продолжали путь.

Ближе к полудню лес на нашем пути сделался гораздо реже, чем навел на мысли о расположенном неподалеку человеческом жилище. Окрыленный гипотетической возможностью отдыха, поэт пропел мне краткую оду гостеприимству немцев вообще и обитателей этих мест в частности.

– Твоя правда, дружок, вот, кстати, власти городка, из которого мы тебя так вовремя забрали, отличались непревзойденным дружелюбием! – надеюсь, мой голос был не слишком ядовитым во время произнесения этой тирады.

Пиит как-то сразу сник. Вообще, невзирая на положенную ему по статусу возвышенность, временами этот юноша проявлял недюжинную практичность и смекалку.

«Двое из ларца», посовещавшись о чем-то, выдвинули предложение устроить привал. Их аргументы выглядели вполне весомо – лошадям, в самом деле, нужен был отдых, людям, в общем, тоже, и я приняла решение попросить приюта у хозяев поместья.

Генрих в ответ на мое распоряжение как-то неопределенно пожал плечами, но возражать не стал. Не то не нашел возражений, не то решил дать мне покомандовать… «Чем бы, дескать, дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось». Даже мысленная цитата народной мудрости вызвала у меня широкую улыбку: жаль, никто не мог оценить этот чисто российский перл по достоинству.

– Отчего госпожа так улыбается мне? Разве я сказал что-нибудь забавное? – ехидство Генриха было неистребимо.

Оказывается, он уже некоторое время адресовался ко мне с монологом на темы общей безопасности предприятия, а я почти весь его пропустила.

– Это аванс, – не осталась в долгу я, – за ваши несомненные достоинства. Желаете материального дополнения, или покуда морального поощрения довольно?

Генрих смерил меня одобрительным взглядом, и ответствовал в том смысле, что ему достанет всего, что бы я ему ни предложила. Фраза выглядела двусмысленно, но мне было не до пустых перепалок.

За пререканиями мы незаметно миновали главную аллею и оказались перед замком. Правда, так назвать это здание можно было лишь с большой натяжкой. Я наивно полагала, что замок – это непременно мрачное, сложенное из огромных грубых валунов строение с узкими бойницами вместо окон.

Однако в данный момент мы стояли перед белым двухэтажным домом, украшенным кружевной резьбой по камню, и высокие стрельчатые окна его ничуть не напоминали бойницы. В общем, здание было очень красивым и каким-то умиротворяющим. Однако дверной молоток был истинно замковым: я искренне засомневалась, что смогла бы приподнять его хоть слегка. Постучать мы доверили Шметтерлингу, и получили массу удовольствия, наблюдая за его стараниями. Не прошло и получаса, как ему удалось изобразить некое подобие стука.

А вот отворили нам немедленно. Дверь немного приоткрылась, и на уровне моих колен в нее просунулась морщинистая стариковская мордашка. Меня аж передернуло, когда я поняла, что перед нами не старик, а какой-то фантасмагорический уродец с фигурой ребенка и личиком столетнего старца. «Двое из ларца» неодобрительно переглянулись, физиономия пиита вытянулась, да и мне стало не по себе. Один Генрих вроде бы ничему не удивился, взглядом остановил публичное выступление, которое было у меня уже на подходе, и буднично обратился к уродцу:

– Доложи, любезный, графиня Корсакова желает говорить с хозяином.

Карлик понимающе кивнул, и шустро засеменил с докладом. Еще один лакей (на сей раз обычной наружности) в это время провел нас в гостиную. Повсюду в доме почему-то царил полумрак. Даже там, где были окна, они скрывались за плотными занавесями, и только ради нас на столике появился единственный шандал с дюжиной свечей. В их слабом свете, причудливо искажающем все вокруг, мои спутники представились мне намного благородней и значительней, чем при свете дня.

С четверть часа мы провели, разглядывая друг друга, и лишь по истечении этого времени на пороге комнаты показались два темных силуэта. В первый момент они показались мне продолжением теней, во множестве скользивших по стенам, но Генрих неторопливо поднялся, за ним вскочил пиит, и я поняла, что к нам, наконец, пожаловал хозяин.

Высокий и какой-то сивый граф не очень заинтересовал меня – прежде всего, он был немцем, дважды немцем, если не трижды. Стеклянная голубизна его глаз напоминала о музыке Вагнера, несостоявшемся торжестве арийской расы и вскинутой в одиозном приветствии руке. В общем, это был набор стандартов: жестокость, сентиментальность, пристрастие к громкому пению и пышным блондинкам.

«Истинный ариец» в ответ скользнул по мне равнодушным взглядом. Куда уж мне было до его идеалов с этим ведьмовским отливом волос, худощавой физиономией и, – как ни прячь ее – иронией в глазах…

Господин, скромно стоящий позади графа, принадлежал ко всем расам сразу… и ни к одной наверняка. Впалые щеки фанатика, тяжелые веки, нависающие над желтыми кошачьими глазами, изысканный нос английского аристократа и неожиданно яркий узкий рот, притягивающий взгляд на выцветшем гобелене его лица.

«Уста его – пурпуровая рана от лезвия, пропитанного ядом…» – я едва не проговорила стихи вслух, удержалась только из соображений приличия.

Однако сквозь безупречную маскировку внешности этого господина почти проступали страсти, снедающие все его существо… В который раз я поддалась привычке сочинять биографии всем, кто попадался на моем пути, и вздрогнула от неожиданности, поняв, что граф обращается ко мне:

– Счастлив приветствовать вас, госпожа графиня, в моем холостяцком логовище… Позвольте представиться: Фридрих фон Вольф, хозяин здешних мест. А это, – он небрежно кивнул в сторону «космополита», – Мой лекарь, Иоганн.

Только взглянув «космополиту» прямо в глаза, я поняла, что он следит за мной с того момента, как появился на пороге комнаты. Он разглядывал меня с интересом, но не мужским, а сугубо академическим, словно редкий экземпляр бабочки или жука… Я почувствовала себя неуютно под этим внимательным, непроницаемым взглядом.

Как бы там ни было, но приняли нас с подобающим почетом. Фон Вольф настоял на нашем ночлеге, лично прошелся по приготовленным для нас апартаментам, и, равнодушно облобызав мне руку, удалился. Генрих оглядел наше сообщество, проверяя наличие бдительности на лицах, и предложил вернуться в небольшую гостиную через полчаса. Мне все время казалось, что сейчас он расскажет о владельце замка нечто несусветное, и нам придется в кавалерийском темпе покидать место бивака, но этого так и не произошло.

Объяснение состоялось позже, когда моя маленькая гвардия, умиротворенная комфортом, объединилась в гостиной в ожидании обеда.

– Как вам обитатели замка? – по-моему, Генриха всерьез интересовало мое мнение.

– Лекарь бесподобен, – честно признала я, – ему место среди «псов господних», или…

– Напрасно вы не обратили внимания на владельца этих мест. Его персона куда любопытнее… и куда опаснее, кстати. Да будет вам известно, госпожа, вся болтовня здешних крестьян о «пораженных луной» не так беспочвенна, и фон Вольф – лучшее тому подтверждение. По преданию, его род ведется от оборотней, правивших здешними краями в незапамятные времена… Впрочем, это слишком долгая история, если пожелаете, я расскажу вам ее как-нибудь в другой раз.

Мне хотелось услышать ее немедленно, останавливало только сознание того, что момент неподходящий. Повсеместное, отчасти неосознанное коварство мужчин частенько проявляется в этой мелкой пакости: заинтересовать чем-то, и отложить рассказ на неопределенный срок, дабы дама изнывала от любопытства. Однако и нескольких фраз Генриха оказалось довольно, чтобы я насторожилась. «Век просвещенного абсолютизма» все подкидывал мне сюрпризы: старые замки, легенды и растущее количество странностей вокруг больше подошли бы средним векам, но никак не Галантному столетию, в каковом я, как будто, пребывала.

Обед прошел, в общем, без приключений. Правда, пиит, задавленный старинной роскошью обстановки, постоянно нервно посмеивался, да лекарь продолжал рассматривать меня с прежним академическим интересом. Прочие отдавали должное пище и напиткам, и не особенно старались поддерживать светскую беседу. У меня осталось смутное ощущение, что Генрих знаком с хозяином поместья лучше, нежели могло показаться на первый взгляд. От этого я насторожилась еще сильнее, одновременно ругая себя за подозрительность: эти двое не обменялись и парой слов… Уже поглощая десерт, фон Вольф ненавязчиво поинтересовался:

– Простите мое любопытство, госпожа графиня, но ваше появление в здешних захолустных краях, должно быть, обусловлено очень вескими причинами?

Вопрос прозвучал как нельзя более небрежно, но мне отчего-то показалось, что графу важен мой ответ…

– Придется разочаровать вас, мой дорогой граф, – в тон ему прощебетала я, – Одно лишь любопытство гонит меня по свету. Жизнь постоянно преподносит мне сюрпризы (вот это было чистой правдой), причем иногда в самых неожиданных местах.

Моя легкомысленная отповедь не обманула фон Вольфа ни на секунду, но пришлось ему удовлетвориться сказанным. Продолжая болтать о пустяках, мы завершили трапезу, и рассредоточились по личным апартаментам. Мне заранее не нравилась перспектива провести ночь в этом странном месте, но отступать было поздно, и я смирилась.

* * *

Как нас ни приглашали направиться прямо в свои комнаты и предаться отдыху, я все-таки не послушалась, и решилась на маленькую экскурсию. Я ни с кем не делилась своими планами, дабы не быть силой водворенной на место. Генрих и без того весь вечер посматривал на меня с плохо осознанным подозрением, и промолчал лишь потому, что не имел в распоряжении фактов.

Конечно, не хватало еще мне купиться на провокационные страшилки, половину из которых можно было смело игнорировать, и только вторую половину, поделив на десять, иметь при случае в виду. Я собиралась проделать любимое действие персонажей фильмов ужасов – побродить в одиночестве по коридорам замка, сулившим такое множество интересных открытий.

Строение с наступлением ночи погрузилось в полную темноту. Казалось, никакая частичка света не в силах выжить в его стенах. Зато в них жили звуки: дружный хоровод скрипов, шорохов, тихих стуков и перезвона капающей где-то воды обступили меня, едва я выскользнула в коридор. Мне полагалось бы мгновенно перетрусить, но темнота и странные звуки внушали только веселое любопытство. Мне казалось, я непременно обнаружу что-нибудь интересное в процессе своего «индивидуального тура».

Другие обитатели дома, как сговорившись, спали, и видели каждый свои сны. Из-за дверей, выходящих в коридор, вроде бы, даже слышалось их сопение.

Я разочарованно вздохнула и отправилась в картинную галерею. Вечером я уже удостоилась чести осмотреть ее, и в роли экскурсовода выступал сам хозяин. Он добросовестно пытался развлечь меня историями из жизни предков, но я слушала его не очень внимательно. Дело в том, что я никогда не любила экскурсоводов, и возглавляемые ими культпоходы в прошлое. Общаться с минувшим я предпочитала с глазу на глаз, и возможно, именно эта наклонность заставила меня в свое время избрать такую необычную профессию. Ознакомиться как следует с изображениями местной знати я тоже решила в без посредников.

Толстенькая свечка в маленьком медном шандале давала ровно столько света, сколько нужно. Я подняла ее повыше и двинулась от картины к картине.

Было весьма любопытно увидеть наглядное подтверждение некоторым своим выводам. Например, дамы семейства фон Вольф, все, как одна, были пухленькими и белокурыми. Они, конечно, не были на одно лицо, но совершенно явно принадлежали к одному типу внешности. Гитлер бы просто обзавидовался, куда там его «истинным арийкам»!

В мужчинах, впрочем, тоже прослеживалось сходство. Правда, не столь явное, как у дам. Мужчины фон Вольфов могли быть атлетами или хлюпиками, великанами или карликами, красавцами или уродами-вырожденцами, но… В их лицах всегда незримо присутствовало нечто хищное, животное, чего не могла изгладить ни улыбка, ни благообразие черт. Словно следуя традиции древних племен, ведших свою родословную от зверей, фон Вольфы полностью соответствовали своей фамилии.

Я попробовала припомнить хоть что-нибудь о «пораженных луной», которых с такой опаской поминал Генрих, но, как видно эти сведения сочли бесполезными для меня при подготовке путешествия… А жаль. За рассуждениями и осмотром экспозиции сон подкрался ко мне совершенно незаметно. Только широко зевнув несколько раз кряду, я поняла, что ужасно хочу спать.