Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой

– Подумала, что ты взбесился, как собака, – заметила Мэри без тени одобрения.

– Мне всё равно, что она подумала, – нахмурясь, отозвался Колин.

– А почему ты не кричал и не кусался, когда я вошла к тебе в комнату? – спросила Мэри с улыбкой.

– Я думал, ты сон или привидение, – признался Колин. – А их ведь не укусишь, да и криком не спугнёшь!

– А тебе будет очень неприятно… если на тебя посмотрит один мальчик? – спросила Мэри неуверенно.

Колин откинулся на подушку и с минуту помолчал.

– Есть один мальчик, – медленно, словно обдумывая каждое слово, проговорил он, – против которого я бы не возражал. Тот, который знает, где лисы живут… Дикон.

– Он бы тебе понравился, – подтвердила убеждённо Мэри. – Я уверена.

– Птички ведь не против, – произнёс он задумчиво, – и другие животные тоже. Значит, и я не против. Он вроде как заклинатель животных, а я – животный мальчик!

И он рассмеялся, и Мэри вместе с ним. Кончилось тем, что они долго хохотали – так им понравилась мысль о «животном мальчике», который прячется в свою норку.

А Мэри поняла, что может не беспокоиться из-за Дикона.

В то первое утро, когда небо опять засияло, Мэри проснулась очень рано. Косые лучи солнца проникали сквозь шторы, и это было так славно, что Мэри выпрыгнула из постели и подбежала к окну. Она подняла шторы и распахнула окно – на неё пахнуло свежестью и благоуханием. Вдали голубела вересковая пустошь – весь мир был словно заколдован. Откуда-то неслись нежные звуки, будто птицы настраивали голоса перед концертом. Мэри высунула руку – солнце упало на неё.

– Как тепло! – воскликнула она. – Просто теплынь! Вот уж будет корням и луковицам работа! А зелень полезет из земли изо всех сил!

Встав на колени, Мэри высунулась подальше в окно, вдохнула полной грудью воздух и рассмеялась, вспомнив, как миссис Сауэрби сказала, что у Дикона нос дёргается, как у кролика.

«Должно быть, ещё очень рано, – подумала она. – Облачка розовые-прерозовые, а такого неба я в жизни не видала! Нигде ни души… Даже конюхов не слышно».

Вдруг она спрыгнула с подоконника.

– Не могу ждать! Хочу посмотреть на сад!

Мэри уже умела сама одеваться, и не прошло и пяти минут, как она была готова. Она знала, что в доме есть небольшая боковая дверь, которую она сумеет сама отпереть, и, не надевая ботинок, поспешила вниз. В холле она обулась, сняла с двери цепочку, отодвинула засов, повернула ключ и, распахнув дверь, выбежала за порог. И вот она стоит на траве, которая вдруг стала мягкой и зелёной, тёплый воздух овевает её, солнышко греет, а со всех деревьев и со всех кустов несутся песни, трели, щебетанье. В восторге Мэри сжала руки и подняла глаза к небу: розовато-голубое, жемчужно-белое, оно ярко, по-весеннему сияло, и она поняла, что ей тоже хочется петь и заливаться трелями и что жаворонки, дрозды и малиновки просто не могут иначе. Мэри побежала прямо по дорожкам меж живых изгородей к своему саду.

«Как всё изменилось, – думала она. – Трава зазеленела, из земли лезут ростки, всё раскрывается, на деревьях почки набухли. Дикон сегодня наверняка придёт».

От долгого тёплого дождя цветы вдоль дорожки у дальней стены тоже изменились. У корней появились новые ростки, и тут и там среди стеблей крокусов проблёскивало то лиловым, то жёлтым. Полгода назад Мэри и не заметила бы, что всё вокруг пробуждается; теперь же ничто не ускользало от её взгляда.

Подойдя к дверке, скрытой за плющом, она вздрогнула от странного раскатистого звука. Это каркнул ворон, сидевший на стене её сада, – Мэри подняла глаза и увидела большую птицу в иссиня-чёрном блестящем оперении, внимательно смотревшую на неё. Никогда раньше Мэри не видела ворона так близко – ей стало не по себе, но он в ту же минуту взмахнул крыльями и медленно полетел через сад. «Хоть бы он там не задержался», – подумала Мэри и, распахнув дверку, поискала ворона глазами. Пройдя подальше, она увидела, что ворон в саду и улетать не собирается, уселся на карликовую яблоньку, а под яблонькой лежит какой-то рыжий зверёк с пушистым хвостом, и оба смотрят на склонённую спину и рыжую голову Дикона, который стоит на коленях и что-то копает.

Мэри бросилась к нему.

– Ой, Дикон, Дикон! – закричала она. – Как это ты сюда так рано добрался? Нет, правда, как? Солнышко только-только встало!

Дикон со смехом поднялся с колен. Волосы у него растрепались, лицо сияло, а глаза синели, словно два кусочка неба.

– А‐а! – протянул он. – Я ещё до рассвета поднялся. Разве в такой день можно спать? Утро сегодня как в первый день творенья, право слово! И всё гудит, спешит, корябается, свиристит, вьёт гнёзда и пахнет так, что понимаешь: нечего валяться, вставай! Когда солнышко на небо выскочило, природа как с ума сошла от радости! Кругом вереск, я бегу со всех ног, кричу и пою. Прямым ходом сюда! Разве я мог не прийти? Ведь сад-то меня ждал!

Мэри прижала руки к груди, задыхаясь, словно тоже бежала через пустошь.

– Ах, Дикон, Дикон! – проговорила она. – Я так рада, так рада, что просто дух захватывает!

Видя, что Дикон разговаривает, рыженький зверёк с пушистым хвостом покинул своё место под деревом и приблизился к нему, а ворон каркнул и, слетев с ветки, уверенно уселся к нему на плечо.

– Это лисёнок, – сообщил Дикон и почесал зверьку голову. – Его зовут Капитан. А это Уголёк. Уголёк со мной прилетел, а Капитан всю дорогу нёсся, словно за ним собаки гнались. Им весело было, как мне.

Ворон и лисёнок не обращали внимания на Мэри – они совсем её не боялись. Дикон сделал несколько шагов – Уголёк не двинулся с его плеча, а Капитан спокойно потрусил за ним следом.

– Взгляни-ка! – говорил Дикон. – Нет, ты только посмотри! Как здесь всё поднялось! И вот здесь!

Он бросился на колени, и Мэри тоже присела рядом. У их ног распустились золотые, жёлтые, лиловые крокусы. Мэри склонила голову и стала целовать раскрывшиеся цветы.

– Человека так никогда не будешь целовать, – сказала она, подняв голову. – Цветы – это другое дело.

Дикон удивлённо улыбнулся.

– Я матушку всегда так целую, когда домой возвращаюсь. Бродишь-бродишь целый день в вересках, а тут она встречает тебя на пороге, солнышко светит, она улыбается, и всё так славно!

Они бежали то в один конец сада, то в другой и всюду находили столько чудесного, что едва сдерживались, чтобы не кричать от радости. Дикон показал Мэри, как набухли почки на розовых ветках, которые ещё совсем недавно казались сухими, и как тысячи изумрудных ростков пробивались из-под земли. Ребята прижимались носами к земле, принюхиваясь к её запахам, копали, пололи и тихо, блаженно смеялись, так что волосы у Мэри в конце концов растрепались, как у Дикона, да и щёки раскраснелись почти так же, как у него.

В таинственном саду в то утро царила радость, и вдруг среди этой радости произошло нечто совсем чудесное. Кто-то порхнул со стены и пронёсся мимо деревьев к заросшему уголку. Это была проворная птичка с красной грудкой, что-то державшая в клюве. Дикон замер и сделал Мэри знак, словно вдруг обнаружил, что они смеются в церкви.

– Не двигайся, – шепнул он. – Прямо не дыши! В прошлый раз я как её увидел, так понял, что она себе друга ищет. Это малиновка Бена Везерстафа. Она гнездо вьёт. Если мы её не вспугнём, она здесь останется.

Они осторожно опустились на траву и сидели тихо, не двигаясь.

– Главное, чтоб она не заметила, что мы за ней следим, – шептал Дикон. – А то улетит и не вернётся. Она сейчас сама не своя. Дом себе строит, семьёй обзаводится. В это время они всего боятся. Сейчас ей не до разговоров и не до гостей. Нам надо притаиться! Сделаем вид, будто мы – это не мы, притворимся травой, деревьями, кустами! А когда она привыкнет, я почирикаю, и она поймёт, что мы ей мешать не будем.

Мэри плохо себе представляла, как это можно притвориться травой, деревьями, кустами. Но Дикон сказал это так просто и естественно, что Мэри поняла: ему это совершенно не трудно. Несколько минут она внимательно следила, не позеленеет ли он вдруг, не раскинет ли ветки и листья. Но нет, он просто сидел не шевелясь и шептал так тихо, что она только поражалась, почему это ей слышно каждое слово.

– Это всё весна, – шептал Дикон, – весной они всегда вьют гнёзда. Так уж у них от самого Сотворения мира повелось. Правда-правда! У них свои привычки, и лучше не вмешиваться. Будешь вмешиваться – тотчас и рассоришься. Весной это легче лёгкого!

– Если мы о ней говорим, – тихонечко отвечала Мэри, – очень трудно на неё не смотреть. Давай о чём-нибудь другом говорить. Я тебе должна что-то сказать.

– Да, ей будет приятно, если мы переменим разговор, – согласился Дикон. – Так что ты мне хочешь сказать?

– Ты про Колина слышал?

Дикон повернул голову и поглядел на неё. На его круглом лице отразилось удивление.

– А ты про него знаешь?

– Я его видела. Я всю неделю к нему хожу разговаривать. Он хочет, чтоб я приходила. Говорит, он тогда забывает, что болен и должен умереть, – отвечала Мэри.

Дикон вздохнул с облегчением.

– Вот хорошо! – воскликнул он. – Я ужасно рад. У меня просто груз с души свалился. А то я знал, что о нём говорить нельзя, а я не люблю ничего скрывать.

– А сад скрывать разве тебе не нравится? – спросила Мэри.

– Сад – это другое. Но я матушке сказал: «Матушка, – говорю, – у меня есть одна тайна, которую я не могу тебе сказать. Ничего плохого, ты же понимаешь. Это как хранить в тайне, где у птички гнездо. Ты ведь не сердишься, правда?»

О матушке Мэри готова была слушать часами.

– А она что? – спросила Мэри без тени страха.

Дикон расплылся в улыбке.

– Ты же её знаешь, – отвечал он. – Потрепала меня по голове, засмеялась да и говорит: «Можешь, паренёк, какие угодно тайны при себе держать. Я тебя вот уже двенадцать лет знаю».

– А про Колина как ты узнал? – допрашивала Мэри.

– Да все, кто про мистера Крейвена слышали, знают, что у него сынок калекой растёт и что хозяин не любит, когда про него говорят. Мистера Крейвена люди жалеют: миссис Крейвен до того красивая была, до того молодая, и они так любили друг друга! Миссис Медлок, когда в Твейте бывает, всегда к нам заходит и при нас не боится обо всём с матушкой говорить – знает, у нас дети так воспитаны, что болтать не будут. А ты как про него прознала? Марта, когда прошлый раз домой приходила, очень беспокоилась. Ты, говорит, услышала, как он плакал, и всё к ней приставала, а она не знала, что тебе сказать.

Тогда Мэри поведала Дикону о том, как среди ночи её разбудил вой ветра, как она услышала далёкий жалобный стон, как побрела по коридорам со свечой в руке и как отворила дверь в тускло освещённую комнату, в углу которой стояла резная кровать под балдахином. Когда она описала маленькое лицо, бледное, словно слоновая кость, и необычные глаза с длинными ресницами, Дикон кивнул.

– Глаза точь-в-точь как у матери, только у неё, говорят, они всегда смеялись, – заметил он. – Мистер Крейвен, говорят, иначе как на спящего на него смотреть не может: глаза у него совсем как у матери, да только лицо с кулачок и такое несчастное!

– Как ты думаешь, он хочет, чтобы Колин умер?

– Нет, просто он жалеет, что тот на свет появился. Матушка говорит, это для ребёнка самое худое. Нежеланные дети всегда болеют. Мистер Крейвен всё ему, бедняжке, купит, что за деньги купить можно, только он хотел бы про него вовсе забыть. И потом, он боится: вдруг посмотрит – а он горбатый!

– Колин сам этого так боится, что даже сесть в постели не решается, – посетовала Мэри. – Говорит, если почувствует горб у себя на спине, то прямо с ума сойдёт и будет кричать, пока не умрёт. И всё думает об этом не переставая!

– Э‐э, вредно ему там лежать да всякие думы думать, – протянул Дикон. – Так он не поправится!

Лисёнок расположился рядом с Диконом и время от времени поглядывал на него, прося ласки. Дикон наклонился и задумчиво почесал ему за ушком. Несколько минут прошло в молчании. Наконец Дикон поднял голову и огляделся.

– Знаешь, когда мы в первый раз сюда пришли, тут всё было серо. А теперь оглянись-ка. Видишь, как всё изменилось?

Мэри оглянулась и удивлённо ойкнула.

– Ой, правда, посмотри, серая стена уже какая-то другая. По ней словно зелёный туман ползёт. Или зелёная сетка наброшена…

– Ага, – подтвердил Дикон. – Зелёного будет всё больше, пока серое совсем не исчезнет. Отгадай, о чём я сейчас подумал?

– О чём-то хорошем, я знаю, – отвечала с готовностью Мэри. – По-моему, это как-то связано с Колином.

– Я подумал: будь он здесь, он бы не ждал, пока у него горб вырастет, а следил бы, когда на розовых кустах почки распустятся, и, может, это бы ему пошло на пользу, – сказал Дикон. – И ещё я подумал: вот бы убедить его прийти сюда да полежать под деревьями в коляске.

– Мне это тоже приходило в голову. Каждый раз, когда с ним говорю, я об этом думаю, – призналась Мэри. – Вот только может ли он хранить тайну? И потом – как его сюда незаметно доставить? Как ты думаешь, хватит у тебя сил везти его коляску? Доктор сказал, что ему надо дышать свежим воздухом, и, если он сам захочет, чтобы мы его вывозили, никто возражать не посмеет. С другими он ни за что из дома не пойдёт, – может, они обрадуются, если он с нами побудет? Он мог бы приказать садовникам на это время уходить, чтобы они ничего не узнали.

Дикон задумался, почёсывая спинку Капитана.

– Ему это только на пользу пойдёт, – произнёс он наконец. – Мы же не будем думать, что уж лучше бы он на свет не родился! Мы просто будем заниматься садом, и он вместе с нами. Два паренька и девочка, и больше никого, а вокруг весна. Право слово, это гораздо лучше, чем всякие лекарства!

– Он так долго лежал в комнате и так боялся, как бы у него горб не вырос, что стал немного странным, – сказала Мэри. – В книжках он много о чём читал, но в жизни ничего не знает. Говорит, он так сильно болел, что ничегошеньки не видел, а выходить из дому не любит, и сады и садовников тоже. Про этот-то сад он готов слушать, потому что он тайный. Много рассказывать я ему побоялась, но он сказал, что хотел бы взглянуть на этот сад.

– Уж мы его сюда как-нибудь выманим, не сомневайся, – пообещал Дикон. – Я его коляску повезу. А ты заметила – пока мы тут сидим, наша малиновка со своим дружком над гнездом трудится? Смотри-ка, села на ветку и думает, куда ей лучше щепочку положить.

Он тихо посвистал – малиновка повернула головку и, не выпуская щепочки из клюва, вопросительно взглянула на него. Так же как и Бен Везерстаф, Дикон заговорил с нею, только тон у него был другим.

– Куда ты её ни положишь, всё будет к месту, – произнёс он с дружеским участием. – Ты ещё из яйца не вылупилась, а уже знала, как гнёзда строить. Так что не сомневайся, не теряй время!

– Ой, до чего мне нравится, как ты с ней разговариваешь! – радостно засмеялась Мэри. – Бен Везерстаф её вечно бранит и высмеивает, а она себе прыгает и смотрит так, будто каждое его слово понимает. По-моему, ей даже нравится, когда её ругают. Бен Везерстаф говорит, она до того о себе понимает, что согласилась бы, чтоб в неё камни кидали, только бы не оставили без внимания.

Дикон рассмеялся вслед за нею.

– Ты-то знаешь, мы тебе ничего плохого не сделаем, – продолжал он, обращаясь к малиновке. – Мы и сами что твои птахи. Мы ведь тоже вроде как гнездо вьём. Помогай тебе Господь! Смотри только, никому не проговорись!

И хотя малиновка промолчала, потому что клюв у неё был занят, и полетела в свой угол сада, Мэри не сомневалась, что она никому не проговорится об их тайне.

Глава 16

«Ни за что!» – сказала Мэри

В то утро дел у них было так много, что Мэри опоздала к обеду, а потом так торопилась назад в сад, что только в последнюю минуту вспомнила о Колине.

– Передай Колину, что я к нему не успела, – попросила она Марту. – Мне надо в сад.

Марта перепугалась.

– Ой, мисс Мэри! – воскликнула она. – Он рассердится, если я ему так скажу.

Но Мэри, в отличие от остальных, Колина не боялась, к тому же она не привыкла жертвовать собой.

– Не могу я остаться, – отвечала она. – Дикон меня ждёт.

И она убежала.

Вторая половина дня прошла ещё приятнее. Мэри и Дикон пропололи большую часть сада, окопали и подрезали чуть не все розы и деревья. Дикон принёс с собой лопату и показал Мэри, как пользоваться садовыми инструментами. К вечеру стало ясно, что, хотя эти восхитительные заросли никогда не превратятся в образцовый сад, о котором мечтают садовники, цветов в нём весной будет на диво.

– Над головой у нас зацветут яблони и вишни, – говорил Дикон, работая изо всех сил, – по стенам – сливы и персики, а трава вся будет покрыта цветами.

Ворон и лисёнок тоже не дремали, а малиновка мелькала по саду, словно крошечная молния. Уголёк иногда взмахивал своими чёрными крыльями и взмывал над вершинами деревьев, растущих в парке. Но потом возвращался, приземлялся неподалёку от Дикона и хрипло каркал, словно повествуя о своих приключениях. Дикон разговаривал с ним так же приветливо, как с малиновкой. Раз, когда Дикон был слишком поглощён делом и ответил не сразу, Уголёк взлетел ему на плечо и дёрнул за ухо своим огромным клювом.

Когда Мэри уставала, Дикон присаживался с ней вместе под дерево. Однажды он вынул из кармана свирель и тихонько заиграл на ней какой-то странный простой мотив. На стене тотчас появились две белочки – они глядели на него и слушали.

– А ты окрепла, – сказал Дикон, глядя, как Мэри копает. – И вид у тебя, право слово, совсем другой.

От работы и хорошего настроения Мэри вся раскраснелась.

– Я с каждым днём всё полнею, – сказала она с гордостью. – Миссис Медлок мне уже новую одежду приглядывает, побольше размером. А Марта говорит, что у меня и волосы стали лучше расти. Они уже не такие прямые и тусклые.

Солнце клонилось к закату, его золотые лучи ложились косо под деревья, когда Мэри и Дикон собрались по домам.

– Завтра будет ясно, – сказал Дикон. – С восходом я уже буду тут.

– И я тоже, – откликнулась Мэри.

Домой она бежала со всех ног. Ей хотелось рассказать Колину о лисёнке и вороне и о том, что творила вокруг весна. Ему это будет интересно, она не сомневалась. Вот почему настроение у неё упало, когда, распахнув дверь своей комнаты, она увидела, что Марта поджидает её с мрачным лицом.

– В чём дело? – спросила она. – Что Колин сказал, когда ты ему передала, что я не могу прийти?

– Ох, уж лучше бы ты к нему зашла, – вздохнула Марта. – Он опять чуть не зашёлся. Чего мы только не делали, чтобы его успокоить! Он целый день прямо глаз с часов не сводил.

Мэри плотно сжала губы. Она не привыкла думать о других и этим очень походила на Колина. Как, подумала она, этот вредный мальчишка хочет лишить её любимого занятия?! Она не знала, что можно только жалеть тех, кто болен и не владеет собой, кто не умеет взять себя в руки, чтобы не причинять другим боли. Когда, бывало, в Индии у неё самой болела голова, она вела себя так, что доводила до головной боли и всех окружающих. И при этом считала, что имеет на это право. Ну а сейчас она считала, что Колин не прав.

Войдя в комнату, она не увидела Колина на диване. Он лежал в постели и не повернул головы, когда она переступила порог. Начало было малообещающим. Мэри напряглась и шагнула к его кровати.

– Ты почему не встал? – спросила она.

– Я утром встал, когда думал, что ты придёшь, – отвечал Колин, не глядя на неё. – Но днём велел снова уложить меня в постель. У меня спина разболелась и голова, я устал. Ты почему не пришла?

– В саду работала, с Диконом, – сказала Мэри.

Колин нахмурился и снизошёл до того, чтобы взглянуть на неё.

– Я не позволю ему приходить, если ты будешь к нему убегать, вместо того чтобы играть со мной, – заявил он.

Мэри пришла в ярость. В таких случаях она не поднимала крика. А просто сжимала зубы и упрямо стояла на своём, не считаясь ни с кем и ни с чем.

– Если ты Дикона отошлёшь, я больше никогда в эту комнату не приду, – заявила она.

– Придёшь, если я захочу.

– Ни за что! – сказала Мэри.

– Я тебя заставлю! Тебя сюда силой приволокут!

– Ах вот как, господин раджа? – с ненавистью отвечала Мэри. – Может, и приволокут, но заставить говорить не смогут. Буду сидеть и молчать, ни слова тебе не скажу. Даже смотреть на тебя не стану. Буду глядеть себе под ноги!

Оба с ненавистью смотрели друг на друга. Милая это была парочка! Будь они уличными мальчишками, они бы подрались. Но драка была исключена, и они дали волю словам.

– Только о себе и думаешь! – выкрикнул Колин.

– А ты? Эгоисты всегда так говорят. Если кто-то не делает, как они хотят, они того называют эгоистом. Вот ты действительно только о себе и думаешь! Другого такого эгоиста я в жизни не видывала!

– Ну нет! Твой Дикон ещё больше эгоист! Заставляет тебя копаться в грязи, а ведь знает, что я тут лежу совсем один! Вот кто эгоист, если хочешь знать!

Глаза у Мэри вспыхнули.

– Он лучше всех! – закричала она. – Я такого другого не знаю. Он настоящий… ангел!

Может, глупо было так говорить, но ей уже было всё равно.

– Ничего себе ангел! – фыркнул Колин с издёвкой. – Обычная деревенщина!

– Он лучше, чем всякие там раджи! В тысячу раз лучше!

Так как Мэри была сильнее, чем Колин, победа стала склоняться в её сторону. Ведь Колин до сих пор имел дело только со слугами; пожалуй, ему было даже полезно, что Мэри ему не уступала, хотя ни он сам, ни Мэри об этом не догадывались. Он отвернулся, не поднимая головы с подушки, и зажмурил глаза, из-под его ресниц показалась крупная слеза и поползла по щеке. Ему стало жалко себя – но только себя одного!

– Я не такой эгоист, как ты, ведь я всегда болею. У меня уже горб растёт, я знаю! – сказал он. – И потом, я скоро умру.

– Не умрёшь! – возразила Мэри без всякого сочувствия.

От негодования он широко открыл глаза. Так с ним ещё никто не говорил. Он рассердился, но и обрадовался немножко, как ни трудно себе это представить.

– Не умру?! – повторил он. – Нет, умру! Ты же знаешь, что умру! Все так говорят.

– А я не верю! – стояла на своём Мэри. – Ты просто так говоришь, чтобы тебя пожалели. Ты же этим гордишься! Не верю я тебе! Будь ты хорошим, может, и поверила бы, но ты слишком противный!

Колин так и подскочил на кровати – он совсем забыл о своей спине.

– Убирайся! – завопил он и, схватив подушку, швырнул в Мэри. Сил у него было немного – подушка не долетела и шлёпнулась у её ног. Мэри рассвирепела.

– Я ухожу, – заявила она. – И больше не приду!

Она пересекла комнату, но, подойдя к двери, обернулась.

– Я тебе столько всего интересного хотела рассказать. Дикон привёл с собой ворона и лисёнка – я хотела тебе про них всё-всё рассказать. А теперь ни слова не скажу!

Она шагнула через порог и захлопнула за собой дверь, и тут, к немалому своему удивлению, увидела сиделку, которая, судя по всему, подслушивала. Но ещё больше поразило Мэри то, что сиделка при этом смеялась. Это была статная молодая особа, которой вовсе не следовало идти в сиделки: больных она не жаловала и вечно выдумывала какой-нибудь предлог, чтобы оставить Колина на Марту или ещё на кого-нибудь, кто соглашался посидеть с ним вместо неё. Мэри её недолюбливала. Она остановилась и устремила взор на сиделку, которая хихикала, прикрыв рот носовым платком.

– Над чем это вы смеётесь? – спросила Мэри.

– Да над вами обоими, – отвечала сиделка. – Надо же, всё ж таки нашлась и на него управа! Ты, правда, избалована не меньше, чем он, но лучшего для этого барчука не придумаешь! – И она снова засмеялась, уткнувшись в платок. – Будь у него сестра с таким же норовом, как у него, это его бы спасло!

– Скажите, а он умрёт?

– Не знаю и знать не желаю, – отвечала сиделка. – Дурной нрав и истерия – вот чем он болен!

– А что такое истерия? – спросила Мэри.

– Сама увидишь, если с ним случится сейчас припадок. Только на этот раз хоть будет из-за чего!

Мэри вернулась к себе. Настроение у неё было уже совсем другое, чем когда она вернулась из сада. Она досадовала и сердилась, но жалости к Колину не испытывала. Ей так хотелось ему обо всём рассказать! Она-то гадала, можно ли ему доверить тайну. И уже было решила, что можно. Но теперь передумала. Ничего-то она ему не скажет, пусть себе лежит в своей душной комнате и умирает, если ему нравится! Так ему и надо! Она была до того не в духе, что на время совсем позабыла и о Диконе, и о зелёном тумане, гуляющем по всему миру, и о тёплом ветре с вересковой пустоши.

Марта её поджидала. Озабоченность на её лице уступила место любопытству. На столе стоял деревянный ящик со снятой крышкой, в котором виднелись аккуратно завёрнутые пакеты.

– Это тебе мистер Крейвен прислал, – сообщила Марта. – Там будто книжки с картинками.

Мэри вспомнила, что в тот день, когда мистер Крейвен вызвал её, он спросил: «Может быть, тебе что-нибудь нужно? Игрушки… куклы… книги?»