Ад находится у океана

Грянул смех, и Симон замялся, не зная, что ответить. В голове всплыла одна из тех пьяных сентенций, которыми обычно бросался его отец после карт: «Если, играя в покер, ты не знаешь, кто за столом лузер… значит, лузер – это ты».

– Я не лузер, папа, – с робкой улыбкой пробормотал Симон, вызвав новый взрыв хохота.

Отвернувшись, он с вытаращенными глазами зашагал по ступеням. Иногда, чтобы быть счастливым, нужно уметь двигаться дальше. Простая истина, доступная лишь детям, умалишенным, животным и… настоящим учителям.

– Тебе стоит быть строже, Симон.

Симон поднял глаза и увидел перед собой Ангелину Сысоеву, завуча по научно-методической работе, и Екатерину Шафран, учительницу истории. Они замерли справа от распахнутых школьных дверей, и их, казалось, нисколько не беспокоила такая возмутительная вещь, как сигареты в руках учениц.

– Это же просто дети, они так шутят, – прошептал Симон и попытался пройти мимо.

– Ангел, мне кажется, Симон боится не только учеников, но и собственных коллег, – заметила Шафран.

– Ну-ну, он просто хорошо воспитан. Ведь так, Симон?

– Я… не знаю.

Собравшись с духом, Симон посмотрел им в глаза. Дети подходили, здоровались и шли себе дальше, торопясь навстречу оценкам и новому дню. А он всё не находил сил сдвинуться с места. Эти женщины были эффектны во всех смыслах – как ножи, инкрустированные жемчугом Южных морей. Посмотри на таких – и получишь порез внутренних органов, и вряд ли это будет сердце.

Одна – с ясными глазами, смуглой цыганской кожей, вся в элегантных черно-фиолетовых тонах и белом золоте. Такому выразительному экспонату недоставало только бирочки: «Ангелина Сысоева, требовательная и обманчиво мягкая». Вторая – рыжая, зеленоглазая, в оранжевом деловом костюмчике с закатанными рукавами, в ложбинке грудей – очаровательные веснушки. Бирочка просилась и сюда: «Екатерина Шафран, лисица, обитающая во всех норках сразу».

И обе смотрели с неприкрытой насмешкой.

– А ты сегодня по погоде, Симон, – промурлыкала Шафран.

С этим он, пожалуй, мог согласиться. Безрукавка из кашемира, украшенная розовыми и желтыми ромбиками, удачно скрывала пятна пота на рубашке. Недоставало только какого-нибудь платочка, чтобы прикрыть намечавшуюся лысину.

– Чем могу быть полезен, Ангелина Павловна? – промямлил Симон, твердо решив смотреть между женщинами.

– Есть небольшое поручение, Симон. Думаю, учителю обществознания оно вполне по плечу.

– Что-то срочное? – Он покосился на свои дешевенькие часы: до начала уроков оставалось меньше десяти минут. «Господи, ну почему не меньше пяти?» – мелькнула испуганная мыслишка.

– Не настолько срочное, чтобы так потеть, Симон. – Ангелина Сысоева холодно улыбнулась, точно хотела подчеркнуть безжалостность произнесенных слов. – Зайди ко мне после третьего урока. О, и не беспокойся, там всё просто: можно и на пальцах объяснить. Но не при всех, разумеется.

– Да, конечно. Я могу идти? Понимаете, мне бы не хотелось опаздывать. Учитель должен быть примером во всём, правильно?

– Безусловно. И мы все берем пример с тебя, Симон.

– Секундочку, Симон, детишки подождут, – проворковала Шафран и потянулась к нему. – У тебя что-то вот здесь, на губе. Будь паинькой, потерпи.

Пальцы Шафран смахнули какую-то крошку в уголке его рта, и в ноздри Симону шибанул резкий запах. Словно к носу поднесли ватку, пропитанную цитрусами, выращенными в бензиновой атмосфере. Симон выпучил глаза и закашлялся. Губы в том месте, где их коснулись, неожиданно онемели.

– Тиши-тише, Симон, только не хлопнись в обморок. Не хлопнешься? Обещаешь? Думаю, на свежем воздухе тебе полегчает. Ты ведь знаешь, где найти свежий воздух, Симон? Ты ведь понимаешь, что такое свежий воздух?

Симон с недоверием уставился на Шафран и открыл было рот, чтобы заявить, что они уже находятся на свежем воздухе. И сразу же захлопнул его. Потому что откуда-то потянуло душком подтухшей раны, которая никак не может затянуться и теперь гниет, сворачиваясь и влажно блестя. В горле Симона тотчас образовался мерзкий ком.

– Я, пожалуй, пойду, – выдавил он и на заплетающихся ногах направился в школьный холл.

– Конечно, Симон, именно этого мы от тебя и ждем, – бросила Сысоева, теряя к нему всякий интерес. – И смотри под ноги.

Когда завуч и учительница остались позади, Симон сконцентрировался на передвижении. Совет смотреть под ноги оказался невероятно полезным: холл раскачивался, словно планировал выбросить из раздевалок сменную обувь и ее галдящих владельцев. Непривычные двадцать четыре градуса тепла казались раскаленными валиками, заполнившими всё свободное пространство.

«Если Петропавловск-Камчатский и думал о чём-то в последнюю очередь, так это о кондиционерах, – пронеслось у Симона в голове. – Да и к чему они городу, привыкшему пребывать на нижней полке природного климатического холодильника?»

Неожиданно дурнота отступила, и Симон сообразил, что смотрит на фиолетовый рюкзак с тремя болтавшимися светоотражающими брелоками. Рюкзак принадлежал Эве Абиссову, чудаковатому мальчику с черными глазами и необычным именем. Симон мог бы назвать еще с десяток странностей, касавшихся этого ребенка, но куда больше его взволновал тот факт, что наблюдение за Эвой каким-то образом остужало воздух вокруг самого Симона.

Он отвернулся, и тошнота нахлынула с новой силой. Школьный галдеж показался бритвенными опилками, засыпанными прямо в уши. Симон замычал и побрел на второй этаж – проводить урок у пятого «А». Недомогание следовало за ним буквально по пятам.

Напоследок он еще раз посмотрел в сторону удалявшегося Эвы, и тошнота испарилась, словно и не она только что перекрашивала мир в пульсирующие желтые цвета.

Немало озадаченный, Симон продолжил подъём.

4

Ангел и Шафран дождались, когда Симон Искра уйдет, и прыснули со смеху. Видевшие это ученики приободрились, памятуя о непреложной истине любого урока: настроение учителя – это настроение твоих оценок. Проходившие мимо ребята постарше пытались очаровательно улыбаться, рассчитывая получить расположение если не Ангела, то хотя бы Шафран, которая была моложе ее на четыре года.

Шафран прогоняла таких одними пальчиками, будто надоедавших евнухов.

– У нас есть что-нибудь из предметов отца? – спросила она у Ангела.

Савелий Абиссов частенько терял вещи. Его любимые авторучки исчезали так же стремительно, как и появлялись, пиджаки вдруг лишались пуговиц, а расческам периодически приделывали ноги. Как-то пропала даже пепельница из кабинета, но все решили, что это перебор. В конце концов, это не секс, чтобы задумываться о размерах. Главное, чтобы предмет не утратил прочной связи с владельцем, а на такое обычно уходило пару-тройку дней.

– Скажем так, Беата кое-что передала нам. Это лежит в моем кабинете.

– Мы могли бы и сами брать всё, что посчитаем необходимым. И мы тоже умеем быть аккуратными.

– Это ее мужчина, – указала Ангел на очевидную вещь. – Не твой, не мой, ни чей-либо еще. Ее. Хочешь опять открыть ротик и дождаться, пока Чёрная Мать накидает в него грязи?

– Чёрная Мать… – Шафран вздрогнула. – Как думаешь, какой он?

– Именно такой, каким мы его видим. Темный. Пустой. С острыми шпилями. Загадочный. Ждущий.

О Городе они, Сёстры Пустоты, могли говорить без каких-либо уточнений. Город был первопричиной и первоистоком абсолютно всего. Утерянной мечтой любой из них. Родиной, которую не сыскать ни на одной карте.

Шафран глубоко вдохнула, загоняя неуместное торжество обратно в дебри души. Возникший образ Города неохотно таял.

– Значит, всё случится на этих выходных?

– На этих выходных всё продолжится, а случится гораздо позже, – поправила ее Ангел.

– Господи, как же я хочу поцелуев!

Они переглянулись и снова рассмеялись. Впрочем, их смех не выходил за рамки приличий, а негромкий разговор не был слышен никому, кроме них. А если бы кто-то и проявил ненужный интерес, то вскоре бы обнаружил, что любопытство успешно вытесняется чудовищной мигренью, сминавшей последние заметки памяти.

– Поцелуи сделают тебя счастливой? – спросила Ангел.

– Поцелуи сделают меня вечной.

Они улыбнулись и продолжили встречать учащихся.

Нещадное солнце поднималось всё выше.

Глава 2. Дявоськи вкусное

1

Кожу на плечах жгло от солнца, но Илья Млечный чувствовал себя великолепно. Ноги, вминавшиеся в покрытие беговой дорожки, словно уходили в пружинистую пастилу. Воздух со свистом втягивался через ноздри и, разогретый, вырывался изо рта. Подходил к концу шестой километр, и Илья не припоминал, чтобы раньше пробежка сгоняла с него столько потов.

На стадионе, примыкавшем к седьмой гимназии, занималось не больше десяти человек. Именно «занималось», а не укрепляло здоровье посредством бега, потому что заниматься можно только ерундой.

Путалась под ногами пожилая дама в розово-синем спортивном костюме и с повязкой на голове. Пока все, опираясь на международные стандарты легкой атлетики, здравый смысл или правила дорожного движения, бегали против часовой стрелки, она с вызывающим взглядом двигалась навстречу. «Посторонись, придурок, или узнаешь хватку вставной челюсти!» – говорил этот взгляд.

Носилась женщина на велосипеде. Только в зашоренный разум могла прийти мысль, что велосипед на беговой дорожке – отличная идея. Женщина усердно крутила педали и двигалась как положено, против часовой стрелки, но ее тяжелые духи, следовавшие за ней вонючим шлейфом, буквально душили желание дышать полной грудью. Не спасал даже налетавший ветерок.

Были и другие «люди-сезоны». Так Илья называл тех, кто вспоминал о собственном здоровье лишь с потеплением. Но уже на пятом круге он прекратил обращать на них внимание и даже приловчился задерживать дыхание, когда проносилась Вонючка На Велосипеде. В свои тридцать один он был так же быстр, как и в пятнадцать. Того же требовала и работа участкового уполномоченного полиции. Или ты быстр, или ты труп.

Илья вымученно усмехнулся и подумал, что фраза «Или ты быстр, или ты труп» вполне годится для девиза какого-нибудь больничного марафона, устроенного не в меру ретивым врачом ради привлечения общественного внимания к проблемам хосписа. Входя в очередной поворот, он бросил случайный взгляд в сторону.

Через дорогу, отделенную от стадиона сетчатым забором и полосой газона, располагался сквер. У его края стояла девочка. Лет пяти-шести, не больше. Она держала в кулачке красную веревку, тянувшуюся к дороге, пила из крохотного пакетика с трубочкой и с задумчивым видом следила за коричневой картонкой, лежавшей посреди проезжей части.

Илья принялся гадать, что же такое могло привлечь внимание крохи. Не сплюснутая же коробка? Глупость какая. Или она самая?

На следующем круге он подметил новую деталь: некоторые машины, довольно редкие для этого участка улицы, сбрасывали скорость и огибали картонку. Илья пригляделся, но коричневая коробка, разложенная и плоская, как монета, оставалась собой – обыкновенным картоном.

По улице прогремел грузовичок-рефрижератор, и картонка, попав под колеса, вдруг вскинула лапы. Или что-то очень похожее на них.

Ничего не понимая, Илья продолжил бежать. Перед глазами стояла задумчивая девочка с красной веревкой в кулачке, связывающей кроху с объектом интереса – картонкой с лапками.

– Господи! – выдохнул Илья и, резко развернувшись, рванул к забору.

По пути он сшиб какого-то пыхтевшего атлета и вынудил Вонючку На Велосипеде съехать в траву. Дама в розово-синем спортивном костюме довольно осклабилась.

– Полоумный дурак! – завизжала Вонючка Без Велосипеда.

Но Илья не заметил всего этого. Он мчался сквозь недоумевающих бегунов, не сводя прыгающего взгляда с девочки.

– Выпусти поводок! – наконец заорал он, когда был уверен, что девочка его услышит. – Поводок! Выпусти его! Брось! Немедленно!

Кроха подняла глаза и с прежней задумчивостью потянула через соломинку что-то белое.

Недолго думая, Илья прыгнул на забор, уперся ногами в сетку и, вызвав дребезжание секции, перемахнул на другую сторону. Пересек полосу газона и выскочил на проезжую часть.

На «картонку» летел синий внедорожник.

«Ну всё, сейчас везение закончится, и этот идиот наедет на лепешку, чем бы она ни была, и намотает ее на колесо, – вспыхнула испуганная мысль. – А вместе с ней намотает и поводок с девчушкой».

Широко размахивая руками, Илья заорал:

– Стой-стой-стой! НЕЛЬЗЯ!

По лицу водителя прошла волна ужаса. Руки побелели от напряжения. На долю секунды Илье показалось, что водитель хочет выломать руль из гнезда.

Илья и машина разминулись в каком-то метре друг от друга.

Внедорожник, разразившись обиженным ревом, помчался дальше, а Илья, хрипя и задыхаясь, подхватил девочку. «Картонка» на поводке послушно прыгнула следом за ними.

Ноги, и без того натруженные пробежкой, заплелись, и Илья растянулся на траве, едва успев выпустить малышку из рук. В груди словно работал злой паровой молот, намекая, что разнесет всё на кусочки, если Илья сейчас же не продолжит двигаться. Илья застонал, понял, что лучше не стонать, а глубоко дышать, и с дрожью во всём теле встал на колени.

– Что… Господи… Ты хоть понимаешь, что… что поводок могло намотать на колесо, глупышка?

«Глупышка» явно не понимала. Она смотрела тем же задумчивым взглядом.

– Он воскреснет? – внезапно спросила девочка.

Илья перевел недоумевающий взгляд на «картонку» и понял, что в прошлой жизни та была оранжевым померанским шпицем. Таких еще называют «гномьими» из-за их крошечного размера. Только теперь пушистая собачка напоминала медвежонка, который объелся красного варенья и которого почему-то не раздуло от лакомства, а ровно наоборот. В сущности, в этой плоской штуковине не осталось ничего, что можно было бы воскресить или передать на заготовку таксидермисту.

– Нет, глупышка, твоя собака не воскреснет.

– Но Нарис должен, дядя, – заупрямилась девочка. – Должен, и всё тут! У него даже секретное имя есть.

– И какое же? – спросил Илья, хотя был уверен, что кличка бедного животного только что прозвучала.

– Феникс. И теперь он воскреснет, правда?

Всё это казалось таким нелепым и смешным, что Илья чуть не расхохотался. Правда, смех всё равно получился бы вымученным, как у человека, что раз за разом рисует муравейник, но выходит почему-то кучка свежего, крошащегося дерьма.

– Тебе лучше пойти к маме и рассказать об этом, малышка.

– К маме?

– Да. У тебя ведь есть мама? Ты слишком маленькая, чтобы гулять одна, и мама должна это понимать.

Девочка задумчиво посмотрела на бело-синее небо, потом сделала еще один глоток из пакетика. Это было самое обыкновенное клубничное молоко – сладкое и в меру розовое, изготовленное на местном предприятии «Молокозавод Петрокам».

– Мама говорит, это молоко вкусное. А я считаю, что оно – дьявольски вкусное. Куда вкуснее, чем раньше.

Слово «дьявольски» она произнесла как «дявоськи», но Илья прекрасно ее понял. Он наконец-то поднялся с колен и распрямился. Сердце в груди понемногу успокаивалось, обещая не долбить по ребрам, если Илья в свою очередь пообещает не выпрыгивать на дорогу.

– Давай-ка я провожу тебя к маме, пока с тобой еще чего-нибудь не приключилось. Как тебе идея? Как по мне, отличная, да?

Девочка хмуро посмотрела на него – и вдруг с визгом сорвалась с места. Кричала так, будто Илья намеревался причинить ей немыслимую боль. Поводок натянулся, и «картонка», подпрыгивая и кувыркаясь, полетела за хозяйкой. Илья в немом изумлении смотрел, как они удаляются, не находя в себе сил броситься следом.

На середине лужайки девочка остановилась и прокричала:

– Надо было Нариса сжечь! Сжечь, и всё тут! Тогда бы он точно воскрес! Как феникс!

Какое-то время Илья беспомощно наблюдал, как она вприпрыжку несется по теням сквера, пока не скрылась из виду. Он ничего не понимал. Он даже не был уверен, что девочка действительно выкрикнула это. Возможно, виной всему была непривычная жара, выжимавшая из разума все соки.

Развернувшись, Илья трусцой направился домой.

«Дявоськи» вкусное молоко не шло из головы.

2

Происшествие с маленькой девочкой, решившей, что ее мертвый песик должен во что бы то ни стало воскреснуть, начисто лишило Илью умиротворения, каким обычно заканчивалась утренняя пробежка. Он вошел в квартиру и ощутил, что наполняет прихожую запахами пота и жары.

С кухни донесся голос Яны:

– Как побегал, Млечный? Догнал кого-нибудь?

Возясь с кроссовками, которые всегда туго зашнуровывал, Илья громко сказал:

– Сегодня они позабыли выставить механического кролика, так что пришлось побегать за организаторами. Я в душ, а потом кое-что расскажу тебе.

– Только не «кое-что», связанное с работой!

– Это не… – Илья осекся. Как ни крути, а история про малышку и «картонку» идеально вписывалась в несуществующую картотеку «Курьезы, происшествия и прочие занимательные случаи в работе полиции». – Всё, я иссяк. Значит, просто навру с три короба и пожелаю доброго утра.

– Но сперва в душ!

– Я могу сжечь себя, если что. Вонь – ужасная!

– Только душ, дурачок.

Рассмеявшись, Илья направился в ванную комнату, разделся и залез под прохладные струи, сознательно понизив температуру воды. Хотелось смыть не только пот, но и непривычно жаркое солнце, что словно прикипело к коже. Освежившись, он подпоясался полотенцем и проследовал на кухню.

Яна, в домашнем платье-футболке, как раз добавляла в кружку с молоком растворимое какао. Коричневый порошок рассы́пался по белой поверхности и с неохотой пошел ко дну.

– И что же ты хотел рассказать, моя вонючка?

– Это не описать, это нужно прочувствовать.

Она захихикала, и хихиканье переросло в веселый смех, когда Илья поднял ее со стула и вместе с ней уселся на освободившееся место. Позиция их тел давала простор самым разнообразным фантазиям, для которых требовались мужчина, женщина и клочок свободного времени.

Яна шутливо предупредила:

– Так-так-так, полегче с движениями, здоровяк. Мне нельзя опаздывать. В противном случае клиенты недосчитаются нескольких отполированных ноготков. А в противных случаях я и сама становлюсь немного противной, ты знаешь.

– А я ничего такого и не замышляю, дорогая моя женщина. Я…

Взгляд Ильи уперся в упаковку молока. Она мирно высилась над кружками и ничего необычного собой не представляла, но внутри Ильи всё равно растекся холод, который по какой-то причине сознание определило как белый – Белый Холод. Глаза отыскали производителя.

«"Молокозавод Петрокам", – прочитал Илья. – Как и на том пакетике, что держала в руках сумасшедшая малышка».

«Молокозавод Петрокам» с 2007 года обеспечивал город молоком, йогуртом, мороженым и прочими молочными продуктами, заодно реализуя всё это по стране. Завод был неотъемлемой частью загородного ландшафта, и Илья внезапно понял, что понятия не имеет, что там творится. А еще он вспомнил, что вот уже несколько лет не пробовал чистого молока.

– А оно и правда «дявоськи» вкусное?

Кухню опять наполнил смех Яны.

– О чём ты, глупенький?

– О молоке. Оно и впрямь такое вкусное?

– Молоко как молоко. Сделать тебе какао?

– Мне… Подожди секунду.

Бережно ссадив жену с колен, Илья поднялся, взял молоко и без лишних слов вылил его в раковину. Затем швырнул пустую упаковку в мусорное ведро и взял кружку с холодным какао Яны. Проделал с ним то же самое. Коричнево-белый поток залпом ударил в сливное отверстие, по которому секунду назад бежало молоко. Вернул кружку на место.

– С молоком что-то не так?

– Оно просрочено, – отрезал Илья, ощущая, как голову охватывают обручи мигрени. – Извини. Нет, даже вот так: прости. Мне кажется, завтра молоко будет куда лучше сегодняшнего.

– Завтра? – удивленно переспросила Яна.

– Да, завтра. Прости. Решил, нам не стоит его пить.

– Ладно. Чай-то сегодня хоть нормальный?

Илья подсел к Яне и поцеловал ее.

– Прости, – повторил он. – Завтра я скуплю тебе всё молоко города, а сегодня у меня непереносимость лактозы.

– На пробежке что-то случилось?

– Ты не захочешь этого слышать.

Яна помолчала, а потом вернула поцелуй и произнесла:

– Тогда и у меня сегодня непереносимость лактозы. Пожелаем, чтобы день выдался удачным?

– Пожелаем.

Однако Илье что-то подсказывало, что это будет тот еще денек.

3

Белый «тигуан» притормозил перед шлагбаумом, и Беата опустила стекло со стороны водителя. Солнце слепило, и она была уверена, что охранник увидит лишь блики. Не глядя показала пропуск и вскинула подбородок, наслаждаясь врывавшимся в салон ветерком.

– Утречко, госпожа Абиссова! – прокричал охранник, парень с некрасивым лицом. – Я уже давно запомнил вашу машинку, даже номера записал! Так что вы в следующий раз, когда подъедете, просто посигнальте! И я этот шлагбаум, если понадобится, хоть руками откину!

– Записал мои номера?

Беата повернула голову в его сторону.

В своем легком платье, пестрившем фиолетовыми, пурпурными и белыми цветками, и в соломенной шляпке с красной лентой, она вышибала землю из-под ног у всякого, кто имел в груди хоть что-то мягче камня. Беата сняла солнцезащитные очки и внимательно посмотрела на охранника. Водянистые глаза того светились. Плотно посаженная кепка скрывала обидную для двадцати пяти лет лысину.

– Конечно же, записал! – воскликнул он, растягивая губы в глупой ухмылке. – Я, знаете ли, с головой дружу, спасибо. Номер-то мне без надобности, зато как удобно: пробьете где-нибудь колесо, а я тут как тут – номер подсмотрел, вышел и помог.

– И почему я раньше тебя не замечала?

– Вот и я о том! Конечно! И вы мой номер запишите, только не телефонный, а машины. Телефонам-то я, знаете, не доверяю. По воздуху, без проводов, только зараза разносится! Вы так запомните, да? Огонь… ну, в том смысле, что первая буква – это «О». Потом – три, пять, два… Запоминаете, ага?

Беата не слушала. Выставив в окно левую руку, она сконцентрировалась на тех участках кожи, что находились под солнечными лучами. Почувствовала, как поры на тыльной стороне запястья расширяются, выпуская тоненькие струйки аромата. Ветер как раз сменился и теперь дул в сторону будки КПП.

– Я… так я что говорю… – Вид у охранника сделался ошалелым. Глаза покраснели, из носа вытекла струйка крови. – Я… как бы оно…

Не дожидаясь, пока в голове охранника окончательно всё запечется, Беата въехала на территорию молокозавода.

Обшитый синими и белыми панелями, он навевал мысли о прохладе и безупречной, остужающей белизне. По территории ползали молоковозы и авторефрижераторы. Трое мужчин в комбинезонах переругивались из-за упавшей коробки с йогуртами. Растекавшаяся под ногами липкая лужица с комочками только подогревала спор.

Беата припарковала машину, миновала еще одну проходную, на этот раз внутреннюю, и прошла в раздевалку. Там вынула из шкафчика стерильный халат и захватила бандану. Надела всё это – халат без возражений лег сверху на платье – и направилась в цех розлива. Хорошенько вытерла ноги на дезинфицирующих ковриках.

– Беата!

К ней подбежали две девушки в той же униформе – Эли и Ная. У Беаты, как у менеджера по контролю качества, были свои подчиненные, только вот назначила их отнюдь не кадровая служба. Эли, довольно робкая по своей природе, была типичной жертвой домашнего насилия. Безынициативная и блеклая, она навлекала на себя все шторма. Ная же, беловолосая и крупная, точно викинг, отыгрывалась на муже за весь женский род, распиная его за всякую мелочь.

Обе – Сёстры Пустоты. В будущем, разумеется. А пока что ни одна об этом даже не догадывалась.

– Мои хорошие! Хорошие! – Беата обняла девушек, наблюдая в их глазах сладкую поволоку. – Что у нас нынче в женском уголке? Школа? Мужья?

– Шесты стоят как вкопанные, – бодро сообщила Ная. Посмотрела на подругу: – Расскажи ей, Эли, ну же, давай!

Эли, потупив глаза, сбивчиво заговорила:

– Я всё сделала, как ты велела, Беата. Подошла к нему вечером и не стала говорить обо всех этих женских мелочах, от которых он обычно сходит с ума. Я взяла платочек, что ты дала, и ткнула Коте в лицо. Он пришел в бешенство, заявил, что переломает мне все кости, а потом… потом он… – Она перевела дух. – Он на меня накинулся, но не ударил, а потащил в спальню. И там пыхтел, пока я не…

– Она кончила! – взвизгнула Ная, притопывая на месте. – Наша мышка достигла главного семейного огонька!

– Я почувствовала себя… неприлично новобрачной, – робко добавила Эли. Ее щёки так и пылали.

Тут уж все расхохотались.

Правда, Беата с трудом держала себя в руках. Идиот из собачьей будки израсходовал ее дневной лимит терпения на глупости. А подобные разговоры определенно к ним относились. Особенно если приходилось выслушивать Эли, называвшую ласковым прозвищем «Котя» того ублюдка, что оставил ей трещину на бедре, прижег зажигалкой руку за чересчур горячий обед и по меньшей мере пару раз отправил в больницу.