Ад находится у океана

– Я… – начал было Сава.

– Ты просто переутомился, любимый. Подари своей черноволосой крошке сладкий поцелуй. Ну же.

Прежде чем Сава успел что-либо сообразить, его тело, словно отзываясь на некую команду, само потянулось к Беате. На мгновение Саве показалось, что его губы обугливаются, а язык разбухает и лезет куда-то вверх, перекрывая доступ кислорода к мозгу.

– Ах, Савелий, ты даже сейчас умудрился довести меня до головокружения, – прошептала Беата, когда он отстранился.

– Понял, удаляюсь, – кивнул Сава. Он осторожно поднялся с кровати и направился к двери палаты. На пороге остановился. – А куда…

– Третий этаж, от лифта – налево.

– Ты – мое чудо, Беа.

– Я – твоя счастливая карта. Поспеши, Савелий, пока кто-нибудь другой не сказал нашему сыну, как его всё-таки зовут.

Это подействовало, и Сава пулей выскочил в коридор.

4

В коридоре он чуть сбавил шаг, но потом, не удержавшись, припустил к лифтам. Сын! Сын! У него есть сын! От переполнявшего счастья хотелось прыгать на людей, отрывать им уши, кричать в них про сына, а затем поцелуями приклеивать обратно.

Сава заскочил в кабину лифта и повернулся к зеркалу. Подмигнул отражению, твердо решив покорить этой ужимкой крошку Эву. Тощий парень в зеркале, так и не избавившийся от привычки носить черные футболки с рок-группами, выглядел напуганным и счастливым. Сава хохотнул и зажал руками рот, боясь сойти за сумасшедшего. Жизнь вдруг представилась белым шоссе, по которому можно только летать, срывая привязанные к столбам воздушные шарики с какими угодно глупыми надписями.

Двери лифта распахнулись, и сердце Савы ухнуло в бездну.

Откуда-то доносились визги новорожденных – да такие яростные и пронзительные, что рассудок сейчас же принялся извиваться ужом. Сава вышел из лифта и проводил взглядом пробежавшую медсестру. Та с выпученными глазами и сдвинутыми бровями спешила в конец коридора. Недолго думая, Сава бросился следом.

«Господи, что-то случилось! – взвыл внутренний голос Савы. – Там точно что-то стряслось!»

В зале для новорожденных царила неразбериха. За стеклом, отделявшим посетителей от малюток, медперсонал пытался успокоить детей. Но двадцать один бокс из тридцати всё равно заходился в надрывном плаче. Не доносились вопли только из двадцать второго.

Растерянно оглядываясь, Сава прижался к стеклу. Младенцы рыдали и таращились в сторону двадцать второго бокса. Глазки их то и дело отказывались работать в паре, а тяжелые головки не давали себя поднять, но малыши всё равно не сдавались. В своей синхронной трагедии они не замечали ни стенок бокса из прозрачного пластика, ни пеленок, ни собственного воя.

«Они не видят, а чувствуют, – с замиранием сердца понял Сава. – Чувствуют – что? Угрозу?»

Центром всеобщего детского внимания был самый тихий ребенок.

Мальчик.

– Эва, – прошептал Сава, безошибочно определив в молчуне сына.

Крошка Эва не сводил темных глаз, явно унаследованных от Беаты, с потолка. Сава поднял взгляд и охнул.

Светильники, закрытые матовыми рассеивателями, исчезли – сгинули, как и сам потолок. Этой привычной части зала для новорожденных словно никогда и не существовало. На смену пропаже пришло далекое звездное небо. Настолько чужеродное и бездушное, что кровь стыла в жилах. К небу тянулись изогнутые шпили непонятных строений. Складывалось впечатление, что помещение с детьми переместилось на дно глубочайшего колодца, что находился в центре пустого темного города.

Картинка держалась не дольше двух секунд, и по их истечении вернувшееся потолочное освещение резануло Саве по глазам. Он еще раз охнул, пытаясь понять, видел ли это кто-то еще, кроме него самого… и сына. Но разум уже старательно вымарывал этот тревожный образ, взывая к оси здравомыслия, волшебному слову: «ПОКАЗАЛОСЬ».

Другие дети понемногу успокаивались. Сава неуверенно улыбнулся и взглянул на крошку Эву. Он смотрел на своего ребенка и видел, что с ним всё в порядке. А это главное, не так ли? Ощутил, как сильно и безгранично любит его. Так сильно, что перекаченное сердце могло лопнуть.

Внезапно Сава почувствовал на губах вкус давленых мандаринов, залитых бензином. Иногда он отмечал, что такова на вкус кожа Беаты, но почти сразу забывал об этом. Сейчас эти мысли даже не успели толком оформиться, потому что нагрянуло нечто поистине ужасное.

Сава понял, что ненавидит сына.

И на миг, всего на мгновение, он услышал смех Беаты.

Часть 1. Пятница

Глава 1. Что-то страшное грядет

1

В салоне автобуса № 8, следовавшего маршрутом «Артиллерийская – Карьерная», стояла духота. Эва мог поклясться, что уже к двум часам пополудни весь Петропавловск-Камчатский будет поджариваться, шипя капельками минеральной воды и пота. 24 °C – вполне обычная температура. Вполне. Если не брать в расчет, что на часах – половина восьмого утра, по календарю – конец мая, а на Дальнем Востоке среднесуточная температура в это время года, как правило, не превышает 10 °C.

Кто-то сказал бы, что температурные ужимки – это последнее, что должно волновать тринадцатилетнего подростка. На что Эва непременно ответил бы, что его интересует абсолютно всё: звёзды, люди, характеры, кошки – буквально всё, что занимало в этом мире место и за это самое место изо всех сил боролось. Будучи одним из таких элементов, Эва тоже боролся за свое место, хоть и не до конца понимал, где оно и как выглядит.

А еще этот досужий кто-то обязательно поинтересовался бы, не потерял ли Эва очки.

Тут уж ничего не попишешь. Синенькая рубашка, школьные брючки, желтые кроссовки и обожравшийся учебниками рюкзак выдавали в нём самого обыкновенного учащегося. Но глаза… его удивительные темные глаза постоянно щурились. Привычное дело для того, кому не повезло со зрением. И Эва честно признавал, что его зрение не ахти. Только вот не существовало очков, которые бы помогли ему.

Он сидел у окна и ловил лицом струйку воздуха. Соседнее место пустовало. За окном плыл Петропавловск-Камчатский, демонстрируя улицы и прохожих. Многие выглядели так, будто несли на себе всю тяжесть раздувавшегося солнца. Автобус повернул на Новотранспортную, и открылся парк, за которым под чистым небом блестела акватория Авачинской бухты, выводившая прямиком в Тихий океан. Эва вздрогнул и ощутил, как его нижняя челюсть откидывается.

На тротуаре происходило невообразимое – не то шутка, не то чей-то злой розыгрыш.

Группка детей колошматила металлическими прутами какой-то мешок. Все шестеро, четверо мальчиков и две девочки, были одеты в школьную форму. Несмотря на мешавшиеся рюкзаки за спинами, они усердно охаживали мешок прутами. При этом дети скалились и корчили злые рожицы. Пруты тяжело сверкали на солнце, а порождаемые ими гулкие удары разносились по всей улице.

К ужасу Эвы, мешок дергался и брыкался. Что бы ни находилось внутри, оно, содрогаясь, пыталось отползти в сторону. И судя по всему, беглец намеревался покончить с собой, нырнув под колеса приближавшегося автобуса.

– Стойте, – произнес Эва и облизнул пересохшие губы. – Стойте! Да остановитесь же!

К нему обернулись несколько голов.

– Ты в порядке, приятель? – спросил мужчина с газетным свертком, из которого торчала крупная неопознанная деталь, похожая на пружину.

Автобус качнулся и замер. В проходе показался бледный водитель. С него градом катил пот, вызванный нешуточным испугом.

– Мы на кого-то наехали? Наехали, да?

Эва оглядел всех. На лицах – забота, волнение и раздражение из-за того, что чертов автобус остановился. На тротуаре между тем продолжалось действо. Дети, позабывшие про уроки, избивали барахтавшийся мешок. Являя темную сторону детства, они рычали и иногда обращали к солнцу покрасневшие лица, после чего потрясали прутами и вновь опускали их на пленника мешка. И никто не замечал этого. Не хотел. Или не мог.

– Я… подумал, что забыл…

– Забыл – что, приятель? – вежливо поинтересовался мужчина с деталью в газете. – Не голову же? Вижу, она на плечах. Так что же это?

– Ключи от дома, – наконец выдавил Эва. Он вжался в щель между сиденьем и окном, ожидая, что его будут ругать.

Мужчина с деталью в газете покачал головой и отвернулся. Его примеру последовали остальные.

Лицо водителя порозовело, а сам он сдавленно хохотнул.

– Господи, ну и напугал ты меня, парень. Небось, и спишь беспокойно, да? Это всё из-за женщин. Лучше выброси-ка их из головы и купи себе автобус. Купи-купи, пока не поздно. – Он еще раз приглушенно хохотнул и с видимым облегчением вернулся на место.

Автобус тронулся, и Эва, смущенный и растерянный, опять повернулся к окну.

Мешок по-прежнему дрожал под градом ударов. Из дверей магазинчика, торговавшего цветочным чаем, выскочил старик в поношенном комбинезоне. Он быстро сбежал по ступеням и накинулся на детей, что-то беззвучно выкрикивая. Эва обмер. Дети посмотрели на старика с хитровато-осведомленным видом. Казалось, еще немного, и они набросятся на него. Но этого не случилось, и дети просто разбежались, оставив мешок в покое – теперь уже кровоточащий, бессильно распластавшийся на тротуаре.

«Происходит ли это на самом деле?» – спросил себя Эва.

Скучающие лица пассажиров уверяли, что мир остался без изменений. Вокруг всё так же лениво ползла жизнь, уносясь в прошлое вместе с городским пейзажем, исчезавшим за окном. И ничего интересного во всём этом не было, кроме телевидения, выволочек и редких приятных спазмов в постели или придорожном туалете.

Эва потянулся к рюкзаку и вытащил толстую красную тетрадь в твердой обложке, похожую на гроссбух. На лицевой стороне тетради грубыми каракулями было выведено одно-единственное слово: «ЭТХАЛСИОН». Он еще раз взглянул в окно. Чтобы увидеть старика и мешок, пришлось прижаться носом к стеклу.

На глазах Эвы старик взял вздрогнувший мешок за горловину и забросил за спину, нисколько не боясь запачкать комбинезон кровью. Улыбнулся. Изо рта потекло что-то черное, пачкая подбородок и капая на грудь.

Всё скрылось за поворотом, и Эва, вооружившись ручкой-роллером, распахнул тетрадь. Подумал, что сейчас можно ничего не писать. Да и для чего? Виде́ние явно не планировало преследовать автобус, а значит, не было необходимости марать страницы. Немного поразмыслив, Эва пришел к выводу, что будет лучше, если он всё-таки продолжит держаться выработанной привычки.

Он склонился над чистой страницей и аккуратным почерком быстро вывел:

«20 мая, пятница, утро.

Дети били прутами мешок прямо на улице. На вид каждому не больше 10 лет. Все очень злые, даже две девочки. Этого никто не видел, кроме меня и еще, наверное, старика. Что было в мешке? У меня есть три предположения.

Первое: там корчилась собака, чьи лапы перетянули проволокой.

Второе: там находился другой ребенок. Возможно, провинившийся перед остальными.

И третье: в мешке клубилась темнота. Ее никто не любит, особенно когда она прячется под кроватью, а посему выходит так, что в мешке ей самое место.

Правды я не знаю. В любом случае это были плохие дети. Мне бы не хотелось встретиться с ними в школе, но я почти уверен, что не увижу их там.

Детей напугал старик. Он тоже был странным. Мне показалось, что это – парень, состарившийся раньше времени. У него изо рта текло. Это было похоже на табачную жвачку. Такую обычно жуют старшеклассники на заднем дворе. Жуют и пускают ужасную, темную отрыжку. Вот бы их тоже засунуть в мешок, а директору дать палку.

Возможно, те дети – жертвы Рук и Клубков».

Эва поднял голову и подумал, что понятия не имеет, о каких Руках и Клубках только что написал. Он не сомневался, что понимание придет позже. Так уже бывало: мысль есть, но что она означает – до поры неизвестно. Вероятно, через это проходят все, кому хоть раз приходилось изливать душу на бумаге.

Он опять склонился над текстом и дописал: «Что-то страшное грядет». После этого убрал тетрадь в рюкзак и спрятал ручку. Вспомнил, что в магазинчике неподалеку от дома видел книгу с таким названием1. Только вряд ли она там продавалась, потому что магазинчик торговал всякими клеями, ножницами и бумагой всех сортов. Скорее всего, ее читал кто-то из кассиров.

Перед тем как выйти из автобуса, Эва решил во что бы то ни стало прочитать ту книгу. Его на миг оглушил гвалт голосов, доносившихся со стороны четырехэтажного учебного комплекса.

Начинался очередной школьный день.

2

Постукивая пальцами по рулю, Сава с улыбкой управлял черным «туарегом». Машина прекрасно отвечала на звучавшую мелодию: ускорялась, когда того требовал ритм, и замедлялась, когда музыкальное напряжение спадало. «Главное, – то и дело напоминал себе Сава, – не шибко заигрывать с педалью, иначе вылета с дороги не избежать».

Датчик внешней температуры показывал 24 °C. А это жарковато для дальневосточного утра, надо признать. Музыка кончилась, и из динамиков донесся звонкий голосок, переполненный энергией. Если бы Сава не знал, что слышит пятидесятилетнюю даму, то подумал бы, что у микрофона находится девушка.

«А может, в душе́ она такой и осталась, – решил он. – Сидит себе в студии, вся такая вырезанная из просроченного картона, с сигаретой во рту, и голосом телефонистки с горячей линии экстренной психологической помощи поднимает всем настроение. Надо бы поискать ее фотографию».

– Наш горн играет подъём! И с вами я, Валерия Троицкая, ведущая «Камчатского горна»! – Прозвучала короткая вставка, и девушка-в-пятидесятилетнем-теле продолжила: – А на носу у всего города не предвкушение отпусков и летних каникул, а самые настоящие шелушки! Ну, такие, знаете, когда солнышко хватает вас за носик и крепко-крепко держит, целуя и расцеловывая. На Дальний Восток пришла небывалая жара, друзья!

– Аминь, – кивнул Сава.

– Поэтому давайте-ка закрепим правила пребывания на свежем воздухе! Первое правило: хло́пок. Да, друзья, на вас обязательно должна быть воздухопроницаемая одежда из хло́пка. Конечно же, светлая, как ваши мысли. Второе правило: головной убор. Только не надевайте дедовскую панаму, в которой он рыбачит. Городу нужно больше цвета, а не рыбы, согласны? И третье правило: употребляйте больше жидкости. Но употребляйте с оговорочкой: газированную и особенно сладкую воду – исключить.

– А какая-нибудь газированная дрянь была бы кстати, да, Эв?

Саве никто не ответил, и он окинул растерянным взглядом пустой салон машины. Собственная злость стирается из памяти быстро, не то что полученная обида. Он и позабыл, что этим утром отправил сына в школу на общественном транспорте.

В голове развернулась недавняя сценка, и щёки Савы обжег стыд.

Забрасывая в портфель листки с внутришкольным контролем за последние две недели, он услышал, как Эва делится с Беатой соображениями по поводу скотовозок. Они сидели на кухне, и Сава, находившийся в этот момент в прихожей, стал невольным свидетелем их разговора.

«Мам, спорим, ты не знаешь, как правильно называются автобусы, микроавтобусы, троллейбусы и трамваи?»

«Неужели каким-то одним словом?»

«Именно. Скотовозки. А всё из-за того, как они едут. Трах-хрясь-бах! А еще из-за того, как кряхтит и мычит их груз. Му! Му! Му! И там постоянно воняет пердежом и по́том».

Услышав это, Сава опешил. Какая-то его часть – вероятно, самая сумасшедшая – утверждала, что голоса жены и сына донеслись из шкафчика с обувью. И звучали они при этом не как обычно, а противно, измывательски, как у любовников, что решили вдруг поразговаривать друг с дружкой тонкими голосами.

Что бы откуда ни прозвучало, Сава уже не контролировал себя. Скотовозки! Можно ли представить более оскорбительное слово, задевающее сразу и общественный транспорт, и его пассажиров?!

Проволочив за собой по ламинату туфлю, соскочившую с ноги, он влетел на кухню.

– Что ты сказал? Что ты только что сказал?!

По лицу Эвы было видно, что он не на шутку перепугался. Даже вздрогнул, боясь прикоснуться к недоеденному омлету. Сидевшая напротив Беата в изумлении приоткрыла рот, пытаясь понять, в чём дело. Чашка кофе в ее руке со стуком опустилась на стол.

– Что случилось, дорогой?

– Что случилось?! Этот юноша только что обозвал весь общественный транспорт – скотовозками, а все семьи без машин – скотами! Скотами! Разве ты не слышала?!

– Но я не говорил такого! – Эва беспомощно посмотрел на Беату. – Мам, я же не говорил такого, да?

– Нет, не говорил.

– Лжец! Лжец! – рявкнул Сава. – Солгал раз – солжет и второй! И третий! Всегда! – Он и сам не понимал, откуда брались облитые желчью слова. – Почему ты его всегда покрываешь, Беата? Всё не дождешься, когда он вырастет, угадал, да? Да?!

Беата вдруг рассмеялась. Зашлась этим своим глубоким смехом, от которого всегда кружилась голова.

– Сава, господи, какой же ты забавный.

– Забавный? – Удивлению Савы не было предела.

– Даже если Эва и сказал бы что-то такое, разве не лучше спокойно обсудить это?

Да, это было лучше. Только вот Сава ничего не мог поделать с тем дискомфортом и той ревностью, в которых не признавался даже себе. Он не понимал, где лежит исток скверных мыслей, столь похожих на мокрый песок, что периодически облепляет и пачкает любовь к сыну.

– Я привью тебе уважение к обществу, мой юный гражданин, – сухо сказал Сава. – С этого дня ты по полной вкусишь все запахи и всё удобство общественного транспорта. Хочешь быть писакой-макакой – милости просим на самый низ.

На лице перепуганного Эвы вспыхнула какая-то эмоция, и Сава с оторопью узнал в ней радость. Сын, его собственный сын, был только рад тому, что проведет меньше времени со своим стариком!

– Вот и покатайся на так называемых скотовозках, Эв, – яростно прошипел Сава, напугав сына еще больше. – Только не забудь помыться после них. А то, знаешь ли, один уважаемый мальчик утверждает, что там воняет! – Он подобрал туфлю и покинул кухню.

На том всё и закончилось.

Сава обнаружил, что сидит за рулем с остекленевшим взглядом, а сама машина прижата к обочине где-то в полукилометре от школы. Валерия Троицкая всё так же рассуждала о неслыханной жаре.

Помотав головой, он выехал на залитую солнцем дорогу. Попытался припомнить разговор в деталях и с неприятным холодком в груди осознал, что Эва действительно не говорил этого. Вернее, говорил – но не он, а какой-то другой Эва. Тот, что прятался в шкафчике с обувью.

– …вазопрессин, – произнесла Троицкая. – Этот гормон, друзья, задерживает воду в организме и сужает сосуды. Алкоголь снижает его выработку, поэтому, приняв на грудь, будьте готовы распрощаться с лишней водой и своей женой.

Сава встрепенулся, пытаясь понять, не ослышался ли он. При чём тут вообще чья-то жена? Совершенно некстати о себе дала знать старая травма. Колено правой ноги немилосердно заныло, будто нечто отыскало и крутануло там винтик боли.

– И главное, друзья, не забывайте: вода, несмотря на щедрость солнца, всё еще холодная. Поэтому в океан лучше не соваться, даже если вам очень хочется сделать сами-знаете-что. Ну а для того, чтобы утопить сына, можно и вовсе не заходить в воду. Достаточно воспользоваться пирсом. Словом, экономьте силы и почаще заглядывайте в тень.

Откинувшись назад, Сава с вытаращенными глазами ударил ногой по педали тормоза. «Туарег» со скрипом остановился. Рядом пролетело несколько машин – почти все недовольно сигналили. Внутренности Савы смерзались от ужаса. В колене, казалось, пульсировал осколок разбитой вазы.

– Вода, вода, – забормотал он, ища вокруг себя хоть что-нибудь, что могло подарить глоток.

– Опасно гулять по жаре и в случае бессонницы, – весело щебетала Валерия Троицкая. – Как говорят мудрецы в белых халатах: нарушил сон – нарушил и терморегуляцию. Меньше выделения пота – меньше охлаждения тела, друзья. Чтобы этого избежать, продолжительность сна должна составлять от семи до восьми часов. И не бойтесь взять подушку и заткнуть маленького засранца, если он мешает спать.

– Хватит! Хватит! – заорал Сава. – Прекрати!

– А если он уже вырос, просто возьмите подушку побольше.

– Заткнись!

Тяжело дыша, Сава поднес кулак к экрану мультимедийного устройства, намереваясь хорошенько садануть по нему. Рука застыла в воздухе: в салоне зазвучал еще один голос. Близкий. Родной.

Голос Беаты.

Но и он почему-то доносился из динамиков.

– Он сделает это, как только вырастет. Сделает, если ты не будешь осторожен, Сава. Если ты потеряешь бдительность, Эва украдет меня и будет качать на своих коленях. Останови его. Пусть он страдает, пусть испытает всю ту боль, что причиняет нашей любви.

Сава схватил смартфон и лихорадочными движениями отыскал телефонный номер Беаты. К его облегчению, она ответила сразу.

– Что случилось, милый?

– Просто поговори со мной, любимая.

– Ты хрипишь. У тебя всё хорошо?

Сава открыл было рот, чтобы рассказать о выкрутасах радио, но тревога уже таяла, растворялась в нежности, что струилась по голосу Беаты. Как будто грязный снежок бросили в теплую воду. Сава обо всём позабыл. Порой его охватывал необъяснимый страх, и только Беата, ее голос, ее тело, отшвыривали эти панические атаки далеко за горизонт. Вдобавок он почуял знакомый запах. Не совсем приятный, но и не отталкивающий. Успокаивающий.

– Кажется… кажется, я в порядке. – Сава огляделся и рассмеялся. Он торчал посреди проезжей части, недалеко от школы. Мимо проносились машины, раскачивая «туарег». – Прости, я что-то разнервничался. Бывает, да?

– Это называется совесть, Савелий. Вы ведь слышали о таком явлении, господин завуч?

– Думаешь, я был чересчур строг с Эвой?

– Нет, конечно. Это он был чересчур мягок с тобой.

Сава попыхтел губами и наконец сказал:

– Я тебя понял. Попытаюсь всё исправить. Люблю тебя.

– А я – тебя. Ты ведь не опаздываешь? В противном случае тебе придется иметь беседу с самим собой, господин завуч.

– Это было бы очень странно, но я бы справился, будь уверена.

Они попрощались, и Сава наконец-то вывел машину на свою полосу. На душе полегчало, но едва он проехал полсотни метров, как радио опять заговорило голосом Беаты.

– Ты ведь знаешь, что прав: этого засранца надо хорошенько выпороть. Твой отец не успел донести эту мысль, но ты вполне способен донести ее до сына. Только из хорошо выпоротых мальчиков вырастают хорошие люди, сам знаешь.

– Это точно, – согласился Сава и улыбнулся.

Этот обмен фразами мгновенно стерся из его памяти. Пошел новостной блок, и первой новостью было сообщение о незначительной сейсмической активности где-то на побережье. Но Сава уже не слушал.

Он подъезжал к школе.

3

Стелившаяся под ногами тень как бы намекала, что принадлежит человеку спортивному и вместе с тем обстоятельному.

Именно таким Симон Искра себя и ощущал – подтянутым и серьезным. Таким должен быть всякий учитель российской школы, не правда ли? Оставьте стереотипы про странных людей, работающих на благо образования, при себе. Нет, дорогие мои, Симон Искра не таков. Он не швыряется ключами в учеников и не выковыривает из зубов стружку от пиломатериалов. Нет-нет, родненькие, Симон Искра – это лучшее, что было, есть и будет в общеобразовательной школе № 66 Петропавловска-Камчатского.

С такими мыслями, больше походившими на заевшую пластинку, Симон покинул парковку и завернул в школьный двор. Поток учеников разноцветной лавиной поднимался по ступеням, собирался у остекленных дверей и процеживался через турникет, после чего разбегался по коридорам. Многие несли в руках легкие курточки, взятые в надежде на привычную прохладу.

– Искрит сегодня, не правда ли, Симон Анатольевич?

Симон обернулся. В тени слева от лестницы стояла группка девятиклассниц. Темно-синие плиссированные юбки, гольфики, голубенькие блузы. Замечательная школьная форма для девочек, если так подумать. Да, если так подумать и не брать в расчет аксессуар, не имеющий никакого отношения к стандартам школьной формы: сигаретную пачку.

– Только не вздумай открывать ее на территории школы, Золотарёва.

Нита Золотарёва с удовольствием тряхнула пшеничной гривой. Блеснули брекеты.

– Ну да, жара такая, что и искры хватит, чтобы прикурить, правда?

– Правда, – бесхитростно согласился Симон. Что-то подсказывало ему, что речь шла о его фамилии, но он предпочитал не замечать этого. – И лучше выброси сигареты, Нина.

Золотарёва дернулась. Она ненавидела собственное имя, которое, по ее мнению, больше подходило сонной собаке. Поэтому только Нита, Нита и еще раз Нита. Об этом знали все. Сложно не знать о закидонах девочки, чья жизнь прыгала на золотистых ухабах, рассыпанных отцом.

– Если мы выбросим сигареты, то не сможем найти их владельца. А мы хотим вернуть пропажу. Разве не этому «учат в школе, учат в школе», Симон Анатольевич?