Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрко-монгольский мир XIII – начала ХХ в.

Строго говоря, в формально-юридическом отношении такие правители не являлись узурпаторами, поэтому в большинстве подобных случаев можно условно говорить об «узурпации de facto», выражавшейся именно в преднамеренном затягивании процесса избрания монарха. И все-таки в некоторых случаях наиболее амбициозные регенты, располагая значительным административным ресурсом, могли рискнуть и пойти на откровенную узурпацию.

На основе имеющихся источников можно выделить три типа регентства в тюрко-монгольских государствах: регенты в переходный период (от смерти предыдущего монарха до избрания следующего); временные правители в период нахождения законного монарха (или наиболее вероятного наследника умершего хана) вне государства; наконец, регенты при малолетних монархах. Известны случаи попыток узурпации – откровенной и фактической – представителей каждой из этих категорий.

Наиболее ответственным, несомненно, являлось регентство в период после смерти предыдущего хана и до избрания следующего. Временным правителем назначался или избирался член ханского рода, достаточно авторитетный и энергичный, чтобы не допустить смуты, нередко начинавшейся после кончины монарха и вместе с тем лишенный чрезмерных амбиций, которые толкнули бы его на окончательное закрепление власти в своих руках. Правда, порой бывало, что изначально соответствовавшие этим требованиям регенты, уже вкусив власти, начинали ею злоупотреблять, стремясь сохранить ее в своих руках.

Так действовал и самый первый регент Монгольской империи, ставший временным правителем после смерти Чингис-хана в 1227 г. – его четвертый сын Тулуй, носивший также титул Еке-нойона, или Улуг-нойона, т. е. «Великого князя». В соответствии с монгольским обычным правом Тулуй являлся отчигином семейства Чингисидов (формально – «хранителем домашнего очага», фактически же – «главой дома и коренного юрта [отца] своего» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 19]). Коренной юрт Чингис-хана (в монгольской политической традиции – «голун (голын) улус», буквально – «центральное владение» [БАМРС, 2001, с. 429]) включал фамильные владения Чингисидов в Монголии, в бассейне рек Онона, Керулена и Толы, а также и немалые владения в недавно завоеванном Северном Китае [Трепавлов, 1993, с. 97] (см. также: [Гумилев, 1992а, с. 145]). Кроме того, согласно Рашид ад-Дину, Тулую как регенту должны были подчиняться «те из войск, что относились к центру, правой руке и левой руке» – практически все войска Монгольской империи [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 274] (см. также: [Трепавлов, 1993, с. 97]).[7] В результате, Тулуй, при жизни отца бывший на вторых ролях в политической жизни, вдруг оказался во главе огромной империи. Естественно, было бы странным, если бы он не пожелал сохранить свою власть на как можно более долгое время.

Ряд источников донес до нас сведения о властных амбициях Тулуя. Так, Рашид ад-Дин отмечает, что после смерти Чингис-хана

Тулуй-хан (sic! – Р. П.) водворился в коренном юрте, который состоял из престольного города и великих станов Чингис-хана, и воссел [на царский престол] [Рашид ад-Дин, 1960, с. 109].

Вполне вероятно, что в данном случае термин «царский престол» является всего лишь устойчивым выражением и не свидетельствует о властных амбициях четвертого сына Чингис-хана. Однако слова персидского автора подтверждаются еще одним источником – китайской династийной историей «Юань ши», составленной в 1369 г. В биографии Елюя Чу-цая, советника Чингис-хана и Угедэя, первого чжуншулина (канцлера) Монгольской империи, содержится следующее сообщение:

Тай-цзун (Угедэй. – Р. П.) должен был вступить на престол, собрались все [его] сородичи на съезд, но еще не принимали [окончательного] решения. Жуй-цзун (Тулуй. – Р. П.)был родным младшим братом Тай-цзуна, и поэтому [Елюй] Чу-цай сказал Жуй-цзуну: «Это – великая забота династии. Надо побыстрее разрешить [ее]». На это Жуй-цзун сказал: «Дело еще не готово. Можно ли выбрать другой день?» [Елюй] Чу-цай ответил: «Пропустите этот – не будет [другого более] счастливого дня» [Мункуев, 1965, с. 188] (см. также: [Султанов, 2001, с. 41]).

Как видим, намерения Тулуя были вполне очевидны: он стремился затянуть, насколько это возможно, проведение курултая, на котором следовало избрать ханом его старшего брата Угедэя, и за это время расположить монгольскую знать в свою пользу [Султанов, 2006, с. 39].

Интересно также отметить, что тот же Рашид ад-Дин (являвшийся, напомним, помимо всего прочего, еще и официальным придворным историографом монгольских правителей Ирана – потомков Хулагу, сына Тулуя) отмечает, что

Чингис-хан имел в мыслях передать ему также каанство и царский престол и сделать его наследником престола, но [потом] он сказал: «Эта должность, в которой ты будешь ведать моими юртом, ставкой, войском и казной, для тебя лучше, и ты будешь спокойнее душой, – так как у тебя будет много войска, то твои сыновья будут самостоятельнее и сильнее других царевичей» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 107–108].

Подобное сообщение противоречит вышеприведенному решению Чингис-хана о назначении наследником Угедэя, но в полной мере легитимирует последующий приход к власти потомков Тулуя, которые, как известно, довольно быстро отстранили Угедэидов от власти в Монгольской империи. Вместе с тем нельзя не предположить, что слова, приписанные персидским историком Чингис-хану, могли и в самом деле использоваться Тулуем и его сторонниками в целях сохранения за ним верховной власти и затягивания организации курултая для выборов хана. Таким образом, мы не можем обвинять Тулуя в узурпации трона в полном смысле этого слова: он не предъявлял претензий на трон в обход наследника по завещанию Чингис-хана, не пытался захватить его силой. Однако будучи регентом он допустил именно «фактическую» узурпацию, т. е. попытался сохранить верховную власть в своих руках как можно дольше, пренебрегая своей обязанностью созвать курултай для избрания хана.

Но прошло слишком мало времени после смерти Чингис-хана, чтобы его потомки, родичи и сановники успели утратить пиетет к нему и пренебречь его последней волей, поэтому курултай состоялся, и воля основателя империи не была нарушена: Угедэй стал его преемником.[8] Тем не менее претензии Тулуя на верховную власть не прошли для него бесследно: брат-хан до конца жизни так и не доверял ему полностью. Ближайшим соратником и фактическим соправителем Угедэя на протяжении всего его правления являлся не Тулуй, а старший брат Чагатай, в отличие от младшего свято соблюдавший волю отца и никогда не претендовавший на главенство в империи.[9] Во время войны против империи Цзинь в Северном Китае Тулуй поначалу возглавлял боевые действия против чжурчженей, однако вскоре Угедэй, несмотря на явные военные успехи младшего брата, сначала отозвал его ко двору, поручив верховное командование полководцу Субэдэй-багатуру, а затем и вообще лично возглавил войска [Бичурин, 2005, с. 113; Рашид ад-Дин, 1960, с. 21; Храпачевский, 2009, с. 164–165, 229]. Когда же Тулуй умер, Угедэй отказывался признавать заслуги брата: после завоевания Китая он даже не намеревался выделить потомкам Тулуя владения на вновь присоединенных территориях и пошел на это только после многократных увещеваний Сорхактани, вдовы брата [Мэн, 2008, с. 33; Россаби, 2009, с. 37–38].

В монгольской имперской и постимперской историографии, однако, Тулуй представлен как воплощение всех добродетелей, активный помощник сначала своего отца Чингис-хана, а затем – и брата Угедэя. Сначала он содействовал отцу и брату в их завоеваниях в Средней Азии и Китае, проявив себя умелым полководцем, а затем – и любящим братом, пожертвовавшим своей жизнью, чтобы спасти брата-хана. Согласно монгольским летописям, а также и сообщению персидского историка Рашид ад-Дина, создававшего свой «Сборник летописей» при дворе персидских ильханов – прямых потомков Тулуя, во время похода Угедэя в Китай местные духи наслали на Угедэя страшную болезнь, у него отнялся язык и он вообще был близок к смерти. Шаманы заявили, что спасти хана сможет только одно – если за него пожертвует жизнью его родственник, и Тулуй, выпив заговоренную воду, скончался, а Угедэй поправился [Палладий, 1866, с. 153–154; Козин, 1941, с. 192–193] (ср.: [Рашид ад-Дин, 1960, с. 22–24, 107–110]; см. также: [Почекаев, Почекаева, 2012, с. 60–61]).[10] Впрочем, подобные панегирики первому регенту Монгольской империи в монгольской же историографии неудивительны: ведь в Монголии с середины XIII до первой четверти ХХ в. у власти находились преимущественно его потомки! Трудно не предположить, что трогательная история о смерти Тулуя в качестве искупительной жертвы за венценосного брата – всего лишь более поздняя историографическая попытка «реабилитации» Еке-нойона после его попытки (пусть и не явной) нарушить завещание отца и начать борьбу за трон [Franke, 1978, р. 23–24]. Вероятно, той же цели служит и утверждение Рашид ад-Дина о том, что Тулуй

большей частью состоял при Угедей-каане и проявил старания в возведении его в каанское достоинство,[11] в котором нельзя не усмотреть лукавства придворного историка персидских ильханов – потомков первого регента Монгольской империи.

В заключение стоит отметить, что хотя сам Тулуй и не добился ханского титула, в официальной придворной историографии (правда, создававшейся, как уже неоднократно отмечалось, при его прямых потомках) он фигурирует в качестве монарха: Рашид ад-Дин именует его «Тулуй-хан», а в «Юань ши» он упоминается с храмовым императорским именем «Жуй-цзун» [Бира, 1978, с. 106]. Кроме того, своим примером он создал довольно опасный прецедент, в соответствии с которым появлялось еще одно преимущество в претензиях на власть – правление в «коренном юрте», которое при определенных обстоятельствах могло стать решающим фактором в соперничестве за трон и ханский титул. Именно этот довод впоследствии использовал Арик-Буга – сын самого Тулуя, начав длительную и кровавую борьбу за трон со своим родным братом Хубилаем.

Узурпаторы поневоле: сыновья Гуюка в борьбе за отцовский трон. Следующий переходный период, а с ним и новое регентство наступили довольно быстро – после скоропостижной смерти Гуюк-хана в 1248 г. Формально регентшей стала ханша Огул-Гаймиш, вдова Гуюка – по воле двух наиболее влиятельных в то время в Монгольской империи лиц: Бату, правителя Золотой Орды, и Сорхактани, вдовы Тулуя и правительницы «Коренного юрта». Однако, как сообщают имперские историки Джувейни и Рашид ад-Дин, власть регентши была лишь номинальной, и мало кто ее признавал, не исключая ее родных сыновей Наку и Ходжи, которые сами видели себя правителями и вели себя соответственно, фактически узурпировав властные полномочия.

Надо сказать, впрочем, что некоторые основания для претензий на власть у них имелись. Дело в том, что когда Гуюк был избран ханом, он, после традиционного отказа от власти в пользу «более достойных родственников», соизволил, наконец, принять ханский титул, но поставил следующее условие:

«Я соглашусь на том условии, что после меня [каанство] будет утверждено за моим родом». Все единодушно дали письменную присягу: «Пока от твоего рода не останется всего лишь кусок мяса, завернутого в жир и траву, который не будут есть собака и бык, мы никому другому не отдадим ханского достоинства» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 119]. Как видим, Гуюк предпринял попытку заполнить пробел в законодательстве о престолонаследии и ввести прямое правопреемство от отца к сыновьям [Султанов, 2006, с. 88]. Однако подобные действия настолько шли вразрез с древними традициями избрания ханов, что формально такая клятва не имела силы, что и вызвало последующее трехлетнее междуцарствие.

Тем не менее Бату и Сорхактани, действуя в собственных интересах, в какой-то степени подтолкнули Наку и Ходжу к фактической узурпации власти. В 1249 г. Бату собрал в своих владениях Чингисидов, нойонов и военачальников, которые обсудили ситуацию в Монгольской империи и решили

из уважения к сыновьям Гуюка оставить власть в их руках, пока не будет созван курултай [Juvaini, 1997, р. 264].

Ободренные таким решением, Наку и Ходжа вернулись в Монголию, где тотчас создали собственные, практически ханские дворы, стали отдавать распоряжения и даже издавали ярлыки – указы, право издания которых принадлежало исключительно законно избранным монархам [Рашид ад-Дин, 1960, с. 122; Juvaini, 1997, р. 265]. При этом оба претендента на трон совершенно не учли, что принятое в их пользу решение и их собственные последующие действия противоречили официальному признанию их матери в качестве регентши. Они постоянно конфликтовали с ней в течение всего своего самовольного «правления» – равно как и между собой, и со старшими родственниками, а также с канцлером Чинкаем, мнение которого они должны были учитывать в соответствии с решением курултая 1249 г. [Рашид ад-Дин, 1960, с. 122; Juvaini, 1997, р. 265].

Мы уже высказывали мнение, что признание регентшей слабовольной и неопытной Огул-Гаймиш, а затем и фактическое предоставление аналогичных полномочий ее сыновьям представляло собой целенаправленную деятельность Бату и Сорхактани по дискредитации рода Угедэя и подготовке «общественного мнения» к выдвижению в качестве претендента на трон представителя другой ветви Чингисидов. Сыновья Гуюка в этом смысле полностью оправдали ожидания своих старших родичей [Почекаев, Почекаева, 2012, с. 50–51].

Тем не менее Наку и Ходжа, даже когда большинством Чингисидов уже была фактически согласована в качестве будущего хана кандидатура их двоюродного дяди Мунке, сына Тулуя, упрямо продолжали цепляться за свои властные полномочия, по-прежнему упирая на обещание, данное участниками курултая 1246 г. их отцу о том, что власть останется за их родом. Вероятно, они так и не уяснили для себя, что завещание предшественника, в соответствии с правовыми взглядами Чингисидов и монгольской знати, являлось не более чем одним из возможных оснований для претензий на власть и далеко не всегда доминирующим. Если в 1229 г. подобное завещание Чингис-хана было выполнено, то уже при избрании Гуюка его воля была проигнорирована: Чингис-хан следующим ханом после Угедэя завещал выбрать Годана – второго сына самого Угедэя [Juvaini, 1997, р. 251] (см. также: [Бартольд, 1963в, с. 553]), однако на курултае 1246 г. большинство сошлось на том, что Годан болен[12] и не сможет эффективно править, почему ему и предпочли его старшего брата Гуюка. Аналогичным образом было проигнорировано и завещание самого Угедэя, который видел своим преемником не Гуюка, а внука – Ширэмуна, «который был очень одарен и умен» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 118–119]. Естественно, имея в качестве прецедентов нарушение завещаний двух ханов (в том числе и самого Чингис-хана), монгольская знать вовсе не чувствовала себя связанной обещанием, данным третьему!

Выдвигая Мунке как кандидата на ханский трон, Бату подчеркивал его личные качества – мудрость, храбрость, опыт в командовании войсками в походах. Сыновья же Гуюка и их сторонники могли противопоставить этому по-прежнему только обещание, данное их отцу при избрании. Именно этот довод неоднократно приводился самими Наку и Ходжой, а также их приверженцами в течение трехлетних споров по поводу избрания нового хана. Так, в своем послании к Бату они писали:

Царская власть полагается нам, как же ты [ее] отдаешь кому-то другому? [Рашид ад-Дин, 1960, с. 131].

Их сторонник Ильджидай-нойон из племени джалаир прямо на курултае, на котором формально должно было состояться избрание Мунке, заявил:

Вы все постановили и сказали, что до тех пор пока будет от детей Угедей-каана хотя бы один кусок мяса и если его завернуть в траву, – и корова ту траву не съест, а если его обернуть жиром, – и собака на тот жир не посмотрит, – мы [все же] его примем в ханство, и кто-либо другой не сядет на престол. Почему же теперь вы поступаете по-другому? [Рашид ад-Дин, 1952а, с. 95].

Надо полагать, Наку и Ходжа осознавали ненадежность своего положения, поскольку не могли ни чем другим, кроме воли своего отца, подкрепить его, однако от власти отказываться не собирались и всячески старались затянуть проведение курултая, на котором они оказались бы ее официально лишены. Эта ситуация очень сильно напоминает позицию их двоюродного деда Тулуя перед избранием их родного деда Угедэя с той только разницей, что у Тулуя в руках была реальная власть, тогда как сыновья Гуюка обладали лишь ее видимостью.

Видя, что на сыновей Гуюка не действуют никакие разумные доводы – например, об их молодости, о том, что хан избирается всеобщим решением на курултае, а не вступает на престол по завещанию предшественника, Бату и его сторонники были вынуждены пойти на радикальную меру. Выдвинув против рода Угедэя многочисленные обвинения в нарушении имперского права, другие Чингисиды и монгольская знать признали их недостойными ханской власти и официальным решением курултая лишили права занимать ханский трон [Рашид ад-Дин, 1960, с. 80] (см. также: [Бартольд, 1963в, с. 558; Почекаев, 2006, с. 233–234; Allsen, 1987, р. 34–38]).

Наку и Ходжа даже после воцарения Мунке не были привлечены к ответственности за свою узурпацию надо полагать потому, что, хотя они и держали свои собственные дворы и издавали ханские ярлыки, прямых попыток добиться трона в обход действующих законов не предпринимали. Однако когда сыновья Гуюка и их сторонники все же предприняли попытку совершить переворот и устранить Мунке, только что избранного ханом, они были преданы суду и понесли соответствующее наказание за то, что «преступали закон и имели особые замыслы» [Храпачевский, 2009, с. 238]: Наку (как и его ближайший сообщник Ширэмун) был сослан в действующую армию, а Ходжа, непосредственно в заговоре не участвовавший, лишился своих владений, получив взамен удел в более отдаленной области, тогда как менее знатные участники заговора были казнены (подробнее см.: [Почекаев, Почекаева, 2012, с. 53–56]).

Как видим, отсутствие четких правил наследования ханского трона в Монгольской империи в очередной раз привело к длительному междуцарствию, когда власть (хотя бы частично) оказалась почти на два года в руках молодых, неопытных царевичей, которые претендовали и на большее. Несмотря на то что они фактически узурпировали властные полномочия, официальных норм для отстранения их от власти у старших родственников не было, почему и понадобилось специальное решение курултая, которым они и все их семейство обвинялись в преступлениях, позволяющих лишить их каких бы то ни было прав на ханский титул и власть в империи. Впрочем, законность такого решения, в свою очередь, была проблематичной, что и привело в дальнейшем, как мы увидим ниже, к активной борьбе потомков Угедэя за власть в Монгольской империи и ее отдельных улусах.

§ 2. Конкуренты в борьбе за трон как узурпаторы в глазах друг друга

Вышеприведенные примеры узурпации имели место в периоды междуцарствия, когда монарх умер, а его преемник еще не был избран. Ниже будут рассмотрены примеры обоснования своих претензий на власть претендентами, бросавшими вызов ханам, которые уже прошли процедуру избрания на курултае и, соответственно, являлись легитимными монархами.

Легитимация победой: Хубилай против Арик-Буги. Хан Мунке скончался в 1259 г., а уже в 1260 г. практически одновременно состоялись два курултая, на которых два брата покойного хана были провозглашены его преемниками. В июне-июле 1260 г. Хубилай созвал курултай в китайском городе Кайпин, на котором представители ханского правящего рода, монгольской знати и военного командования провозгласили его ханом. По утверждению Рашид ад-Дина, это было сделано в ответ на то, что Арик-Буга объявил себя ханом в Монголии [Рашид ад-Дин, 1960, с. 160], современные же авторы считают, что Хубилай первым объявил себя преемником Мунке, и Арик-Буга сделал то же самое лишь в ответ на его действия (см., напр.: [Гумилев, 1992а, с. 165–166]).

Таким образом, различные авторы – как средневековые хронисты, так и современные исследователи – при изучении событий 1260–1264 гг., как правило, оправдывают либо Хубилая, либо Арик-Бугу. В официальной монгольской историографии (имперской, позднесредневековой и даже современной) утвердилось мнение, что Арик-Буга был всего лишь узурпатором власти, самовольно и без всяких на то оснований («по глупости», как писал Рашид ад-Дин) провозгласившим себя ханом; разделяют эту позицию и современные исследователи, опирающиеся на упомянутые источники [Рашид ад-Дин, 1960, с. 157–163; Эрдэнипэл, 2005, с. 189] (см. также: [История, 1954, с. 105; Мэн, 2008, с. 119–120]; ср.: [Чхао, 2008, с. 28]). Ряд же авторов полагают, что как раз Арик-Буга имел все права на ханский трон, тогда как Хубилай был не только узурпатором, но и попирателем монгольских традиций, которым предпочитал китайские [Гумилев, 1992а, с. 165–167; Далай, 1983, с. 34 и след.; Хафизов, 2000, с. 44] (ср.: [Россаби, 2009, с. 88, 95]).

Позиция средневековых авторов объясняется достаточно просто: им приходилось разделять официальную идеологию ханских дворов, при которых они создавали свои произведения [Султанов, 2000]. Современные же исследователи довольно опрометчиво доверяют сведениям своих средневековых коллег, фактически «становясь на сторону» одного из претендентов. На наш взгляд, в конфликте между Хубилаем и Арик-Бугой было бы некорректным обвинять в узурпации одного из них, а второго, соответственно, объявлять законным монархом – в данном случае имела место именно борьба различных факторов легитимации. Арик-Буга был младшим сыном старшей супруги своего отца Тулуя – соответственно, обладателем «коренного юрта» и хранителем домашнего очага, отчигином, или эцзеном.[13] Однако никаких достоинств (за исключением личного мужества) у него не было, что признают даже те авторы, которые считают Арик-Бугу законным ханом [Гумилев, 1992а, с. 165; Далай, 1983, с. 34–35]. Хубилай же, во-первых, являлся старшим из остававшихся в живых братьев покойного брата Мунке и уже успел себя зарекомендовать как талантливый военачальник и администратор. Таким образом, каждый из братьев при равном происхождении имел ряд дополнительных факторов, позволявших им предъявить претензии на трон.

Таким образом, борьба между двумя братьями являлась борьбой равнозначных факторов легитимации, и только военная сила позволяла поставить окончательную точку в этом конфликте. Это понимали и сами претенденты на трон, и Чингисиды, поддерживавшие каждого из них, поскольку противостояние претендентов на монгольский трон отвлекало их от контроля за остальными улусами империи и позволяло местным правителям проводить фактически независимую политику.

Подтверждением такой точки зрения служит даже состав представителей «золотого рода» на курултаях, провозгласивших ханами Арик-Бугу и Хубилая. Так, в возведении на трон Арик-Буги участвовали правительница Чагатайского улуса Эргэнэ-хатун (вдова Кара-Хулагу, внука Чагатая), Асутай и Урунгташ – сыновья хана Мунке, Карачар – сын Орду (сына Джучи), Алгуй – внук Чагатая, Есу – сын Кадака (сына Чагатая), Курмиши и Начин – сыновья Кадана (сына хана Угедэя), Наймадай – сын Тогачара (внука Тэмугэ-отчигина) и один из сыновей Белгутэя [Рашид ад-Дин, 1960, с. 159–160]. Хубилая же на созванном им курултае поддержали, в частности, Чинг-Тимур, сын Кадака (сына Чагатая), Есунке (сын Хасара, брата Чингис-хана), Тогачар (сын Тэмугэ-отчигина), Чавту (сын Белгутэя) [Муизз, 2006, с. 28], Еке-Кадан и Нарин-Кадан [Рашид ад-Дин, 1960, с. 160].[14] Таким образом, в лагерях разных претендентов оказались близкие родственники: родные братья Есу и Чинг-Тимур, Тогачар и его сын Наймадай, два сына Белгутэя; по некоторым сведениям, либо Еке-Кадан, либо Нарин-Кадан (их родословная Рашид ад-Дином не уточняется) – это Кадан, шестой сын хана Угедэя (см.: [Гумилев, 1992а, с. 165]; ср.: [Рашид ад-Дин, 1960, с. 158]), в таком случае против него, союзника Хубилая, выступили на стороне Арик-Буги двое его сыновей. Очень трудно предположить, что близкие и равные друг другу по статусу царевичи могли бы поддержать узурпатора против законного монарха – несомненно, каждая партия ставила на соответствующий фактор легитимации каждого из претендентов.

Однако Арик-Буга, в отличие от Хубилая, предпринял попытку откровенной фальсификации в целях повышения своей легитимности. Во все монгольские улусы от его имени были разосланы послания следующего содержания:

Хулагу-хан, Берке и царевичи согласились и объявили меня кааном, не обращайте внимания на слова Кубилая, Тогачара, Йисункэ, Еке-Кадана и Нарин-Кадана и не слушайте их приказов [Рашид ад-Дин, 1960, с. 160].

Ни о какой поддержке Арик-Буге со стороны Хулагу – правителя (впоследствии – ильхана) Ирана и Берке – правителя Улуса Джучи (Золотой Орды) речи фактически не шло. Эти два самых влиятельных улусных правителя Монгольской империи даже не соизволили прибыть ни на один из курултаев. Каждый из них номинально поддержал одного из претендентов: Берке – Арик-Бугу, а Хулагу – Хубилая, однако эта позиция отражала не столько реальное признание каждым из них соответствующего претендента на трон, сколько их собственное противостояние (как известно, именно при Берке и Хулагу началась почти столетняя вой на Золотой Орды и Ирана за Азербайджан) [Закиров, 1966, с. 10–11; Мэн, 2008, с. 121; Chambers, 2001, р. 156] (ср.: [Арсланова, 2004; Mirgaliev, 2012]). Отношения же с кандидатами на трон монгольских ханов у улусных правителей складывались достаточно противоречиво.