Повесть дохронных лет

– Дуэль не на шпагах, – выдержав паузу, продолжил Плохиш, – а на условиях твоего уль-ти-ма-ту-ма. Ногами будете фехтовать. Руки связаны за спиной. В лицо, шею и грудь не колоть. Последнее условие, Покрышкин, справедливое: будь у Батыя ноги сложенными пропорционально рукам, были бы одной длины с твоими костылями. Так что, колоть только в живот и ниже.

Говорил Плохиш, взор сосредоточив на чём-то поверх меня. Со сцепленными на заду руками он раз за разом поднимал своё грузное тело на носки и опускал на пятки, отчего живот его сотрясало, а сам он рисковал завалиться спиной в писсуар. По случаю неординарности события и значимости своего в нём участия ириску не жевал, хотя, как позже выяснилось, во рту держал.

Обрадованный такому повороту дела, я тут же согласился, на что Батый не преминул позлорадствовать: вытащил из пачки сигарету, прилепил её к губе и процедил сквозь зубы:

– Сдрейфил драться у «Полярника». Я бы мог от тебя потребовать такого расклада: ноги связаны, дерёмся на одних кулаках, пусть даже в лицо не метя. А руки мои, как подметил Стас, одной длины с твоими костылями. Но не предлагаю. И знаешь, почему? У тебя, с твоими приёмчиками при любом раскладе больше шансов меня сделать. Признаю. А связанным по рукам проиграть тебе мне будет не зазорно. Колоть, извини, буду в пах – выше не дотянусь.

Батый говорил и похлопывал Плохиша по плечу. Тот, все ещё вставившийся глазами в потолок, продолжавший вставать на носки и бить пятками по полу, предусмотрительно прекратил это дело. Обернувшись сплюнул ириску в писсуар, включил сотофон и назвал номер. Ответили ему не сразу, только дожевав, проглотив и отрыгнув:

– Ы-эй! Что надо? Пожрать не дашь спокойно?

Я узнал голос Истребителя – двеннадцатиклассника и коммандера моделаторов, организовывавших виртуальные разборки, поединки мушкетёров. Жил он раньше в Быково, но с лета родители отстроили хутор ближе к моему Отрадному. Прозвище Истребитель он получил за победы в частых, поговаривали, разборках у «Полярника». Надо отметить, «Полярник» – название бывших клубов отдыха молодёжи в трёх посёлках Отрадное, Мирный и Быково. В былые времена на их задворках проводились драки после танцев, позже строения были отданы под склады поселковым сельпо. Прослышав о том, что в его новой школе – Отрадновской – учится ещё один Истребитель, вызвался разрешить ситуацию по-пацански. Я в запале предложил разборку у «Полярника» – думал вживую проучить нахала. Тогда-то и испытал горечь первого поражения, которого никак не ожидал: был соперник намного ниже ростом, с виду хлипковат телом, но, как оказалось на поверку, жилист и невероятно юрок – скрутил болевым приёмом самбиста, я стойку каратиста не успел принять. И мне дали другое прозвище – «Покрышкин». Полагал, по аналогии Истребитель – Покрышкин (герой-лётчик ВОВ), но, оказалось, придумали прозвище одноклассницы, и совсем из других соображений. Я не уточнял из каких – сам догадался. Как и уроки изобразительного искусства с четвёртого класса, физкультуру в бассейне я после пары уроков в восьмом сачковал. Выходил из воды, мальчишки, подсучиваемые Батыем и Плохишом, кричали: «Девчонки, смотрите, какие у истребка нашего плавки клёвые! Эй, не жмут?!»

– Извини за назойливость, уважаемый коммандер. Приятного тебе аппетита. Плохиш на связи.

– Ультиматум Покрышкина, – Истребитель от чего-то откусил и говорил зычно хрумкая, – принят решением десяти голосов против одного… Моего. Включили в репертуар этой ночи. Посмеёмся. – С полминуты хрумкал и закончил: – Всё.

Стас выключил сотофон с облегчением: Истребитель имел обыкновение абонента вызывать на «благородную дуэль», в которых неизменно побеждал, причём, выставляя противника в смешном свете: например, шпагой, прежде чем заколоть, обрезал перевязь под плащом, срезал перья на шляпе, кружева на отворотах голенищ мушкетёрских сапог или пряжки с бантами на носках.

Бросил в рот ириску и заспешил:

– Пошли, Батый. До конца перерыва осталось двадцать минут, а нам пообедать успеть надо. Зверюшек соберём после. Тигра твоего подправлю. Извини, скульптор из тебя никакой: твоими «булками» не животину лепить, червяков только катать.

Хизатуллин отлепил от губы сигарету, заложил её за наушник и двинулся вразвалку на выход. А мне ничего не оставалось, как время до урока провести в туалете. Хотелось есть, но в буфет не пошёл. Избегал встречи с Истребителем: моя идея драться только на ногах и не бить в лицо, так ловко выданная Запрудным за мой ультиматум, теперь мне казалась если не смешной, то дурно попахивающей. Батыю свою короткую ногу под большим животом не поднять – так, чтобы скрестилась с моим «костылём», длинным. Метить будет в пах, а это самое слабое у меня место.

В карманах джинсов нашёл жвачку, обёртку с пластинки снял да и выбросил всё в унитаз – нефиг аппетит разжигать.

Отёр со штанин грязь, набрызганную Катькой, когда утром в школьный автобус садились. Тряпицу промыл под краном и, выкрутив, сложив конвертиком, сунул в карман жилетки. Подошёл к окну. Грядки пустовали.

Что, думал, расскажу о бегемоте. Где водится? В Африке. Чем питается? Водорослями, должно быть. Есть клыки, но не хищник, клыки – тупые. Такими, возможно, рыбёшку какую с водорослями перемалывает. Не охотник, точно. Ну, размножается, ясно чем – не икрой. В пруд загнал… бегемот в морской или пресной воде водится? «Морская корова»… так ещё называют бегемота, значит, водится в море… в устье рек впадающих в море, вот. А хитро я с прудом придумал: под водой у моего «любимца» не только ног, гениталий не будет видно. О! Вспомнил, ступни у бегемота слоновьи – с ногтями толстенными. Что ещё рассказать? Вот медведь – он лапу сосёт, а бегемот… ногти грызёт. Негусто, но по ходу ещё что вспомню… или придумаю. Или вот, Батыя спрошу, кто у него тигр – самец или самка, он, конечно, ответит, что мужского полу, тут я и отхохмарю. Письку своему «любимцу» он, наверняка, не приделал, вот я и уточню. Не окажется на месте письки, обзову тигра донжуаном в прошлом, потерявшим в брачных играх своё достоинство. А то – «Где водятся, чем питаются, как размножаются». Зоологичка улыбнётся. Я у неё зубы ещё не видел – такие же, наверное, лошадиные, как и лицо.

Далась мне эта Мэрилин недоделанная, возмутился я на себя, но, рисуя пальцем на стекле рожицы, до звонка думал об этой, – чего уж там, и на лицо, – красивой женщине. В школе, где учителя одни мужчины кроме неё и завуча, даже малышня «теряла голову»: на переменках, неуклюже показывая, что и им туда же надо, гурьбой провожала по коридору до двери учительской.

Ей неполных двадцать один год, общеобразовательную школу закончила за семь лет, пединститут за три года, но не это в ней восхитило, когда завуч представляла классу. Девчонок – великолепная юбка из красного мохера, в тяжёлую складку, длиной по щиколотки. И сегодня на ней эта юбка. Мальчишек – фигура. Прозвали Мэрилин Монро. Дали ей это прозвище знаменитой киноактрисы и все влюбились. Я в зооклассе садился в середине среднего ряда, она на «камчатку» от кафедры по ступенькам подымалась, не пялился на её ноги. Боялся, вызовет к доске, а тогда ведь вставать из-за парты надо, и идти к той доске – по проходу между рядами, навстречу взорам, отнюдь не в твои глаза уставленным. На каждом уроке возбуждался. Пацаны, курили на переменке, этим бахвалились, я же помалкивал, пока не заполучил Батыеву подколку:

– Часом не болен, Покрышкин? На зоологии у всех полная активация. Встают, как штыки. А что ж у тебя?

Плохиш смеялся:

– Да нормально у него всё. Брюки широкие и френч в день зоологии, почему, думаете, надевает? Может быть, у него болезнь Пейрони, потому стесняется.

Я бы потребовал сатисфакции, но не сделал этого. Вызов на разборку у «Полярника» отпадал по известной причине, а вызов на «благородную дуэль» по правилам требовалось обосновать, предъявить аргументы в пользу своей правоты. Я рассудительно предугадал действия по этому поводу Хизатуллина и Запрудного: потребовали бы на зоологии продемонстрировать открыто насколько я прав. К тому же я не знал что за недуг такой – болезнь Пейрони.

Каждый раз урок зоологии ожидал с предчувствием, если не беды, то позора на мою голову. Я паниковал, когда Мэрилин Монро с «камчатки» возвращалась к кафедре и, случалось, присаживалась на пустующее место моей парты. Ох, тогда… Под боком облако тёплого мохера – от чего всего жгло и в холод бросало. Если бы в эту минуту вызвала к доске, не пошёл бы, даже не встал бы с места ответить. Парубком не подняли бы. В этот урок, вошла в мастерскую, я от станка только привстал, бросив взгляды по сторонам. Ругал себя: на радостях дома за завтраком забыл, что сегодня зоология, собираясь в школу, надел не брюки с френчем, а джинсы с жилеткой.

Со звонком на урок я подивился тому, что из пацанов никто не прибежал в туалет покурить.

* * *

В мастерскую я пришёл первым. В дверях налетел на Батыя, обращавшегося к кафедре:

– Маргарита Астафьевна, схожу, приведу. Запоздают, составляй потом протоколы на всех.

Уставился в меня и ждал, когда я ему проход уступлю.

Такая инициатива, исходившая от классного авторитета, была невиданной: опуститься до того, чтобы выполнять прямые обязанности дежурного – пойти собирать учеников на урок! Я рот от удивления открыл, и проход уступил попятясь назад. Мэрилин Монро из кафедры выглянула, тоже изумилась.

Смущённый, через мастерскую к своему станку я пошёл напрямик, ногами на пути сдвигая табуреты. Инцидент в дверях – ладно, свидетелем был бы один Плохиш, но видела и зоологичка. Она, оторопев, взгляд перевела в сторону Запрудного у стеллажа. Плохиш, склонившись над нижней полкой, что-то там, сопя и чавкая ириской, поправлял. У меня идея возникла: пока не пришли в мастерскую ученики, повернуть к стеллажу и дать пендаля по толстому заду. Но ведь заверещит, как баба, учительницу из кафедры подымит, и та возьмёт и вызовет к доске рассказать о бегемоте. Обломился.

Плохиш зашёл за стеллаж и там с чем-то возился, на меня внимания не обратил.

Я не садился, стоял у станка и старался разглядеть всё, что расставлено на полках. На средней – кит, кашалот, баран, оба скунса, лев, хомячок одного размера с кашалотом. На нижней – олень, корова, черепаха, орангутанг, ёжик и всё какая-то мелочь – белки-черепашки. Животных на верхней полке мне не было видно. Моё предположение, что поместят медведей на нижней полке, не оправдалось. Но, подумал, так даже и лучше: на верхней полке топтыжек целых три – отвлекут внимание от поделки под тряпицей… с вороной Марго и моим бегемотом.

Прошло несколько минут, ни ученики, ни Батый не появлялись.

Я следил за сменой цифр электронных часов на доскплее. Эту плазовую доску – с экраном во всю стену позади станков – в скульптурной мастерской установили в рождественские каникулы. Подарили её ученикам острова Новая Земля ученики Курильских островов. Теперь, сидя за станками, оборудованными графическими станциями, новоземельцы чиркали по планшету электронным карандашом, и всё, ими нарисованное, интерактивно отображалось в «окнах» на экране. В последней четверти уроков скульптуры в девятом классе не было, но проводились в мастерской уроки пения, потому как в музыкальном классе орган ремонтировали. В первый же урок учитель музыки, понятное дело, спрятался со своим баяном в кафедре, и мы дружно опробовали новшество. Как зафиксировал архив-менеджер доскплея (о нём тогда ничего не знали), по показаниям которого нас наказали нехилыми штрафами, слово из трёх букв было написано одиннадцатью учениками, а это число большее, чем мальчишек в классе.

Плохиш оставался у стеллажа, стоял, загораживая собой среднюю и нижнюю полки, сосал ириску, смотрел на меня и ухмылялся.

Гад! Что как, зародилось у меня подозрение, бегемота моего обнаружил, ведь, наверняка, поинтересовался, что там тряпицей укрыто? Взял да и переложил на полку ниже. Бегемота, конечно, не тронул – поостерегся, потому, как не знает чей, кто вылепил: из мастерской, слепив на скорую руку своего орангутанга, ушёл первым. Хорошо, если спрятал поделку юродивой за хомячком, размером ничуть не меньше вороны с бегемотом. Видел, грызуна Доцент сваял, у Глашки-головастой за коробку с булавками выменял её брикет пластилина. Решил подойти к стеллажу удостовериться, но тут отворилась входная дверь и в мастерскую заглянули Ленка Жёлудь и кто-то из пацанов – не узнал кто, снизу под её коленями выглядывал, с патлами на лице. Разом приложили пальцы к губам, – показывали Плохишу, молчи мол. Пришлось сесть за станок. Стасу показал кулак.

Первыми в мастерскую вошли Ленка и Глашка-головастая, за ними Изабелла. За руку она втащила за собой Даму. Шли к стеллажу все тихо, на цыпочках. Учительница в кафедре не слышала, наверное, в телевизоре ведущая программы рассказывала под джазовые опусы, и вообще внутри огромной «дубовой тумбы» – как в танке. А не видела потому, наверное, что сразу отключила в мониторе «окно» с видом на помещение мастерской, иначе не выглядывала бы раз от разу. Кстати, отец рассказывал, кафедра та не обычная «профессорская» что в аудиториях вузов, а настоящая трибуна для докладчиков на собраниях, ораторов по случаю торжеств. Завезли те трибуны на остров когда-то впрок – для новоземельных клубов. Хранили в спортзале отрадновского «Полярника», а когда клубы позакрывали, трибуны отдали, как и клубы, на баланс поселковым сельпо. Мэр Отрадного господин Вандевельде нашёл тем трибунам применение: роздал по школам на замену столам учительским. Учителя, те, по давнему уже обычаю – для них табу – за свои столы в классах не садились. Не рисковали, кнопок-невидимок в седушке стула опасаясь. «Танками» же просто осчастливлены были. Прятались. Примечательны трибуны ещё и тем, что имели входную дверцу с системой идентификации личности: отпереть и войти мог не всякий; забраться верхом – тоже, препятствовало силовое поле. Спросил отца, к чему такая защита. Объяснил: желающих выступить с трибуны было столько, что перед каждым собранием – в клубах – проводилась кампания по избранию оратора, на личность которого и оформлялся допуск. Сейчас учителя в трибуне – в «танке» – хранили классные журналы, методички, оставляли на проверку компьютеру контрольные, в персональных отсеках под кафедральной полкой с графином воды и стаканом держали личные вещи. Маргарита Астафьевна, например, оставляла вязание, в «танке» другого класса её ожидало другое. Ну и, разумеется, смотрели, как и она, телепередачи. Футбол в обязательном порядке, потому как учителя в поселковых школах в основном мужчины – бывшие строители, потерявшие работу в кризис. Тумба высокая, если не сказать высоченная, войти в неё – подняться по приступкам метрового подиума прежде надо. И внутри имеются приступки лесенкой, по которым, чтобы изложить тему урока – стоя за полкой с графином и стаканом перед балюстрадой точёных из морёного дуба колонок – учителю взойти требовалось, ещё на метра полтора. Ну, а не слушали ученики урок, а то и обстрелять «жмутками» из трубочек норовили, забирал с полки графин со стаканом, сбегал вниз по лесенке, садился в кресло, включал силовое поле, врубал мегафон и продолжал излагать урок. Вот такие у нас в школах Отрадного, Мирного и Быково были учительские кафедры.

Конезубая, подслеповатая, ещё и глуховатая, злорадно подумал я о зоологичке выглянувшей из «танка», и принялся вяло хлопать входившим в мастерскую. И прекратил «овацию» с предчувствием неладного: девчонки не повернули по своим рядам на места за станками, а миновав стороной кафедру подошли к стеллажу. Плохиш их встретил, присев в глубоком реверансе, с руками указующими на полки и подобострастной миной на лице. Ириску не жевал.

Ленка и Глашка прыснули со смеху. Направляясь по местам «постреливали» глазами на меня, шептались. Дама у стеллажа покраснела, и пока Изабелла тащила её к станку, руки держала у пылающего лица, подхватив с плеча ко рту косу. Морковка варёная, позлорадствовал я и ещё больше забеспокоился, да что там такова, в чём сыр бор. На меня взгляда не подняла. Она – голландка с синими глазами и необыкновенно рыжими волосами, заплетёнными в косу толстую и пушистую. Маме моей очень нравилась. Высокая, тонкокостная, но с виду не хрупкая, наоборот, как говорят, «всё на месте» – уже сложившаяся девушка. Вот только брови и ресницы были белёсыми, даже не рыжими, чего стеснялась, а с недавних пор применяла косметику: брови и ресницы подводила тушью, «рыжинки» на щёках сводила тоновым кремом. А сегодня, я приметил, и губы помадой подвела. Умело, но излишне броско: ярко-красной – к рыжим волосам не шла. Её отец господин Вандевельде – мэр Отрадного и директор школы по совместительству. С моим отцом крепко дружили, меня и Даму с младенчества прочили в жениха и невесту. Она бегала за мной, тогда как я никаких особенных чувств к ней не питал. Когда пригласил Ленку первой полететь со мной в парубке, вспыхнула лицом и выскочила из класса. За это, видимо, и отчитывала её на грядках Изабелла. В мастерскую заплаканную, без туши на ресницах и без помады на губах привела. Усаживаясь на табурет, Дама достала заткнутый в рукав свитера носовой платок. Юбка у неё ниже колена, кашемировая. Она, Изабелла да Марго одни в классе не связали короткие из мохера, а им, ещё Ленке да Глашке-головастой, только ноги и демонстрировать.

Оставив Даму, Изабелла шла ко мне. Половицы поскрипывали под её немалым весом. Как и Салават Хизатуллин, Изабелла Баба старше всех в классе на два года. Дочь беглых от революции на родине эфиопов, она отличалась рельефными, прямо как у мужчины-атлета, мышцами рук и ног, и была одного роста со мной. Занималась бодибилдингом, причём в секции с парнями старших классов.

Пнув ногой по невинному предмету оборудования мастерской скульптурному станку, эфиопка проговорила, обдавая горячим с запахом чеснока дыханием:

– Покрышкин, ты негодяй! За Даму, за её слезы, я тебя сделаю! Вживую.

Угрозу эту осуществить с любым в классе ей – раз плюнуть. Со мной разве что, да с Батыем потягалась бы. На родине занималась боксом, побила на ринге сына диктатора, почему и пришлось родителям бежать из страны. Последние два года была чемпионом Малой Земли и Ненецкого национального округа на материке. Плохиш тёмные очки месяц среди зимы носил. По глазу ему она съездила здесь в скульптурной мастерской. Запрудный ползал по полу в поисках якобы оброненного им электронного карандаша, встал с колен у станка эфиопки с утверждением, обращённым к Батыю: «Я выиграл: цвета кофе – в тон кожи». И получил в глаз.

Ничего себе! Да что же там такое, возмутился я про себя. К стеллажу, узнать, наконец, что за дела. Встал, но Изабелла толкнула меня в грудь, да так, что на табурет плюхнулся, чуть на пол не опрокинулся спиной, станок позади не дал.

– Да какого черта?! – вспылил я, теперь уже в голос.

Встал рывком, но и вторую мою попытку пойти к стеллажу пресекли: Изабелла удержала за грудки. Два, не скажешь что девичьи, кулака с жатыми в них полами моей джинсовой жилетки подпёрли мне подбородок. Белки глаз на тёмном лице в гневе горят, толстые губы раздвинулись, обнажили крупные белые зубы в оскале заключённые в кроваво-красные дёсны. Врежет, ожидал я, и в попытке предупредить удар, схватил эфиопку за запястья.

– Франц, немедленно отпусти Изабеллу! – прокричала Маргарита Астафьевна. Она выглянула из «танка» – заметила учеников, а услышала угрозу эфиопки, поднялась по ступенькам выше. В замешательстве стояла видной по грудь над балюстрадой между графином и стаканом, с вязанием под подбородком.

Тогда я, желая показать, что мои действия были непроизвольными, и нет у меня намерений сопротивляться девчонке, отпустил её запястья и развёл свои руки широко в стороны. Дурачась, помахивал ими как крылышками. Того, что сделает Изабелла, даже вообразить себе не мог. Эфиопка притянула меня к себе и… впилась в мои губы крепким поцелуем.

Растерялся я так, что по-прежнему помахивал руками, а в попытке сесть, повис в мёртвой хватке.

«Уу-ууу!» – разнеслось по мастерской.

В стычке с Изабеллой я не заметил, когда вошли и сгрудились у двери остальные одноклассники.

– Раз… два… три… четыре… пять… шесть, – отсчитывали с мест Ленка и Глашка-головастая.

– Изабелла, девочка, да что ж ты делаешь? – негромко, чуть-ли не шёпотом вопрошала Маргарита Астафьевна.

Прежде чем оторвать свои губы от моих, эта девочка усадила меня на табурет, пнув коленом под живот. От умопомрачительной боли в паху, «порхать» я прекратил, но рук не опустил.

– Чтоб помнил. Я тебя предупредила, – процедила Изабелла сквозь зубы и сделала напоследок зычный выдох мне в нос. Потом, удерживая мою голову за косичку, достала из кармана юбки большой клетчатый носовой платок и размазала им мне по лицу слезы и сопли. Я эту заботу принял покорно, с по-прежнему разведёнными в стороны руками: боялся, что от боли закричу и ухвачу тот член моего тела, что в бассейне с трудом умещался в «клёвых плавках».

Заложив платок мне за ворот косоворотки, Изабелла ушла на место позади станка Дамы. Я, чтобы не лились слезы, крепко зажмурил глаза. Поднялся с табурета, помнится, рук так и не опустив. Только согнул в локтях, и, как птица подраненная, стоял – ни туда, ни сюда. Не знаю, что бы я с этой дылдой сделал – к черту наказание, штраф, фиг с ним с парубком, – если бы платок, эфиопкой носимый сморкаться в частую у неё простуду, оказался нечистым. И не «пожар» в паху. Поцелуй тебе не забуду, пригрозил сквозь зубы, вытащил платок из-за ворота и сунул под столешницу станка к «армейкам». Осторожненько, превозмогая боль, сел.

Сквозь землю хотелось провалиться: так надо мной ещё не потешались. Лицо горело, косичка, чувствовал, вот-вот расплетётся, а на губах ощутил привкус сладкого и горьковатого. Ещё и солоноватого. Прокусила губу.В дверях – здесь собрался уже весь класс – смеялись и шушукались.

– Утри лицо. – Дама протягивала мне платок.

Я не взял, торопливо утёрся рукавом косоворотки. Дама вспыхнула и метнулась на место.

– Сладка… помада? – услышал я Батыя.

На рукаве оставались красные и черные пятна: платок Изабеллы оказался вымазанным в тушь и помаду Дамы.

Я выхватил из жилетки тряпицу и торопливо растёр пятна в одно большое рыжее. Класс заулюлюкал.

– Изабелла! Франц! Дети! – Не могла найтись, что дальше предпринять Маргарита Астафьевна. Опустив от подбородка на грудь вязание, она поднялась выше на последнюю ступеньку. Казалось, готова была ступить на полку перед балюстрадой, стать между графином и стаканом и спрыгнуть на пол – броситься разнимать нас. – Франц, сядь! – потребовала решительно. – Изабелла, я так полагаю, ты Франца не целовала, а укусила… За это тоже штраф.

* * *

Здесь необходимо сделать отступление – разъяснить картину, для чего окунёмся в историю событий восьмилетней давности. Но сначала о местах Новой Земли, где я жил и происходили события моих воспоминаний.

Началось всё с того, что к стене Колизея, неподалёку от Быково, прибился японский транспорт, команда в сильнейший шторм перебралась на подводную лодку. Груз судна – «PO TU»: компьютерные игровые комплексы «виртуальных снов». Япония, страна богатая, официально подарила транспорт с грузом жителям поселков Быково, Отрадное и Мирный. Атомоход мэры продали, а сбыть и компьютеры посчитали неловким, потому роздали «игрушки» по семьям.

Сны на «PO TU» можно было заказывать с каким-либо определённым сценарием, сон в локальной сети смотреть коллективно, целым классом, к примеру. Сценарий писался на конкурсном условии анонимности – потому сюжетная линия всем в «общаке» (обиходное название кооперативного сна) было сюрпризом. Увлеклись очень, во всяком случае, директора и завучи школ жили спокойно, потому, как проказничать ученики на уроках и переменках перестали. Повально – на уроках и переменках – сценарии строчили.

Все бы хорошо, но в стране разразился экономический кризис, отчего возведение «Ограды» вкруг по берегам Новой земли заморозили. Строители не могли сидеть без дела. Ловом рыбы, охотой, сбором грибов и ягод тогда ещё занимались на досуге – в охотку, а выращивать помидоры и огурцы и не помышляли. Короче, после как учительниц в школах, продавщиц в сельпо, воспитательниц в детских садиках, официанток в ресторанах заменили мужчинами, и всем мест не хватило, «Ограда» мало-помалу начала приобретать схожесть с древним стадионом «Колизей», что в Риме. Хуторяне обзаводились «мисками». Глядя на них, и мэры принялись накрывать посёлки куполами. «Рулил» и заправлял всем господин Вандевельде.

Вынимать ПпТ-генераторы из сот оказалось делом не таким уж и простым, не всякий из былых монтажников брался. Ночью вдоль стены на вертолёте летать – не то что днём. Да и в копеечку обходилось: керосин заправиться купи, муляжи ПпТ-генераторов взамен снятому оборудованию сделай. Словом, мэрам, устроившим негласное соревнование по накрытию своих поселков куполами, деньги требовались. Вырученные за японский атомоход использовать было нельзя, так как лежали средства в банке на целевом вкладе «на пропитание, и только». Идея, как заполучить бабки, пришла мэру господину Вандевельде: он придумал нарушения из «Правил и распорядка школьной жизни» наяву осовременить похождениями «по ту», то бишь – если и нарушать ныне учениками правила и распорядок, то… в виртуальных снах. А за нарушения этих же правил и распорядка вне виртуала, то есть вживую – штраф в казну мэрий. Причём, дело понятное, налом: бывшему монтажнику, ныне расхитителю госсобственности, запустившему винты вертолёта подняться стену покоцать, предписание на уплату штрафа в кабину не сунешь.