Клетка из слов

– Извини, – неуверенно говорю я. – Я правда думал, что вы… ну, ты понимаешь… пара.

– Нет. Мы друзья, – вздыхает Нат. – Я думал, мы с тобой тоже можем стать друзьями.

– Знаю. Я тоже так думал. Но ничего не получится, если мы оба будем в нее влюблены.

– А по-моему, так и надо. Будем влюбленными в нее друзьями.

Нат прав. Ни тому, ни другому уже не воспрепятствовать.

– Мы не можем все время драться.

– Нужно заключить что-то типа соглашения.

– Хорошо, – соглашаюсь я и начинаю думать. – Тогда правило первое: не жульничать и не действовать друг у друга за спиной. С этого момента мы должны договориться, что никто из нас не попытается заполучить ее. Согласен?

– И мы никогда не скажем ей об этом. Это второе правило. По рукам?

– По рукам, – я пожимаю ему руку.

Нат осторожно дотрагивается пальцем до посиневшей скулы и морщится.

– Хорошо, что папа сейчас рыбачит в ночь. Будет спать целыми днями. Не увидит меня при свете дня еще неделю. – Он ненадолго замолкает. – Но было весело. Отличная драка.

Мы накидываем песка на горячие остатки костра и идем к тропинке.

– Увидимся завтра, – бросает Нат через плечо.

Я опасался, что родители заметят мой синяк. Как выяснилось, зря. Мама просто приложила мне к лицу арнику и начала что-то ворковать себе под нос.

– Все нормально, – говорю я. – Мы теперь друзья. С Натом.

– Ты всегда заводишь друзей с помощью мордобоя? – весело спрашивает она, и я понимаю, что мама считает это естественным для мальчика моего возраста. Мордобой.

На следующее утро после завтрака Нат и Харпер уже стоят возле белого забора.

Харпер сразу глядит на мой синяк.

– Дичь, – заявляет она очень по-британски. – Ну и фонарь. – Лицо у нее становится совсем кислое.

– Я же говорил, – встревает Нат. – Я споткнулся, ухватился за Уайлдера, и мы оба покатились вниз. Пролетели всю дорогу. – Он поворачивается ко мне и сообщает: – Мы идем к лодке. Она дальше по берегу.

Харпер вышагивает по глинистой тропинке с преувеличенной осторожностью.

– Лучше тут не поскальзываться, – говорит она вроде про себя, но посматривает на меня из-под рыжих ресниц.

Лодка качается на воде в утреннем солнце. Она вся потерлась и облупилась, и можно разглядеть каждый слой краски, которой она когда-то была выкрашена. Ее история отражена на ней, как на пленке. «Сирена» – написано неровными черными буквами на корме. Из подвешенного сзади мотора в воду узкой струйкой протекает масло.

Здесь только два спасательных жилета, и после недолгого спора мы соглашаемся, что лучше никому из нас их не надевать.

– Умрет один, умрут все, – произношу я. Звучит приятно.

– Кажется, у вас двоих неплохо выходит себя гробить, – замечает Харпер и по-птичьи пристально меня изучает. Она снимает свои большие нелепые часы и аккуратно кладет их в герметичный пакет, а потом убирает в ящик под центральной скамьей.

Небольшой подвесной мотор пыхтит в волнах. Мы направляем нос лодки в открытое море, где не видно берега и можно поискать больших белых акул. Когда темно-синяя вода окружает нас со всех сторон, Нат заглушает мотор. Мы по очереди прыгаем с бортика в воду, ошалев от холода, ахаем и часто дышим, представляя себе монстров, которые медленно двигаются в глубине под нами. Мы не видим никаких акул, и скоро в окружении одной воды становится немного одиноко. Когда мы снова видим берег, то начинаем кричать от радости, как будто дрейфовали уже много дней.

Медленно приближаемся к побережью, проплывая примостившиеся на скалах дома, склоны холмов, изрезанные темными хвойными лесами, и зеленые поля, усыпанные большими ромашками. На одиноком плесе мы пугаем семейство тюленей, загорающее на плоских камнях уединенной бухты. Они умиротворенно наблюдают за нами своими странными круглыми глазами, но не двигаются. Они понимают, что мы не опасны – мы теперь часть океана.

Харпер говорит о Грейс Келли. Она любит Грейс Келли. Такое ощущение, словно слова переполнили ее до предела, и теперь им нужно выплеснуться. Ее речь похожа скорее на безличный акт – это механическая выдача слов, не предназначенная для коммуникации.

– Такой контроль, – бормочет она океану. – И как у актрисы, и как у женщины. Она всегда говорила правду, но возвела из самой себя крепость. Никто не мог добраться до ее подлинной сущности. Само совершенство. Она обеспечила себе безопасность в страшном мире.

– Харп, – Нат тихонько касается ее ногой, и она вздрагивает.

– Извините, – говорит она. – Мне просто кажется, что актеры вроде как святые, понимаете?

А еще Харпер говорит о своей собаке.

– Больше всего я скучаю по тому, как Сэмюэль защищал меня от отца, – рассказывает она. А потом резко выпрямляется и вглядывается в скалы. – Как вы думаете, Человек с кинжалом следит за нами?

– Ой, давайте не будем об этом, – просит Нат. На его дружелюбном лице возникает нечастое для него выражение недовольства. – Это жуть.

– А я думаю, следит. Я думаю, он ждет, когда мы сойдем на берег где-нибудь подальше, и тогда он придет за нами – быстрый, как тень, со своим кинжалом над головой… – Харпер заносит над головой кулак, как будто замахивается ножом. Ее рыжие волосы падают на потемневшее и страшное лицо.

– О ком вы говорите? – удивляюсь я.

– О парне, который вламывается в дома, – объясняет Харпер. – Человек с кинжалом. Ты не в курсе? Ну, ты не местный, так что тебе, наверное, никто не рассказывал.

Я не указываю ей на то, что владеть здесь огромным домом и приезжать в него на месяц раз в год едва ли означает быть местной.

– Ну тогда ты мне расскажи.

– Это случилось в прошлом году, – начинает Харпер. – Были взломы. Всегда приезжие, никогда не местные. Но дело в том, что…

– Он фотографировал спящих людей, – перебивает ее Нат. – Совсем не так страшно, как она пытается расписать.

Но Харпер продолжает:

– Он фотографирует только детей. И это страшно. Считают, что он делает это только с детьми, потому что их проще утихомирить, если они проснутся. А потом уходит. Ничего не берет, судя по словам хозяев. Семьи даже не замечают, что к ним вломились.

– Тогда как…

– Он рассылает фотографии. Полароиды. По крайней мере, я слышала это от папы. Полиции, семьям. Спящие дети. И, говорят, на этих полароидах детям к горлу как будто бы приставлен кинжал. Это уже произошло с Мэйсонами, с Барлеттами, еще с кем-то, я сейчас не помню. Но в прошлом году все прекратилось, когда кончилось лето. А сейчас все ждут, не начнется ли снова.

– Мы не дети, – говорю я. – Так что, скорее всего, все с нами будет нормально. – Но меня охватывает беспокойство. И еще какое-то чувство. Я внимательно слежу за ее рукой, которой она часто хватается за бедро или колено для большей убедительности. Или, может, для устойчивости. У нее под корень сгрызены ногти, а большой палец обмотан старым посеревшим пластырем. На ее ногах растут тончайшие золотые волоски, которые иногда ловят солнечные лучи, словно проволока. Когда я поднимаю глаза, взгляд Харпер сосредоточен на мне.

– Его имя… – задумчиво произносит она, глядя на меня. – Мне все кажется, что оно пишется в одно слово: человек-с-кинжалом, человек-с-кинжалом…

– Не надо…

Я чувствую, будто что-то случится, если она произнесет его трижды.

– Поймал! – кричит Натан с кормы, и мы вдвоем подскакиваем, как будто пробудились ото сна.

Натан снимает барахтающуюся рыбу с крючка и бьет ее головой о борт, пока мозги не разлетаются в прозрачном воздухе. У нее длинное, красивое и кровавое тело.

– Морской окунь, – говорит он и отправляет рыбу в ящик со льдом, а потом аккуратно укладывает удочку на дно лодки.

Мы причаливаем у крохотного белоснежного пляжа – узкой полоски белого песка. Зайдя в воду по пояс, Нат находит под камнем устриц. Он осторожно раскрывает их специальным ножом.

– Отец вырезал, – гордо заявляет он. – Круто, правда? – Ореховая рукоятка ножа отполирована от частого использования и украшена узором с маленькими рыбками. – Он подарил мне его на день рождения, когда мне исполнилось, кажется, семь.

– Мой отец никогда бы не доверил мне нож, – с завистью говорю я.

– Он классный, – кивает Нат. – Иногда ловит тюленей снастью для акул. Поэтому всегда держит на «Сирене» акулий багор. Ты сначала подбираешься к тюленю сзади, подцепляешь багром, загоняешь снасть и какое-то время ведешь вдоль борта, пока не станет паинькой. А потом вытаскиваешь на берег и приканчиваешь.

Без острого соуса или лимона устрицы отвратительны, но парочку я съедаю. Мы собираем костер из прибитых к берегу коряг. На этот раз у нас получается немного лучше, потому что мы не наваливаем кучу дров с самого начала. Мы потрошим сибаса, оборачиваем его в фольгу и кидаем на угли. Рыба сгорает до черноты в одних местах и остается почти сырой в других, но мы все равно с удовольствием ее поглощаем. Вокруг нас на тонких ножках бегают крабы-пауки. Мы бросаем им рыбьи кости, и они тучей налетают на скелет и целиком его обгладывают. Мы лежим на спинах на теплом белом песке и наблюдаем, как спираль дыма поднимается в небо. Солнце печет со всей силы, так что кожа краснеет и начинает гореть.

«Это лучший день в моей жизни», – почти говорю им я, но сдерживаюсь. Я хочу сохранить этот жизненный порыв глубоко внутри, чтобы он перебродил и набрал силу.

Харпер достает из сумки бутылку «Джим Бима». Там осталась еще где-то треть, и мы передаем ее по кругу. Мы морщимся и отфыркиваемся, когда виски обжигает нам нутро.

– Вы спокойно можете сказать мне, – тихо говорит Харпер, – почему подрались.

– Мы не дрались, – виски настраивает меня на лирический лад. – Нат упал и утащил меня за собой.

– Ну и неважно. Вы плохо умеете врать. – Харпер берет в руки пустую бутылку. – Давайте крутанем.

Сердце теплым комком поднимается по горлу прямо ко рту. Я никогда раньше не играл в бутылочку и никого не целовал. Не уверен, понравится ли мне целовать Харпер. Не уверен, что меня не стошнит. Нат внимательно за мной наблюдает. Сквозь белую пелену паники я успеваю подумать, что это значит для нашего уговора.

– Харпер, – начинает он, но она только шипит и смеряет его взглядом.

Харпер кладет бутылку на плоский камень, лежащий между нами. Крутит. Бутылка вращается и сверкает как пропеллер в солнечных лучах. Замедляется и останавливается. Один конец показывает на меня, другой на океан.

– Ты должен поцеловать океан, – заявляет Харпер.

– Но нет таких правил… – беспомощно начинаю, а потом решаю не спорить. Может, я неправильно понимаю правила – я все равно в нее никогда раньше не играл. Наверняка Харпер умеет играть получше меня. – Крутим снова?

– Нет, – щурится Харпер. – Тут наши правила, Уайлдер. Нужно целовать, что велит бутылочка.

Я встаю и чувствую себя воздушным змеем, качающимся на веревочке. Сколько я выпил виски? Иду к берегу, где волны отполировали камешки до драгоценного блеска.

– Какая приятная встреча, – говорю я океану. – Очень милая блузка. – Вода набегает мне на ноги. – Переходим сразу к делу, да? Как скажете, мэм. – Я встаю на колени и целую океан. Он целует меня в ответ, лаская мой рот холодным языком. На секунду я представляю, что чувствую губами соленую кожу.

– Больше языка, – орет Харпер. – Дай ей больше языка!

Тут я понимаю, что она выпила даже больше меня.

Игра заключается в том, что мы целуем любой объект, на который указывает бутылочка. Нат страстно обнимает камень. Харпер обвешивается водорослями, а потом давится и отплевывается.

– Бутылочка для нас закон, – менторски провозглашаю я. – И правило одно. Больше языка. – Харпер со всей силы пихает меня, я опрокидываюсь на теплую гальку и смеюсь так, что сейчас умру.

Когда мы просыпаемся, наши ноги уже наполовину в воде. Прилив почти закончился, так что нам приходится плыть к лодке, задрав головы и водрузив на них одежду и вещи. Холодные соленые волны плещут нам в лицо.

Харпер садится на корму и смотрит в воду. Опускает руку в ее холодную голубизну.

– Не знаю, как Харпер это делает, – произносит Нат. Он понижает голос, и его заглушают волны и мотор. – Когда мы играем в эту игру, бутылка всегда останавливается на чем-нибудь типа дерева. Или камня.

Я останавливаюсь, не успев до конца натянуть джинсы.

– Вы играете в бутылочку… вдвоем?

– Довольно тупо, да? – Он видит мое лицо. – Но теперь все, – быстро прибавляет Нат. – Мы больше не будем играть без тебя, Уайлдер.

Когда мы подплываем обратно к Свистящей бухте, мы будто двигаемся в болоте усталости.

* * *

Этой ночью я парю над кроватью в странной горячке, будто в мое тело вошло солнце. Я все еще чувствую, как лодка ныряет подо мной, скользя по волнам. Вот какая жизнь на самом деле, – думаю я. – Сбивающая с ног. А потом выскакиваю из кровати, бегу по холодному узкому коридору в ванную и страшно блюю – куски недоготовленной рыбы обрушиваются в унитаз вместе с потоком обжигающего старого «Джима Бима».

Утром родители уходят на ярмарку мастеров, или на рыбный рынок, или посмотреть достопримечательности, не знаю. Я просто рычу в подушку и отворачиваюсь.

– Нет, – мычу я. – Я останусь дома. Почитаю что-нибудь из списка на лето.

– А, ну ладно, – удовлетворенно произносит отец.

Потом я с гудящей головой снова падаю в темноту.

Наконец около десяти я окончательно просыпаюсь. На улице уже стоит полуденная жара. Делаю кофе и выхожу на солнце с горстью гранолы в кулаке.

Рядом с воротами на траве сидит Харпер. На ней буквально лица нет, и я понимаю, что у нее, видимо, ночь прошла еще хуже. Чувствую укол возбуждения. Она пришла ко мне!

– Ты давно здесь? – спрашиваю я равнодушным тоном. – Нужно было постучаться или покричать.

Она пожимает плечами:

– Я никуда не тороплюсь. Просто скучно. Ната загрузили по дому. Можно кофе? Можно сегодня с тобой потусоваться?

Меня приводит в восторг и ужас перспектива провести с ней весь день наедине.

– Ладно, – соглашаюсь я. – То есть да, конечно! Можем остаться здесь, если хочешь. Родителей нет.

Она кивает.

– Иногда приятно побыть дома. Я уже слегка подустала от моря.

Я вытягиваю руку и разжимаю кулак.

– Хочешь позавтракать?

Мы едим гранолу из моей открытой ладони.

Потом забираемся на клен. И просто сидим на ветвях и неловко молчим, пока я пытаюсь придумать, что бы такого сказать. Но тут Харпер дотягивается до меня концом кленового прутика.

– Что на самом деле случилось между вами с Натом? – тыкает она меня в бедро. – Мне кажется, вы подрались. Я ему нравлюсь? – Мне кажется, я слышу надежду в ее голосе.

– У меня тоже к тебе вопрос. Почему та бутылка виски, которую ты взяла с собой в лодку, была на две трети пустая?

Мы выпучиваемся друг на друга, но я ломаюсь первым.

– Извини. Я сволочь. У меня никогда не было друзей-девчонок. На самом деле у меня вообще никогда раньше не было друзей. – Я смотрю в землю и жду, что она скажет что-то остроумное и унизительное или просто уйдет.

– У меня тоже нет друзей, кроме Ната, – совершенно спокойно заявляет Харпер. – Все меня ненавидят. Я весь год жду лета, чтобы сюда приехать. А какое у тебя оправдание?

– Ты первая. Почему все тебя ненавидят?

– Я не очень хорошо лажу с людьми.

– Почему? Правда за правду.

Харпер бледнеет и машет руками, демонстрируя категорическое «нет».

– Да ладно, – говорю я. – Ты же такая британка. Чего ты боишься?

– Ничего, хватит. – Ее лицо проясняется. – У тебя есть что-нибудь выпить?

– Мои родители не пьют. – В шкафу на кухне стоит бутылка сладкого вермута, который мама иногда любит выпить перед ужином с ломтиком лимона. Но я не собираюсь предлагать его Харпер. Снова поднимаю на нее глаза, и она плачет. Она не издает ни звука, но слезы сияют на ее лице в пятнистой тени листьев.

– О… – Я в панике соскальзываю с дерева и подхожу к ней. Харпер сидит на изогнутой ветке, я протягиваю к ней руку, но толком не знаю, что делать, поэтому похлопываю ее по спине сбоку, как лошадь.

Харпер отстраняется.

– Я просто очень скучаю по Сэмюэлю, – глухо говорит она.

– А, это твоя собака. – Я очень горд собой, что вспомнил.

– Он был такой добрый и хороший. Присматривал за мной. Ел картошку фри только с горчицей. Так странно, правда?

– Уверен, он отличный пес. Уверен, он счастлив, где бы сейчас ни был. – Я не знаю, успели ее родители убить собаку или нет. Сегодня она говорит о нем уже в прошедшем времени. Они разве могли сделать это так быстро?

– Давай просто посидим, – просит Харпер. – Ладно, Уайлдер?

– Ладно.

Так мы и делаем. Мы находим нарды в чулане под лестницей, и она учит меня играть. У меня ничего не получается.

– Вот фигня! – ругаюсь я, когда проигрываю в очередной раз.

– Можешь говорить «херня», если что. Я не твоя мама.

– О, – смущенно выдавливаю я. – Но так я могу привыкнуть и как-нибудь случайно ляпнуть при ней.

– Какой же ты все-таки странный, – одобрительно произносит она.

Мы заползаем в дом и жуем крекеры с сырной намазкой перед телевизором. Он старый, и по краям экрана радужные разводы, но мы неожиданно находим нормальный фильм. Что-то про дружбу двух барменов. И только один раз у меня по спине пробегает этот особенный электрический разряд. Единственный раз за весь день.

– Тебе никогда не казалось, что ты выдуманный? – задумчиво спрашивает Харпер, положив голову мне на плечо. – Не реальный человек?

– Ты реальная, – говорю я, потому что все мои чувства обострились до предела.

Она зевает.

– Меня бесит этот фильм.

– Ты же вроде раньше его не видела?

– Не видела. – Харпер встряхивается. – Извини. Я засыпаю.

– Давай я тебя провожу.

– Зачем? Со мной ничего не случится.

У нее все еще немного пришибленный голос, так что я начинаю настаивать – но она злится, и я сдаюсь.

Из окна я наблюдаю, как она шагает по склону в тусклом свете.

Убираю сырный соус и тут замечаю, что бутылка вермута исчезла. Когда Харпер успела ее стянуть? Когда я был в ванной?

Я боюсь, что родители заметят, но они возвращаются домой взвинченные и встревоженные. И в кои-то веки не ссорятся. В Кастине неприятности. Женщина пошла плавать утром на рассвете и не вернулась. Местная предпринимательница, которая жила тут всю жизнь. Спасатели уже вышли в море на поиски.

– Надеюсь, ее найдут, – вздыхает мама с побелевшим лицом. – Кристи самая добрая душа в Кастине, все так говорят.

– Дальше бухты не уплывать, чемпион, – говорит мне отец и накрывает ее руку своей. Я пытаюсь не замечать, как мама морщится. – Если плаваете на лодке с друзьями – оставайтесь в лодке. И всегда берите с собой топливо про запас. Местные течения могут быть смертельно опасны. – В его очках отражаются огни лампы, а борода спутана от ветра.

– Мне нужно увидеться с друзьями, – я очень взволнован, но это звучит почти агрессивно. Я пугаюсь, что они меня не отпустят.

– Только будь осторожен, – просит отец. – Успел сегодня что-нибудь почитать из списка?

Проходит секунда, прежде чем я успеваю вспомнить про свою утреннюю ложь.

– Да, кучу всего, – вру я, и у него такое счастливое лицо, что я крепко его обнимаю.

Отец ласково похлопывает меня по спине.

– Я пойду заберу ту запчасть для косилки, – говорит он и выходит за дверь. Мама провожает его взглядом.

Возвращается он поздно. Шум входной двери смешивается с моим сном.

* * *

Иногда Харпер бывает занята: она что-то делает с родителями или у нее возникают какие-нибудь очередные неприятности, и тогда остаемся только мы с Натом. В такие дни мы увлеченно обсуждаем ее – ее глаза, волосы и какая она крутая. Мы уверяем друг друга, что никогда не полюбим никого, кроме нее. Это нас как будто сближает. Может, это и странно, но любовь к ней как будто связывает нас друг с другом. Это делает ситуацию более надежной. Так мы вдвойне уверены, что ничего страшного не случится.

Я начинаю одалживать Нату свои любимые книги. Он отличный друг, и, если б мы все время могли обсуждать только книги, это было бы идеально.

– Но тебе нравится сам персонаж Тома? – допытываюсь я, пока мы шагаем по лужам, оставшимся после прилива. – Дики заслуживал умереть?

– Никто не заслуживает быть убитым, – отвечает Нат и передает мне сеть для креветок.

– Не уверен, – замечаю я, вспоминая школу. Я разочарован. Не думаю, что он вообще читал книгу.

– Улитка литорина. – Нат показывает мне маленькую раковину с красивыми завитками. Внутри я замечаю скользкую блестящую штуку. – Их можно готовить и есть.

– И… мы собираемся этим заняться?

– Ты голодный?

– Нет.

– Тогда нет. – Он аккуратно кладет улитку обратно в лужицу.

Я не очень много знаю о его личной жизни и даже где именно на берегу он живет – это Нат держит при себе. Он всегда сам заходит за мной, но никогда не входит в дом, даже когда родители его приглашают. Кажется, ему комфортнее всего на воздухе – под солнцем, у моря.

Я ни разу за все время нашей дружбы не видел его в помещении. Кроме того, последнего раза.

Мы вдвоем идем по тропе в прохладном хвойном лесу. У Ната на плече висит пневматическое ружье. Предполагается, что мы будем стрелять кроликов, но в глубине души я надеюсь, что мы их не встретим. Иногда мы останавливаемся у какого-нибудь бревна, выставляем на него шишки и стреляем. У меня неплохо получается для новичка.

День длинный, солнечный. Я достаю из кармана сэндвич и половину отдаю Нату, потому что он ничего не взял. К моему облегчению, никаких кроликов не видно. Он учит меня названиям растений – деревьев и цветов. «Городской парнишка».

Уже ближе к дому мы выходим на пологий луг, с которого видно берег моря с пляжем. Вода сегодня такая голубая, что глаза болят. Тут мы видим журчащий ручеек, зачерпываем холодную воду и пьем. Когда мы присаживаемся на землю, с одуванчиков слетают семена и начинают кружить вокруг нас.

– Мои старики постоянно ругаются.

Приятно наконец-то кому-то об этом рассказать.

– Какие они? Твои родители? – спрашивает Нат.

– Они ничего, – удивившись, отвечаю я. – Ну, папа немного чудила.

– И вы проводите вместе время?

– Иногда. Но не так часто, как раньше.

– Я скучаю по маме. Она сбежала и бросила нас. Но это ничего, – быстро говорит Нат, увидев мое лицо. – Это было давно. – Он открывает свой потрепанный кошелек на липучке. – Папа не знает, что я ее храню. Ему бы это не понравилось.

Женщина с копной непослушных светлых волос, которые потом унаследует ее сын, сидит в баре, раскрасневшаяся от пива и духоты. Нат сложил фотографию пополам, чтобы она влезла в прозрачный кармашек, куда обычно кладут права. Чтобы каждый раз видеть ее, когда открывает кошелек.

– Ее звали Арлин, – говорит Нат. – Иногда я думаю, где она.

– Может быть, когда-нибудь ты сможешь ее найти. Когда вырвешься в огромный мир.

– Не, я не уеду. Зачем? – спрашивает он, обводя руками море, луг и летнее небо.

– Ты так же привязан к этим местам, как Харпер к своей собаке, – замечаю я. – Она сильно по ней тоскует, да?

Нат качает головой:

– У нее нет собаки. И никогда не было.

– В каком смысле?

– Это не моя история, – говорит он, и я больше не могу вытянуть из него ни слова. Вместо этого он сообщает: – Отец согласился завтра меня отпустить. Можем взять лодку. Мы с Харпер зайдем за тобой в семь.

– Утра? – недоверчиво уточняю я.

– Надо встать пораньше, чтобы застать божью погоду.

– Погожую погоду?

– Я так и сказал.

Я почти уверен, что он сказал не это.

Я поеживаюсь, и вокруг становится немного темнее, как будто солнце зашло за тучу.

Нат внимательно на меня смотрит:

– Что такое?

– Мне пора домой. Меня мама ждет. – Отца, скорее всего, не будет. Он редко бывает дома в последнее время.

Но дело не в этом. Мне просто внезапно перестало нравиться это место. Не знаю почему. Красивый луг, усыпанный цветами, с видом на море – кому тут может не понравиться? Но мне хочется поскорее уйти отсюда. У меня такое чувство, словно сейчас стошнит.

Нат дружески похлопывает меня по плечу, но я не останавливаюсь, чтобы попрощаться. Быстро бегу к морю и Свистящему коттеджу.

Как только я прохожу через небольшую рощицу на пляже и оказываюсь на тропинке, мне становится лучше. Но переполнившее меня только что чувство не поддается никакому описанию. Как будто чья-то рука сжала внутренности. Соберись, Уайлдер! – говорю себе. – Это просто место. Но там было ужасно. Оно как будто смотрело на меня.

* * *

Раннее утро еще жмется у горизонта – серое и безликое. На дне лодки лежит веревка, гарпун и нож для устриц. Я не переставая посматриваю на них, пока мы выплываем из бухты и огибаем мыс.

– Зачем это? – наконец спрашиваю я.