10:34

– Прекрати! – Кто-то сзади перехватил мой занесенный для очередного удара кулак.

– Рафаэль, уйди! – прорычал я, увидев в прорезях маски-балаклавы его испуганные глаза. – Уйди, я сказал! А то ща и тебе втащу!

– Ты что творишь? – Рафаэль схватил меня под локти, завернул руки за спину.

– Ты защищаешь эту мразь? – Не в силах ударить рукой, я дважды саданул в Попугая коленом. – Это же тварь! Таких не исправить! Мерзкие еретики!..

– Да уйди же ты! – в отчаянии закричал Рафаэль Попугаю. – Он же тебя убьет!

Тот, может, и рад был бы уйти, да только уже не мог. Он лежал у кучи кирпичей, в беспамятстве размазывая кровь по лицу. Рафаэль оттащил меня в сторону. Я рванулся, еще и еще. Наконец мне удалось высвободить правую руку. Я резко развернулся.

– Ну давай! – вскричал Рафаэль. – Чего ждешь?

Я замер: цифры «1034» смотрели в его лицо! В лицо моего лучшего друга!

Я опустил руку, разжал дрожащий от напряжения кулак.

– Посмотри на себя, – кричал Рафаэль. – Нет, на нас всех! В кого мы превратились? Это, по-твоему, борьба со злом? По мне, так это и есть зло!

– Заткнись!

– Наслаждаемся чужой болью, словно маньяки! Врываемся по ночам, как бандиты, пряча лица! – При этих словах Рафаэль сорвал с лица маску и швырнул себе под ноги: – Противно!

– Надень немедленно! – Я в страхе посмотрел по сторонам. Никто не видит?

– А если не надену, то что?

И в следующий миг он отшатнулся, держась за лицо.

– Да-да, вот наша истинная сущность, – Рафаэль улыбнулся разбитыми губами. – Точнее, теперь уже ваша сущность. Не моя! Потому, что мне с вами больше не по пути!

И, повернувшись, он пошел прочь.

– Рафаэль, стой! Стой, я сказал!

Он обернулся:

– Меня зовут Толик! Слышишь? Я – Толик! А еще у меня есть фамилия – Шувалов! Прощай, Братство Тьмы!

И он растворился в ночи.

Вдали раздавался вой сирены.

– Михаэль, надо ехать! – Гавриэль потянул меня за рукав. – Скорее!

И мы, перепрыгивая через стонущие, корчащиеся на земле тела еретиков, побежали к автобусу. Когда отъезжали от стройки, я увидел в окошко, как Попугай поднялся и взял в руки кирпич…

Обратно ехали молча. Впрочем, я понимал, что все думали об одном и том же. «Как, как он посмел?» – недоумевал я. Такого поступка я мог ожидать от кого угодно, но только не от Рафаэля. Ведь он из всех нас был самым набожным, самым преданным, самым начитанным и самым идейным. Почему? Хотя больше меня пугал не этот вопрос. Как к этому отнесется магистр?

В зеркале водителя я увидел настороженные глаза сидящего за рулем отца Годфри.

– Почему вас трое? – спросил тот, осмотрев салон. – Где Рафаэль?

– Он не с нами, – нехотя ответил я. – Доберется своим ходом.

– Пострадал или другое?

– Другое.

Отец Годфри перестал сверлить нас глазами и снова смотрел на дорогу. К чему лишние вопросы, если все равно решающее слово будет за магистром?

Я поймал на себе и растерянный взгляд Уриэля.

– Он одумается! – хмуро сказал я.

– Ага. – Уриэль отвернулся.

Я же снова задумался над тем, что скажу отцу Пейну. Как смогу ему все это объяснить?

В кармане завибрировал телефон. На экране высветилось: «Гулов». Почему именно сейчас?!

– Михаэль, у меня получилось, – раздался в трубке восторженный старческий голос. – Я нашел твоего информатора. Это оказалось не сложно. Сегодня сходил на почту и поинтересовался у знакомой, есть ли в Красновке кто-нибудь с данными У. М. Боренко. Нашелся всего один. Парень, как раз подходит под ваше описание. Он по адресу не живет, но через родственников мне удалось передать ему послание. И я убедил его с вами встретиться, поговорить. Сегодня ночью. Записывай адрес!

Убрав телефон, я какое-то время с сомнением вертел в руке мятую бумажку с адресом. Несомненно, надо туда ехать. Такую возможность упускать нельзя. Тем более есть риск, что раньше нас его найдет кое-кто другой…

Я было засомневался, стоит ли говорить об этом Жене. Или лучше съездить в Красновку самому? Время как-никак – начало двенадцатого ночи. Все же решил набрать. «Позвоню, иначе она обидится, – придумал я для себя оправдание. – А вовсе не потому, что это возможность снова ее увидеть!» И, едва услышал в трубке «Алло», ощутил, как по телу словно прокатилась теплая волна.

Женя оказалась легка на подъем, лишь коротко бросила:

– Я мигом. Только соберусь. Встретимся через полчаса на вокзале.

В храме я заскочил в подвал, быстро переоделся в повседневную одежду.

– Куда-то собрался?

Повернувшись на голос, я увидел в дверях отца Пейна.

– Да, снова в Красновку. Старик Гулов позвонил, сказал, что нашел информатора.

– Гулов? – удивленно переспросил магистр. – Значит, старик вам все-таки помогает…

– Конечно. Ведь, как вы и сказали, вступив в Орден, человек остается верен ему до конца.

– Ну-ну… – задумчиво пробормотал отец Пейн. – А журналистка? Вы едете вместе?

Я кивнул.

– Ты, помнится, обещал нас познакомить. Почему бы это не сделать прямо сейчас? Мне очень интересно посмотреть, что это за птица. Не возражаешь?

Еще бы я возражал. Слово магистра – закон!

Он достал из кармана ключи от микроавтобуса:

– Поехали, отвезу тебя на вокзал.

Мы сели в машину, тронулись. Пока ехали, я все думал о Рафаэле. Стоит ли говорить? Меня бросало в дрожь от одной мысли, в какую ярость впадет магистр. «Быть может, пока промолчать? – закралась предательская мысль. – А завтра, глядишь, Рафаэль одумается и вернется…» И я тут же одернул себя за столь гнусные идеи. Ну уж нет: во-первых, я воин Света и не имею права скрывать что-либо от Ордена. А во-вторых, если магистру от кого-то и нужно узнать, что мой лучший друг проявил малодушие, так уж лучше от меня. Я собрался с духом:

– Вы должны кое-что знать, отче…

– Полагаю, речь пойдет о Рафаэле.

Я озадаченно взглянул на него: он, что, уже знает? Отец Пейн смотрел на дорогу.

– Выходит, в точку, – кивнул он. – Ну, что он натворил?

Мне показалось, что он и без того уже все знает. Наверняка отец Годфри ему доложил. Так к чему такие вопросы? Быть может, он меня проверяет: расскажу я ему или буду покрывать своего друга. Что сильнее во мне: преданность Братству Света или дружбе. Да только подобных сомнений у меня никогда не возникало!

– Рафаэль не вернулся с нами из рейда.

– Вот как? – По мне скользнул холодный взгляд. – Причина?

– Так, повздорили слегка… – И поспешно добавил: – Но, я уверен, он остается верным братом Ордена. Просто у него сейчас сложный период в жизни…

– Наши жизни нам не принадлежат, – строго напомнил отец Пейн. – Став на путь воинов Света, мы вверяем свои судьбы Господу нашему.

– Рафаэль прекрасно знает это. И, я уверен, ничто не собьет его с истинного пути.

– Надеюсь, что так. Надеюсь, что так. – Это было сказано таким ледяным тоном, что меня пробил озноб.

Больше, до самого вокзала, магистр не проронил ни слова. Молча смотрел на дорогу. И было в этом молчании что-то зловещее.

«Рафаэль, как ты мог? – сетовал я про себя. – Уйти! Добровольно! Больно смотреть, как покидают Орден одни из самых верных братьев. Да еще и по причинам, которые я не способен понять. Да и какие могут быть причины такого предательства? Братство – наше все, наша жизнь! Неужели кто-то может сомневаться в этом? А тут сначала старик Гулов уходит по каким-то дурацким "идеологическим разногласиям". Теперь вот еще и Рафаэль!»

«Он вернется! – убеждал я себя. – Завтра приду на службу – а он там!» И, признаться, сам не верил в это. Я просто возненавидел Попугая. Какого Дьявола он оказался на той стройке? Хотя я понимал, что дело не только в нем, далеко не в нем. Попугай стал лишь последней каплей, переполнившей сосуд сомнений моего товарища. А сомнения у него были, всегда! Просто я старался не замечать этого. Теперь же, припомнив все те годы, что Рафаэль провел в Братстве, я обнаружил уйму странностей в поведении друга. Сомнения, рассуждения, поступки… Так что такой финал был неизбежен. Рафаэль – отступник. Такое уже бывало. Далеко не всегда причиной ухода из Ордена становилась смерть.

Мысль о смерти напомнила мне про Красновку, куда мне вот-вот надлежало вновь отправиться. И я подумал вдруг: надо же, год назад именно на этом микроавтобусе мы отправились в этот кошмарный рейд – убивать чудовищ. И у меня невольно пробежали мурашки по коже: ведь оттуда вернулись не все! Не только мы способны охотиться на чудовищ, но и чудовища на нас…

И вот мы притормозили на привокзальной площади. Я набрал на телефоне номер Жени – абонент недоступен.

– Задерживается, – ответил я на безмолвный вопрос магистра. – Но она обязательно придет. Женя – умница, ответственная.

– Не сомневаюсь, – ответил тот, глянув на меня. И мне почему-то стало неловко.

Я выбрался из машины, прошелся по парковке. В очередной раз набрал на телефоне номер журналистки – абонент недоступен. А если что-то случилось?.. И вдруг:

– Слава!

Я обернулся. Женя стояла у фонаря неподалеку: темный стройный силуэт, легкая курточка развевается позади на ветру подобно крыльям, из-за падающего со спины света растрепанные волосы сияют нимбом. В голове возникла невольная ассоциация с ангелом. Какое-то время я стоял, завороженный этим образом. И вдруг сообразил: негоже так долго пялиться на девушку. К тому же наверняка отец Пейн наблюдает из машины. Отвел глаза.

– Я уж начал волноваться!

– Задержали дела по учебе, – ответила она. – А мобила села. Ну что, в путь? Поезд отправляется через тридцать минут…

В этот момент распахнулась дверца микроавтобуса – и Женя замерла, испуганно глядя на выбирающегося из машины отца Пейна. Конечно, ее смятение было понятно, учитывая, что мы ловим маньяков, а вчера сами едва не стали жертвами.

– Ах да, забыл тебе сказать, – поспешил я успокоить ее. – Познакомься, это отец Пейн – магистр нашего Ордена. Я тебе о нем рассказывал. Отец Пейн, это – Женя, журналистка.

– Здравствуй, дитя мое! – ласково сказал он.

Магистр протянул руку. Девушка пожала ее, едва прикоснувшись пальцами, все еще испуганно глядя на него.

– Значит, это ты писала те статьи? – спросил отец Пейн.

– Н-нет, – выдавила наконец она из себя.

Магистр удивленно глянул на меня.

– Женя хочет сказать, что лишь обрабатывала чужой материал, который ей передавали, – объяснил я. – Автора же мы сейчас и пытаемся найти. Поэтому и едем в Красновку.

– Похвально, что ты занимаешься этим делом, – одобрительно кивнул магистр, с интересом разглядывая журналистку. – Рад, что наши цели совпадают.

– А вы знаете мои цели? – как-то уж чересчур дерзко выпалила она.

– Ну как же, цель нашего Ордена – борьба со злом. Твоя разве нет?

– Я ни с чем не борюсь. Мне просто любопытно.

– Не важно, каковы наши мотивы, главное – результат. Неисповедимы пути Господни, которыми Он ведет нас. Но если в итоге Свет торжествует над Тьмой – ты на верном пути.

– Я верю, что сама выбираю свою судьбу, – ответила она, глядя на отца Пейна с откровенным презрением. – Да и вообще, по мне, как-то глупо считать себя марионеткой, которой, дергая за ниточки, управляет какое-то существо, каким бы могущественным оно ни было. А в вашем случае – так еще и вымышленное.

Я напрягся: «Что она несет? Она вообще понимает, с кем разговаривает?! Одно дело со мной молоть всю эту еретическую чепуху. Но говорить так с самим магистром!.. Он и за меньшее спускает собак!» Однако, когда я взглянул на отца Пейна, увидел, что он смотрит на журналистку не строго, скорее с любопытством, как на диковинного зверька.

– Да, Михаэль говорил, что ты прохладно относишься к нашей вере, – со снисходительной улыбкой сказал он. – Можно полюбопытствовать почему?

– Нельзя! – И, заметив мой возмущенный взгляд, ответила – скорее мне: – Почему я должна обсуждать такие темы с незнакомым человеком?

– Так давай познакомимся! – воскликнул отец Пейн. – До отправления поезда ведь еще есть время. Не против, если мы присядем и поговорим?

Женя открыла было рот, но я опередил ее «Против»:

– Конечно же, у нас найдется время.

И едва ли не силой усадил журналистку на стоявшую рядом лавочку.

– У меня, кстати, для подобного случая кое-что припасено, – сказал магистр и пошел к микроавтобусу.

– Ты чего творишь? – шикнул я на Женю.

– А что такого? – Та пожала плечами, сердито поглядывая вслед отцу Пейну. – Он же твой, а не мой приятель.

– Можно хотя бы проявить уважение?

– Не знаю, как твое, но мое уважение надо еще заслужить.

– Он старше тебя раза в два!

– Тоже мне, аргумент, – усмехнулась она. – По-твоему, любой гнусный старикашка, отравляющий жизнь всем окружающим и не совершивший ничего полезного за всю свою поганую жизнь, достоин уважения лишь за то, что дотянул до седин? Нет уж! Уважать можно за хорошие дела, а твой магистр пока ничего хорошего лично мне не сделал.

– Это – самый светлый человек, которого я знаю! – пылко возразил я.

– Вот ты и уважай.

Я покачал головой: «Ну что за противная девчонка! Видать, мало ее в детстве пороли. Уважение к окружающим нужно вколачивать с пеленок».

Между тем вернулся магистр, держа в руке бутылку красного вина и пластиковые стаканчики. Присел на лавочку, наполнил три стаканчика.

– Так сказать, за знакомство.

– Не думаю, что это хорошая идея, – скривилась Женя. – Если вы, конечно, не хотите попасть под статью за спаивание несовершеннолетних.

– Я думал, что ты студентка, – удивился магистр.

– Ну да, студентка. Только первокурсница. Мне еще семнадцать.

– На первом курсе, конечно же, все студенты ведут трезвый образ жизни, – усмехнулся он. – Ну-ну. Сам я, конечно, студентом не был, учился в духовной семинарии. А вот брат мой был. Учился, кстати, в вашем же вузе. И праведным его поведение даже на первом курсе назвать было нельзя. Однажды его чуть не отчислили. Хорошо, пожалел ваш ректор. Он, кстати, до сих пор у вас главный? Этот, как его… Филиппов.

– Филимонов, – поправила Женя. – Павел Сергеевич.

– А, точно! – кивнул магистр.

Меня это, признаться, удивило. Ведь наш магистр лично знаком со всеми важными людьми Погорья, а со многими даже приятель. Но я сообразил, что он просто проверил Женю, действительно ли она там учится.

– Ладно, не хочешь – твое право, – согласился отец Пейн, насмешливо поглядывая на нее, и выплеснул содержимое одного стаканчика на землю.

– Простите, но я тоже откажусь, – сказал я. – Хочу иметь светлую голову на задании.

– Похвально, – кивнул магистр, выплеснув и второй стаканчик. – А я вот, пожалуй, выпью.

– Ничего, что вы за рулем? – напомнил я.

– И кто ж меня остановит?

И, словно в подтверждение его слов, проходящие мимо два патрульных милиционера с почтением склонили головы, а один даже сказал:

– Добрый вечер, отче!

– Да осветит Господь твой путь, сын мой, – ответил отец Пейн.

Тут не поспоришь: не найти в Погорске человека, который бы не знал нашего магистра, а большинство его любят и уважают. За последние годы авторитет отца Пейна, как и нашего Братства Света, возрос до небес.

– А вообще, ты прав, – вдруг кивнул отец Пейн. – Я лучше пешком прогуляюсь, отсюда до храма недалеко.

И он бросил мне ключи от микроавтобуса:

– Вам ведь машина нужнее. К тому же ты, в отличие от меня, не пил. Выходит, теперь вы можете не торопиться на поезд.

Женя с досадой закусила губу. Магистр же откинулся на спинку лавочки и снова поднес стаканчик ко рту.

– Мы называем вино кровью Христовой, – сказал он, с наслаждением пригубив.

– И вы еще удивляетесь, почему я так отношусь к вашей религии, – хмыкнула журналистка.

Я зыркнул на нее, но отец Пейн сделал знак – мол, пусть продолжает:

– Объясни, дитя.

– Я хотела бы задать встречный вопрос: чем лично вам не угодили другие религиозные течения? – как-то неожиданно осмелев, парировала Женя. – За что вы на них так взъелись?

– Кто тебе сказал, что мы на них, как ты выражаешься, взъелись? – прищурившись, глянул на нее отец Пейн. – Суть нашей веры – нести мир и добро.

– Ой, вот только не надо мне этого вкручивать, – усмехнулась она. – Я ведь журналистка и прекрасно знаю, что происходит в городе; в курсе всех новостей. Много наслышана о методах и поступках вашего так называемого Ордена. Честно сказать, мне наплевать. Почти у каждого человека есть те, кого он презирает. Один бьет морду за то, что она ему не понравилась; другой пырнет ножом чужака, появившегося в его деревне; а иной стреляет в людей по приказу. Найдется множество причин для проявления агрессии. В вашем случае это иная вера. Вот я и спрашиваю: почему? Чем вам другие религии так не угодили? Ответите вы – отвечу и я.

– Ты ошибаешься, дитя мое, – покачал головой отец Пейн. – Да, порой мы поступаем весьма жестко. Но вовсе не из ненависти. Наоборот, мы желаем лишь добра. Мы помогаем заблудившимся обрести верную дорогу.

– Кулаками?

– Иногда и кулаками, если иные средства не помогают. Когда родитель наказывает ребенка за скверные поступки, разве он делает это из ненависти? Наоборот – из любви к своему чаду, чтобы в будущем оградить его от ошибок. Вот и мы несем свет истины, призываем людей жить по законам Божьим.

– Так они и живут, – ответила журналистка. – Мы же сейчас говорим о религиях? А значит, все эти люди, которым ваш Орден, как вы только что выразились, несет свет истины, и без того верят в бога. Ведь практически в каждой религии есть некое высшее существо – демиург, который создал мир и управляет им. Просто различные верования называют его по-своему. Вы же пытаетесь навязать им свои понятия.

– Бог есть один! – с жаром воскликнул я.

– Уверена, вам это скажет представитель любой веры. Причем под этим одним он будет подразумевать своего.

– Их боги суть Сатана! – сказал отец Пейн. – Стоит только взглянуть на этих божков и на то, как им молятся люди. Все эти язычники, поклоняющиеся жутким деревянным истуканам; буддисты с их женоподобными Буддами; индуисты с многорукими чудовищами. Даже иудеи и мусульмане, которые ближе остальных стоят к пониманию истинного бога, искажают нашу веру до уродства. Не говоря уже о том, какую ересь все они несут, и об их еретических атрибутах и обрядах. Это же мерзость!

Магистра аж передернуло от отвращения.

– У вас в каком-то из Писаний есть отличная метафора о том, что некоторые соринку в чужом глазу видят, а у себя бревна не замечают, – возразила Женя. – Так вот, вас послушать, у вас в глазах – целый лесовоз. Вы когда-нибудь пробовали взглянуть на свою церковь со стороны? Понимаю, что вы ко всему этому привыкли и для вас это не выглядит странным. Но я – человек посторонний, меня воспитывал отец-атеист, который верит лишь в науку. Потому для меня ваши атрибуты тоже выглядят весьма странно, более того – мрачно. Судите сами: все у вас «на крови», сплошь страдания, самоистязания, какие-то жестокие обеты вроде таскания власяниц и целибата. – Говоря это, она покосилась на меня. – В почете у вас мученики, блаженные-сумасшедшие, асоциальные отшельники – то есть люди, по которым плачут психоаналитики, если не психиатры. На картинах вы изображаете какие-то отрубленные головы, окровавленные тела, прибитых гвоздями или истыканных стрелами людей. Ваши священные писания наполнены карами Господними – да частенько такими, что не каждому маньяку или тирану придут на ум. Пьете вы «кровь Христову», вкушаете «плоть его». Храните и возите повсюду трупы, да еще и поклоняетесь им…

– Мощи! – поправил я.

– Как ни назови, сути не меняет, – отмахнулась Женя. – Для меня все это выглядит как какой-то мрачный культ смерти.

– Все это – символы, значение которых ты просто не понимаешь, – попытался объяснить я. – Возможно, пока.

– Какие-то мрачные символы, – ответила она. – Я бы предпочла вместо отрубленных голов – цветочки, а вместо скорбных мин – улыбки.

Отец Пейн уже не улыбался, взгляд его стал ледяным.

– Женя просто еще слишком молода, чтобы понять суть нашей веры, – попытался я заступиться за нее. – Еще не доросла. Мудрость приходит с годами. Ведь многие начинают верить только ближе к старости.

– Не к старости, а к смерти, – поправила она. – И я прекрасно понимаю почему. Как сказал один уважаемый мною человек: «Не бывает атеистов в окопах под огнем». Люди просто боятся умереть, точнее, опасаются неизвестности: есть ли что-то там, за чертой. Вы же им постоянно говорите, что жизнь смертью не оканчивается, и рассказываете о бессмертии души. Да еще и убеждаете, что тех, кто следует за вами, ожидает прекрасное местечко под названием Рай, а всех, кто не с вами, – адское пекло и вечные муки. Вот люди и начинают ближе к смерти бегать в церковь. Так, на всякий случай: вдруг там и правда все это есть?

– Что ж в этом плохого? – удивился я. – Хорошо, если хотя бы в конце жизни человек становится на путь праведника.

– Праведника ли? – усмехнулась она. – Или труса, признавшего чужое мнение под угрозой жестокой расплаты? Скажи: если маньяк перестает убивать только потому, что над ним нависла смертная казнь, разве ты можешь сказать, что он перевоспитался и стал праведником? Но я всех этих людей не виню: все мы боимся умереть, это естественная реакция – инстинкт самосохранения. Под угрозой смерти согласишься с чем угодно. Вы же грозите не просто смертью – а кошмарной вечностью! Чего тут удивляться, что у вас так много последователей, особенно стариков. Вот только меня удивляет другое. В мире существует множество религий, и практически в каждой есть свое послесмертие. Так почему бы одновременно не поверить в какого-нибудь Зевса? Вдруг древние греки были правы и после смерти нас ждет царство Аида? Или можно приносить жертвы Одину, на всякий случай: вдруг окажешься в Вальхалле? Я так и вовсе могу выдумать, что после смерти человек отправляется на чудесную планету Мимитрям, где злые мимитрямбики издеваются над всеми, кто не верил в них при жизни. Так почему бы и в это на всякий случай не поверить?

Отец Пейн угрюмо молчал. Пока Женя говорила, я наблюдал за выражением его лица. Магистр смотрел ох как недобро, а кулак его сжимал стаканчик с такой силой, что еще немного – и прольется кроваво-красное вино. Я понимал: он скоро сорвется. Меня удивляло, как это журналистка столько времени безнаказанно произносит такие еретические речи. Видимо, отца Пейна сдерживало лишь то, что эта барышня нам еще нужна.

– Вообще, меня поражает то, что в мире так много людей с религиозным мышлением, – продолжала Женя развивать эту тему, не замечая, что уже ступает по тонкому льду. Видимо, вошла во вкус. Мне даже показалось, что она специально все это говорит: словно дразнит магистра, хочет вывести его из себя. – К примеру, упомянутые древние греки верили, что на горе Олимп тусуются боги. А попробуй в этом сейчас кого-нибудь убедить! Тебе ответят, что люди давно вскарабкались и на Олимп, и на Эверест, и на прочие вершины – а никаких богов там не нашли. Но зато, когда речь заходит о христианских Небесах и живущем там Боге, многие (даже весьма образованные) люди, вдруг соглашаются: мол, да, это все правда. Хотя мы давно не то что поднялись выше облаков – слетали в космос! И почему-то никто не увидел там ни Бога, ни Рая. Да что говорить: даже какие-нибудь ученые профессора могут запросто говорить о Большом взрыве, палеонтологии, происхождении человека и одновременно верить в Ветхий завет, где рассказывается о том, что Землю создали за семь дней, а люди произошли от одного-единственного чувака Адама. По мне – так человек, который верит в любого бога, мало чем отличается от того, кто считает реальным существование каких-нибудь рептилоидов. И те и другие утверждают вещи, которые никак не могут доказать…

– Хватит! – рявкнул отец Пейн, сверкнув глазами.

Женя умолкла, но смотрела в ответ по-прежнему дерзко, без смущения.

– Вы спросили – я ответила! – пожала она плечами. – Впрочем, если вам все это нравится – это же ваше личное дело. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Точно так же и в свой я кого попало не пускаю. Я говорю лишь, что вы презираете людей за то, за что и вас самих могут презирать другие. Ваши убеждения – ваше личное дело. Нравится вам – поступайте так, верьте во что угодно. Но тогда не осуждайте других: следите за своими бревнами, а не за чужими соринками. Вообще, меня в этом плане удивляют многие христиане. Вы постоянно говорите о добре, любви и всепрощении – сами же при этом частенько совершенно нетерпимы к чужим мировоззрениям. Вся ваша история – сплошь Крестовые походы и борьба с ересью. Быть может, пора перейти от слов к делу и действительно нести людям мир и добро? Иначе что вас отличает от тех маньяков, за которыми мы сейчас гоняемся? Те наверняка тоже уверены, что, сжигая заживо людей, делают мир лучше.

Раздался хлопок: кулак отца Пейна сжался, пластиковый стаканчик лопнул – и кроваво-красное вино брызнуло во все стороны, потекло по его пальцам. Женя испуганно умолкла. Видимо, поняла, что, если продолжит в той же манере, в следующий раз брызнет вовсе не вино, а кровь из ее разбитого лица. Она поспешно встала.