Русско-американское общество: первые шаги

Заключенная в строки.

Это действо героя,

Кто усвоил уроки…

– Андрей, ты спишь? – спросил Павел.

Но никто не ответил.

– ну спи. Маменька говорит, что сон лучшее лекарство. Поправляйся, уже завтра…

И он нашел себе развлечение в тишине комнаты, нарушаемой насекомым – подтянул к себе лист бумаги и стал рисовать. Среднюю часть листа он поделил на три части вертикальными чертами. На первой нарисовал лошадь с сидящим на ней всадником, на второй излучину реки с двумя лодками с гребцами – одной чуть ближе к причалу, второй чуть дальше, а третью часть не нарисовал – думал, что можно изобразить на ней. Барабанил пальцем по столу, не найдя решение своей дилеммы.

На первых двух рисунках однако были некоторые несоответствия реальным событиям, можно было принять это за художественный вымысел, коим он и являлся. На первом рисунке лошадь встала на дыбы, а всадник держался в седле, рядом была надпись «А на М», что означало «Андрей верхом на Мортире», на втором рисунке была обильная рябь на воде, чего не было в действительности по причине проведения этой дисциплины в старице. Под первым рисунком стоял нуль, под вторым стояла единица, под третьим рисунком, который отсутствовал, был знак вопроса.

И ответ явился сам собой, как внезапное откровение. Павел нарисовал молодую девушку в тунике с открытыми плечами, голову ее венчал венок, в руках была двойная флейта. Немного подумав, Павел пририсовал лиру, стоящую у ее ног. Получалось и красиво и со смыслом – все завтрашнее события должна была рассудить муза поэзии и лирики. Однако обратив внимание на окно, Павел принялся собираться. Вечерело.

– пора домой – сказал он сам себе и собрался уходить. И перед своим уходом быстрым росчерком пера добавил в свое стихотворение то, что нашептала ему Эвтерпа:

Ну а ты, юный друг,

Чей роман на страницах.

Сгинет ночь, придет день

Свои строфы напишешь!

***

Наконец наступил вечер стихосложения. Место действия возвращалось туда, где все началось когда-то. В салоне предводителя дворянства собрались те же, кто уже успел увидеть скачки и регату. Любопытство разбирало всех: молодой офицер и такой же юный студент смогли создать интригу и привести в движение трясину провинциальной казанской повседневности.

Победа в соревнованиях на лошадях, полученная Семеном без особых усилий, разительно отличалась от уверенной, но такой волевой викторией Андрея, стоявшей ему нарушением физического и психического состояния. И теперь к стихосложению они подходили в равенстве по очкам, но не по затратам сил. Однако поле грядущего соревнования было настолько тонкой материей, а регламент решительно отсутствовал, что по старому крестьянскому гаданию, можно было бы до морковного заговенья бросать камни в воду, смотря за пересечениями и размерами кругов, силясь предсказать исход столь диковинной дисциплины. Вот и гадали в маленьких группках относительно результата, приводили какие-то крайне сомнительные доводы, указывая их в качестве мнимого преимущества над соперником. Строго говоря, влияния внешнего вида, стати или парадности платья на результат не было совершенно никакого, однако пересуды были именно об этом. Ведь, как известно: встречают по одежке, а провожают по уму.

Пространство, для проводимого состязания, было также уже знакомое – просторная зала со свечами вдоль длинных стен, пятиногое моцартово фортепиано в этот раз осталось закрытым и почти не освещено – не ему быть сегодня в блестках огней; а вот круглый стол, как и в вечер литературного салона, разместил на себе дополнительные канделябры, с расставленными полукругом стульями, даже музыканты были те же, что в тот раз – сидели на стульях, держали свои инструменты, но пока не играли и даже не готовились к своим партиям, так как были уже готовы, лишь изредка поглядывали на гостей, да и это уже наскучило им.

Как водится, прибывшие гости разошлись по интересам и тихонько беседовали, собравшись в небольшие компании: Кирилл Игоревич вел разговор с Георгием Алексеевичем о кораблях и столицах Европы, Карл Федорович Фукс, уединившись с внезапно приехавшим Константином Ивановичем Соколовым, расспрашивал того о его поездке по Уралу и об фабрично-заводской инспекции, были и обсуждения университетских вопросов – Фукс на правах ректора задавал своему номинальному подчиненному вопросы про лекции, экзамены и студентов, не слишком давил и частенько предлагал своему собеседнику притронуться к его фляжке с татарским бальзамом. Константин Иванович всякий раз отказывался от напитка и отвечал споро, интересно, с доводами и планами, но сетовал на охватившую его усталость и намеревался в будущем снова отправиться в экспедицию на Урал для сыска перспективных месторождений руд и минералов.

Прочие гости вели праздные беседы: обо всем и одновременно ни о чем – погоды, деньги, слухи и прочая чепуха. Были здесь даже постоянные для литературных вечеров Виглярский и Прокопович, сменившие свои обычные роли на роли зрителей. Виглярский все время нервно оглядывался, а Прокопович потирал руки, ехидно над чем-то посмеиваясь. Вера Даниловна время от времени жестикулировала слугам, отдавая приказания, Александр Николаевич, ее муж, был при ней. Властная женщина любила руководить, особенно когда ее приказы выполняли без промедления – роль распорядительницы была ее и она в очередной раз успешно с ней справлялась.

Оппоненты также уже присутствовали здесь. Семен был сегодня при параде: короткий красный доломан со шнурками и татарским орнаментом, кушак, шитый шнурками, обтягивающие рейтузы, высокие сапоги, чищенные до блеска, на перевязи палаш в металлических ножнах – это был блестящий лаковый подарочный солдатик, которыми так любят играть мальчишки, только живой и в полный человеческий рост. Часть офицерского костюма – ментиковую шапку с этишкетом, пришлось оставить по приходу в парадной да пристежные шпоры были сняты заблаговременно, дабы не портить хозяйский паркет и не звучать, как максимилиановский рыцарь в полном доспехе на булыжной мостовой.

Андрей же был в своем обычном сюртуке, почти ни с кем не разговаривал, держался в стороне, время от времени заламывал руки или прикладывал ладонь ко лбу, как бы поправляя прическу – было видно, что присутствие здесь доставляет ему дискомфорт. Но он держался, собирался с силами, чтобы выдержать испытание.

Наконец, все были в сборе. Павел Александрович вывел в центр залы Софию Александровну, ту самую, ненамеренно ставшую объектом конфликта. В ее руках была лира, добавлявшая вечеру непредсказуемости и таинственности. Девица подалась в центр залы, непринужденно сделала реверанс и принялась играть.

В зале сразу наступила тишина. Проигрыш по всем струнам, затем мерное их пощипывание – от высоких до низких, от толстых до тонких. Затем струны защипывались двумя пальцами и звук сразу изменился: он колебался, трогая сразу несколько частот, что придавало ему трепетности, вибрации и их дрожь расплывались по зале. Хотя звук лиры не был сильным, скорее она звучала камерно, тихий звук создавал чистую, почти небесную мелодию. Что-то мифическое, наполненное античной поэзией и атмосферой древних храмов витало в воздухе и поселилось в головах слушателей – эффект удался. София без слов только лишь при помощи игры смогла создать атмосферу древнейшего состязания. Аполлон услышал призыв, спустился с Олимпа к подножью горы Парнас дабы послушать соревнование, проводимое в его честь.

– изысканно! – сказал Виглярский.

– божественно! – вторил Протопович.

София доиграла свою партию и молвила:

– господа, я рада приветствовать всех присутствующих здесь на литературном вечере. Сегодня два молодых человека сойдутся в соревновании изящной словесности и продемонстрируют всем то, как ажурно ложатся их слова в строки и строфы. В этот лирический вечер лучшего выберем мы с Эвтерпой. Итак, первое состязание предлагаю провести в сотворении строфы, так сказать, разминка для пылкого ума, немного времени на размышление, впрочем, как будет угодно, решайте сами. Очередность либеральна, готовы – декламируйте! Нет никакой заранее заданной темы, последовательности или приказа. Кем бы вы хотели быть, м-сье Андрей? Или что бы вы, Семен, придумали, как гусар?

Шло время: минута, вторая – музыканты заполнили внезапно возникшую паузу легкой негромкой музыкой, дабы не отвлекать соперников от их размышлений. Семен и Андрей, погрузившись в себя, не слышали ни музыки, ни разговора гостей, ни даже поэта и критика, а меж тем они обсуждали тяжкую муку творчества:

– строго с ними! Сочинять на тему очень неприятно, порой хочется самому высказаться, без всяких там понуканий или приказов – сказал Прокопович.

Виглярский вторил ему:

– если вы высказывайтесь некрасиво – вы слон в посудной лавке, весь ваш порыв – это ураган, это смерч слов, это бессвязное блеяние в хлеву овец ночью, это зуд насекомого. Вы должны, словно кудесник, творить колдовство изящно, нарезая без лишних движений, тема, безусловно, сковывает творца, но становится благодатной почвой для вас, критиков…

Не успел версификатор закончить речи, Андрей вышел в центр зала. Софья Александровна провела рукой по всем струнам лиры, а затем защипнула тонкие: одну, затем вторую – претворяя стихи. Андрей откашлялся в руку и продекламировал:

Какое же счастье – быть тем, кто ты есть!

Не надо стяжать и насиловать честь.

Не надо никем становиться и быть

И ночью в перину тихонечко выть.

Софья снова сотворила волшебство с лирой, как перед стихами, задумавшись. После некоторого промедления в зале зааплодировали, впрочем, не слишком громко.

Семен также уже был готов. Словно по старой речёвке барабанщика отчеканил шесть шагов, встал недалеко от Бежина и приготовился произнести свою строфу. Софья Александровна одобрительно кивнула и также сыграла вступление, проведя по всем струнам лиры, но затем защипнув толстые. Семен зарычал свой боевой марш:

На марше, на битве – сгореть без остатка

Нет лучшей доли для храброго сердца.

Бой барабанов, труб Ерихона

Штурм, натиск отвага…

Вот жизнь для гусара!

Звуки лиры вновь задрожали и расплылись по помещению. Небольшой опус венчал первый этап соревнования.

– кто-нибудь хочет высказаться? – спросила Софья Александровна.

В стане присутствующих поселилась тишина, однако Прокопович решительно желал выйти на авансцену на правах критика:

– любопытно. Любое творчество, будь то живопись, музыка или стихотворение – начал он пространно – нуждается в глубоком анализе (поучительно поднял указательный палец вверх). От простого к сложному, от некрасивого к изящному и мы, литературные критики, занимаемся его изучением. (поклонившись гостям, он продолжил) Ваше стихотворение, Андрей, это классическое четверостишье, а ваше, Семен, редкое пятистишье. Ваш труд, Андрей, на мой скромный взгляд, не завершен. Отсутствует какое-либо действие в ваших строках, нет ни трагедии, ни драмы – это, если позволите, ода перманентному состоянию – не хватает второй, третьей, четвертой строфы. А вот в стихотворении Семена, напоминающее туш из мира музыки, мне слышится задор удалого молодца, пламенное сердце и отвага. Прекрасно!

Зрители зааплодировали, прервав речь критика, и когда они перестали хлопать, он продолжил:

– изоколона, впрочем, не удалось соблюсти ни одному, но, однако ж, гомеотелевтон, первейшая рифма присутствует в обоих стихотворениях в разной степени стройности. Оба поэта в том постарались – похвально!

Зрители снова похлопали наскоро и затихли. Слово взяла София Александровна:

– благодарю вас, друг любезный, за ваш анализ, ваши поиски и рекомендации и позволю себе не согласиться с вашими умозаключениями – способность не носить личин, не прятаться под масками стоит дорого. В прочем, в строках Семена жизнь преисполнена достоинства. Стихи такие разные, но об одном и том же, с разных сторон подсвечивая честь и бесчестье. Боюсь, тут трудно принять решение. Я выбираю оба стиха.

В этот момент Вера Даниловна стала пунцовой и часто-часто замахала разложенным веером, пытаясь замаскировать свою досаду – к счастью, никто не обратил на это внимания.

Конкурс меж тем продолжался. София вновь наколдовала волшебства звуками своего музыкального инструмента – не обладая мощным резонансом, каждая нота лиры звучала четко, мелодично, певуче. И, когда музыка стихла, распорядительница состязания во второй раз озвучила условия:

– перейдем, как сказал, Алоизий Михайлович от простого к более сложному – сотворение двустишья. Без темы, без условия…

Прокопович запротестовал:

– да простите меня вы, София Александровна, да простят мне зрители мою дерзость. Я всего лишь хочу добавить литературной ценности стихам, пусть и ценой усложнения и увеличения затрат мыслительного процесса молодых людей. Мне представляется интересным попытка использовать в своих стихах такие тропы, как антитезу, коей нынче пренебрегают современники.

София Александровна махнула головой, согласившись с предложенным:

– прекраснейшая идея, Алоизий Михайлович, помните сборник сказок «Лекарство от задумчивости и бессонницы, или Настоящие русские сказки» – «Ступай туда, неведомо куда, принеси то, неведомо что» или более современное «Ты богат, я очень беден, Ты прозаик, я поэт…»? Антитеза была бы весьма кстати в нашем сегодняшнем состязании.

У Андрей усиливалась мигрень, нет, не от того внезапного предложения – он прекрасно знал, что «антитеза есть сопоставление или противопоставление контрастных понятий или образов» и вполне мог использовать сию стилистическую фигуру для усиления эффекта стихов. Ему захотелось присесть или даже покинуть дом предводителя дворянства, но волевым усилием он удержал себя от бесчестия и остался на ногах, силясь сочинить требуемое противопоставление.

Музыканты вновь заполнили образовавшуюся паузу игрой. Для сочинения в этот раз потребовалось больше времени – музыканты все играли и играли, развлекая публику.

В этот раз Семен показал, что хочет начать. Музыка тут же стихла, но София Александровна на стала претворять стихи звуками лиры. Семен кивнул и изрек:

Залпы жгут канонадой морозного дня

Третий день гренадеры в осаде.

Тушит пламя огня беспокойную рать

Императора, что был в опале.

Машет шашкой козак, а гусар палашом

Сил уж нет – продолжается битва.

Слава ходит за Смертью, шагая едва

А Победа глядит с укоризной.

Зал находился в нерешительности и даже не успел осознать собственных эмоций, как отклик на стихотворение Семена, когда Андрей, наконец, подготовил свой ответ. Снова откашлявшись, он показал Софии Александровне, что готов излагать и произнес:

Облака плывут высоко, высоко,

На траве роса низко, низко.

Я спустился не с гор, не с гор

Дотянуться до звезд дерзко слишком.

Сильных слов мой удел, слабых черт на пути -

Не решить одному мне загадок.

Я бы мог пройти по сырой земле,

Не свершив фатальных ошибок.

Сумбур в стане зрителей усиливался. Одни говорили, что ни тот, ни другой стих они не понимают. Некоторые утверждали, что у Андрея стихи слишком мудреные, хотя и звучат музыкально. А у Семена, боевого гусара, вышел антивоенный памфлет. Сказано так было, прикрыв рот рукой, как бы про себя, во избежание неприятностей.

Виглярский тут же взмолился в отчаянье:

– Боже мой! Где четкость рифмы, где красота формы, где интонация и ударение? Все это – нерифмованный набор слов и звуков!

Константин Иванович однако при этом восклицании наклонился к Карлу Федоровичу и шепнул тому на ухо:

– я, конечно, ничего не понимаю в поэзии, но мне нравятся стихи и Андрея и Семена, в них есть душа, а нарушение канона пускай заботит критиков.

Веру Даниловну охватил ужас. Еще никогда за все время проведения ею литературных вечеров не было такой какофонии мнений – всякий раз вечера проводились спокойно, размерено, без эмоционально шторма. Веер в ее руке метался крыльями колибри.

К ее неожиданной радости, эмоциональный пожар литературного вечера удалось потушить Прокоповичу. Выйдя в зал, встав между молодыми людьми и ее дочерью он произнес:

Поляны мирной украшение,

Благоуханные цветы,

Минутное изображение

Земной, минутной красоты;

Вы равнодушно расцветаете,

Глядяся в воды ручейка,

И равнодушно упрекаете

В непостоянстве мотылька…

Гул в зале стих. Еще мгновение и раздались аплодисменты. Прокопович купался в чужой славе и когда, овация стихла, добавил:

– господа, смиреннейше принимаю ваше поощрение и протестую. Сии стихи принадлежат не мне, светило современной русской поэзии – Василий Андреевич Жуковский написал их. Честь и хвала вам, Василий Андреевич! – и он похлопал в воздух.

Закончив с нехитрым восхвалением современника, Прокопович вернулся к своему излюбленному делу, к критике:

– что ж, вернемся к осмыслению мирского существа – (Прокопович снова поучительно поднял указательный палец вверх) – с заданием справились оба. Антитеза есть в стихах: и пламя, которое тушит и Смерть, бредущая с Победой, и роса на траве, выпавшая низко, в противоположность, идущим высоко облакам – молодые люди использовали воображение для создания образов. И на этом упорность и воображение заканчиваются. Они вложили все усилия в смысл, но забыли про форму, а ведь это главная эстетическая проблема – единство формы и содержания. Осада не рифмуется с опалой, битва не рифмуется с наречием едва, а палаш даже не похож на слово «укоризна». В свою очередь, горы хоть и по слогам и ударению похожи на слово слишком, но имеют троюродную рифму, а загадки с ошибками не имеют сходства ни по слогам, ни звукам, ни ударению. Я бы мог высказать собственное «фи», коль скоро не был бы либеральных взглядов и не приветствовал бы любое произведение во славу поэзии. Я сделал все, что мог, услышал и обдумал все достаточно, пускай теперь София Александровна выберет сама.

София Александровна медлила – в силу ее возраста в ней самой ходил пожар страстей. Строгость, с которой ее воспитывали, конфликтовала с юным темпераментом, из двух стихотворений с изъянами ей нравились оба, даже несмотря на то, что Семен выглядел безукоризненно в своем гусарском наряде, но слова Андрея также жгли юное сердце. Как часто бывает, она решила отложить сложное решение и обернула все иначе, высказавшись:

– в очередной раз выражаю вам, Алоизий Михайлович, благодарность – ваши слова не оставляют места собственному анализу. Что есть обывательский взгляд на творчество в сравнении с вашим?! Остаются лишь собственные эмоции, вызываемые творчеством молодых людей. И несмотря на все, подчеркнутые вами изъяны обоих стихотворений, я, как и в первый раз, выбираю оба.

Вера Даниловна, наконец, собралась с силами, выйдя решительно в активную позицию, уличила момент, когда можно было объявить перерыв, показала музыкантам, чтобы те стали играть.

Гости отправились отведать предложенные хозяевами закуски и вино. София Александровна покинула воображаемый подиум. Семен отправился к своим друзьям, а Андрей присел на стул возле одного из столов.

Прокопович важно расхаживал из стороны в сторону. К нему подошли предводитель дворянства с женой. Александр Николаевич спросил что-то из соображений этикета и слово взяла Вера Даниловна. Неизвестно о чем она говорила, но интонация ее была любезной, слова даже несколько заискивающими, но взгляд твердый, не молящий, а отдающий приказ.

В этот момент Павел подошел к Андрею, тронул за плечо и спросил:

– ну, как твое самочувствие, друг? Не стоит ли попросить господина Фукса в этот раз угостить тебя его бальзамом для бодрости и просветления ума? – пошутил Павел – все эти события последних дней, как бы они не окончились, безусловно, оставят на тебе следы. Как алмаз под рукой Виченцо Перуцци, обретя пятьдесят восемь граней, ты станешь бриллиантом. Пройдешь по сырой земле, решишь загадки и не свершишь фатальных ошибок. Возможно, не сегодня – сама жизнь станет опытнейшим ювелиром.

Он засмеялся, негромко впрочем, чувствуя, как в очередной раз пафосно звучали его слова. Андрей улыбнулся в ответ на улыбку – мигрень никуда не делась, мысли об отступлении также никуда не ушли – они усиливались.

– большой путь состоит из множества маленьких шагов, друг – сказал Павел перед уходом что-то непонятное и удалился.

Перерыв подходил к концу, гости возвращались к месту своего расположения, дабы восстановить мизансцену начала литературного вечера. Софья Александровна, вернувшись к месту судьи проводимого мероприятия, провозгласила начало третьего этапа соревнования звуками лиры, сыграв короткий опус и объявила:

– господа, на сей раз я позволю себе передать право объявления литературного приказа нашему блистательному гостю. Алоизий Михайлович, вам слово. Решение какого ребуса вы представите нашим поэтам?

«Версификаторам, версификаторам» – шипел про себя Виглярский.

От такой похвальбы Прокопович надулся самоваром и заблестел, как начищенный мальцовский стакан с гусевского завода. Его самолюбие теперь питалось каждым взглядом на него. Выдержав еще немного времени, слащавым голосом, как мурлыкающий кот он, наконец, произнес задание:

– дамы и господа, не позволю себе объявить ничего сложного в этом последнем конкурсе – вечор уж долог, гости притомились, да и соперники проявили изобретательность в своих поэтических поисках, пусть будет красотой и строем лежать их труд к финалу – велю теперь явить талант весь свой в терцете с анафорой, сиречь повторении начальных слов или фраз.

В зале ахнули, как будто объявленное было чем-то сверхъестественным, но эмоция эта была скорее навеяна антуражем места и действия. Со временем осознание остудило зрителей, а когда музыканты заиграли музыку, которая заполняла размышления конкурсантов, те совершенно пришли в себя, стали шушукаться.

Тем временем Семен расхаживал взад и вперед, что-то бубня себе под нос и показывая на своих пальцах. Андрей не издал ни звука, сидел на том же месте и как будто был почти спокоен, хотя руки отрешенно сложенные на коленях, оставляли сомнения относительно его подготовки к стихотворению с анафорой. Прошло еще некоторое время, Семен хлопнул в ладоши, от чего зарделся и спешно посмотрел по сторонам, не видел ли кто его мальчишечьих выходок, затем успокоился и объявил, что готов.

Он снова отчеканил барабанной дробью шаг, вышел в залу и бойко затараторил:

Бей барабанщик, бей барабанщик,

Армия внемлет тебе.

Бей барабанщик, бей барабанщик.

Фланги горят в огне.

Линией движем, маршем шуруем -

Бьет барабанщик бой.

Горы врага. Мы всё преодолеем.

Бьет барабанщик бой.

Кончено все! Наша слава! Победа!

Торкут играет туш.

Мы для Отчизны души не жалели.

Торкут устроил туш.

Раздались бурные аплодисменты, очередной туш пришелся по вкусу публике. Теперь уже молодой гусар должен был купаться в лучах славы.

– а вот это звучит бодро – сказал Георгий Алексеевич Кириллу Игоревичу. На что тот одобрительно кивнул и подтвердил: «…стихи о благородстве, рыцарстве, героизме в войне…».

На этот раз Карл Федорович, который был ниже своего собеседника, чуть подняв голову, спросил:

– но почему «торкут»? как птица относится к армии?

Константин Иванович посмотрел на своего собеседника и коллегу дружелюбно и предположил:

– торкутов еще называют «голубями-барабанщиками», видимо сие сравнение выбрано по этой причине. Как там в поэзии этот прием называется? Метафора?

Обрусевший немец, который за четверть века пребывания в Российской империи уже чистейшим образом говорил по-русски, знал русские обычаи, да и Казанскую губернию исколесил вдоль и поперек с экспедициями, собрав внушительную коллекцию описания растений, истории, традиций и обычаев и вполне ставший русским, одобрительно кивнул.

София Александровна пребывала в нерешительности, желая услышать стихи, которые придумал бы Андрей. Затягивающуюся паузу она решила заполнить звуками лиры, давая Бежину еще минуты на размышление, и заиграла вновь. Тонкий, почти прозрачный звук лиры очаровывал и обволакивал, как звенящий шепот ветра, но время неумолимо таяло на глазах.

Когда музыка лиры закончилась Вера Даниловна прощебетала:

– mon cœur («душа моя» по фран.), la soirée ne peut pas durer éternellement («вечер не может длиться вечно»). Пора объявить победителя.

София Александровна глубоко вздохнула, умоляюще посмотрев на Андрея и перешла к заключительной речи вечера:

– друзья, какой прекрасный вечер нам довелось сегодня зреть – тянула она время, бросив в какой-то миг взгляд на Андрея – наши музыканты старались, как могли. Молодые поэты своими рифмами трогали наши сердца, не единожды обращая нас к противоречивым эмоциям, вселяли в нас любовь и ненависть к их строкам. Наш литературный критик и независимый поэт оценивали красоту идеи и глубину темы стихотворений. Изысканно! Божественно! Во славу Эвтерпе и Аполлону! (очередной ждущий взгляд на Бежина, не вызвал в том ускорения, вялость сохранялась во взоре и членах)