На чистовик

Сегодня ей предстоял напряжённый день, и надо было хорошо подготовиться, чтобы не упасть в грязь лицом перед коллегами и учениками:

– Где же эта большая чёрная папка, я ведь только что её видела…

Она озадаченно завертела головой в поисках папки с хоровыми нотами. Папка действительно только что была где-то тут, но исчезла. Мила начала её усердно искать. Проблема состояла в том, что в шкафу стояло штук тридцать чёрных папок, выглядевших как близнецы. Мила взяла одну папку, и из неё вывалилась кипа незакреплённых кольцами нот. Ноты белым ковром покрыли пол, а Мила смачно выругалась по-сербски, закрепив никому не известное иностранное ругательство стандартным английским. Собрав ноты и так и не удосужившись закрепить их кольцами, она поставила папку на место и перешла к следующей. Потратив на поиски добрых пятнадцать минут, она нашла нужную ей папку на столе прямо перед своим носом. Ещё раз выругавшись и по привычке оглянувшись по сторонам, не услышал ли кто, Мила чинно села за стол и погрузилась в изучение хорового репертуара.

* * *

В дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь ответа, вошёл заместитель директора Кайл Смит. У Милы были с ним странные отношения. Они работали вместе несколько лет, и она воспринимала его почти как родственника, человека, с которым совершенно не сходишься характерами, но которого принимаешь как должное, потому что его всё равно некуда деть и ты почти сроднился с ним… У них были три стандартные стадии общения: дружба, по правилам которой говорить можно было о многом, почти обо всём, но каких-то тем предполагалось избегать во избежание конфликта; режим статус-кво, когда терпишь друг друга, стараясь не наступать на мозоли, но терпишь и только, а в основном друг друга раздражаешь; и конфликт. Конфликты Мила ненавидела больше всего на свете, она готова была идти на множественные уступки собственным интересам, чтобы их избежать. Но конфликты с Кайлом Мила ненавидела особенно. Потому что он был её начальником и мог её здорово прижать. То есть это ей казалось, что он её прижимал. Он же считал себя важным и справедливым начальником. Хотя, может, он таким тоже себя не считал, а каким он себя считал – знал только он один, но Мила так думала. После очередного конфликта они говорили по душам, иногда довольно эмоционально, мирились и опять начинали дружить. Мила обладала взрывным характером, любила всё новое, и в её голове постоянно роились какие-то идеи, а Кайл, напротив, был рассудителен, осторожен и боялся всего нового. Несмотря на это, они неплохо ладили и симпатизировали друг другу.

Симпатия симпатией, но, когда он так входил в её кабинет, она всегда внутренне подбиралась в ожидании подвоха…

– Ты занята? – осторожно просунув в кабинет свою большую голову, спросил он.

– Нет, не особо. Видишь, работаю вот.

– Вау, по-моему, на этот раз ты со своим бедламом превзошла сама себя, – почти с восхищением произнёс Кайл, оглядывая комнату, которая после поиска нот выглядела, как поле битвы.

– Да нет, ничего особенного. Я не виновата, что все эти чёрные папки так похожи одна на другую… Вот если бы они были разных цветов и я бы помнила, какого цвета какая папка, то у меня никогда не было бы подобных проблем.

– А ты не думаешь, что, элементарно подписав свои тысячу папок, ты бы решила львиную долю проблем?

– Ха. Ты гений, как это я раньше об этом не задумывалась… Ты пришёл, чтобы спросить у меня про мой беспорядок? Если да, то вот, пожалуйста: Кайл, у меня в кабинете беспорядок. Это потому что кабинет маленький, я тут ни при чём…

И она посмотрела на него в упор своими большими, оливкового цвета глазами.

– Нет мне дела до твоего беспорядка, – ответил Кайл, смущённо отводя взгляд. – Я по поводу твоей просьбы. Помнишь, на благотворительном вечере? Так вот, я обдумал этот вопрос и не хочу, чтобы ты устраивала какой-то непонятный концерт – один для всех отделений искусств. Мы обещаем родителям отдельно весенний концерт, отдельно спектакль и отдельно выставку. Так мы всегда делаем, и нам совершенно незачем менять установленный порядок.

Мила опустила глаза и отвернулась. Она заранее знала, что услышит именно такой ответ. Что ж, расскажи мне что-то, чего я не знаю…

– Как хочешь, – скучным голосом, без выражения сказала она. – Моё дело предложить, твоё дело отказаться.

– Ты обижена, я знаю все выражения твоего лица, как свои пять пальцев. Почему ты обижена? Ведь это правильно: мы делали так раньше, и мы будем продолжать так делать!

– Я не обижена, ты начальник, тебе видней, – ответила она и уткнулась в ноты, показывая, что разговор окончен.

Мила настолько не любила конфликты, что ей легче было продавиться и с ненавистью делать то, что казалось ей глупым и неоригинальным, чем отстаивать свои права. Умирать от скуки, но делать. Потому что так начальник сказал, а она была старательным исполнителем. Кроме того, она не исключала возможности, что завтра он придёт и скажет, что подумал и решил разрешить ей организовать этот концерт, так что игра ещё не окончательно проиграна…

Глава 3

– Эй, товарищ, мы идём сегодня на ланч? – своей расхлябанной походкой к ней в кабинет вломился фальшиво напевающий Скотт. Трагедия Скотта заключалась в том, что он обожал музыку, но музыкальный слух у него отсутствовал начисто. При этом он любил петь. И, о Боже, как же это было ужасно! Пел он громко, не стесняясь того ужасающего эффекта, который его «пение» производило на окружающих. У окружающих же буквально начинали вянуть уши: такие кошмарные звуки он издавал…

– Прекрати вопить, как гиена. Тебе ещё никто не говорил, что тебе медведь наступил на ухо?

– Напротив, у меня прекрасный голос, ты мне просто завидуешь. Мы на ланч сегодня идём, товарищ?

Мила слишком много времени потратила на борьбу с бедламом, и ей не особо хотелось тратить время на ланч. К тому же в одном кафе неподалёку готовили идеальный горячий бутерброд с сыром, брынзой, оливками, помидорами и яйцом, и она с утра мечтала, как закажет себе его на вынос, запрётся у себя в кабинете и будет в этот бутерброд вгрызаться, с наслаждением облизывая пальцы. Одна. И пусть все вокруг ломятся к ней в дверь – она их не пустит. Она будет неторопливо есть свой бутерброд и читать книгу на телефоне.

Но навязчивый коллега не отставал.

– Ты всегда всё обламываешь, лентяйка. Вставай из-за своего стола, надевай пальто и пошли обедать. Ты любишь горячий японский суп? Я тебя сейчас отведу в одно приятное местечко.

– Вот зануда, с тобой легче пойти, чем отказаться, – сказала Мила, надевая пальто и поправляя волосы. Так и быть, сэндвич с сыром подождёт до лучших времён.

* * *

Японский суп действительно оказался вкусным, в меру острым, а ресторанчик уютным, она там никогда раньше не была. Мила и Скотт говорили про работу, про то, как начальство вставляет им палки в колёса, про царящий в их школе режим элитизма и показухи. Беседа текла свободно, Миле нравилось общаться с этим мальчиком, которого она никак не могла раскусить. Кто он: нелепый чудак или только притворяется шутом гороховым, прикалываясь над всеми? За недолгое время их знакомства она заметила, что он находится в активных поисках собственного имиджа. Примеряет на себя то одну поведенческую роль, то другую, меняет стили одежды, как будто пытается создать себя таким, каким хочет, чтобы его видели окружающие.

Как бы то ни было, ей было приятно, что он к ней хорошо относится. Всерьёз его, конечно, нельзя было принимать, он был намного моложе её и вёл себя слишком уж ребячливо, но его хорошее отношение ей всё-таки льстило.

– Милица, почему ты называешь себя Мила, твоё имя ведь Милица? – неожиданно спросил Скотт. – Милица – это милая. И тебе это имя – Милица, милая – очень даже подходит. Можно я буду так тебя называть?

Мила широко улыбнулась и покраснела. Она любила нравиться мужчинам и искренне радовалась, когда ей оказывали внимание. Миле льстило, когда с ней слегка флиртовали или даже немножко влюблялись. Немножко – чтобы эта влюблённость не угрожала размеренному благополучию её брака и чтобы она могла питаться эмоциями кавалера, ничего не отдавая взамен. Этому мальчику она, конечно, не нравится, но приятно всё же, что он обращает на неё внимание.

– Милица, да, это моё имя. А откуда ты знаешь? Моё полное имя, Мила – мне кажется, так солидней. Папа с мамой, Алекс и близкие друзья называют Милицей, конечно. Если хочешь, можешь тоже меня так называть…

Они ещё посидели, доели суп и неторопливо пошли обратно в школу. Миле всё ещё было приятно из-за Милицы, и, поднимаясь на свой второй этаж, она благодарно улыбнулась Скотту.

– Чао, – помахал он ей рукой.

– Пока, – попрощалась она и, забыв про Милицу, японский суп и Скотта, деловым шагом направилась к себе в кабинет.

Глава 4

Работать с семиклассниками было невыносимо. Ох уж эти гормоны… Её дочка Нина, которая была всего лишь в четвёртом классе, уже начинала истерить и скандалить. Современные американские дети – страшные акселераты. Это всё из-за гормонов в молоке и мясе, ну и вседозволенная распущенность современного воспитания тоже играет свою роль, конечно. Когда она, Мила, была маленькой, они, у них в Белграде, и предположить не могли, что девятилетняя девочка может себя вести, как четырнадцатилетний подросток.

Итак, седьмой класс. По вторникам у них в этом году были экспериментальные сессии, во время которых семиклассники искали альтернативные способы самовыражения при помощи драмы, художественного мастерства, танца и музыки. Идея прогрессивная и прекрасно выглядит на бумаге. Только создатели проекта, а Мила была одним из них, не учли, что тринадцатилетние подростки могут стесняться нестандартно проявлять себя в социуме. Поэтому учителя из кожи лезли вон, чтобы заинтересовать суровых подростков, в то время как сами суровые подростки, в красивых форменных костюмах с галстучками, нагло усмехаясь, сидели у стенки с телефонами.

– Движение, импровизация, слушайте музыку и плывите вместе с ней, – гнусаво-торжественным голосом подвывала экзальтированная преподавательница драмы Сара. – Движение, в жизни главное – это движение!

Она делала такой сильный акцент на слоге ЖЕ в слове «движение», что казалось, сейчас из этого ЖЕ вылетит целая стая пчёл. Семиклассники, неуклюже и старательно дурачась, изображали двиЖЕние. Сара радостно хлопала в пухлые ладошки, подвывая всё громче, и Миле стало неудобно наблюдать за тем, как над её коллегой вовсю издеваются нахальные подростки, а та этого не хочет замечать… Мила тихонько вышла из класса и задумчиво залезла с ногами на подоконник, обняв руками колени и осторожно расправляя на них юбку, чтобы не задиралась. Господи, как же всё задолбало… Хочу домой, или гулять, или домой, только не здесь. Кофе, ей надо срочно выпить кофе…

– Извините, что помешал, – насмешливый голос раздался над самым её ухом. Как видно, она замечталась и закрыла глаза.

– Здравствуйте, мистер Хармс, Джош, – смущённо промямлила она, быстро спуская ноги с подоконника и расправляя юбку на коленях.

– Я вышла на минутку с урока, голова что-то разболелась…

– Ничего страшного, Сара их там здорово развлекает. Хочешь таблетку от головной боли?

Она отрицательно замотала головой. Мистер Хармс, их новый директор, смущал её. Он был какой-то необыкновенно прекрасный и, как казалось ей, настоящий, без притворства, что в наше время большая редкость. Непохожий на других, оригинально думающий, харизматичный, стремительный… Какой контраст с вечно сомневающимся, осторожным Кайлом… Ей казалось, что эти двое не смогут сработаться: слишком уж они разные. А вот она… Она бы с ним, мистером Хармсом, точно сработалась, потому что они одинаково мыслят. Ну, или ей кажется, что они одинаково мыслят, всё-таки она сошка мелкого полёта, а он директор школы…

У него была манера смотреть на собеседника в упор – карие глаза глядели остро и проницательно. Казалось, взгляд его просверливал тебя насквозь… Миле хотелось смотреть на него в ответ, смело, не отводя взгляда, пытаясь понять, что же там скрыто в глубине этих тёплых, проницательных карих глаз. Она так и пыталась смотреть, но часто не выдерживала и начинала рассматривать рисунок у себя на юбке.

– Ты уверена, что всё в порядке? – он легонько коснулся её плеча. – Может, иди домой?

– Нет, конечно, всё хорошо, – она улыбнулась. – Просто нужна была маленькая пауза. Пойду обратно.

– Ты дай мне знать, если чего нужно, не стесняйся. ОК?

– Конечно! – она опять улыбнулась, на этот раз смущённо, и, украдкой оглядываясь на мистера Хармса, пошла обратно в актовый зал, откуда всё ещё доносились экзальтированные возгласы Сары.

* * *

Дома царил разгром. Игрушки и книжки раскиданы по комнате, повсюду стоят немытые тарелки и чашки, яблочный огрызок лежит аккурат посередине журнального столика, а среди этого безобразия маленькая Софи в балетной пачке под латинскую музыку пытается изображать некое подобие ча-ча-ча. Нина, почти на семь лет старше сестры, занималась музыкой, пела в хоре, танцевала и ходила по средам и воскресеньям на занятия в сербский клуб. А малышка Софи повсюду следовала за старшей сестрой, во всём подражая последней и активно участвуя во всех её занятиях. Софи хорошо чувствовала ритм и забавно вертела попой. Увидев мать, дети обступили её, обнимая, целуя и отталкивая друг друга, каждая пыталась урвать лучший кусочек мамы, по которой они обе сильно скучали. Мила так растрогалась, что почти забыла про беспорядок…

Бесшумно подойдя сзади, Алекс заключил всю компанию в объятия, после чего они вчетвером повалились на ковёр, продолжая обниматься и громко хохоча. В семействе Богдановичей принято было обниматься и целоваться, поэтому дети росли такими же ласковыми, как и их родители. Семья была для Милы оплотом надёжности, защиты и комфорта. У Алекса с детства были проблемы со здоровьем. Перед тем как выйти за него замуж, Мила спрашивала себя, готова ли она связать свою жизнь с нездоровым человеком. Она боялась, что с ним что-то случится и она останется одна. Разум говорил одно, сердце – другое. В результате она прислушалась к сердцу, решив, что ничего глупее нет, чем отказываться от любви из-за страха чего-то потерять. Ведь лучше потерять что-то хорошее, что у тебя было, чем никогда этого хорошего не иметь… Мила придерживалась мнения, что жизнь одна и жить её нужно здесь и сейчас, не раздумывая слишком долго о том, что может случиться когда-то в будущем. С того времени, как она решила связать свою жизнь с Алексом, прошло уже много лет, и она ни на минуту не пожалела о своём решении: их прекрасная семья говорила сама за себя. Валяясь на ковре, в обнимку со своими самыми любимыми людьми, Мила поймала себя на мысли, что сейчас она абсолютно счастлива – в этот момент жизни всё шло ровно так, как должно было идти…

Глава 5

Алекс сидел за компьютером в своём маленьком кабинетике, переделанном из стенного шкафа. По своему обыкновению, он забрался на стул с ногами, подтянул колени к подбородку и натянул на них футболку. Так он и сидел со своими взъерошенными волосами, как огромная черепаха, по старой привычке обсасывая воротник футболки. А его длинные пальцы тем временем летали по клавиатуре компьютера, как пальцы пианиста-виртуоза. Когда Алекс думал, он полностью погружался в свои мысли и с ним бесполезно было говорить: всё равно не услышит. Погружённый в работу, он тихонько бубнил себе что-то под нос. Всё, пора идти спать. Дети давно дрыхнут, посуду он вымыл, с работой всё равно не разобраться, утро вечера мудренее. А жены всё нет. Алекс не понимал, что можно так подолгу делать в школе. Ну серьёзно, учителя заканчивают работать максимум часа в четыре, а у неё постоянно что-то происходит. Может, она завела любовника? Усмехнувшись, он отмахнул от себя эту мысль. Любовник – у его Милка? Да скорее их кот-идиот научится летать. Она верная, и он ей безгранично доверяет. Кроме того, у него короткая память. Поэтому, даже если крамольная мыслишка о любовнике и проскользнёт когда-нибудь у него в мозгу, он через минуту про неё забудет…

Алекс уже собирался идти спать, когда раздался звонок в дверь. «Она опять не взяла ключи», – с досадой подумал Алекс и пошёл открывать. Милок – бедлам и разрушение, сколько всё-таки шума от этой женщины… Он открыл дверь, и Мила вошла в дом, обдав его лёгким ароматом духов. В новом сером платье с широким поясом и в своём элегантном пальто с цветастом шарфом она выглядела как картинка. Удивительно, как ей удаётся выглядеть такой свежей и полной сил в десять часов ночи. Как будто она не работает целый день, а сидит в спа с бокалом мартини. Вид у Милы был вполне удовлетворённый жизнью. Значит, не будет жаловаться, и он сможет наконец пойти спать. Хотя может начать что-то оживлённо рассказывать, тогда со сном придётся повременить… В отличие от вечно энергичной жены, он к концу дня уставал так, что хотелось только лечь, закрыть глаза и отрубиться…

– Ты ел? – поцеловав его в нос, спросила Мила своим звонким, хорошо поставленным голосом.

– Ел, – односложно ответил Алекс, явно не желая развивать эту тему.

– Что ты ел? – не унималась она. – Ты ведь помнишь, что тебе надо соблюдать диету, правда? Ничего сладкого, ничего солёного…

– Слушай, я взрослый человек, отстань от меня, а? – Алекс начинал злиться. Его бесило, когда она вот так влезала в его дела. Напоминала ему его маму, которая всегда смотрела на него жалостливым взглядом, как на инвалида, и, скорбно качая головой, причитала: «Бедняжечка ты мой, подует ветерок – и он рассыпется…»

– Нет, ну серьёзно, я же о тебе беспокоюсь! У тебя плохая память, и ты метёшь в себя всё подряд, не разбираясь, – когда Мила входила в раж, остановить её было невозможно.

– ОК, Милок, отвали. Я устал и хочу спать, – Алекс раздражённо отвернулся и пошёл в ванную чистить зубы. – Встретились, поговорили, – пробормотал он про себя. – Да, у меня тоже был замечательный день… – почистив зубы и продолжая ворчать, он ушёл в спальню, свернулся калачиком, укрылся одеялом и моментально уснул.

* * *

– Понимаешь, у меня всё хорошо, ну вот честно – всё. Прекрасная семья, дети, муж любимый, работа хорошая, но я иногда чувствую, что чего-то не хватает. Я как какая-то бездонная прорва – мне всё мало. Может, это весеннее обострение, помноженное на кризис сорока лет? В последнее время мне кажется, что у меня внутри происходит какое-то брожение, и я больше не могу это в себе держать. Кажется, что ещё немного – и взорвусь. И тогда всё, что бурлит внутри меня, начнёт выплёскиваться наружу. Мне кажется, я не реализовываю себя, вот что. Чувствую, что живу, работаю и творю в полсилы. Мне хочется наконец вылезти из своей скорлупы и закричать на весь мир: вот она я, я пряталась сорок лет и больше не могу, иначе взорвусь. Ну вот так. Я ведь пряталась всю жизнь, действительно пряталась, от всех, была маленькая-маленькая, а сейчас вдруг выросла. Но никто пока не знает, что я выросла… Так я и сижу смирно, красиво говорю правильные слова, прилично улыбаюсь и играю по правилам, как и положено винтику в хорошо налаженной системе. Но больше я так не могу. Не имею физической возможности… – Мила отхлебнула из массивной гранёной кружки солидный глоток своего любимого нефильтрованного бельгийского пива, слизнула белую пену с губ и замолчала, скорбно уставившись в стол.

– Ну… Может, всё не так плохо? – с лёгкой досадой посмотрела на неё Стелла – как же её подруга иногда любит жаловаться на жизнь! А ведь ей можно только позавидовать. Дети, любимый муж, своя квартира и престижная работа… У неё же, у Стеллы, нет ни мужа, ни квартиры, ни детей – только непонятные какие-то бесконечные отношения, постылая работа. Это она должна жаловаться вместо того, чтобы утешать эту дурёху, которая не видит своего счастья… – Смотри на позитивные моменты жизни, и люди к тебе потянутся, – подытожила она прописную истину.

– Да, ты права, конечно, у меня всё замечательно. Просто чувствую, что способна на большее, вот и всё.

– Ну, мы все способны на большее, о чём тут говорить, – Стелла со вкусом вонзила зубы в сочный чизбургер с беконом. – Хорош чизбургер, зараза!

– Чизбургер неплох, это точно, – Мила уже почти расправилась со своим и принялась за жареную картошку. – Ты права. Жизнь прекрасна, особенно когда есть чизбургеры и пиво…

Мила и Стелла вместе учились в магистратуре Нью-Йоркского университета. Несмотря на обычную в их профессии конкуренцию, их группа оказалась дружной. После окончания консерватории Мила не потеряла связь с бывшими одногруппниками. Стеллу Мила ценила за широту мысли – с ней можно было затрагивать любые темы, не опасаясь показаться неполиткорректной. Стелла любила Милу за то же самое, и подруги частенько встречались после работы, чтобы пообщаться и пропустить по стаканчику…

Сейчас они сидели в модном пабе, которых было множество рядом с Милиной работой. Паб был обставлен в современном небрежном стиле: люстры из поломанных столовых приборов, грубые столы из необработанного дерева и такие же необработанные длинные скамейки вместо стульев. Стены украшали обои из старых газет, что вызвало у Милы страшный приступ ностальгии: такими же газетами была обклеена Милина спальня на бабушкиной даче под Белградом. Мила мечтала, что, когда у них с Алексом будет пентхаус возле Юнион-сквера, она обставит свою гостиную в таком же стиле хипстерского шика. Мила любила подумать о квартире своей мечты, от которой её отделяли всего какие-то жалкие двенадцать миллионов долларов…

– А как у тебя с Алексом? – неожиданно спросила Стелла, вырвав Милу из сладких грёз о квартире мечты.

– Как всегда. Всё супер, но с романтикой у нас тухловато. Знаешь, такие ровные, размеренные отношения в статус-кво. Всё вроде хорошо, но абсолютно всё вертится вокруг детей. Мы даже не ходим никуда вдвоём, только с детьми. И говорим только о быте и детях, ну или сидим на диване и смотрим иногда фильмы… Ну и ты понимаешь, с таким образом жизни секс становится залётным гостем, которого нужно специально приглашать и чей приход приходится долго планировать… Спонтанность пропадает…

– Вот что-что, а с сексом у меня всё в порядке…

– Ну вот да, почему-то у каждого в жизни какая-то своя бяка. У тебя качественный секс в избытке, но нет мужа и детей. У меня есть муж и дети, но романтики и секса кот наплакал. Нет на свете справедливости.

– Это потому, что жизнь – дерьмо. Ну и что ты собираешься с этим делать?

– С чем? Со спонтанностью, романтикой и сексом? А что я могу сделать? Терпеть. Терпеть, как тысячи других, давно живущих друг с другом супружеских пар. Мы с Алексом разговариваем на эту тему иногда, и становится немного поживее. А потом опять – мёртвая зона. Беда в том, что своего мужа я обожаю. Очень сильно его люблю. Может быть, даже больше детей. И все эти годы была ему, безусловно, верна.

– Верю. Может, тебе чем-нибудь или кем-нибудь разбавить эту семейную рутину? Я понимаю, что это нехорошо и страшно неэтично, но жизнь-то проходит, а моложе мы не становимся.

– Я боюсь. Интуитивно понимаю, что мне этого нельзя категорически. Знаешь почему? Даже не столько из-за морально-этической стороны вопроса, нет. То есть морально-этическое – это всё понятно, но не это меня пугает.

– А что?

– Боюсь, что, если у меня что-то будет с кем-то, кроме мужа, я влюблюсь. И это разрушит мою семью. А семья – это главное, что у меня есть. Так что… Буду сублимировать отсутствие романтики, спонтанности и секса вкусной едой.

Мила обречённо вздохнула и с наслаждением отправила в рот хрустящий ломтик жареной картошки.

Глава 6

Стоя на платформе метро в ожидании поезда, Мила думала о своей беседе со Стеллой. Что всё-таки такое эта самореализация? Такое красивое, загадочное слово… В самом деле, что есть самореализация для женщины? Дети? Видеть, как они растут, как развиваются, вкладывать в них всё, что в тебе есть, все возможные ресурсы, надежды, принципы, убеждения, которые можешь вложить, закалять и укреплять этих маленьких человечков, чтобы они выросли сильными, независимыми людьми, могущими выстоять в любой ситуации, не ломаясь под ударами судьбы… Замужество? Это чувство, когда твоя отдельная маленькая жизнь становится общей? Когда ты, автономная личность со своим автономным характером, особенностями и привычками, сознательно выбираешь разделить себя с другим человеком – другой автономной личностью? Когда сливаешь свою автономность с его, чтобы вместе создать вашу – особенную, уникальную – автономность? Карьера, деньги? Или, может быть, просто ощущение того, что ты нужна, что то, что ты делаешь, приносит пользу, радость и успокоение людям? Что ты отдаёшь миру всё то, что в тебя заложила природа?

Мила часто ощущала свою нереализованность… Ей казалось, что она отдаёт миру только какую-то маленькую часть себя, что что-то останавливает её, не даёт идти дальше. Она представляла себя Алисой в Стране чудес, на расстоянии протянутой руки видящей волшебный сад, который, вот он, так близок и доступен, что она чувствует все его ароматы и может описать мельчайшие пылинки и росинки на лепестках его цветов. Сад так близок, но она никак не может в него войти. Потому что она слишком маленькая или слишком большая и потому что что-то всегда отделяет её от него. А сад – вот он, только протяни руку, и ты сможешь коснуться его мягкой зелёной травы…