Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова

«Победа», вскоре одержанная полковником Альбрехтом над крестьянами, была лишь малой вехой в генеральном наступлении крепостников по всему европейскому югу России: от западной границы до Волги. Слишком долго засечные черты были отверстой раной дворянского душевладения. Интересы обороны границ заставляли московское правительство в 1630‑х гг. записывать беглых крепостных в пограничные дворяне; до последнего года царствования Алексея Михайловича беглецов, записавшихся в порубежную службу, не выдавали с границы.

Федор Алексеевич начал с отмены указа отца о невыдаче беглых (1676), а в 1678 и 1680–81 гг. провел массовые сыски по всероссийским переписям[248]. В сочетании с народной колонизацией и массовыми раздачами земель помещикам, тесно связанными с реорганизацией дворянства в ходе военных реформ (и в немалой степени вызвавшими их), крепостническое землевладение укрепилось и сделало в царствование старшего брата Петра I решительный шаг на юг[249].

Но дворянство все же не было удовлетворено. Земледельцы, привыкшие к относительной вольности на старых Белгородских и Сызранских засеках, протянувшихся от Ахтырки до Симбирска, как и множество новопоселенцев, стремившихся к свободе от помещиков и громивших перед уходом их усадьбы, отрезая себе путь к возвращению, двинулись далее в Дикое поле, прорываясь всеми правдами и неправдами за Изюмскую и Новую черту на Дон, Воронеж, Самару и другие реки черноземной полосы. Помещикам ни к чему была земля без рабочих рук: если не крепостных, то хотя бы арендаторов. Не устраивала их и норма эксплуатации, ограниченная на юге свободным выбором земледельцев между закрепощением и опасностями Дикого поля. Срок сыска беглых даже для 87 городов старой Белгородской черты не превышал трех лет: увеличение его сильно ударило бы по южным помещикам со стороны северных феодалов, требовавших возвращения беглецов, и собственных крестьян, готовых пуститься в дальнейшие бега.

Необходим был новый рывок на юг, покорение всего Дикого поля и установление естественной границы, в которую уперлись бы русские беглецы. Новому правительству Софьи и Голицына, пришедшему к власти после смерти Федора, в ходе борьбы с Московским восстанием[250] потребовалось выбросить далеко в степи, на рубежи рек Самары, Орла и Воронежа, сеть крепостей, ставящих под угрозу покорения России само Крымское ханство. Но и этого было мало дворянству: ведь Дикое поле еще долго пришлось бы осваивать, заселяя пустоши, смиряя тамошних свободолюбивых земледельцев и промысловиков.

Иное дело – старые добрые христиане-земледельцы, в большинстве своем славяне, восточной части европейских владений Османской империи. Их освобождение от турецкого ига – гораздо более тяжелого, чем российское крепостничество, как подчеркивал Лызлов в «Скифской истории», – манило дворянство, доводя изрядное число дворян до потери здравого рассуждения. Призрак креста над святой Софией Константинопольской, мечтания о проливах[251] укрепились с этого времени на столетия в «верхах» русского общества.

Новая русско-турецкая война: политика и общественное мнение

Противоречие между желанием, основанным на внутренних потребностях, и реалиями окружающего мира, с которыми обязаны были считаться политики, в 1680‑х гг. расширялось, драматически трансформировав представления современников и потомков о целях и результатах Крымских походов. Именно в ходе новой войны с Турцией и Крымом окончательно вызрела историческая концепция активного участника походов – стольника Андрея Ивановича Лызлова.

Значение южного фронта

Активное участие Лызлова в Крымских кампаниях 1687 и 1689 гг. превосходило обычные требования к службе стольника. Оба тяжелых похода в Дикое поле он провел при главнокомандующем В.В. Голицыне в чине ротмистра у стряпчих (младших чинов Государева двора), которые сопровождали князя также до и после окончания кампании, оставаясь в строю дольше других[252]. Мало того, осенью 1687 г. стольник не опочил от трудов, но поскакал в Киев с «золотыми» – наградными знаками боярину и воеводе И.В. Бутурлину. С конца 1687 по весну 1689 г., когда армия отдыхала, Андрей Иванович продолжал службу при Голицыне, четырежды выезжая в Малороссию для важных переговоров с новопоставленным гетманом И.С. Мазепой (№ 13).

Не только Лызлов – значительная часть дворян и немало представителей других слоев общества придавали Крымским походам огромное значение, отвечавшее представлениям россиян о настоятельных внешнеполитических задачах державы. Это хорошо прослеживается при изучении всего комплекса российских исторических сочинений конца XVII в.

Результаты исследования позволяют прийти к выводу, что южное направление внешней политики было в 1680‑х гг. важнейшей сферой интересов представителей всех сословий, и прежде всего дворянства. Не все, подобно Игнатию Римскому-Корсакову в его Летописном своде или составителю Летописца 1686 г., уделяли основное внимание проблемам борьбы Русского государства с османско-крымской агрессией в XVI–XVII вв., однако история православно-мусульманских отношений вызывала заметный интерес у всех без исключения общерусских летописцев.

Современники пристально наблюдали за событиями на юге Российского государства, записи о которых составляют значительную часть общерусских сведений даже в городских и провинциальных летописях. В более острой форме южное направление дипломатических и военных усилий государства выделялось в публицистических сочинениях, как малороссийских, так и московских. Оно не просто превалировало над всеми иными внешнеполитическими проблемами, но было единственным, вызывающим столь острый общественный интерес.

Так, тонкая дипломатическая игра, которую правительство Софьи – Голицына блестяще провело со странами – участницами Балтийского конфликта, добившись продления перемирия со Швецией без юридического признания ее захватов и зарезервировав образование русско-франко-датской антишведской коалиции[253], вовсе не отражена современными авторами. Запись о «подтверждении» мира со шведами в 1680‑х гг. появляется лишь в сочинении 1710 г.[254]

О важных переговорах с Цинской империей и подписании Нерчинского мирного договора сообщают хорошо осведомленные редакторы Сибирского летописного свода 1680‑х и 1689–90-х гг., писавшие буквально во время событий. Особо следует отметить, что составитель Головинской редакции 1689 г. был близок к Тобольскому воеводе А.П. Головину, отцу великого и полномочного посла Ф.А. Головина, и ведал многие детали переговоров в Даурии[255]. Однако эти события не упоминаются в сочинениях других авторов (включая митрополита Сибирского и Тобольского Игнатия), все внимание которых было сосредоточено на юге и западе Российской империи.

Вечный мир и Священный союз

Развитие южного направления внешней политики, как объяснялось в Летописце 1686 г., было теснейшим образом связано с решением польского вопроса. Разумеется, урегулирование отношений с Речью Посполитой на основе сохранения за Российским государством отвоеванных в тяжелой борьбе земель Малой и Белой России имело и большое самостоятельное значение. Однако логика решения давнего спора о принадлежности Киева и ряда других городов определялась в 1680‑х гг. именно нараставшей заинтересованностью короля и магнатов в военной помощи со стороны России против турецко-татарского натиска на их собственные владения[256].

Стольник М.Ф. Шайдаков писал о посольских съездах с 1683 г.[257], но остальные авторы сосредоточили внимание на переговорах в Москве 1686 г., когда был наконец подписан договор о Вечном мире. Большинство русских и малоросских летописцев отметило значение долгожданного умиротворения соседних славянских государств[258], о котором широко извещали объявительные и богомольные грамоты правительства и патриарха, призывавшие торжественно отметить это событие[259].

По-видимому, популяризировался и сам текст договора о Вечном мире, процитированный в Летописце 1686 г. и отраженный Летописцем А.Я. Дашкова[260]. В договоре подчеркивалась мысль, что польский король чуть не даром «уступил» России спорные территории Малой и Белой России; лишь в самом конце сообщалось, что Великая Россия обязалась вступить в антитурецкую Священную лигу[261]. Эта особенность соответствовала потребностям обоих правительств, не желавших делать особенно заметным вынужденный характер взаимных уступок: территориальных с польской стороны и политических – с российской.

Как бы то ни было, правительство регентства царевны Софьи получило хорошую основу для пропаганды своих успехов; даже весьма осведомленные в дипломатии авторы – составитель Летописца 1686 г. и думный дворянин А.Я. Дашков – не упоминали вовсе об обязательствах России. На второй план вступление России в Священную лигу было отодвинуто и в «Сказании» о Крымском походе, написанном нидерландским резидентом в Москве Иоганном Вильгельмом фан Келлером осенью 1687 г. по заказу и в соответствии с позицией Посольского приказа[262].

Между тем бывший генеральный подскарбий, стародубский священник Роман Ракушка-Романовский (и вслед за ним Г. Грабянко) отметил, что польское правительство пошло на заключение Вечного мира лишь в связи с острой необходимостью вовлечения России в войну с Турцией и Крымом, «що цесар подтвердил, за изволением папежским, жеби за одно на турки и татар войну поднесли, оставивши згоду» (установив согласие)[263].

Главным результатом Вечного мира назвали военный союз России с Империей, Польшей и Венецией два немецких автора, сочинения которых в русском переводе переписывались в патриаршем скриптории, причем первый из них утверждал, что российские государи «от различных, как от цесарских, так и от полских послов призваны суть к приступлению в тогдашний союз против наследнаго неприятеля и к пременению перемирья в Вечный мир с короною полскою, к которому они лета 1686‑го склониилася за вечное уступление, которое им корона польская обоими городы, Киевом да Смоленским, учинила. И обещалися они с Турскою Портою и с татарами мир разорвать, котораго разрыву действо впредь уведано будет» (сочинение 1686 г.)[264].

Действительно, не только польское и имперское, но и венецианское правительство, и даже Бранденбург настойчиво «призывали» Россию в Священную лигу[265], как было решено еще в момент ее основания в 1684 г.[266], тогда как видимость незаинтересованности России в войне на южном фронте создавалась отечественными дипломатами из тактических соображений. И все же указание на сделку, по условиям которой страна разрывала с трудом установленный мир с Турцией и Крымом, было недружественным по отношению к правительству регентства. Не случайно одно из них появилось в сочинении автора, близкого к сыну известного противника союза с Польшей гетмана Самойловича, а другие распространялись из круга самого ярого ненавистника войны – патриарха Иоакима[267].

Создававшийся вместе с крупным Сводом патриарха Иоакима Летописец 1686 г., отмечая успехи русской дипломатии, постоянно подчеркивал клятвопреступный характер ее маневров после Андрусовского перемирия, невольно напоминая читателю о Божией каре, постигшей армию, пытавшуюся в нарушение «перемирных лет» отвоевать захваченные Польшей города при патриархе Филарете. Смерть Филарета от великого огорчения после провала клятвопреступного нападения на соседнее государство и казнь командующего боярина М.Б. Шеина как «изменника» весьма близко перекликались с мрачными пророчествами Иоакима участникам Крымских походов, его призывом «препону сотворити и казнити» нового главного военачальника – В.В. Голицына[268].

Изобилие недругов Софьи Алексеевны, князя В.В. Голицына, фактического министра внутренних дел царевны, главы Стрелецкого приказа Ф.Л. Шакловитого и др. сторонников их «милостивого» и «премудрого» политического курса весьма способствовало распространению порочащих их слухов. Весь ход новой русско-турецко-крымской войны невозможно было понять без учета внутреннего «несогласия христианского», которое вместе с «междоусобием христоименитых государств» в полной мере раскрылось Лызлову в качестве важнейшего фактора успехов «скифской» агрессии именно во время Крымских походов 1687–1689 гг.

Не леность и развращение нравов «рыцарского сословия», не склонность многих воинов «на боку лежать и тем хотеть храбрость свою показать», как морализировали А.М. Курбский и Игнатий Римский-Корсаков, а реальная разобщенность христианских сил равно внутри одной страны и между государствами – явились для автора «Скифской истории» ключом к пониманию целых столетий поражений и отступления сильных и храбрых христианских воителей перед лицом «басурман», когда отвага прославленных героев и победы талантливых полководцев раз за разом сводились на нет безумным своекорыстием и раздорами властителей.

Как было уповать рассуждающему человеку на высшие силы и божественную предопределенность победы «христиан над агаряны», когда патриарх Иоаким в Успенском соборе чуть ли не предрекал российским войскам поражение, а его друг Игнатий Римский-Корсаков тут же на Соборной площади уверял, что все святое воинство реет в небесах для поддержки безостановочного шествия «храбровоинственных» российских полков прямо к Константинопольской Софии?! Что означал Священный союз России с католическими державами, если наличие «иноверцев» в царских полках вело, по уверению православного архипастыря, к душевной и телесной погибели?

Лызлов волей-неволей вынужден был отказаться от провиденциального объяснения событий, столь не соответствующего политическим коллизиям, в которых он сам был участником. Мало того, текущие события убеждали, что ни басурман, ни тем более христиан нельзя рассматривать как единые монолитные образования: столкновения происходили между сложными и внутренне противоречивыми организмами, когда лишь меньшая степень дезорганизации и большая целеустремленность склоняли на ту или иную сторону чашу весов победы.

Подписание 21 апреля 1686 г. договора о Вечном мире с Польшей правительство регентства незамедлительно использовало для укрепления своих позиций во внутренней борьбе. Вечный мир действительно являлся крупной победой российской дипломатии: Польша отказывалась от претензий на территории, фактически отошедшие к России после кровопролитной войны 1653–1667 гг. и временно оставленные за ней по Андрусовскому перемирию, отказывалась от притязаний на возвращение захваченных русскими войсками полона и добычи, брала обязательство прекратить преследование православной церкви и оставляла управление православной иерархией на своих землях Киевскому митрополиту. Кроме того, в договоре содержались статьи, способствующие быстрому урегулированию постоянно возникавших пограничных споров[269].

Даже сторонники патриарха (в Летописце 1686 г.) должны были оценить статью договора, гласившую, что «благословение и рукоположение всем духовным приимать, которые есть в Польше и в Литве во благочестии пребывают, приимать благословение в богоспасаемом граде Киеве, от преосвященнейшаго Киевскаго митрополита по духовному их чину и обыкновению, безо всякаго препинания и вредительства». Особое значение этой статье придавал в глазах современников тот факт, что еще в ноябре 1685 г. впервые Киевский митрополит Гедеон был рукоположен не в Киеве по благословению из Константинополя, а патриархом всея Руси в Москве![270]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Андрей Лызлов. Скифская история / Ответственный редактор Е.В. Чистякова. Подготовка текста, комментарии и аннотированный указатель имен А.П. Богданов. М., «Наука»,1990. Серия «Памятники исторической мысли».

2

Чистякова Е. В. А.И. Лызлов и его «Скифская история» // Проблемы историографии. Воронеж, 1960.

3

См. вступительную заметку А.С. Демина в кн.: Богданов А.П. От летописания к исследованию: Русские историки последней четверти XVII века. М., 1995. С. 6; Изд. 2‑е, испр. и доп. М.; Берлин, 2020. С. 11.

4

Для профессора Чистяковой это был естественный выбор, но увы! – сказать подобное в наше время можно лишь о немногих историках.

5

Подробнее см.: Чистякова Е.В. Об авторе «Скифской истории» А.И. Лызлове // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961.

6

Ср.: Митрополит Евгений [Болховитинов]. Словарь русских светских писателей. М., 1845. T. II. С. 36–37; Старчевский А. Очерк литературы русской истории до Карамзина. СПб., 1845. С. 84; Будовниц И.У. Словарь русской, украинской, белорусской письменности и литературы. М., 1962. С. 161, 302; и др.

7

Богданов А.П. От летописания к исследованию. С. 6 (2‑е изд. С. 10).

8

Богословский М.М. Петр I. Материалы для биографии. В 5 томах. Т. 1–5. М., 1940–1948 (с 1672 до 1700 г.). Изд. по авторской рукописи: Богословский М.М. Петр Великий: материалы для биографии: в 6 т. М., 2005. Т. 1 (1672–1697).

9

Crummey, Robert О. Peter and the Boyar Aristocracy, 1689–1700 // Canadian/American Slavic Studies, 8 (1674): 272–287.

10

Crummey, Robert O. Aristocrats and Servitors: the Boyar Elite in Russia, 1613–1689. Princeton, 1983.

11

Полное собрание законов Российской империи. Серия I. СПб., 1830. T. II (далее – ПСЗ). № 747, 754.

12

Чернов А.В. Вооруженные силы Русского государства в XV–XVII вв. М., 1954. Подробнее: Он же. Строительство вооруженных сил Русского государства в XVII в. (до Петра I). Рукопись докт. дисс. М., 1949.

13

Богданов А.П. Царь-реформатор Федор Алексеевич: старший брат Петра I. М., 2018. С. 252–293.

14

Crummy R.O. Aristocrats and Servitors. P. 175–177. Уточненные данные см.: Кошелева О.Е. Боярство в начальный период зарождения абсолютизма в России, 1645–1682 годы. Рукопись канд. дисс. М., 1987.

15

При принятии узаконений одной Думой формула «государь указал и бояре приговорили» менялась на «по указу великого государя бояре приговорили», – ПСЗ. № 682, 686, 687 и др. Указы по регламенту работы высших учреждений: № 621, 656, 777, 839.

16

ПСЗ. № 838, 885.

17

ПСЗ. № 677 и др. Подробнее об административных преобразованиях см.: Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М., 1987.

18

ПСЗ. № 851. Думные дьяки писались в боярских книгах, списках и иных разрядных документах за думными дворянами, выше стольников, а простые дьяки – под стольниками, стряпчими, дворянами московскими и жильцами. При этом чин стольника, начальный для юного аристократа, обычно был высшим для дворянина неаристократического происхождения. На военной службе после реформы царя Федора Алексеевича стольник примерно соответствовал полковнику, думный дворянин – полному генералу. Думный дьяк был где-то на уровне генерал-майора (такой чин уже был).

19

ПСЗ. № 779, 780, 820, ср. № 646; Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею (далее – АИ). Т. 5. СПб., 1842. № 10, 49; Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований. СПб., 1890; Дьяконов М.А. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве (XVI–XVII вв.). СПб., 1898. Веселовский С.Б. Сошное письмо. СПб., 1916. Т. II; и др.

20

ПСЗ. № 715; Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной Коллегии иностранных дел (далее – СГГиД). М., 1826. Т. 4. № 116; Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н.В. Калачовым. М., 1850. Кн. 1. Отд. II. С. 19–40; Никольский В.К. «Боярская попытка» 1681 г. // Исторические известия, издаваемые Историческим обществом при Московском университете. 1917. Кн. 2. С. 57–87; и др.

21

ПСЗ. № 627, 628, 630, 632–634, 638–641, 643, 644, 700, 814, 860 и др.

22

Павлов-Сильванский Н.П. Государевы служилые люди. СПб., 1909. С. 198; Дьяконов М.А. Очерки из истории сельского населения … С. 283–284; и др.

23

ПСЗ. № 734, 785, 813, 822, 830, 832, 834, 835, 866, 886, 888–890, 893, 910, 911; Веселовский С.Б. Материалы для истории общего описания всех земель Русского государства в конце XVII в. // Исторический архив. М., 1951. T. VII. С. 300–396; Он же: Сошное письмо: исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства. М., 1916. Т. II. С. 54–56.

24

См., напр.: Смирнов П.П. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII в. // ЧОИДР. 1915. Кн. 3; Новосельский А.А. Коллективные дворянские челобитья по вопросам межевания и описания земель в 80‑х годах XVII в. // Ученые записки Института истории РАНИОН. М., 1929. T. IV; Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв. М., 1978.

25

Они отчасти опубликованы: Юшков А. Акты XIII–XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. М., 1898.

26

«А книгам быть: 1) родословным людей; 2) выежим; 3) московским знатным родом; 4) дворянским; 5) гостиным и дьячим; 6) всяким ниским чинам». См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. VII. М., 1991. Приложение IV. С. 302.

27

Богданов А.П. Чины венчания российских царей // Культура средневековой Москвы. М., 1995. С. 211–224.

28

Богданов А.П. Творческое наследие Игнатия Римского-Корсакова // Герменевтика древнерусской литературы. М. 1993. Вып. 6. С. 165–248; Он же. Российское православное самодержавное царство // Мировосприятие и самосознание русского общества. Вып. 2. Царь и царство в русском общественном самосознании. М., 1999. С. 94–111; и др.

29

Подробнее см.: Богданов А.П. Летописец и историк конца XVII века: очерки исторической мысли «переходного времени». М., 1994 (изд. 2‑е, доп. и испр. М.; Берлин, 2019). С. 3–12. Вместо предисловия. Тайна «переходного времени».

30

Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII век. М., 1955. С. 554–556; Устюгов Н.В. Научное наследие. М., 1974. С. 78; и др.

31

Соболевский А.И. Образованность Московской Руси XV–XVII вв. СПб., 1903. С. 8–13. Бакланова считает эти данные даже заниженными: Бакланова Н.А. Русский читатель XVII века // Исследования и материалы по древнерусской литературе. Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967. С. 156–193.

32

Кошелева О.Е., Морозов Б.Н. Грамотность и образованность различных сословий [XVII в.] // Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР с древнейших времен до конца XVII в. М., 1989. С. 55–66.

33

Богданов А.П. Глава XVII: Семья и семейные отношения в XVI–XVII вв. С. 384–429; XXI: Грамотность и образование в XV–XVII вв. С. 534–581 // Очерки демографической истории России XI–XXI в. Том 2. XVI–XVII века. М., 2022.

34

Устюгов Н.В. Научное наследие. С. 212.

35

Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. Изд. 4, доп. СПб., 1906. С. 24.

36

Богданов А.П. Учеба царских детей XVII в. и издания государевых типографий // Фёдоровские чтения. 2003. М., 2003. С. 224–256.

37

А то стольник кн. П.И. Хованский, например, тревожно вопрошал сына о последнем письме из дому: «Да отпиши ко мне, для чего не материна рука?!» – Частная переписка кн. П.И. Хованского, его семьи и родственников // Старина и новизна. М., 1905. Кн. 10. С. 316.

38

См. исследование и издание текстов эпитафий, именно в контексте образования: Богданов А.П. Стих и образ изменяющейся России: последняя четверть XVII – начало XVIII в. М., 2004 (изд. 2‑е: доп. и испр. М.; Берлин, 2019).