Убитые девушки

Элли говорит шепотом, почти шипит, потому что Крисси дома и она не хочет вмешивать дочь. Их нынешние разборки совершенно не походят на прошлые ссоры. Они оба на взводе. Или на грани?

– О чем ты?

– Ты носишь его в себе, Кэл. Такого раньше не было. Никогда. И это уже чересчур. Ты привносишь эту атмосферу в наш дом, в нашу жизнь. Я так больше не могу. Я не в силах жить с ходячим мертвецом, с тем, во что он тебя превратил!

Слова жены – острые стрелы правды. И Кэл ненавидит Элли за них.

– Прости, что я недостаточно хорош и весел для тебя. – Он повышает голос. – Если мое прошлое, моя потребность найти ответы на мучающие меня вопросы настолько тебе в тягость, я действительно очень сожалею.

В глазах Элли вспыхивает гнев. Всплеснув руками, она выпаливает:

– Я совсем не это имела в виду. Не приплетай сюда Марго. Я всегда поддерживала тебя в отношении нее. – Из глаз жены грозят брызнуть слезы. – И продолжала бы поддерживать, если бы ты мне позволил.

Кэлу становится стыдно, но он отмахивается от этого чувства, потому что не желает, чтобы более благоразумная Элли оказалась права, как всегда. Кэл хочет только одного – сбежать от нее куда угодно, хоть к черту на кулички. Он швыряет в вещмешок рубашку.

– Я не могу больше этого выносить, – произносит Элли настолько тихо, что ему приходится прислушиваться. – Ты совсем не слушаешь меня. И меня это пугает, Кэл. Мы живем так уже несколько месяцев. Нам нужно поговорить, нормально поговорить, или…

– Или что?

Кэл понимает, что сам подталкивает жену, загоняя их обоих в тупик. Внутренний голос пытается до него докричаться: «Остановись!» Но он звучит слабо и не может отрезвить Кэла.

– Или… может быть, уже все бессмысленно. – Глаза Элли наполняются слезами. Кэл чувствует ее отчаяние, но оно не вызывает в нем никаких ответных эмоций. И это его страшит – то, что ему все равно.

– Возможно, так будет лучше. – Слова срываются с его языка прежде, чем он пытается их сдержать.

– Что ты имеешь в виду?

– Я видел тебя, Элли. В студии. С ним.

Ее лицо краснеет, в глазах появляются вина и сожаление.

– О господи… Кэл! Прости! Это была минутная слабость. Я… Почему ты ничего не сказал? Я могла бы… – Элли протягивает к нему руку, но Кэл снова отдергивает свою.

– Кто он?

Кэл не желает знать и в то же время испытывает в этом потребность. Его мозг продолжает перебирать всех, кто мог быть тем мужчиной. Один из их друзей из деревенского паба? Кто-то из галереи? Кто же? Кто? Кэл уже ненавидит всех мужчин скопом. И ему нужен один – тот, на ком он мог бы сконцентрировать свой гнев. Всего один другой мужчина.

– Я не могу… Кэл, неважно, кто он. Это был глупый минутный порыв. Дело не в нем. А в нас. Прости меня, я совершила ужасную ошибку.

– Скажи мне, кто он.

Кэл видит, как меняются глаза жены – в них появляется та упрямая решимость, которая ему всегда так нравилась. Но в прошлом эта решимость никогда не была нацелена против него.

– Нет.

– Я имею право знать.

Кэл понимает: он зашел слишком далеко.

– Ты ни на что не имеешь права! – заявляет Элли и разворачивается на каблуках.

На ее щеке клякса ярко-зеленой краски, мешковатый комбинезон художницы, а длинные каштановые волосы развеваются при движении. Кэл провожает жену взглядом, слышит ее шаги на лестнице. Затем хлопает входная дверь, и через несколько секунд до ушей Кэла доносится рык заведенного мотора. Еще миг – и жалобный стон гравия под нажимом шин сменяется гнетущей тишиной.

Кэл машинально продолжает складывать вещи в мешок. Закончив, аккуратно ставит его в прихожей рядом с записывающей аппаратурой, которая займет почти весь салон автомобиля. Кэл контролирует каждое движение, стараясь не отвлекаться.

В дом через заднюю дверь заходит Крисси; в кудрях девушки играет солнечный зайчик, за ней трусит собака, тычась золотистой мордой в бок. Кэл рад, что дочь не присутствовала при ссоре.

– Куда это мама поехала?

– Она сердится на меня за то, что я уезжаю, – говорит Кэл, не зная ответа на вопрос дочери.

– Но тебе же нужно ехать.

Дочь с отцом встречаются взглядом. У Крисси глаза матери, и Кэл больше не способен догадаться по их выражению, о чем она думает. Как не может постичь и собственную жену. Внезапно его сердце сжимается от ужасного предчувствия потери. Если бы он и захотел остаться, то только ради нее.

Кэл кивает:

– Это важно. Это то, что я должен сделать. Мне очень жаль.

Крисси помогает ему погрузить вещи в машину. Ракета сидит на крыльце, и даже у нее во взгляде укор. Кэл гладит ее по голове:

– Позаботься о них, моя девочка.

На протяжении долгих лет Кэл удостаивался наград и создал целую онлайн-армию сыщиков, помогающих ему в розыске свидетелей, в поисках документов и ключей к разгадкам тайн, в анализе улик. Только у этого была цена.

Крисси отступает назад, скрестив руки на груди; ноги напоминают побеги фасоли между джинсовой мини-юбкой и парой ботинок на шнурках с двойной подметкой. В своей клетчатой рубашке и очках в черной оправе девушка выглядит невыразимо хрупкой и оторванной от жизни, судящей о ней лишь по книгам.

Кэл притягивает Крисси к себе, заключает в объятия; ее руки тоже обвивают Кэла и крепко сжимают.

– Будь хорошей девочкой, слушайся маму. Скажи ей, что я чуть позже позвоню.

Дочь не провожает его – сразу же забегает по ступенькам обратно в дом, Ракета ныряет следом. Крисси привыкла к этому – отец отбывает и возвращается под стать приливной волне.

В конце подъездной аллеи у почтового ящика Кэл замечает почтальона. Кэл едет медленно, чтобы достичь поворота после того, как пикап почтальона отчалит. Вот он уже покинул дом, а мысли о неверности Элли и их возможном разрыве все еще преследуют его. В горле першит, щеки горят, слезы душат, но не могут вырваться наружу. Такое с ним с тех самых пор, как пропала Марго: как будто что-что внутри заблокировалось. Он тогда запер в себе боль, и до сих пор никому не удалось найти к ней ключ, даже тем, кого он любит. Иногда это страшит Кэла, словно он утратил какую-то часть своей личности из-за отсутствия ответов.

Не заглушая мотора, Кэл выходит из машины и проверяет почту. Перебрав кучу рекламных проспектов и банковских счетов, он выуживает пару писем, адресованных лично ему, и бросает их на заднее сиденье. А потом на пару секунд застывает, оглядываясь назад.

Он бежит, предает свой брак, хотя ему следовало бы остаться и бороться. Но впервые за все минувшие годы Кэл гораздо сильнее страшится себя, нежели своей семьи. Если он себя не спасет, он разрушит и жизнь дорогих ему людей.

Глава восьмая

Абердиншир

Кэл направляется туда, где в последний раз видели Лейлу Макки. Он решает начать с конца. Кэл вылезает из машины и хлопает дверцей так, что стук эхом разносится по сельской глубинке. Простирающийся далеко за пределы взора ландшафт поражает Кэла своей ширью и безграничностью, заставляет сердце забиться в благоговейном трепете. Небо кажется огромным, ощущение необъятности пространства даже слегка пугает.

Проселочная дорога окружена каменными стенами, обвитыми колючей проволокой. Рядом ощетинился колючками желтый дрок, а небольшие домики местных фермеров так прилипли к склону холма, словно страшатся, что их в любой момент смоет водным потоком.

Кэл направляется по дороге к конюшням. Проходя под тенистым пологом леса, поднимающегося по крутому берегу, Кэл замечает на полях пасущихся лошадей, с шерстью, густо облепленной грязью. Владельцы этого хозяйства несколько лет назад уехали в Испанию, и теперь всем заправляет их дочь.

Сегодня Кэлу не хочется идти туда. Для начала ему нужно ощутить местный колорит, понять, с чем и кем предстоит иметь дело, оценить возможности и вероятности, сформулировать вопросы, которые он будет задавать. А еще ему необходимо поскорей проскочить начальные стадии процесса. Обычно он готовится лучше и тщательнее. Но на этот раз – и Кэл согласен в этом с Сарой – все будет по-другому: не так проработано, менее отшлифовано. Придется даже прибегнуть к съемкам скрытой камерой. Кэл вынужден сразу, с самого начала, вовлекать слушателей в свое расследование. Иного способа выполнить задачу нет.

Глядя вдаль, за линию столбов, Кэл мысленно переносится в невыразительную, похожую на тюремную камеру комнатенку, в которой они разговаривали. Он и Дюбуа. Кэл почти ощущает противный резкий запах антисептика в средстве для мытья пола. И его снова охватывает сожаление из-за упущенных возможностей. Вся страна радуется смерти Дюбуа, упивается его бесславным концом. А Кэл – вопреки всякой логике – все еще отказывается поверить в добровольный уход убийцы из жизни. Не таким он выглядел человеком, не был на той грани, когда выход один – суицид. Это позерство, это лукавство, это наслаждение при рассказе о том, как ловко он вводил в заблуждение опытных экспертов, даже требование шоколада – все это никак не вяжется с поведением человека, не собирающегося задерживаться на этом свете. Даже без учета его финальных язвительных реплик.

Мог ли кто-то удушить убийцу разорванной простыней? В больнице утверждают, что никаких ошибок надзора той ночью допущено не было. Но не слишком ли это удобно? Или Кэл обманывается? Люди могут впасть в депрессию в один миг и в таком состоянии способны на спонтанные выходки. Вытворят что-нибудь, а потом только задумываются. Такое случается сплошь и рядом, каждый день.

Дюбуа был значимой вехой на пути Кэла: если бы программа вышла, он мог стяжать себе и славу и богатство. Или, по крайней мере, стабильный доход и признание. Но последние слова монстра грозили преследовать его до конца жизни.

Кэл возвращается на дорогу, достает записывающую аппаратуру. Поэтические повествования стали его коньком, журналистской «маркой». Если остальные прибегали к сухому или нейтральному новостному репортерскому стилю, Кэл старался перенести слушателей в те места, которые видел сам. Поначалу это удивляло их, возможно даже лишило его некоторых закоснелых любителей посмаковать преступления без лирических отступлений. Но Кэл об этом не сожалел – для него люди за кадром значили все.

Глава девятая

Выпуск первый:

«Лошадь вернулась одна»

Одноколейная дорога, ведущая к конюшням Хайтэпов, – место пустынное даже в дневное время. Окаймляющие ее стены, каждый камень которых уложен вручную, довольно старые: они уже накренились, но еще не обрушились. И сплошь обросли зеленовато-голубым лишайником, походящим на океанские водоросли. Но до галечных пляжей Абердинского побережья, потрепанных солеными водами Северного моря, отсюда двадцать миль.

Тридцать пять лет назад породистая гнедая кобыла по кличке Руби вернулась на конный двор без всадницы и почти затемно. Лошадь дрожала, а из глубокой раны на ее ноге сочилась кровь. Поводья были спутаны, одного стремени недоставало. По рассказам конюхов, спина кобылы пенилась от пота, глаза, полные ужаса, дико вращались. Спекшаяся кровь свидетельствовала о том, что с момента получения раны прошло некоторое время.

Люди, отправившиеся на поиски всадницы, несколько часов бродили по окрестностям. Поначалу они были убеждены в том, что произошел несчастный случай – возможно, столкновение с машиной или лошадь, испугавшись чего-то, сбросила наездницу. Они предполагали, что раненая девушка не может самостоятельно добраться до дома. Когда стало холоднее, волонтеры вернулись за одеялами и флягами с горячим чаем, чтобы согреть бедняжку, когда найдут ее. Но никаких признаков происшествия не обнаружили – ни следов шин, ни поврежденных стен, ни взрытого или примятого дерна на обочинах. Постепенно расширяли зону поиска: девушка отсутствовала несколько часов, значит, могла заехать далеко в горы. Поэтому прочесали даже вересковую пустошь. А когда совсем стемнело, продолжали выкрикивать ее имя – Лейла Макки. Увы, никто не откликнулся на этот зов. За ночь поисковый отряд пополнился волонтерами с окрестных ферм и из гостиницы, в которой двадцатилетняя Лейла работала официанткой. В последующие дни они обошли и осмотрели все сараи и надворные постройки. Но и там не обнаружили никаких следов. Лейла словно растворилась в воздухе.

Несколько недель после исчезновения люди строили различные догадки и предположения. В основном о том, что Лейле захотелось другой жизни. Ее школьные подруги и приятели заметно продвинулись в жизни – кто-то поступил в университет, кто-то нашел хорошую работу, кто-то женился или выскочил замуж. А жизнь Лейлы почти не изменилась. Возможно, эти допущения сказались на ее не слишком усердных поисках. Но за три с лишним десятилетия банковский счет Лейлы, на котором лежали 917 фунтов стерлингов, остался нетронутым. И никаких кредитов на ее имя оформлено не было.

Семья Лейлы уверена, что знает виновного в ее бесследной пропаже. Этот человек до сих пор живет там, в тени одинокой горы. И родители Лейлы, Тэм и Джин, желают только одного – выяснить, что же все-таки случилось с их дочерью.

Это программа «Найти справедливость», и с вами ее ведущий Кэл Ловетт.

Глава десятая

Лейла, 1986

Лейла любит эту утреннюю пору. Если ей не надо обслуживать постояльцев гостиницы за завтраком или сильное похмелье не удерживает ее в постели, Лейла обувается, надевает куртку и устремляется по полю к конюшням – так рано, насколько возможно, не задерживаясь, чтобы поесть.

Даг, владелец конюшен, разрешает ей покататься верхом в обмен на какую-нибудь работу. Иногда Лейла дает уроки верховой езды, но избалованные, истеричные дети требуют терпения, а терпение – не ее сильная сторона. Поэтому, когда позволяет время, Лейла сама вызывается помочь в конюшнях – выгрести навоз, почистить стойла и лошадей, принести им сена и наполнить поилки водой. Девушка не боится тяжелой работы и не отлынивает от нее, отговариваясь дождем или снегопадом. И это одна из причин, почему она нравится Дагу. Лейла это понимает. В ясные, солнечные дни недостатка в помощниках нет. Но когда грязь по щиколотку и порывистый ветер сносит с ног, помощники испаряются. А Лейла остается.

Сегодня утренняя заря – не более чем тонкая полоска на горизонте; серые облака быстро мчатся по небу, освещаемому вспышками молний. Воздух колючий, но не такой кусачий и зябкий, как холодным зимним утром, когда темнота не спешит рассеиваться и Лейле кажется, будто она – единственный человек, оставшийся на планете.

– Доброе утро. – Даг уже выводит на нижнее поле двух лошадей. Его не будет минут тридцать, пока лошади не насытятся. – Выведи Руби и Джоя.

С благодарностью кивнув, Лейла проскальзывает в стойло Руби. Кобыла водит головой вверх-вниз: ей не терпится оказаться на воле, под открытым, пусть и мрачным небом. В холодном воздухе каждый выдох кобылы превращается в пар. Руби сама сует морду в недоуздок, снятый Лейлой с крюка на наружной стене конюшни, но, выйдя во двор, пугается пронзительного ветра.

– Тише, девочка. – Лейла поглаживает ее мягкую шелковистую гриву; на мгновение она зарывается носом в бок лошади – он так сладко пахнет! А потом еще раз приговаривает: – Тихо, моя девочка, спокойно.

Копыта Руби звонко цокают по бетону, пока она следует за Лейлой до конца блока, где Джой – старый и верный служака – терпеливо свешивает голову над дверцей своего стойла в ожидании недоуздка и повода. Конь спокойно выходит на улицу, когда Лейла отодвигает засовы. Он и сам бы дошел до поля, если бы ему позволили.

Джой тычется в Лейлу носом. Девушка с любовью гладит его морду и нащупывает в кармане угощение. Сбоку выгибает шею за своей долей Руби. Окруженная с обеих сторон лошадьми, с поводьями в каждой руке, Лейла выходит на грунтовку, ведущую к полю, с ощущением такого спокойствия, какое она испытывает лишь в такие мгновения, как это, вдалеке от людей и чувства бесцельности жизни, обуревающего ее со школы.

Часом позже все лошади уже выведены и накормлены, их стойла вычищены, в подстилки добавлены свежие опилки, поилки наполнены водой доверху. А окоченевшая от холода Лейла следует за Дагом на кухню фермерского дома, где его жена Сал жарит бекон, а дочери уже готовы выйти к школьному автобусу.

Даг придерживает перед Лейлой дверь, она молча проскальзывает мимо него на кухню, чувствуя на лице его дыхание, от которого сердце девушки екает. Свои грязные сапоги она оставляет на крыльце. Ступая по плиточному полу в носках, Лейла молча кивает девочкам и опускается на стул, не прекращая потирать руки, чтобы быстрее согреться. Одна колли обнюхивает ее, и девушка гладит ее по голове.

– Все в порядке, Лейла? – интересуется Сал, хотя она никогда не проявляла к ней особой теплоты и сердечности. – Бекон будешь?

– Спасибо, – говорит Лейла. Онемевшие пальцы уже покалывает, к ним возвращается чувствительность, и уютная кухня рассеивает ее скованность. – Что тут может быть не в порядке?

Налив себе чая из всегда стоящего на столе чайника, Лейла берет с решетки тост – за работой у нее разыгрывается волчий аппетит. Днем конюхи и наездники пользуются кухней при амуничнике, чтобы приготовить себе горячие напитки и разогреть в микроволновке еду. Доступ в хозяйский дом – привилегия, которой удостаиваются самые преданные и приближенные к Дагу люди. И Лейла знает, что другие работники негодуют из-за того, что она вхожа в дом. Иногда девушка задается вопросом: а Сал тоже негодует и возмущается? Она всегда держится с Лейлой холодно и натянуто. Не так непринужденно и доброжелательно, как с остальными помощниками.

Сал ставит тарелку с беконом на стол, а Даг, сев напротив Лейлы, передает ей пакет с булочками, чтобы она сделала толстые сэндвичи, сочащиеся топленым салом и теплом. Его ступни под столом касаются стоп Лейлы, и девушка поспешно подгибает ноги под стул. Выдавливая кетчуп на свою булочку, Лейла чувствует, что за ней пристально наблюдают. Вскинув глаза, она перехватывает взгляд Бриджит. Любопытство девочки быстро улетучивается, а щеки еще долго остаются пунцовыми.

Бриджит, должно быть, тринадцать. Лейла знает, что девочка завидует ее свободе, тому, что она может весь день провести с лошадьми. Лейла не раз слышала, как она выпрашивала у родителей позволения не ходить в школу перед конными шоу. А вот Бриджит понятия не имеет, что Лейла завидует ей из-за разницы в образе жизни.

Даг и Сал строги с обеими дочерьми, они возлагают на них большие надежды и постоянно внушают девочкам, чего они могут достичь и непременно достигнут. Лейла, только будучи отчисленной из школы под самый конец обучения и оставшись «у разбитого корыта», без всяких надежд на будущее, поняла, что такие родители – настоящий подарок. Не то чтобы ее собственные не проявляли интереса к ее учебе и не сумели ей его привить, оставляя полную свободу действий. Не то чтобы они за нее не переживали – они просто никогда не верили в то, что она вообще способна достичь успеха.

Она и не достигла. Лейла лодырничала, слонялась повсюду, курила и пила, наслаждаясь популярностью у сверстников и не замечая, что большинство из них строило планы и продолжало втихомолку учиться, несмотря на громкие уверения в том, что школа им не нужна. За последние пару лет эти друзья и подруги остались в стороне: большинство уехало из Абердина в Глазго или Эдинбург, завело новые знакомства, построило новую жизнь. И теперь, встречаясь с ними во время университетских каникул, Лейла ощущает себя даже более одинокой и брошенной на произвол судьбы, чем в их отсутствие.

– Девочки, пора, – указывает на часы Даг, и Бриджит со своей младшей сестренкой Паулой, ворча, суют ноги в сапожки, подхватывают пухлые школьные ранцы и надевают поверх своих курток непромокаемые накидки.

Солнце – как призрак: то появляется на небе, то исчезает, затянутое тучами. Непохоже, что пойдет дождь. Но это Абердиншир, и здесь все может измениться за полчаса. Переменчивая погода тут, пожалуй, единственная константа.

– Сколько времени ты проведешь у нас сегодня? – спрашивает Даг, набив рот сэндвичем, и Сал предостерегающе шлепает мужа по руке.

Лейла отвечает, лишь все прожевав и проглотив:

– Мне сегодня в вечернюю смену. – Обхватив пальцами кружку с чаем, уже согревшаяся и насытившаяся, девушка ощущает, как к ее щекам снова приливает жар. – Я могу пробыть столько, сколько вам нужно.

– Я подумал, ты могла бы потренировать Руби, и надо бы медленно проехаться на Пеструшке, посмотреть, не разрабатывается ли ее негнущаяся нога.

Сал внимательно смотрит на мужа:

– А кто будет делать с девочками уроки?

– А ты на что?

Сал жестом указывает на хаос, царящий на кухне после завтрака:

– Ох, у меня столько дел, да и от поездки верхом я бы не отказалась.

Лейла по опыту знает: Сал не поблагодарит ее за предложение прибраться на кухне. Есть невидимая линия, которую нельзя переступать: Лейла не член этой семьи. Девушка остро чувствует напряжение в комнате, вызванное тем, что хозяева расходятся во мнении о ней.

– Я могла бы сделать уроки, – предлагает Лейла. – Вы можете взять Пеструшку… – Ей не хочется отказываться от поручения, но она чувствует, что должна. – Или Руби.

– Нет. Я хочу, чтобы Лейла покаталась на Руби, – говорит Даг жене. – А ты бери Пеструшку. – Ударив рукой по столу, он резко отодвигает стул, давая понять: разговор окончен.

Сал поднимает стопку тарелок и относит их в мойку. Всплеск воды – единственный звук, нарушающий неловкое молчание.

Лейла с опущенной головой следует за Дагом до двери, избегая смотреть на Сал, ощущая яд в воздухе и в то же время трепеща от гордости.

Глава одиннадцатая

Лейла, 1986

Запыхавшись от бега из конюшни в душ, а оттуда в гостиницу, Лейла обвязывает тесемки фартука вокруг талии, не сводя сердитого взгляда с шеф-повара. Его красное лицо потеет все сильнее по мере того, как множатся заказы; маленькие белые бланки трепещут под слабым дуновением вентилятора, тарелки томятся в ожидании под инфракрасными лампами. Шеф по мясу заболел, а посудомойщик в самовольной отлучке. Опять.

– Это не входит в мои обязанности, – протестует Лейла.

– И в мои, черт возьми, тоже, – огрызается шеф-повар. – Но раз этот никчемный дармоед так и не появился, кто-то должен сделать его работу. Мы же не можем здесь скопить горы грязной посуды! Прекрати нытье и принимайся за дело.

Он звонит в колокольчик:

– Персонал!

Еще одна официантка поспешно подбегает к ним.

– Вам нужно уволить этого никчемного дармоеда, – шипит Лейла, вытаскивая кастрюли, сваленные в просторную мойку, и выковыривая комочки еды в попытке очистить слив. – Я не должна этим заниматься, – повышает она голос. – Черт возьми! Я накрасила ногти!

– Что я слышу? – вопит шеф-повар, приложив к уху потную руку. – Ногти она накрасила! Нашла отговорку. А на самом деле тебе наплевать. Как и всем остальным! Здесь никому ни до чего нет дела…

Стиснув зубы, Лейла нагружает на поднос столько тарелок, сколько может уместиться, запихивает его в промышленную посудомоечную машину и, потянув за рычаг, опускает откинутый верх. Затем нажимает на кнопку, и звук воды, бомбардирующей тарелки, мгновенно заполняет кухонный закуток, заглушая чертыханья и ругательства, с помощью которых шеф-повар подгоняет помощников. У одного из них после затрещины горит ухо. Вид у парня такой, словно он вот-вот расплачется.

– В любом случае, – снова нарушает криком временное затишье шеф-повар, пока Лейла залпом опустошает стакан воды и ставит его на высокую полку, – это твой гребаный бойфренд должен находиться здесь как прикрытие, а не я.

– Он не мой бойфренд.

– Я живу в соседнем коттедже и знаю, что происходит, ты, маленькая шлюшка.

Он так шутит с ней, стараясь загладить вину, но Лейла чувствует укол раздражения. Она не хочет, чтобы ее связывали со Стивеном. Это все несерьезно. Интересно, что еще он слышит сквозь стены?

Через два часа Лейла уже вся запачкана и забрызгана, лицо пылает от безжалостного пара, грязь разъедает кожу, а сочувственные взгляды остальных официанток вызывают только злость – ни одна из них не предложила ее заменить. Когда ее отпускают – всего на десять минут, – она выходит из кухни через заднюю дверь, вдыхает аромат сосен и яростно затягивается давно желанной сигаретой.

– Все хорошо, прекрасная Лейла?

При виде Глена, вынырнувшего из-за угла в темноте, девушка улыбается и отводит от лица прядь. Бармен катит пустой бочонок. Взгляд Лейлы задерживается на его мускулах, просматривающихся сквозь белую рубашку. Девушка надувает губы: «Ну почему я такая потная, с раскрасневшимся лицом?»

– Меня заставили мыть кастрюли, – жалуется она, с удовольствием наблюдая за тем, как неловко Глен переминается с ноги на ногу.

– Я не виноват. – Его голос звучит тихо, мягко, их взгляды встречаются, и Лейла не отводит глаз, наслаждаясь эффектом, который она производит на Глена. Он подступает ближе.