Город шаманов

Да, да. Спать. Хорошая мысль. Разумная. Всё привиделось: лапландские черноволосые женщины, использующие мою грудь в качестве подушки; матерые волки с годовалого теленка; вежа с кривыми шестами.

Абсолютно ничего не было.

Однако новые запахи никуда не ушли, пока я не упал в бездну лихорадочного сна.

И легко вернулись, стоило мне вынырнуть из небытия. Принюхался. Псиной воняло меньше, но меня не проведешь, я знал, где кроется опасность и был крайне осторожен, стараясь ничем не выдать своего пробуждения. Прислушался к миру, не раскрывая глаз. Стало намного холоднее, и пахло варевом. Сразу сглотнул и, больше не таясь, дернулся.

Должного внимания на меня никто не обратил.

Странно – реакция должна быть сразу. Я ведь проснулся!

В веже, помимо меня, находилось два человека. Один у очага, другой у входа. Каждый по-своему занят. Первый возился с мешком из дубленой кожи, развязывал тесемки. Второй, словно только и ждал моего пробуждения, своеобразно затянул песню. Непомерная вибрация каждой ноты была настолько сильна, что не давала уловить тон. Звук закачался в воздухе вежи, падая вниз и взлетая вверх. Лопарь прикрыл глаза, меняя грудные звуки на горловые, затягивая бесконечное «лы».

Кажется, только один я обеспокоился, готовый как следует напугаться. Девушка у очага спокойно достала из мешка серой муки и бросила в котел, подумав, она добавила в него ягод.

– Только не брусники, – шепотом попросил я, но просьба была не услышана – лопарь поднес ко рту щепку и по веже звонко разнесся первый удар варганы. Звук накрыл, оглушая. Не успел отойти от него, как лопарь без паузы затянул своё «лы».

Я обреченно откинулся в шкуры. Придется послушать местную музыкальную самодеятельность, тем более деваться всё равно некуда. Я же не в Праге, а люди стараются. Только вместо наслаждения, с каждой новой волной звука и ударом в сознание прочно вселялась неведомая до этого тревога и тоска. Я чувствовал, как она запускает свои холодные и мерзкие щупальца, плотно обволакивая дух и разум. Чтобы отвлечься, посмотрел вверх, в дыру, разглядывая привычное небо. Увидев знакомые звезды, обрадовался и сказал:

– Большая медведица, здравствуй.

– Здравствуй, – раздался голос рядом. Я встрепенулся. Рядом сидела на корточках девушка. Не отвечая на мою улыбку, она поднесла к своим губам длинный половник и медленно попробовала варево. Темные глаза внимательно наблюдали за каждым моим движением. К унылому «лы» добавилось первое слово песни. Кажется, певец торжествовал. Я поморщился. Девушка, сделав свою оценку и не теряя грациозности, вернулась к очагу и заколдовала над котлом.

Была ли дикарка красива? Не знаю. Не уверен. Немного грязной, да. Молодой и сильной женщиной, тоже да. Что-то во мне дернулось – древнее и могучее, захватившее сразу мозг и тело. Ненавидел себя в такие минуты. Всегда взывал к разуму. Призывал к ответственности. К рациональной оценке ситуации. Но вся логика математического мышления исчезала, зачахнув под первобытными инстинктами. Необычная и своеобразная дикая красота впилась мне в подкорку сознания, запоминаясь навсегда и порождая желание. Частые темные веснушки на коже нисколько не портили лицо девушки, а, наоборот, делали ее только ярче, подчеркивая глаза. Каждое движение тела очень женственное, грациозное и плавное. Величественное! Так держать половник не каждая сможет. Специально что ли для меня старается? Так ведь я уже и так задавлен инстинктами!

А ещё сразу стало понятно, что ценность здесь не я. Надо прояснить ситуацию. Чужая дерзость меня озлила.

Я кивнул, соглашаясь сам с собой, и сказал:

– Меня зовут Иван. Я – штаб-офицер[7], и меня ищут.

Я бы мог не говорить ничего. Сильно значимые и весьма весомые слова заглушила протяжная древняя песня, и они растворились каждой буквой в дыму костра, поднимаясь к отверстию в конусе вежи. Я их увидел! Белый дым букв медленно растворялся в вытяжке ветра. Вот «а», вот «ш». Последняя исчезла большая «т». Она цеплялась за края дыры углами и никак не хотела вылетать из вежи. Как только тональность немного опустилась и стало тише, я снова попытался заговорить:

– Я хочу одежду, и меня надо как можно скорее доставить в гарнизон или вызвать оттуда подмогу. В городе люди, войска и медицина.

В песне появилось новое слово. Злое. Ругательное. Я явно различил его: «юльквик». Девушка, поигрывая резным черпаком, любуясь орнаментом ручки, тихо и зловеще произнесла:

– Шиши[8], – словно подпела.

Лопарь взял высокую ноту, а потом заиграл на варгане. Я вздохнул, снова опускаясь в шкуры. За наигранным моим спокойствием и безразличием скрывалась настоящая паника, основанная на тревоге. Боевой опыт мне подсказывал, что я в очень непростой ситуации. Пальцы непроизвольно стали сжиматься в кулаки. Чужие слова я четко различил. Дикари шишами называли шайки вооруженных людей. А в данном контексте под этой шайкой подразумевался городской гарнизон, и я еще умудрился признать себя его офицером. Тело мелко затряслось. Но теперь не от страха, а скорее от выброса адреналина. Одним лопарем и девушкой меня точно не испугаешь. Однако дрожь не уходила. Я попытался закутаться в шкуры и прикрыл глаза, наблюдая за врагами в щелочки. Не переставая петь, лопарь взял в одну руку деревянную миску, а в другую большой нож в ножнах и выскользнул из вежи в темноту. Я сразу начал действовать. Попытался сесть, но голова закружилась, и я облокотился о шкуры, быстро говоря:

– Сударыня, призываю вас к вашему дикому разуму. За гибель столь доблестного офицера, как я, ваш погост сожгут со всеми оленями, вежами и семьями в них. Одумайтесь. Я вижу, что вы меня понимаете. Здраво оцените ситуацию и помогите мне! Не доводите войска до крайностей! Действовать надо быстро, пока ваш певец не привел подмогу!

Девушка равнодушно посмотрела на меня. Помешала в котле. Сказала:

– Лопарь кормит оленя. Олень кормит лопаря.

– Это замечательно, – согласился я с очевидным. – Если не хочешь мне помочь, а я смотрю, ты хочешь! Хотя бы скажи ему, чтобы перестал петь! Пожалейте мою голову! Она сейчас разорвется!

– Это красивая песня. Твоя. Под нее танцует зима. Ее слышит луна и звезды.

– Её слышу я, и мне становится хуже.

– Сейчас тебе ничто не угрожает. За тобой придут.

– Придут? Правда? А когда?

– Придут. Скоро, – сказала странная девушка. – Но ты не будешь готов. Ты никогда не будешь готов, когда за тобой будут приходить. Вы называете это своим крестом. Таков твой крест.

– Это хорошо, что за мной придут. Очень хорошо, – пробормотал я и снова откинулся в шкуры. На душе стало спокойнее. Значит, всё-таки вызвали подмогу. Пение приблизилось. В вежу ввалился снежный ком. Перед собой лопарь бережно нес миску. Девушка отложила половник и приняла деревянную чашу. С секунду смотрела в нее, что-то нашептывая, потом осторожно подсела ко мне.

– А где ваш волк? – спросил я у неё, стараясь понравиться и загладить вину. Скрытый конфуз меня угнетал. Спросить хозяев про их животное – это точно будет считаться хорошим тоном. Даже у таких дикарей, как эти.

Девушка наклонила голову и внимательно посмотрела на меня. Чаша замерла в ее руках. Лопарь снова заиграл на варгане. И мы долгие секунды смотрели друг на друга, не моргая. Варган закончился. Он запел и стал подыгрывать себе ударами бубна. Интересно, что-то новое. Я хотел приподняться и разглядеть диковинный инструмент, но девушка остановила мой порыв взмахом руки и сказала:

– У нас нет волка.

– Нет волка? – я хмыкнул, потому что знал обратное. Скрывают очевидное. Зачем? Я тоже люблю песиков. В меру, но за ухом всегда потрепать готов. А тут сразу ко мне такое недоверие. Показное, я бы даже сказал. Обиделся и съязвил:

– Может у вас тогда есть гусли, и ты подыграешь своему другу.

– У нас нет гуслей, и это не мой друг, а мой дедушка, – слишком серьёзно ответила девушка и замерла каменным изваянием. Напряглась. Кто меня за язык тянул? Повел себя торговкой.

– Извини, – пробормотал я, стушевавшись. – Шутить я не умел никогда. Сейчас явный пример.

– Извиняю тебя. Ты же не знал. Выпей, – она протянула мне чашу.

– Что это? – я смотрел в миску, где плескалась темное густое вещество. В нос ударил запах крови. Скверно, неужели придется пить?

– Ты знаешь.

– Обязательно надо выпить? – я всё еще надеялся на другой исход.

– Да.

– Понятно, – дикие традиции гостеприимства. Не стану пить – обижу хозяев, которые меня спасли, отогрели своим красивым телом и накормили самым вкусным кушаньем – свежью кровью. – А можно я лучше горохового супа поем? Две тарелки, вместо одной тарелки крови? Хороший обмен! Зачтется за уважение? Кстати, как вы меня спасли? Услышали выстрел?

– Услышали, – уклончиво сказала девушка, тупя глаза. Я благосклонно улыбнулся. Люблю скромниц. Что поделать. Опыт подсказывал, что все они сущие дьяволицы.

Я не торопился пить кровь, старался не смотреть в миску с чудным орнаментом по краям и не нюхать. Воротило душу. Кривило. Уже хотелось вывернуться наизнанку. Тянул, как мог, время. Глушил беспокойство в себе. Боролся с резкими спазмами в животе. Миска крови. Боже мой! Подумать только.

Вдруг как раз сейчас подмога нагрянет. Тогда пить ее совсем не придется. Где же вы, солдатушки мои, когда так нужны?

– Имя у тебя есть? Меня Иван зовут, – я чуть не добавил Матвеевич, но вовремя остановился. – А тебя как?

– Ты знаешь как. Ты ведь меня уже называл, – девушка слегка побледнела и погладила у себя на груди деревянную фигурку, закрывая ее от моих глаз.

– Тотем? – я кивнул головой, понимая. Догадливый, но не быстрый. Жаль, что не успел разглядеть фигурку.

– Да.

– Хорошее имя. Тотем. Ничем не хуже Ивана.

– Пей.

– Может быть всё-таки суп?

– Пей!

Я вздохнул и поднес миску к губам.

Бубен коротко стукнул и замолчал.

А потом отстукивал, кажется, каждый мой глоток. Точно и правильно. Будто слился со мной. Я выпил всё и протянул миску девушке со странным именем Тотем. Теперь никого не обидел? Только свой желудок? Интересно, я уже считаюсь каннибалом и принят в семью? Если плясать надо, то я пока не смогу. Никак не готов. Хоть вешайте. Откинулся в шкуры. Мягкие и теплые. Пахнут по-другому. Приятно и как-то по-домашнему. Странные ощущения. Незнакомые.

– Спасибо, – пробормотал я, глядя в дыру в веже. Луна мне подмигнула. Звезды закружили хоровод.

– Не благодари, – сказала девушка и отодвинулась в темноту.

Глава 6

Веки не хотели раскрываться. Испытывали препятствие. Волоски ресниц срослись и теперь противно гнулись, желая преодолеть барьер. Зрачки хаотично бегали под тонкой кожей, мечтая о свете и о картинке виденья. Терпенье на исходе. Кромсает-то как душу! Нет мочи справляться от эмоций и хочется закричать от тоски. Я сделал усилие над собой и напряг веки, пытаясь их распахнуть. Наконец-то, прорыв!

Ресницы в тонком льду открылись в узкую щель, давая минимум искаженного обзора. Зрачки засуетились, живя своей жизнью: выхватывая из мрака предметы, давая мозгу, как можно больше информации. Темно и очень холодно, но очнулся я явно не от этого. Рядом скрипел снег под осторожными шагами. Невидимый зверь или человек ходил крадучись кругами вокруг моего убежища. Замирал, прислушивался, всячески давая понять, что чувствует меня.

Я затрясся. Проклятый холод выворачивал меня. Тело изгибалось. Позвоночник хрустел столбами. Где я? Что со мной? Образы в голове не задерживались, проносясь в хаотичном порядке: вальсирующие пары, пышные платья, качающаяся кровать с початой бутылкой на столе; опрокинутый стакан, катающийся на гладкой поверхности гранями мутного стекла; беспокойный старик в сюртуке, но больше похожий на лешего; лыжи, смеющаяся счастливая красивая женщина; орден на ленте, сжатый кулаком в белой перчатке; вежа, олень, теплая кровь в деревянной миске, шкуры оленей. Все вокруг закрутилось, набирая скорость, готовое лопнуть и прорваться. Поющий старик и девушка-дикарка у очага. Стоп! Они последние. Но куда делись? Как посмели меня бросить? Я же замерзаю. Коченею!

За стеной вежи зверь шумно вздохнул, принимая решение. Прохрипел что-то невнятное.

Я попытался проморгать веки. Ресницы с треском отрывались, оставаясь в корке льда. Видеть стал лучше. Да, я в веже: дыра в потолке, но от холодного очага дым костра вверх не поднимается. Никого нет.

Зверь слегка надавил на стену и шкуры опасно провисли под тяжестью.

Сейчас пойдет на прорыв.

Я внутренне сжался и машинально поднял правую руку. Почерневшие пальцы сжимали револьвер. Не знаю, чему больше удивился: оружию, кускам плоти на пальцах или покрытому коркой льда лыжному костюму. Шесты с треском начали ломаться, шкуры разлетелись, и в шаткое жилище ввалились несколько заснеженных людей.

– Кажись нашли, – сказал первый, скручивая с лица края башлыка[9], чуть приоткрывая мохнатую шапку. – Я же говорил – был след.

– Вот ведь Егорка, молодец, знатный следопыт. Опять получит премиальную чарку от благородия. А то и часы!

– Да куда ему часы! Мал еще больно! Он же во времени не разбирается!

– Мне бы часы очень пригодились! Я бы в деревне с часами погулял по центральной! – стал мечтать Егорка. – Я бы их и не заводил. Берег бы!

Я опустил руку с револьвером, устал.

– Живой что ли? – протянул удивленно голос. – Чудеса. Мотай, Егорка, за урядником и скажи каюру, чтобы нарты подогнал.

Я прикрыл глаза. Солдаты, не дожидаясь старшего, расстелили тулуп, уложили и закутали тело.

– Что тут у вас? – урядник начал с того, что кого-то толкнул и на лыжах въехал в развороченную вежу. – Нашли тело бергмейстера? Молодцы! А вежу-то зачем так разворотили, креста на вас нет что ли? Мы же не басурмане. Закоченел? Отмучился, бедолага. Давайте вытаскивайте! Пока не стемнело, надо в город успеть! Заметет же! Живо стараться! Что еще?

– Так ведь, Захарыч, живой он.

– Как живой? – урядник наклонился. Снял варежку и теплой рукой стал щупать пульс на шее, пристально заглядывая в глаза.

– Я и говорю живой, а вы не слышите, – отозвался бойкий солдат Егорка.

– Да ты, Захарыч, револьвер попробуй у него отними! Мне не дал.

– И мне не дает. Ваше высокоблагородие, слышите меня? Сейчас мы вас погрузим. Олешки быстрые! Домчат и глазом не моргнете!

Я моргать не мог, но шутку оценил.

– Плохо будет, если мы его сейчас потеряем. Возьмем грех на душу. Егорка! Где каюр?

– Господин урядник, погонщик не идет сюда! Из местных же он!

– Как не идет? Что за препоны вы мне тут строите? – удивился урядник, распрямляясь. Его лыжа наехала на мою ногу. Не почувствовал.

– Через слово понятен. Лопочет по-своему. Дрожит сильно. Боится. И олени его дрожат. Нервные, того и гляди сорвутся. Когда уже все русский выучат?! Дикари.

– И что он там лопочет? Ты что-нибудь понял?!

– Да, что-то про святилище, которое мы сломали, про духов, которые поклонялись медведям. Говорит, что в северное сияние здесь мертвые в бубны стучат да пляшут. Может в зубы ему дать, а то до сих пор бормочет и не остановится? Слышите, аж завывает! Я хотел сам упряжку подогнать, да он как начал упираться, плачет. Говорит, обратно дорогу теперь не найдем! А как не найдем? Город вон за той грядой сопок. Да и следопыт я в отряде первый.

– Так! Живо к каюру и не дай ему сбежать! Пока мы не подойдем. А то точно дорогу обратно не найдем. Павлов! Хватай тулуп с другой стороны, потащили. А вы двое! Чините вежу и нагоняете нас!

– Захарыч, как же… Да, зачем? Кому она нужна?

– Зачем чинить-то? – поддержал другой солдат. – Мы же православные, что нам их святилища? Нас бубнами, пляшущими девками и чертями не устрашить. У нас свой Бог. Верный.

– Да. У нас свой Бог, – урядник покосился на него, перекрестился, вздохнул и добавил:

– И сейчас он нас покинул.

* * *

Зеркальная вспышка ослепила глаза. Заморгал часто, восстанавливая картину. От меня отклонился человек. На голове странное зеркало с дыркой посередине. Глаза смотрят через круглые очки внимательно и осуждающе. Нахмурен. На черный сюртук накинут белый халат.

– Ну-с, голубчик, с возвращением.

Рядом с хмурым мужчиной появился старик градоначальник. Всплеснул руками, говоря:

– Ну, что же вы, Иван Матвеевич! Как же так? Склады мои обещали проинспектировать, пушки посмотреть.

– Так посмотрю, – прошептал я. Горло пересохло. Врач поднес к губам алюминиевую кружку с теплым отваром, дал напиться.

– Пейте. Это на бруснике. Первое средство. А вы не нервничайте так, Петр Кузьмич. Сядьте. Сейчас я его слушать стану.

– Посмотрит он, – проворчал старик. – Десяток солдат обморозились, пока вас, сударь, искали. Если бы не опытный урядник, никогда бы к городу не вышли и не довезли бы вас. Плутали и ходили вокруг города, не видя его. Никак черт заставил кружить! Кстати, двойное чудо! Надо бы молебен заказать.

– Почему двойное? – не удержался я от вопроса, оглядывая серую палату. В углу в печке горят поленья. На плите огромный чайник закипает.

– Первое, что нашли вас. Второе, что довезли вас и не померзли дорогой. Молебен! – старик развел руки и пожал плечом.

– Да, лучше бы не довезли, – вставил своё веское слово хмурый доктор.

– Да что ж вы такое говорите! – встрепенулся старик.

– А я всегда за правду! Больной должен знать свой диагноз! Чтоб не надеялся ни на что. Дышите, не дышите, – ледяной стробоскоп заскользил по горячей груди. Я смотрел в глаза строгого доктора и ничего в них хорошего для себя не видел.

– Хорошо, – сказал доктор, – хорошо, что вы попали в мои руки. Дело дрянь, конечно, но, братец мой, знали бы вы, сколько я родов принял! Сколько детишек на ноги поднял! Это при такой-то детской смертности! Это дорогого стоит. Меня еще долго вспоминать будут. Жаль, только вас на ноги не подниму!

– Может не стоит так откровенно? – подал голос старик градоначальник.

– Так вы акушер что ли? – спросил я. – Или детский доктор?

– А, вы, сударь, думаете, что в вашем случае – это имеет значение?! Как вы, кстати, себя чувствуете?

– Думаю, я брежу, – подумав немного ответил я. – Горячка.

Доктор удовлетворенно кивнул.

– Поправляюсь? – предположил я, видя чужое внимание.

– Отнюдь! Сейчас сестра вам капельницу поставит, а пока укол. У вас на сердце были жалобы?

– Нет.

– Какие аллергии помните?

– Никакие.

– Насколько сильный у вас болевой порог?

– Понятия не имею. Картечь, пули – тело ловило. Были в нем и штык, и сабля. Радости никогда при этом не испытывал. Я не понимаю, к чему эти вопросы? – прошептал я слабеющем голосом.

– К тому, батенька, что ножки у вас сильно обморожены и на ручке появилась гангрена. Резать будем. Спасать вас дальше. Готовы ли вы? Осознаете?

Кажется, я надолго замолчал. Старик пошептался с доктором и стал продвигаться к выходу.

– Я не понял. И ноги, и руку? – спросил я не своим голосом.

– Точно так, – важно кивнул головой доктор. – И даже после такой сложной операции, я вам ничего не обещаю. Уж очень вы слабы.

– Петр Кузьмич…

– Да, голубчик.

– А, нет ли у вас другого доктора? Коновала что ли?

Я мог поклясться, что круглые очки доктора в этот миг мигнули холодными вспышками и на меня с ненавистью посмотрели вертикальные зрачки. Дьявол.

– Куда уж лучше?! – удивился градоначальник. – Один он у нас и за ветеринара так же.

– Понятно. Мне бы в Кандалакшу… По тракту. Куплю оленей и погонщика по тройной цене. Деньги значения не имеют! – я прикрыл глаза и сглотнул.

– Вот как! – сразу оживился старик. Конечно, ему скоро пароход покупать, считает каждую копейку. – Что скажете, доктор?

– Дорогой мой, Петр Кузьмич, вы, как малое дитя, право слово. Чудес нет и их не бывает! Сколько дней мы его искали? Сколько, я спрашиваю? То-то! Посмотрите на него! Сейчас мы видим агонию! Перед нами тот момент, когда смерть стоит в изголовье больного! Странно, что он вообще говорит разумно.

– Да, я понимаю. Но думаю, раз выжил, несмотря на ваши заверения об обратном, может, дать ему шанс? Всё-таки мы тело искали, а нашли живого человека. Как же теперь?

– Не довезем, Петр Кузьмич, – быстро и авторитетно заявил доктор. – Больше скажу, отвечая на ваш прямой вопрос, медлить нельзя! Надо резать. Теперь он не в руках Бога, а в руках опытного специалиста.

– Еще как можно медлить, – тихо возразил я. – Попробуйте только прикоснитесь ко мне пилой своей адской. Непуганые северные люди! Сразу стреляться начнем без барьера!

– Нечего тут браниться. Не надо мне грозить! Я доктор, пуганный не раз и не два! Однако живой до сих пор, как видите. Да что ж вы так переживаете, голубчик! Я же вам ноги буду резать, а не голову! За вами что, ухаживать некому? Да с вашими деньгами в любой инвалидный дом возьмут, но рано об этом говорить! Не победили мы еще болезнь. Не одолели заразу!

– Рассуждаете, как мещанин, – сказал я и поморщился. – Куда мне без ног?! Несите мне револьвер, сейчас я вашу болезнь разом одолею.

– Бредит что ли? – наклонился к плечу доктора старик. – Может кровь ему пустить надо?

– Может и надо. Неспокойным каким стал, – согласился доктор.

И тут я вспомнил.

– Сделайте милость, господа, дайте мне наган и позовите Прохора.

Доктор снял очки. Протер их белым платком. Посмотрел на старика градоначальника, тот качал головой чему-то своему, отстранённый от мира. Словно вышел в астрал. Доктор прокашлялся деликатно и спросил:

– Сударь, о каком Прохоре вы говорите?

– О моем. О дядьке своем. Старике. О том, с кем я прибыл сюда.

Доктор покарябал щеку. Внимательно посмотрел на меня. Поднял перед лицом моим руку, растопырил пальцы.

– Сколько видите пальцев?

– Два.

– А сейчас?

– Два.

– И сейчас два?

– Конечно. К чему вопросы?

– Ни к чему, сударь. Первый раз я показывал один палец, во-второй раз – четыре, в последний раз ладонь была растопырена, и я показывал все пять пальцев.

– Что это значит? Какое это имеет отношение к Прохору? К моим ногам? К револьверу? К вашей чертовой бруснике?! – утомил меня доктор и сейчас мне хотелось в него несколько раз выстрелить.

– Я бы так не заводился на вашем месте, сударь. Не в том вы состоянии! Перед операцией надо беречься! Дело в том, сударь, что к нам вы прибыли один.

Снова в палате повисла тишина. Это какое-то безумие. Меня залихорадило, и мир завертелся. Я хрипло рассмеялся, сказал:

– Быть такого не может. Неужто я сам чемоданы носил!

– Однако, я говорю вам правду. Я всегда говорю правду. Я – доктор.

– Да идите вы прочь, со своей правдой! Убирайтесь отсюда, господа. Не желаю вас видеть! Стреляться надумаете, так я всегда готов и к вашим услугам – никуда не уйду – знаете, где меня искать.

– Пойдемте, Петр Кузьмич. Больному надо остаться одному, – сказал доктор. – Ему вдруг стало хуже.

– Вы видели? – оживился старик. – Видели? Что это за колдовство? Обезумел? Может связать его? Или батюшку позвать? Лежал пластом, а тут дрыгаться начал! Никак бес вселился!

Господа пошли к выходу, не обращая на меня внимания.

– Может и связать. Батюшка вряд ли поможет. Я знаю, что это. Вашему городу очень повезло иметь такого грамотного многопрофильного доктора, как я. Авторитетно могу заявить, что перед нами яркий пример полярного психоза[10], – доктор ткнул пальцем вверх, заостряя внимание градоначальника. – Вам, Петр Кузьмич, не имеющему должного образования и не разбирающемуся в медицинских терминах, должно быть понятнее, если я назову это состояние больного – мерячкой[11].

– Мерячка?! Бог ты мой! Откуда?! Ему теперь что, всё мерещится?! – старик встревожился не на шутку и всплеснул руками. Дешевые театралы! Что за пьеса тут разыгрывается с моим участием? А может Оленька приехала и разыгрывает сценарий, а господа ей подыгрывают? Она у меня очень любит литературу и театры и, точно знаю – меценат нескольких. Сговор? Розыгрыш? Но позвольте, ведь со всем неуместная карнавальная шутка! Мне бы сознание своё мутное удержать в себе, не то, чтобы роль играть.

– Точно так. Откуда? Извольте! Достаточно любого полярного сияния, когда происходит видимый аспект магнитного возмущения. Вот и тронулся головкой. Теперь можно ожидать чего угодно. Они же буйные. Если в море, то за борт бросаются. Если на суше, – доктор покосился в мою сторону и примолк на секунду, затем продолжил, – может и на непонятном языке говорить, но это цветочки – феномен изучается. Надумаете спросить у местных саамов[12], так назовут это эмериком[13] или легенду расскажут.

– Какую еще легенду?

– Сказку свою. Больно до них они охочи. Никогда не заканчивается.

– Я тоже сказки люблю! – оживился старик. – И чтоб подлиннее была!

– А я нет, – отрезал доктор, – вредны они очень, как и гречневая каша на молоке. Извольте послушать. Для вас краткий пересказ. Под звездой Полярной, есть невидимый для живых людей замок, куда улетают души умерших. Там живут они в печали, а когда наскучит им, то открывают окна! Представляете? Я нет. Это же противоречиво! Какие в замке окна? Там бойницы! Вернемся к сказке. Чудесный свет струится из окон на облака, и те вспыхивают огнями разноцветными, и так появляется северное сияние. Души мертвых зовут к себе души живых, тех самых, что одержимы эмериком. Таких, как мой безнадежный больной, – доктор кивнул на меня головой.