Траектория полета совы

– О, нет, – папа тонко улыбнулся, – этот блог, конечно, не личный блог Кароля Войтылы, блог официально ведет пресс-секретарь краковского престола, я же только иногда пользуюсь возможностью… У меня там свой круг общения… Но к делу! Дело, как видите, очень неприятное, господин Киннам. Дело серьезное. Некоторые даже рискнули предположить, что налицо заговор с целью заменить папу-поляка на папу-итальянца и в скором времени вообще уничтожить старокатолическую церковь. Причем вы понимаете, какой стране это может быть выгодно?

– Британии?

Иоанн-Павел не ответил, но посмотрел на Киннама с явным одобрением.

– По нашим сведениям, мой бывший камердинер Паоло Габриэле сейчас находится на территории Империи. Но вы знаете, у Вавеля с ромеями нет договора об экстрадиции… Как и ни с кем нет, у нас же государство размером с чайную ложечку, мы никогда не думали, что кому-то всерьез помешаем. Но ведь император Константин имеет возможность издать именной указ и выдать преступника Вавелю…

– Выше святейшество, думаю, вы можете себе представить, насколько мне неловко обсуждать вопрос о лишении свободы незнакомого мне человека?

– Понимаю. Но вопросы его свободы должен решать суд, не так ли? Пусть он и решает. Паоло – вор. Полагаю, такие деяния, какие совершил он, и в Византии считаются преступлениями?

– Безусловно.

– Вот и я не хочу ничего более, лишь торжества справедливости. К сожалению, с арестом Паоло поток публикаций едва ли прекратится, всё зашло слишком далеко… Но, тем не менее, наказать его необходимо, тем более, что эта компания, подозреваю, работает на наших общих врагов, и… Вы ведь правильно всё понимаете, господин Киннам? О содержании нашей беседы от вас должен узнать еще только один человек.

Киннам значительно поклонился.

– Но лично для вас, не для этого человека даже, я должен признаться, что Вавелю необходимы более тесные отношения с Константинополем. Да и самой Польше, конечно. Что бы она делала, если бы в тридцать девятом году ромеи не дали гарантий наших границ и на нас бы напали московиты? Тогда ведь страна была совсем слабой… Да… Ну, а лично для себя… Я, представьте, до сих пор трагически переживаю наше разделение – разумею схизму тысяча пятьдесят четвертого года… Я даже готов признать, что мы, возможно, были неправы… Эта идея-фикс о главенстве папы – к чему она привела?.. Однако, вы, подозреваю, не особо религиозный человек?

Киннам кротко улыбнулся.

– Да, люди редко бывают религиозными в вашем возрасте. Мудрость уже пришла, с ней скепсис, а старость еще не подступила… А ко многим и мудрость не приходит – этим, кстати, прекрасно умеют пользоваться ватиканские шуты. Подумайте, ведь то, что они делают, возможно лишь при условии, что паства примет всё, любую нелепость. Чего стоит одна только ужасная церемония с установкой языческого идола! В Амирии, у индейцев, и с участием римского «папы»! Уму непостижимо.

Киннам вздохнул. При всем его старании держаться от религии подальше пляски вокруг индейского идола шокировали и его – прежде всего абсурдностью и безвкусицей.

– Ну вот, – продолжал Иоанн-Павел, – а меж тем мы, консервативно верующие нации, чуждаемся друг друга, спорим… Мы держимся за опресноки, вы за квасной хлеб. А есть ли в этом смысл? Снова символы, но… всего лишь символы, не так ли?

– Есть ведь еще Филиокве,1 – осторожно заметил Киннам.

– Ах, оставьте! Я уверен, что можно было найти приемлемые формулировки, договориться. Может быть, и найдут еще… Но не при мне и даже не при ваших детях, это уж точно. Если только с миром не случится что-нибудь ужасное и былые непримиримые противоречия не станут казаться иллюзиями.

– Здесь я ничего не могу сказать, ваше святейшество, – задумчиво ответил великий ритор. – Мне кажется, православные и католики уже настолько разные, настолько иначе мыслят и существуют, что их соединение… Взять хотя бы нашу официальную мифологию, касающуюся чуда избавления Города. Ведь считается, что оно произошло исключительно благодаря отвержению унии с Римом…

– То Рим! Между прочим, я иногда ставлю здесь с гостями интересный эксперимент. Пожалуйте вот в тот, дальний угол, к столу.

Киннам встал и направился туда, куда указал понтифик. Следом подъехал и папа в своем кресле. На столе лежал большой кусок дерева, обитый малиновым бархатом, рядом – изящный серебряный молоточек и несколько коробок с разноцветными гвоздиками.

– Пожалуйста, господин ученый! Какие гвоздики вам больше нравятся? Медные, бронзовые, латунные? С чернью? Извольте выбрать любой и забить в это полено, – весело предложил папа.

Феодор взял небольшой медный гвоздик и несколькими ударами погрузил его в дерево по самую шляпку.

– Получилось? Гвоздик был медный, не так ли? Поверьте, люди до вас выбирали самые разные. А теперь присмотритесь: велика ли разница? Попробуйте хотя бы найти свой.

Киннам усмехнулся: от ударов молотком тонкое медное напыление стерлось и гвоздик его… Но где же, в самом деле, гвоздик? Бархат был весь усеян блестящими шляпками, ничем не отличавшимися одна от другой.

– Да, таков наш мир – сплошная имитация, – серьезно подытожил Киннам. – Но, согласитесь, этот опыт имеет смысл только в том случае, если гвоздики сделаны из одного материала и лишь слегка покрашены в цвета разных металлов.

– Разумеется! – воскликнул папа. – Но разве вы не согласны, что и с разными людьми чаще всего дело обстоит именно так?

– Соглашусь, пожалуй, – ответил Киннам и почему-то вспомнил об Афинаиде.

«Все-таки интересно: мы с ней такие разные, – подумал он, – но не скрывается ли под внешними различиями нечто общее? По крайней мере, нам обоим жизнь задала изрядную трепку, хотя и разного свойства… Да, ведь у нее сегодня доклад! Надо послать свиток ближе к вечеру, узнать, как всё прошло, она так волновалась…»

– Ну, прощайте, господин Киннам, – вдруг произнес папа. – Очень был рад встрече с вами и… Я знаю, у вас хорошая память на образы и разговоры.

Взглянув в лицо Иоанна-Павла, Киннам заметил признаки уже знакомого беспокойства и озабоченности.

– Прощайте, ваше святейшество! Полагаю, вам снова пришло время проверить почту?

Понтифик улыбнулся, кивнул и развел руками, как бы говоря: что поделать, что поделать, это мой долг…

***

Доклад прошел замечательно: Афинаида прочла его без запинки и весьма живо, слушали ее внимательно и с интересом, а потом задали несколько вопросов, на которые она вполне внятно сумела ответить. Сбегая вниз по главной лестнице буквально как на крыльях, Афинаида ощутила, что никакого отходняка у нее не будет, что жизнь налаживается и может быть очень даже прекрасной… Перед большим зеркалом на втором этаже она невольно остановилась и посмотрела на себя: да, в этой изящной и стильно одетой девушке с блестящими от радости глазами трудно узнать прежнюю Афинаиду. Неудивительно, что Алекс опешил, увидев ее в таком преображенном виде!

Она улыбнулась своему отражению, и тут в сумочке пискнул мобильник – пришло сообщение. Афинаида достала телефон, нажала кнопку, и сердце ее прыгнуло и затрепетало: свиток был от Киннама. «Как Ваши успехи?» – спрашивал великий ритор.

Он помнил, что у нее сегодня доклад, интересовался, как всё прошло! Ей захотелось написать ему длинное сообщение, но она тут же одернула себя: Киннам – человек занятой, нечего утомлять его… И она ответила одной фразой: «Спасибо, все прошло хорошо, и вообще мне понравилось!» Через минуту пришел ответ: «Поздравляю! Я знал, что Вы справитесь :)».

Хотя с утра накрапывал дождь, к вечеру распогодилось, и Афинаида прошла часть дороги до дома пешком, любуясь, как заходящее солнце зажигает малиновым пламенем окна домов. Хотелось пританцовывать на ходу, махать сумкой и напевать… О да, она была очень рада успеху своего доклада. Но не еще ли больше – сообщению от Киннама? Когда-то подобный вопрос вызвал бы у ней приступ изощренного самокопания в попытках выяснить, какого именно греха тут больше – тщеславия или блудных мечтаний, – но теперь она просто шла по улице и радовалась жизни, и ее совсем не тянуло разбираться в этих материях. Она так долго отравляла себе жизнь такими «духовными упражнениями», но нисколько не приблизилась к совершенству, а первый же разговор с великим ритором показал, что она далека от святости даже по критерием этого мира, что уж говорить о том «высокодуховном» мире, в котором она провела десять лет… И довольно, довольно! Она достала мобильник, перечитала последнее сообщение от Киннама, улыбнулась и направилась к остановке автобуса.

Придя домой, она едва успела переодеться и поставить чайник, как запел мобильник. Номер был незнакомый.

– Привет! – сказал в трубке голос Ирины. – Ну что, будем встречаться? Я как раз недалеко от тебя прохожу! Поболтаем?

– О, давай, заходи! У меня даже есть, что отметить! – Афинаида обрадовалась: она вдруг почувствовала, что со старой знакомой приятно увидеться именно сейчас, когда жизнь преподнесла такой очаровательный подарок.

Ирина явилась через четверть часа.

– Хорошо выглядишь! – сказала Афинаида при виде подруги.

Ирина, пожалуй, не смотрелась моложе своих сорока лет, но выглядела и правда очень неплохо: стройная фигурка, темные брюки, вьющиеся короткие волосы. Улыбка вроде бы прежняя, хотя уже усталая у краешков губ. Трудно было сейчас представить эту женщину в мешковатой юбке и сбившейся косынке, которые она так любила десять лет назад. Да и дети больше не висели за ее спиной, не вились вокруг с бесконечными «мам!»

– Садись, садись! – Афинаида хлопотала на кухне, усаживая подругу в покойный уголок, прямо под иконой Богоматери. – У меня, правда, как всегда, нет особых вкусностей, но вот ликер, и… Сейчас, подожди… У меня ведь сегодня был первый в жизни доклад, представляешь? И прошел на ура! Так что…

– Здорово! А я-то, глядя на тебя, уж подумала: ты влюбилась!

Афинаида застыла на секунду перед холодильником и быстро принялась вынимать оттуда яблоки, виноград, корзиночку с остатками клубники. Гостья тем временем расположилась поудобнее и достала сигареты:

– Можно дымить?

Наверное, говорить «угу» не следовало – сигаретный дым хозяйка не переносила, – но ей не хотелось казаться старомодной. Афинаида открыла пошире форточку, разлила по рюмкам ликер и, усевшись напротив гостьи, тряхнула головой:

– Ну, давай за науку!

– Давай-давай. Вижу, у тебя с ней роман!

– Да, что-то в этом роде! Ну, а как ты? Как ты теперь живешь? Расскажи! Я ведь думала, вы так и подвизаетесь в своей «пустыне»!

– Ой, нет, что ты! – Ирина как-то криво усмехнулась и махнула рукой, разгоняя дым.

Задолго до ареста Лежнева она с мужем и детьми перебралась на крохотный и почти необитаемый островок. Отец Андрей не был от этого решения в восторге и пытался отговорить благочестивое семейство – не в последнюю очередь из-за нежелания лишиться верной и бесплатной помощницы. Но Василий остался непреклонен: в городе им с семьей спастись нельзя, детские души необходимо удалить от пламени порока… Он приобрел за бесценок старую хижину в отдаленном углу Кикладского архипелага и поспешил переехать туда. Этот поступок считали безумием многие, но не Афинаида. Она лишь говорила Василию, что жить вдали от цивилизации прекрасно, но все-таки нужны хоть какие-то средства для существования. Лодка с рыболовной сетью, ветрогенератор… может быть, даже маленький культиватор с плугом, если почва пригодна под огород. Василий вроде бы и соглашался, а всё равно отбыл из Афин только с мешком крупы и чемоданом книг, среди которых самым легкомысленным чтением были жития святых. Потом звонил несколько раз, хвастался, что живут они хорошо, «Господь помогает». «Господа» в данном случае зовут тетя Фаина – Иринина мама: она ухитрялась выкраивать драхмы из вдовьей пенсии и посылать «отшельникам» муку, мыло, и еще всякое, без чего нельзя обойтись. Зять не терпел тещу за «безбожие» и посылок предпочитал не замечать. Не замечал он и того, что дети, несмотря на жизнь у моря, растут невеселыми и хилыми…

– Мы на острове продержались ровно три года, – рассказывала Ирина. – Ах, какая там красота была, ты и не вообразишь! Закаты, восходы, море светилось, прозрачное-прозрачное, каждый камушек виден! Правда, зимой было холодно. – Тут она сразу помрачнела и даже поежилась. – Василь печку сложил, но топлива на острове мало. Сидели зимой при огарках, в сырости, и слушали, как море ревет. Брр… С местными особо не сходились, они все сквернословы. То есть так муж говорил. Работы там, конечно, не было, а рыбачить он не хотел – «душа не лежала». Осенью оливки запасали, мидии пытались собирать… Молились, конечно, много. Акафисты эти читали. Но это поначалу, а потом всё меньше и меньше, стало не до того. И Василь стал задумываться, уж о чем – не знаю, я уже перестала понимать. Мы ему как будто мешали… Ему всё мешало – и все. А когда он вдруг собаку удавил, потому что много ест и мешает, я поняла, что любой из нас, наверное, не ценнее… – Ирина опрокинула еще одну рюмку ликера и жадно затянулась новой сигаретой. – Но я бы сама никогда его не бросила, ты же знаешь…

– Так ты его бросила? – почти вскричала Афинаида.

– Да. Можно так сказать. Хотя он хороший, ласковый… когда не сходит с ума от идеи. Вот… А потом он сам ушел. То есть сначала мы сбежали с острова. Он сказал, что ему страшно и больше он там жить не может. Поселились возле одного монастыря, там хоть чем-то можно было подкормиться… Боже, какая же я дура была! Я даже крестики вырезала для монастырской лавки по две драхмы за десяток! Все руки бывали в крови. Кто спрашивал – говорила, что мужу трудно, не успевает всего. А он… То что-то делал, то вдруг бросал всё надолго. Или сидит книжку читает и всё что-то подчеркивает карандашом, жирно так. Или просто сидит, смотрит на море часами. Молчит и молчит, прямо страсть! Как-то сказал, что хочет поехать в Московию, пострадать за Христа. Насилу отговорила! Письма к нему какие-то приходили…

– Я знаю, это наши ему писали о православии, о ересях…

– Ну да, ну вот… – Ирина потерла веснушчатый носик. – На ересях-то он и съехал! А как отца Андрея арестовали, сказал, что всё, никакого православия больше нет и не будет, и церкви пришел конец.

Афинаида удивленно вскинула брови.

– Да-да! И он тогда сразу нашел себе в деревне какую-то бабу. Вернее, это она его нашла, чтобы помог крышу покрыть. Ну, и покрывал бы там всё, что хотел, так ведь ему мало было – приходил оттуда через день, и рассказывал, какая она хорошая, и умная, и красивая, не то, что я в своих юбках…

– Ой-ой! – Афинаида не выдержала и, вскочив, подошла к окну, выглянула на темный двор и снова повернулась к подруге. – И что же, получается, это – итог? Нужно было столько подвизаться, мучиться, чтобы потом просто отпустить себя… «на волю»? Я знаю, некоторые из наших тоже… Вот, помнишь Романа?

– А, «идеальный послушник»? – Ирина издала смешок.

– Да. Я про него случайно узнала, он тоже… всё бросил, стал пить, курить, с женщинами… А ведь он правда был почти идеальным! С точки зрения отца Андрея, по крайней мере… Нет, я могу понять: после того, что случилось, можно разочароваться во многом, даже в отчаяние впасть, но… Ведь была же у нас вера? Разве мы не ради Бога подвизались? И вот так, одним махом, бросить вообще всё, уйти в полную противоположность? Я не понимаю!

– Ты и не поймешь, наверное. – Ирина посмотрела на подругу с неожиданной грустью. – Василь потом вернулся, просил всё забыть, предъявлял права. Но мне уже так хорошо было без него! Дети всё спрашивали с надеждой: «Он не приедет больше, правда?» Запомнили, как папа их благочестию обучал… через мягкое место! А мне так обидно стало и, в общем-то, уже всё равно. Собрала своих и уехала к маме. Но у нее домик маленький, пришлось комнату снимать. Потом квартиру.

– А как же… Тебе что, удалось найти хорошую работу?

– Да, я сразу в порт и устроилась. Вернее, меня устроили. – Ирина загадочно улыбнулась. – Сваришь кофе, а?.. Нет, он, в сущности, бескорыстно! – объясняла она спине подруги, суетившийся у плиты. – Так вышло, сосватали мне мужичка одного неприкаянного, лет сорока пяти. И дело не в том, конечно, что мне нужно было с кем-то спать, просто…

Афинаида обернулась и уставилась на подругу. Ей вдруг показалось, что она до сих пор знала не Ирину, а только ее половинку. Или даже четверть – краешек бледной щеки, серый глаз без тени косметики, что выглядывал из-под потертого платка. А сейчас на нее смотрело другое лицо: милое, улыбающееся, но совсем чужое – или это впечатление пройдет? – и она не могла понять, нравится ли ей это лицо. Но выражение лица было вполне человеческое, временами по нему пробегала тень страдания.

– Просто иногда бывает настолько одиноко, что хочется прислониться хоть к фонарному столбу! – продолжала Ирина. – И пусть у столба свои желания, а до твоего одиночества ему и дела нет, это не так важно… Говорят, у северян даже такая присказка есть: «Хоть грязненький, хоть пьяненький, но лишь бы кто по дому в штанах ходил».

– Никогда этого не понимала и не пойму! – Афинаида помотала головой. – Штаны и самой можно надеть, если очень хочется! Но хвататься за первого попавшегося мужика, это… это… – Она не нашла слов и со стуком поставила на стол кофеварку, ароматная пена едва не выплеснулась через край.

– Послушай, да перестань ты кипятиться и не смотри на меня с таким ужасом! – Ирина нахмурилась. – Лучше кофе налей. – Она помолчала и вдруг хитровато улыбнулась. – Просто ты никогда не могла понять некоторых вещей и, видно, до сих пор не понимаешь! Ну, ты правда не была в таком положении, и хорошо. А может, и плохо, что ты так и осталась ребенком… что живешь тут, вижу, одна и стол у тебя скоро развалится. Ладно, хоть не монашка, по крайней мере, и то хлеб! Оно, знаешь ли, хорошо быть монахом, но только те, кто по-настоящему хотели, уже стали. А остальным, вот, приходится крутиться как-то там… бороться с обстоятельствами… А хуже всего, знаешь, это православное лицемерие. Дескать, поживем в браке, вырастим детей, а потом по монастырям разойдемся… И что это за жизнь начинается? Знай себе, постись да поросись, спасайся чадородием! Я ведь там, на острове, четвертого родила, хотя и подумывала уже, как бы от этого дела отвертеться… Нет, я их всех люблю, конечно, – спохватилась Ирина, – только жалко их очень! Большие стали, в церковь не затащишь. Так и хожу одна…

– Ой, а куда ты ходишь? – Афинаида оживилась.

– К отцу Диодору, в церковь Одигитрии, на Диоскуровской. Младший мой пока с нами живет, вот его и вожу…

– С «вами»?.. Ах, да, мужичок?

– Нет, дитя мое! Мужичка того надолго не хватило. Женская ласка, знаешь ли, расслабляет, герою хочется новых подвигов… Ну, не важно!

– Так ты… замужем? – Афинаида мысленно отругала себя за запоздалый вопрос: сейчас он уже, пожалуй, звучал бестактно. Но разобраться самостоятельно было так же сложно, как в языке дешевых колец, унизывающих Иринины пальцы.

– Скорее, он за мной… прячется от жены, когда совсем невмоготу! Ну, это часто… – Тут подруга тряхнула короткими кудрями и засобиралась. – Прости, я ведь по делу шла вообще-то, думала только на минутку забежать…

– Да ладно, подождут твои дела! Посиди еще! Мне ведь всё так интересно и… неожиданно. Я знаю отца Диодора… раньше знала. Он всегда был такой строгий!

– Строгий, да, но и умный тоже. Или ты думаешь, он меня и на порог не должен пускать? Еще как пускает! Часто не причащает, конечно, но я и не стремлюсь. Как есть, так и есть, чего уж тут?.. Я вообще поняла, что вера – это сильный яд, в больших дозах отравляет жизнь и всё убивает. Кто-то может, наверное… Я – не могу.

– Но почему – ты можешь объяснить? Почему так выходит? Я вот… Я ведь тоже теперь далеко не так живу, как тогда… Но мы же могли раньше? Знаешь, отец Андрей тебя в пример мне приводил, как надо жить по-христиански, как вести себя, когда я только еще начинала…

Афинаида почувствовала, что крепкий ликер наконец-то добрался до сердца, и ей вдруг стали как будто даже симпатичны эти тени прошлого и люди, которые сначала наполнили ее жизнь, а потом опустошили… Ирина потупилась и на несколько секунд прижала пальцы к вискам.

– Ида, я до сих пор не знаю, кто такой отец Андрей! – сказала она. – Может быть, великий аскет, а может, великий грешник. Я не понимаю до конца, что происходило с ним и с нами. Но кое-что известно и мне. Рассказать? Слушай! Я ведь до Василия еще умудрилась побыть… иеромонахиней! Молодой был такой батюшка, задорный… «Ты, – говорил, – должна понять, никто от греха не свободен, и мы, попы, тоже слабые человеки! Только плотский грех апостол в сторонке поставил, но ведь как сказал? „Соединяющийся с блудницей“! Вот не хочу я с блудницей-то! Это уже совсем нехорошо, неправильно будет!» И что ты думаешь? Наутро каждый раз разрешительную молитву прочитывал: «Чиста ты, дщерь»!

Афинаида слушала с замирающим сердцем, совершенно потрясенная. На подругу же напал нехороший задор, она говорила быстро, сбиваясь:

– Со старцем нашим тоже непорядок. По-моему, Лежнев что-то знал про него… Очень уж любил Всебедушка, когда мальчишки вокруг него крутились, ноги, пальцы ему растирали… Не знаю, было ли что еще… А может и знаю, не спрашивай, противно! В общем, Лежнев к нему вечерами, после исповеди приходил и спрашивал, кто, да чем, да о чем… А потом с нами – помнишь ведь: «Мне Господь открыл про тебя, Афинаида…»

– Но ведь это же… – прошептала ошеломленная девушка.

– «Это же»! Там похлеще шутки были, но опять не спрашивай, откуда знаю! Да я ведь еще и Фролушку блаженного застала, как к нему девок посылали для смирения гордыни! Они натирают ему грязную спину мазями, морщатся, а он хохочет да плюется… Нет, Ида, нечему им нас учить! Ни обыкновенным, ни самым-распресамым православным. Все они на одно лицо! Ну, да Господь им судья, а меня не трогайте…

Афинаиде стало грустно. Потрясение понемногу проходило, и она почему-то подумала, что подруга, несмотря на годы, проведенные в Афинах, осталась провинциалкой. Слишком много эмоций, чересчур яркая помада… Но в то же время – здоровая воля к жизни, свойственная жителям пелопонесских ущелий, которые лишь вздохнут после камнепада и снова начнут пристраивать к утесу немудреный домишко…

– Это всё очень печально, что ты рассказываешь, – промолвила Афинаида. – Мне даже и ответить, наверное, нечего… Ничего, что я только слушаю?

– Да слушай, слушай! Я же к тебе за этим и пришла, не думай. – Ирина засмеялась, но как-то деланно. – Всё равно ты о себе почти ничего не говоришь… Ну, в следующий раз, хорошо? Я страшно рада тебя видеть!

Уже переступая порог, гостья вдруг обернулась и потрепала Афинаиду по макушке:

– А ты не хочешь уже в монахини, как раньше, вот и славно.

Афинаида смутилась:

– Да я еще и не знаю ничего, в общем-то…

– У тебя на лбу, душа моя, написано гораздо больше, чем ты сама знаешь, не обольщайся на этот счет. Ну, пока, ты не пропадай! – Ирина чмокнула подругу на прощание и махнула рукой.

***

Киннам не спеша брел по улочкам старого Кракова. Опустился вечер, и сумерки оставили для города только два цвета – серый и коричневый. Шершавые стены, булыжная мостовая, клочки зимнего неба – всё, казалось, изменило своим природным оттенкам, приспособившись к этой невеселой палитре. Правда, в окнах горело немало желтых огней, которые оживляли улицы, делая их необыкновенно уютными.

Великий ритор шел в гости. До назначенного времени оставалось еще сорок минут, и можно было неторопливо наслаждаться безмятежностью вечера. Странная у него сегодня намечалась встреча, неожиданная и непонятная. Практически незнакомая девушка пригласила его на семейное торжество, обещая осчастливить нужными фотокопиями… Вот уж такого поворота он не ожидал, отправляясь на встречу с ней в художественную школу!

Школу Феодор накануне нашел без труда. Она располагалась в массивном здании нелепого архитектурного стиля, который когда-то назывался в Восточной Европе «стекло и бетон». Правда, стекла здесь было не так уж много, зато бетонные пилоны, балки и апсиды громоздились внушительно, отчего школа чем-то напоминала старинный форт. Пани Гражину Киннам тоже нашел быстро, и она провела его длинными коридорами, слегка подсвеченными тусклыми светильниками, в крыло, где располагались юные фотографы. Здесь стоял шум, серые стены были сплошь завешены фотографиями, повсюду шныряло разновозрастное детство и юношество. Затем Феодор очутился в большой комнате, заставленной всевозможной техникой: старинные увеличители с кожаными мехами, мультстанки на массивных чугунных станинах, современные аппараты с дисплеями и хромированными рельсами… А также морально устаревшие серебристые приборы с перепутанными пропорциями и компьютеры, компьютеры. Пани Гражина, заметив удивленный взгляд Киннама, объяснила:

– Это все наши шефы. Они уже полвека сюда отправляют списанную аппаратуру, обычно еще вполне пригодную к работе. Но, конечно, половину всего этого хлама давно пора сдать в музей, руки вот не доходят!