Попытка возврата: Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия

«Мессер», он же «худой». Вынырнув ниоткуда, сбросил бомбу, сразу накрыв тащившуюся в толпе полуторку. Люди, вопя и давя друг друга, начали разбегаться. А этот гад резвился, расстреливая гражданских из пулеметов. Заходил то слева, то справа, стегая по мечущейся толпе очередями. Мы наблюдали за всем этим паскудством из канавы, куда спрыгнули при первом звуке мотора самолета. Меня от злости аж подтрясывало. И вдруг, провожая глазами низко летящий самолет, уходивший на очередной вираж, увидел возле лежащей на боку и дымящей полуторки выпавший у нее из кузова ДШК. С виду пулемет был исправен, только щиток погнуло немного. Рядом валялась пара коробок с патронами. Я рванул к этой крупнокалиберной дуре, даже не думая, что делаю. Успел только Сереге крикнуть, чтоб помог. Шустро заправив ленту, мы, кряхтя, взгромоздили пулемет на колесо полуторки. Удобно вышло – задний мост ей вмяло и колесо было метрах в полутора от земли. «Мессер», пройдя вдоль дороги, разворачивался на новый заход, уже поперек. Кажется, прямо на меня пер. В башке было пусто, только крутилась строчка из переделанного Онегина.

– И вот смотрю я, прямо в глаз, наводит дуло – прендераз!

Через планку прицела пытаюсь поймать пикирующий силуэт. Юркий, сволочь! Огонь мы открыли почти одновременно. Я видел, как у «мессера» заплясали на крыльях и на капоте огоньки выстрелов, и влепил ему навстречу длиннющую крупнокалиберную очередь. Серега что-то орал, держа ДШК за колеса и пытаясь прикрыть ухо плечом. Ничего не слыша, я молотил до тех пор, пока пулемет не заткнулся. То ли заклинило, то ли патроны кончились. А ведь попал! Ей-богу, попал! Честно говоря, для меня самого это стало неожиданностью. Тут скорости такие были, что его в прицел поймать просто не успевал и стрелял – как бог пошлет, просто в направлении самолета. «Худой», пытаясь выйти из пике, сильно дымил. Вроде выровнялся, но потом, клюнув носом, пошел вниз. От него отделилась фигурка и над ней раскрылся купол парашюта. Бросив пулемет, прыгнули в машину и помчались к месту, куда опускался фриц. Пару раз чуть не застряли, но успели вовремя. Эта сука уже скинула парашютную подвеску и пыталась показать характер, стреляя в нас, но мне было по хер. Выбив пистолет, с удовольствием вмазал гитлеровцу в зубы. Потом сломал обе руки и, зашвырнув в машину, приказал шоферу ехать обратно к дороге. Люди там уже стали собираться, и над проселком стоял вой. Серега, когда мы уже подъехали, врубился, что сейчас будет, и пытался меня остановить, но я, молча показав на лежавших тут и там гражданских, выволок немца из машины. Пальнул несколько раз в воздух и, обратив на себя внимание народа, крикнул:

– Люди! Это тот, кто только что вас с воздуха расстреливал. Он ваш! И влепив смачного пинка летчику, вогнал его в толпу.

Закурив трясущимися руками, стоял и молча смотрел. Оберст пытался что-то вякнуть, но Гусев его быстро убрал от меня подальше.

Я вообще-то не злой человек. Где-то даже добрый и сентиментальный. И если бы летун расхерачил так нашу военную колонну, просто пристрелил бы его сам. А может, даже и до особистов довез, все-таки немец был солдатом, как и все мы. Но вот беженцев расстреливать – это явный перебор… Солдаты так не делают.

Назад ехали молча. Немца тошнило, и мы периодически останавливались. Ишь ты, какой впечатлительный фриц попался. Понятно, что летуна на лоскуты разорвали, но ведь за дело. В Германии, когда союзнички города в пыль начнут стирать, такое вообще на государственном уровне поощряться будет. Геббельс лично по радио народ к самосуду призывал. И я его в этом поддерживаю. Дрезден, блин, в щебенку раскатали, а ведь там ни заводов, ни фабрик, вообще никакой военной инфраструктуры не было. Долбали исключительно по мирному населению. Навыки, наверное, нарабатывали, для последующих войн. Вот и летун этот вел себя, как американцы в моем времени. За что и получил.

Случай на дороге очень поспособствовал словоохотливости немца. Глядя на меня испуганными глазами и поминутно вытирая платочком лоб, оберст заливался соловьем. Правда, я почти не понимал, о чем он поет. Надо, похоже, плотно браться за немецкий, а то въезжаю в его быструю испуганную речь с пятого на десятое. Колычев же его понимал отлично и делал пометки на своей карте, иногда сверяя ее с фрицевской и задавая дополнительные вопросы. Кстати, за летчика выговора я не получил. Полковник, выслушав доклад, сказал только:

– Туда ему и дорога.

И на этом инцидент был исчерпан. Мы дальше продолжали заниматься своей работой. Бегали по немецким тылам, в промежутке отсыпаясь и флиртуя с девчонками. К этому времени я уже перестал быть привередой. То ли привык к виду местных красавиц, то ли природа брала свое, но компанию майору составлял всегда. Колычев, обозвав нас с Серегой кобелями, похождениям не препятствовал. Предупредил только, чтобы к подъему всегда были на месте.

Позже, по моему совету, данному через полковника, в запасных полках стали практиковать обязательную обкатку бойцов танками. Бронетехники было мало, поэтому обкатывали в основном тягачами и тракторами, что, по-моему, один хрен. Еще брали наиболее авторитетных бойцов из пехоты и запихивали их в «броню», предлагая разглядеть что-нибудь во время движения. Было прикольно наблюдать, как потом они, размахивая руками, делились с товарищами, мол, ни хрена из двигающейся «коробочки» не видно! Когда это же говорили командиры – воспринималось совсем по-другому. А когда свой брат-боец рассказывает, то начинаешь верить. Так, постепенно, из людей выдавливали боязнь перед немецкими танками.

Хотя, конечно, выдавливалось с большим трудом. В смысле – боязнь с трудом, зато все остальное из них вылетало быстро и без задержек. Бывшие колхознички, едва завидев хоть что-то на гусеницах и с крестом, моментально разбегались, часто даже бросая оружие…

* * *

В тот день мы с Серегой сидели над картой, прикидывая маршрут очередной вылазки за немецкими связистами. Они очень понравились Колычеву как источник информации. А что – люди в основном интеллигентные, знают много, колются быстро, чего еще надо? Вообще, заметил, в технических войсках очень мало народу, готового до последней капли крови сохранять преданность делу фюрера и партии. А то мы как-то эсэсмана притащили. И чин небольшой – лейтенант, если на обычные звания переводить. Так он, паразит, мало того, что брыкался всю дорогу, за что был бит нещадно и не один раз, еще и устроил у особистов бучу. Сломал челюсть переводчику, начал драку со следаком. В общем, вел себя совершенно по-хамски. После, конечно, заговорил, но для этого его «мясники» минут тридцать потрошили. Так что связисты и еще раз связисты. На крайний случай артиллеристы, но они знают меньше…

В общем, пока мы мараковали с картой, с улицы раздался сакраментальный крик:

– Немецкие танки прорвались!

Кричали с привизгом и упоенно, будто любимую тещу встречали. Как мне не нравятся такие самонадеянные заявления. Тоже мне – знатоки танковых прорывов. Мы, конечно, из хаты выскочили и порысили в сторону околицы, за которой разрасталась стрельба. По звуку определил, били немецкие MG и наши винтовки. Из орудий никто не стрелял, хотя слышался звук чего-то механического. Добежал и посмотрел из-за дома. Мотоцикл, валяющийся на боку, рядом два фрица – уже дохлые. А дальше, в канаве, застрял БТР – Ганомаг. Он развернуться хотел, чтоб свалить, но не рассчитал маленько. Видно, это немецкие разведчики были. Сейчас такая мешанина на фронте творится, что и наши, и немцы периодически так попадают. Фриц с БТР молотил длинными очередями. Видно, больше с перепугу, чем по цели. Наши тоже, попрятавшись по буеракам, вовсю щелкали из винтовок, судя по судорожной частоте выстрелов, в белый свет как в копеечку. Интересно, они так долго воевать собираются? Судя по тому, что уже пять минут ничего, кроме суматошной стрельбы, не происходило – долго… Ладно, пора кончать эту развлекаловку. Я подлез к ближнему от Ганомага дому и, не высовываясь, вступил в переговоры:

– Эй, фриц! Тьфу! Дойче зольдатен! Капитулирен! А то ягдпанцер-гранатен захерачу! На размышление даю фюнф минут!

Фрицы во время моего монолога сначала саданули длинной очередью по дому, а потом прекратили стрельбу. Минуты через три из БТР выпала винтовка и над бортом показались две фигуры с поднятыми руками. Видно, мой пассаж с гранатой произвел впечатление. Или немецкий стал столь хорош, что гансы предпочли быстрее сдаться, чем его дальше слушать. Пленных уволокли, а я подошел к бойцам, разглядывающим БТР.

– Ну и какой Лумумба тут вопил про немецкие танки?

Бойцы отводили глаза, смущенно посмеиваясь.

– Эта хреновина называется бронетранспортер, или бэтээр. И из винтаря в борт прошивается влегкую.

Забрав у одного из них винтовку, продемонстрировал свои слова. Народ, увидев новую дырку в борту, одобрительно загудел. Как будто сами не видели, как их пули пробивали борта. Хотя, может, и не видели, стреляли-то, небось, не поднимая головы. Зато теперь они это точно знают. Вообще ребят можно понять. И недели не прошло, как прибыли из запасного полка, так что у них считай – первый бой. И закончился он хорошо – потерь нет, а наоборот, несколько убитых и пленных врагов. Такое очень сильно поднимало моральный дух. Пока бойцы и командиры осматривали застрявшую технику, я под шумок отвел валяющийся на боку мотоцикл в личное пользование. Он был почти целый, не считая нескольких вмятин и пары пулевых пробоин в люльке. Гордо притарахтев к нашей избе, похвастался трофеем, и мы с Гусевым опять засели за карту.

А байк у нас сперли в эту же ночь… Не везет мне на транспортные средства.

Дни катились очень быстро, и дело понемногу шло к сентябрю. На фронтах был полный аллес. Фрицы перли, как наскипидаренные, и, обходя наши УРы, уверенно продвигались к Киеву. Колычев в последние дни на меня странно поглядывает, но ничего не говорит. Ждет, видно, что дальше будет. Ну, жди-жди. Да, кстати! Меня за меткую стрельбу влет по «мессеру» наградили. В торжественной обстановке дали почему-то медаль «За отвагу!». Хотя слышал еще в своем времени, что за таким образом сбитый самолет – орденом награждают. Наверное, все-таки вспомнили летуна, отданного толпе, и решили – медали хватит. Так что я теперь рассекал, сияя новеньким серебряным кругляшом. У Гусева, кстати, Красная Звезда за Финляндию. Что есть у Колычева – даже не знаю. Он свои регалии не носит.

* * *

Немцы все-таки взяли Киев. Только на четыре дня позже, чем это было в моей реальности. Похоже, что самим фактом появления я уже начал менять ход войны. И кажется, это только начало. Из изменений, какие еще произошли, так это то, что на фронт начали поступать брезентовые разгрузки и неожиданно для всех был смещен со своего поста Мехлис. Вот те раз. Это же скольким воякам он жизнь портил, до самой победы, да и после… Сталину как собака предан был. А тут сняли. Что там у них произошло, непонятно, но это случай, из разряда которых тоже в моем времени не было. Если так дальше будет, то все знания истории можно смело спускать в унитаз. Хотя, если выйдет как думалось, после весны 1942 года они уже точно не понадобятся. Главное, харьковскую катастрофу не допустить. А там останутся, из всех знаний, только американцы, со своим ядерным проектом. Но их я приберегу на сладкое.

В конце сентября, как и было обещано, нас опять вызвали в Москву. Летели на этот раз на Ли-2. Земля и небо по сравнению с тем монстром, на котором пришлось трястись раньше. По уровню комфорта Ли-2, он же «дуглас дакота» в девичестве, напоминал современный пассажирский «курузник». То есть укачивало так же, но зато было тепло и не дуло. Москва встретила дождем. Толп добровольцев на улицах и баррикад я не видел. Это, наверное, позже все будет, когда фрицам до города километров сто пятьдесят останется пройти. А сейчас все тихо, только режим светомаскировки блюдут свято.

Поехали сразу к наркому. Знакомый уже секретарь доложил, и нас пригласили войти. Берия был не в духе. Когда мы зашли, он заканчивал трахать по телефону какого-то Горадзе. За что, я так и не врубился. Но Лаврентий Палыч пообещал в конце разговора поиметь не только злополучного Горадзе, но также всех его родственников, в том числе давно умерших и еще не родившихся. Надо же, как у нас в верхах беседы вести могут. Ротный, распекающий старшину за потерю вверенного ему имущества, – просто пацан по сравнению с грозным наркомом. Оторвавшись, Берия жестом пригласил садиться, и пока он барабанил пальцами по столу, остывая от предыдущего разговора, я пытался определить – стекла в пенсне плюс или минус? Минус. Выходит, у помощника тирана всех времен близорукость. Читает, наверное, много – вот глаза и посадил. А я-то думал, у него пенсне из-за старческой дальнозоркости. Хотя какой он старик? Крепкий мужик лет пятидесяти, не больше. Наконец он, успокоившись, заговорил:

– Ну что, товарищ Лисов. Вы со своим предсказанием попали в точку. Хотя эти, – он мотнул головой в сторону, – уверяли, что немец выдыхается и завязнет в УРах. Они оказались не правы. Поэтому я предлагаю вам войти в аналитический отдел, работающий при ГУГБ НКВД. Вы там будете нужнее, чем на фронте. И на этот раз к вашим словам будут относиться гораздо серьезнее. Что скажете?

Пипец, приехали. Я на этот момент был не готов оседать в штабах. Да и обстановка… Как правильно сказал Гусев, в Москве все, что хочешь, может произойти. Моча в голову стукнет, и арестуют, на этот раз всерьез. Да и характер у меня еще тот… А здесь ведь зубры собрались опытные. Сожрут, даже не из конкуренции, а по привычке. Тут опыт в аппаратных делах нужен. А какой из меня подковерный боец? Пулю в лоб противнику пустить – запросто, а вот интриги плести – опыта не хватит. Наверное, все-таки поторопился, когда в своих рассуждениях наверх вылезти задумал. C какающимся Сталиным себя самонадеянно сравнивал. Здесь же совершенно другой склад характера нужен. К этому времени я уже понял, что политик из меня – как из сантехника визажист. Чем самому высовываться на съедение, лучше прилепиться к тому же Лаврентию Павловичу и стать при нем типа доверенного советчика. Вот подсоберу достаточно бонусов, чтоб каждое мое слово слушалось им с огромным вниманием, тогда и посмотрим. А сейчас я лучше, согласно старой солдатской поговорке, поближе к кухне буду. Прокрутив это в голове, осторожно взвешивая каждое слово, ответил:

– Товарищ народный комиссар, что я с аналитиками делать буду? Эти озарения мне приходят, как я вам уже говорил, обычно после сильной встряски. После боя. Да и то не всегда. А здесь – какой бой? Максимум опять арестовать попытаются.

При этих словах Берия широко ухмыльнулся. Видно, ему понравилось мое поведение во время липового ареста. Я тем временем продолжал:

– А меня такие ночные подъемы не заводят, а только злят. Разрешите лучше с ребятами остаться. Толку больше будет. Если вдруг что-то опять почувствую, немедленно сообщу товарищу полковнику.

Лаврентий Павлович подумал, вертя в руках самописку, и вынес решение:

– Ладно. Так и сделаем. Ты только там поберегись. Не очень голову подставляй. Она теперь очень ценна для нас. И по поводу ареста – не обижайся. Такого больше не будет. Хотя недавно опять предлагали. За твои песни аполитичные.

Он опять усмехнулся и неожиданно спросил:

– Сам сочиняешь?

– Так точно! – нагло соврал я, приписав себе лавры Высоцкого.

– Ну, сочиняй. Стихи хоть и сомнительного содержания, но хорошие. Будут цепляться – скажи, я разрешил. И еще – завтра вы поедете на завод. Посмотри на свою выдумку в действии. А через пять дней я тебя жду.

И опять став серьезным, отпустил нас, напомнив, если что, немедленно докладывать Колычеву.

Выходя от него, пытался сообразить – зачем это он меня будет ждать? Причем, как я понял, даже без Колычева. Ничего не надумав, просто махнул рукой. Будет день, будет пища. Потом мы поехали смотреть новые автоматы, выпуск которых постепенно налаживали на одном из тульских заводов. Самое смешное, что обозвали его опять ППС. Так как я предложил идею, а в КБ ее конкретно доработали, то автомат назвали не по имени изобретателя (их слишком много получалось), а просто – пистолет-пулемет складной. Вещица получилась знатная, с хорошим боем и даже лучше известного мне прототипа. В другом цеху собрали несколько глушаков с запчастями, сделанными по моей просьбе под немецкий «Вальтер P-38». Этих «вальтеров» у нас с Гусевым скопилась целая куча. С каждой вылазки по тылам притаскивали минимум по паре штук. И дарили их, и презентовали в виде взятки (особенно хозяйственники всех рангов к таким трофеям были неравнодушны). Все равно несколько пистолетов в вещмешке всегда болталось. Остальные глушители делались под наган, который выпускали на этом же заводе.

Глушаки, конечно, и до этого были известны. Самый распространенный назывался прибор БРАМИТ. То есть братьев Митиных. Но он был громоздкий и совершенно другой конструкции. Поэтому мой – пошел на ура. C гранатометами пока буксовали. Никак он дальше двадцати метров прицельно стрелять не хотел. И летал по непредсказуемой траектории. Как грустно пошутил Колычев, их КБ гарантировало полную тайну полета гранаты. Люди бились и так и эдак, но пока ничего не выходило. Один из конструкторов, нервно куря и оглядываясь, раскололся, когда я на него наехал, мол, самого толкового из них загребли. Еще перед войной. Причем спеца именно по пороху и по взрывчатке. Жалобно глядя на меня, инженер говорил, что «органам», конечно, виднее, и взяли их главного изобретателя наверняка за дело, но вот теперь его головы просто катастрофически не хватает.

Вот не было печали. Где теперь искать их основного? Записав данные сидельца, пообещал узнать про него, наказав, чтоб сами не расслаблялись. Эта чудо-голова, может, давно в вечной мерзлоте мумифицируется. Уходя из КБ, все думал, в какое интересное время попал. Ведь поклеп на изобретателя наверняка кто-то из его коллег накропал, а теперь когда приперло, сами воем выть начали…

Я всегда поражался безвозмездным стукачам. Ну еще понятно, если б выгоду имели. Так ведь нет. Стучат из любви к искусству. Ведь и меня какая-то падла с песнями вложила. А пел только хорошим знакомым. Ребята с разведки просто тащились от песни «Батальонная разведка». Особистам же почему-то особенно полюбилась слегка мною переделанная песня Высоцкого «Я вам мозги не пудрю». Да и вообще, гитару беру только в кругу людей, которых уважаю. Хотя нет. Я вспомнил, как один раз паразит Гусев, под хорошую закуску, уболтал устроить небольшой концерт. Там как раз два незнакомых мне комиссара присутствовали. Один нормальный мужик и погиб геройски. Раненый, за пулеметом до последнего работал, пока кровью не истек. А вот липучий взгляд второго мне сразу не понравился. И хихикал он слишком ненатурально, подливая в стаканы самогонку местного разлива. Хоть репертуар выбирался по возможности нейтральный, а вот гляди ж ты – настучал. Сдал, сука, не задумываясь. Про него и раньше слухи ходили, а вот теперь – сам убедился. Ну, ничего. Теперь у меня карт-бланш от самого Лаврентия Палыча. А с тобой, комиссар полка, мы еще встретимся…

* * *

После осмотра нового оружия приехали в местный отдел гебешников, при заводе. Полковник ушел к тамошнему начальнику, а я трепался с дежурным. И вдруг дверь одного из кабинетов распахивается и оттуда спиной вперед вылетает здоровенный сержант. Через секунду, но уже мордой вперед, вылетел еще один жлоб в форме. Оба тельца, равномерно сползя по стенке, устроились на полу. Однако интересно тут люди живут. Бойко так и на полную катушку.

– Весело тут у вас, – сказал я офигевшему дежурному, лапающему кобуру.

Из двери, вслед за летающими служителями Фемиды, выскочил парень с разбитым лицом и шустро рванул в нашу сторону. Пока дежурный судорожно пытался вытянуть свой шпалер из кобуры, беглец, наклонив голову, так как руки были скованы за спиной, попытался смести меня с прохода. Щас! Я перенаправил его импульс в сторону, и этот шустрик, снеся перегородку и дежурного, затих на полу. В коридор уже выскакивали люди. Несколько человек, быстренько подхватив парня, отволокли в сторону. Потом занялись пострадавшими, в чье число вошел и нерасторопный дежурный. Пока все устаканивалось, вышел на крыльцо покурить со знакомым капитаном.

Угостив его столичным «Казбеком», поинтересовался:

– Что, шпиона очередного поймали?

– Ворюга. Детали с завода таскал и на дому чего-то химичил. Взяли с поличным. Сначала вроде смирный был, а теперь, гляди-ка, раздухарился. Ну да ничего. Если его сейчас не прибьют, уму-разуму обучая, то все равно – по законам военного времени стенка этому паразиту обеспечена.

Я курил, вспоминая борзого беглеца, и думал, чем же он мне понравился. Дерзостью, наверное. Надо же, решился на сопротивление, причем в самом, можно сказать, логове местных гебешников. А теперь этого прыткого пацана просто к стенке прислонят. Мы в группу таких вот шустрых по крупицам собираем, а здесь их шлепают почем зря… И дерется он неплохо, вон как допрашивающих уделал, даром руки зацоканы за спиной были. Все-таки надо бы его повидать. Поэтому, раздавив окурок каблуком, спросил у капитана:

– Дашь с ним пообщаться?

– Хоть сейчас. Пойдем только побыстрее, пока ребята из него душу не вытрясли.

Успели вовремя. Парень лежал на полу, а ребята с хеканьем вышибали из него уже, наверное, остатки души. Капитан жестом прекратил веселье и приказал привести подследственного в чувство. Привели, облив водой из ведра и усадив на табурет, оставили нас наедине. Расхититель социалистической собственности сидел, покачиваясь и мотая головой, пытался стряхнуть воду с лица. А! Так он же до сих пор в наручниках. Когда я освободил ему руки, тот взглянул на меня и издевательски ухмыльнулся, показывая дырку свежевыбитого зуба. Крепкий пацан, его ведь до сих пор не сломали… Хотя буцкали на совесть. Поэтому, чтобы начать беседу, помахал ладонью у него перед лицом и спросил:

– Эй, земляк! Ты там как? Живой?

– Я-то живой. А ты, начальник, не боишься руки мне освобождать? Он опять ощерился в улыбке и выплюнул кровь изо рта. Надо же, сколько экспрессии. Еще и на испуг берет. Битый арестант мне нравился все больше и больше. Поэтому я, тоже ухмыльнувшись и почесав ухо, сказал:

– Ну, бояться не боюсь, а вот опасаюсь, это да. Я же не знаю, на что ты способен. Хотя на рывок безграмотно пошел. Надо было не на таран меня брать, а от стенки оттолкнувшись, нырком в окошко за дежурным уйти. Тогда хоть и маленький, но шанс был бы. А так получается, попер буром и нарвался на более подготовленного противника.

Парень был удивлен моим монологом. Похоже, здесь с ним так не говорили. Пока он, хлопая глазами, переваривал мои слова, я спросил:

– Если б получилось свалить, куда бы делся потом?

– Да тут бы не остался. Ушел к фронту и ищи меня!

– К немцам?

У арестованного вздулись желваки на щеках, и он даже не сказал, а выплюнул:

– Вы, суки, по себе людей не судите! К нашим бы пошел! К любой части прибился, и хрен бы вы меня нашли. Вас ведь на фронт не заманишь. В тылу себе хари наедаете, только и можете, что без вины людей хватать.

– Ну, ты-то явно не невинная овечка. Детали тырил?

Парень шумно выдохнул и безнадежно, видно, уже не в первый раз, сказал:

– Не тырил. Пружину я сделал для патефона. Ее и выносил. А мастер, гад, меня заложил. Я ему морду побил да зуб выбил, еще летом, вот он и злобился. А тут такая возможность расквитаться…

– А морду за что? По пьянке?

– Сука он потому что. Про отца моего гадости плел.

Сначала парень (в процессе разговора выяснилось, что его зовут Леха Пучков) говорил нехотя, но потом разошелся. Выяснилось, что отец его в свое время работал на КВЖД, а когда китайцы отмели ее себе назад, на советском Дальнем Востоке. Кстати, там Леха и научился разным приемчикам, у одного старого корейца. Жили себе не тужили, и тут отца перевели в Москву, в министерство. Радости полные штаны. Они всей семьей – отец, Леха и две его сестренки вселились в огромную трехкомнатную квартиру. Через год поступила в институт сестра. Еще через год сам Леха. А еще через полгода отца арестовали как японского шпиона. Как они ни бегали, отца упекли, а их поперли и из квартиры, и из институтов. Помыкавшись по знакомым, осели у дальней родственницы в Туле. Там с большим трудом устроились на завод. Пучков подался в слесари, а сестра его формовщицей. Мелкую определили в школу и опять начали жить. Только недолго. Мастер узнал, что Лешка – сын шпиона, и начал его изводить. Получив прореху между зубов, затаился на время и, выждав удобный момент, сдал с потрохами.

– А мне ведь повестка уже пришла. Работал последний день. Вот и решил, кто, кроме меня, этот патефон починит? На фронте убьют, и мужика в семье вообще не останется.

Пучков, видно, сам расстроился от воспоминаний, но потом, зло глянув на меня и опять сплюнув кровью на пол, сказал:

– Хотя тебе, начальник, это все глубоко по херу. Жалко только вот так попусту гибнуть. Ну да ничего, в следующей жизни сочтемся!